 |
Мы с тобой покидаем античный мир. Со времени первых греческих философов прошла почти тысяча лет. Теперь перед нами христианское средневековье, которое также продолжалось около тысячи лет. 4 глава
|
|
|
|
– Понимаю. Например, два слона притягиваются друг к другу сильнее, чем две мыши. И два слона, живущие в одном зоопарке, притягиваются сильнее, чем индийский слон, который живет в Индии, и африканский слон, который живет в Африке.
– Ты действительно все поняла. А теперь переходим к самому главному. Ньютон подчеркивал, что такое тяготение (или гравитация) универсально, иными словами, оно существует везде, в том числе и в космическом пространстве, между небесными телами. Рассказывают, что эта идея пришла ему в голову, когда он сидел под яблоней. Увидев падающее с дерева яблоко, он спросил себя, не та ли самая сила притягивает Луну к Земле и не потому ли Луна продолжает из века в век вертеться вокруг Земли.
– Умно, хотя и не совсем.
– Почему, София?
– Если Луна притягивается к Земле той же силой, которая заставляет падать яблоко, значит, в конце концов Луна перестанет играть с нами в кошки-мышки, а возьмет и свалится на Землю…
– Мы подходим к Ньютоновым законам движения планет. Что касается силы тяготения, которой Земля давит на Луну, тут ты наполовину права, а наполовину ошибаешься. Почему Луна не падает на Землю, хотя Земля с неимоверной силой притягивает Луну? Представь себе, София, какая сила нужна, чтобы во время прилива на несколько метров поднимать уровень воды в морях.
– Не понимаю, к чему ты клонишь.
– Вспомни про Галилееву наклонную плоскость. Что случилось, когда я попытался прокатить шарик вверх по ней?
– Ты хочешь сказать, что на Луну действуют две разные силы?
– Именно так. В свое время, при возникновении Солнечной системы, Луна была с огромной силой отброшена в сторону, то есть прочь от Земли. И она сохранит эту силу навсегда, потому что движется в безвоздушном пространстве, не встречая сопротивления…
|
|
|
– Но одновременно она притягивается к Земле силой тяготения?
– Совершенно верно. Эти две силы постоянны и действуют одновременно, вот почему Луна продолжает вращаться вокруг Земли.
– Неужели это в самом деле так просто?
– Да, так просто, и Ньютон делал упор именно на эту «простоту». Он доказывал, что существует лишь несколько физических законов, которые применимы ко всей Вселенной. Для объяснения планетарных орбит он ссылался всего на два закона природы, открытые еще Галилеем. Один из них, закон инерции, сам Ньютон формулировал следующим образом: «Каждое тело пребывает в своем состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если действующие на него силы не принуждают его изменить это состояние». Второй закон Галилей иллюстрировал движением шарика на наклонной плоскости: когда на тело действуют одновременно две силы, оно будет двигаться по эллипсоиду.
– Что и позволило Ньютону объяснить вращение всех планет вокруг Солнца.
– Точно. Планеты вращаются вокруг Солнца по эллипсоидным орбитам в результате двух движений: во-первых, прямолинейного движения, которое было придано им при образовании Солнечной системы, а во-вторых, движения к Солнцу под действием силы тяжести, или тяготения.
– Хитро.
– Можно сказать и так. Доказав применимость законов о движении предметов ко всей Вселенной, Ньютон отмел средневековые представления о существовании разных законов для Земли и для неба. Гелиоцентрическая картина мира получила свое окончательное подтверждение и объяснение.
Альберто встал и отнес наклонную плоскость в ящик, из которого взял ее. Он также поднял с пола шарик, но его он положил на стол между собой и Софией.
Девочка была изумлена тем, как много они извлекли из простой наклонной доски и стеклянного шарика. Глядя на лежащий перед ней зеленый шарик (с которого еще не совсем сошла чернота фломастера), София не могла не подумать о земном шаре. Она сказала:
|
|
|
– И людям пришлось свыкнуться с мыслью, что они живут на одной из бесчисленных планет необъятного космоса?
– Да, новая картина Вселенной во многих отношениях воспринималась с трудом. Положение можно сравнить с тем, которое создалось позднее, когда Дарвин доказал происхождение человека от животных. В обоих случаях человек утрачивал свою особость среди прочих творений, и в обоих случаях церковь всячески противилась новым идеям.
– Очень даже понятно. Ведь где теперь оказывалось место Бога? Пожалуй, было проще, когда в Земле видели центр мироздания, а Бог и все небесные тела располагались этажом выше.
– Но это было еще не самое страшное. Утверждение Ньютона о применимости физических законов ко всей Вселенной грозило поколебать веру во всемогущество Господа. Правда, вера Ньютона осталась непоколебимой. Он считал законы природы свидетельством существования великого и всемогущего Бога. Несколько хуже обстояли дела с восприятием человеком самого себя.
– То есть?
– Начиная с эпохи Возрождения человеку пришлось привыкать к мысли о том, что его жизнь проходит на одной из планет необъятной Вселенной. Не знаю, успел ли он свыкнуться с этой мыслью к сегодняшнему дню, но уже кое-кто из современников Ренессанса намекнул, что индивидууму следует занять более значительное место, чем прежде.
– Не понимаю.
– Раньше центром мироздания была Земля. Однако, когда астрономы заявили, что абсолютного центра во Вселенной не существует, в мире оказалось столько же центров, сколько на свете людей.
– Ясно.
– Эпоха Возрождения принесла с собой и новые отношения с Богом. По мере того как философия и естествознание отрывались от богословия, развивался новый вид христианской религии. Затем наступил Ренессанс с его индивидуалистским взглядом на человека, который сказался и на вере. Частные отношения личности с Богом стали важнее ее отношений с церковью как институтом.
– Ты имеешь в виду, например, вечернюю молитву?
– Хотя бы. В средневековом католичестве основу богослужения составляли церковная латинская литургия и ритуальные церковные моления. Библию читали только священники и монахи, поскольку существовал лишь ее латинский текст. В эпоху Возрождения Библию начали переводить с еврейского и греческого на народные языки. Это сыграло важную роль для Реформации.
|
|
|
– Мартин Лютер…
– Да, Мартин Лютер был крупной фигурой, но не единственным реформатором. Часть церковных реформаторов предпочла остаться в лоне римско-католической церкви. В их числе был Эразм Роттердамский.
– Лютер порвал с католической церковью, потому что не хотел платить за отпущение грехов?
– Отчасти, но речь шла о более важных материях. По словам Лютера, никто не обязан был испрашивать прощения у Господа через посредство церкви и священнослужителей. Тем более не зависело отпущение грехов от покупаемых у церкви индульгенций. С середины XVI века торговля так называемыми индульгенциями была запрещена и в католической церкви.
– Думаю, Богу это понравилось.
– Лютер отмежевался от многих религиозных обычаев и догматов, вошедших в историю церкви на протяжении средневековья. Он стремился обратно, к первоначальному христианству, которое мы находим в Новом Завете. «Только Священное Писание», – говорил Лютер, устремляясь назад, к «источникам» христианства, как ренессансные гуманисты устремлялись к античным источникам культуры и искусства. Он перевел Библию на немецкий и таким образом заложил основы литературного языка. Каждый должен был получить возможность читать Писание и стать чем-то вроде священника для самого себя.
– Священником для самого себя? Не слишком ли это дерзко?
– Лютер утверждал только, что священники не состоят в особых отношениях с Богом. Из практических соображений в лютеранских общинах тоже были священники, которые проводили богослужения и улаживали повседневные дела церкви. Но, согласно Лютеру, человек получал от Господа прощение и освобождение от грехов не с помощью церковных ритуалов, а, что называется, «задаром», благодаря одной лишь своей вере. До этих мыслей Лютер дошел через чтение Библии.
– Значит, Лютер тоже был типичным человеком Возрождения?
|
|
|
– И да и нет. От Возрождения у него был упор на индивидууме и личных отношениях с Богом. Кроме того, в тридцатипятилетнем возрасте Лютер выучил греческий и принялся за трудоемкий перевод Библии на немецкий.
Переход от латыни к народному языку также был типичен для Ренессанса. Но Лютер не был гуманистом как Фичино или Леонардо да Винчи. Гуманисты возражали ему: например, Эразм Роттердамский считал, что Лютер придерживается слишком отрицательного мнения о человеке. Лютер, в частности, утверждал, что после грехопадения человек совершенно испортился и только Божья милость способна «простить» его, ибо за грехи положена смерть.
– Грустная история.
Альберто Нокс снова поднялся и, взяв со стола черно-зеленый шарик, положил его в нагрудный карман.
– Уже пятый час! – воскликнула София.
– А следующей крупной эпохой в истории человечества стал период барокко. Но его мы оставим до другого раза, дорогая Хильда.
София подскочила с кресла.
– Что ты сказал?… Ты сказал: «Дорогая Хильда»!
– Ой, какая неприятная оговорка.
– Но оговорки никогда не бывают чисто случайными.
– Возможно, ты права. Хильдин отец явно начинает вкладывать нам в уста свои слова. По-моему, он пользуется нашей усталостью. В таких случаях труднее противиться ему.
– Ты утверждал, что ты не отец Хильды. Можешь поклясться?
Альберто кивнул.
– Значит, я – Хильда?
– Пойми же, София, я устал. Мы с тобой просидели больше двух часов, и все это время я говорил не закрывая рта. Тебе не пора ужинать?
Софии показалось, что он чуть ли не хочет выставить ее. Направляясь в прихожую, она напряженно думал о том, почему Альберто оговорился. Тот шел следом.
Под небольшой вешалкой, где висело множество непохожих на театральные, костюмов, спал Гермес. Кивнув в его сторону, Альберто сказал:
– В следующий раз он снова придет за тобой.
– Спасибо за сегодняшний урок, – отозвалась София и, подскочив к Альберто, обняла его. – Ты самый умный и самый замечательный из всех моих учителей.
Затем она открыла дверь на лестничную площадку.
Прежде чем дверь захлопнулась, Альберто произнес:
– До скорой встречи, Хильда.
И София осталась на лестнице одна.
Этот негодник снова оговорился! Софию потянуло тут же забарабанить в дверь, но что-то удержало ее.
На улице она сообразила, что у нее нет с собой денег. Придется опять идти пешком. Черт возьми! Мама наверняка испугается и будет сердиться, если София не вернется к шести.
Буквально через несколько метров она увидела на тротуаре десятикроновую монету. Автобусный билет с правом пересадки стоил ровно десять крон.
|
|
|
София нашла автобусную остановку и дождалась автобуса до Стурторгет. Там она пересела на другой автобус, который довез ее почти до самого дома.
Только стоя на Стурторгет в ожидании второго автобуса, София подумала, как ей повезло: найти десять крон именно тогда, когда они ей очень понадобились…
Уж не Хильдин ли отец подбросил их? Он обладает потрясающей способностью подкидывать разные предметы в подходящие места.
Но как он мог это сделать из Ливана?
И почему Альберто оговорился? Причем не один раз, а два...
По спине Софии пробежал холодок.
БАРОККО
…мы созданы из вещества того же…
Альберто дал о себе знать только спустя несколько дней, но София по многу раз в день выглядывала в сад, ища Гермеса. Маме она сказала, что пес сам нашел дорогу домой, а ее пригласил в гости хозяин собаки, старый учитель физики. Он рассказал Софии о Солнечной системе и новых научных методах, возникших в XVI веке.
Йорунн она рассказала куда больше: и о посещении Альберто, и об открытке, найденной в подъезде, и о десяти кронах, которые она нашла по дороге домой. Правда, о сне про Хильду и золотом крестике она умолчала.
Во вторник, 29 мая, София вытирала на кухне посуду, а мама тем временем пошла в гостиную смотреть по телевизору «Ежедневные новости». Когда отзвучала музыка заставки, до Софии донеслось сообщение о гибели от гранаты норвежского майора миротворческих сил ООН.
Бросив посудное полотенце возле раковины, София ринулась в гостиную. На экране мелькнул портрет ооновского офицера – и комментатор перешел к новой теме.
– Только не это! – невольно воскликнула она.
– Да, война – штука жестокая, – проговорила мама, оборачиваясь к Софии.
От этих слов девочка разрыдалась.
– Ну что ты, София? Все не так страшно.
– Они назвали фамилию?
– Да… только я не запомнила. Кажется, офицер был из Гримстада.
– А Гримстад – это то же, что Лиллесанн?
– Нет, какой вздор!
– Но из Гримстада человек вполне может ходить в лиллесаннскую школу.
София уже перестала плакать. Теперь очередь реагировать была за мамой. Она встала со стула и выключила телевизор.
– Что ты себе позволяешь, София?
– Ничего…
– Тоже мне «ничего»! У тебя завелся возлюбленный, причем, как я подозреваю, намного старше по возрасту. Сию же минуту отвечай: твой знакомый служит в Ливане?
– Не совсем…
– Ты познакомилась с сыном такого человека?
– Да нет же. Я даже с его дочерью ни разу не встречалась.
– С чьей «его»?
– Это тебя не касается.
– Не касается?
– По-моему, пора и мне кое о чем спросить тебя. Почему папа никогда не бывает дома? Не потому ли, что вы боитесь затевать развод? А может, у тебя завелся другой мужчина, о котором мы с папой не знаем? В общем, вопросов вагон и маленькая тележка.
– Во всяком случае, мне кажется, нам с тобой нужно серьезно поговорить.
– Очень возможно. Но сейчас я устала и пойду лягу. У меня еще сегодня начались эти дела…
Давясь слезами, София выскочила из гостиной и кинулась наверх, к себе.
Только она успела забежать в ванную и улечься в постель, как в комнату поднялась мама.
София притворилась спящей, хотя понимала, что мама не поверит. Как не поверит в то, что сама София поверит в мамину веру в ее сон. Мама, однако, сделала вид, будто поверила. Она села на кровать и принялась гладить дочку по голове.
А София думала о том, как сложно вести одновременно две жизни. Она начала с нетерпением ждать окончания философского курса. Может быть, он закончится к ее дню рождения… или хотя бы к Иванову дню, когда вернется из Ливана Хильдин отец…
– Я хочу пригласить на день рождения гостей, – вдруг сказала она.
– Замечательно. Кого же ты хочешь пригласить?
– Многих… Можно?
– Конечно. У нас в саду места хватит на всех… Вот бы еще погода продержалась хорошая…
– Только мне хочется отпраздновать его под Иванов день.
– Ну что ж, так и сделаем.
– Это очень важный день, – сказала София, имея в виду не только день рождения.
– Еще бы…
– По-моему, я за последнее время очень повзрослела.
– Вот и прекрасно, разве нет?
– Не знаю.
София разговаривала, уткнувшись носом в подушку.
– Но, София, – обратилась к ней мама, – расскажи мне, почему ты бываешь такая… неуравновешенная.
– А ты была уравновешенная в пятнадцать лет?
– Конечно, нет. Но ты понимаешь, о чем я…
– Собаку зовут Гермес, – сказала София, переворачиваясь лицом к маме.
– Да?
– А ее хозяина – Альберто.
– Ах вот как.
– Он живет в старом городе.
– Неужели ты ходила так далеко?
– Ничего страшного.
– Ты сказала, что эта собака уже много раз была у нас в саду.
– Разве?
Теперь нужно было соблюдать осторожность. Софии хотелось рассказать маме побольше, но она не могла рассказать все.
– Тебя почти никогда нет дома, – издалека начала она.
– Да, я очень занята.
– Альберто с Гермесом действительно не раз приходили сюда.
– Зачем? Они бывали и в доме?
– Пожалуйста, задавай вопросы по одному. Нет, в доме они не были. Но они часто ходят гулять в лес. Что тут странного или загадочного?
– Абсолютно ничего.
– Как и все, они идут мимо наших ворот. Однажды по дороге из школы я бросила несколько слов Гермесу. Так мы познакомились с Альберто.
– А откуда взялся белый кролик и все прочее?
– О кролике упоминал Альберто. Вообще-то он настоящий философ. Он рассказывал мне о других философах.
– Через забор?
– Нет, мы садились в саду. А еще он присылал мне письма, довольно много писем. Иногда их доставляли по почте, или он сам опускал их в наш ящик, когда шел гулять.
– Вот, значит, о каком «любовном послании» мы с тобой однажды говорили?
– Но оно было вовсе не любовное.
– Он писал тебе только о философах?
– Представь себе – да. И я узнала от него больше, чем за все восемь лет учебы в школе. Ты, например, слышала про Джордано Бруно, которого в 1600 году сожгли на костре? Или про Ньютонов закон всемирного тяготения?
– Нет, я ведь не очень образованная…
– Если я правильно понимаю, ты даже не знаешь, почему Земля вращается вокруг Солнца… хотя сама живешь на нашей планете.
– Сколько ему примерно лет?
– Понятия не имею. Явно за пятьдесят.
– А какое отношение он имеет к Ливану?
Это было хуже. В голове у Софии одновременно вертелось не меньше десяти мыслей. Она выбрала единственную пригодную для такого случая:
– У Альберто есть брат, который служит майором в миротворческих силах ООН. Вообще он из Лиллесанна, а раньше жил в Майорстуа.
– Тебе не кажется, что Альберто – какое-то странное имя?
– Возможно.
– Похоже на итальянское.
– Я знаю. Едва ли не все важные вещи происходят из Италии… или из Греции.
– Но он говорит по-норвежски?
– Еще как.
– Знаешь, что я думаю, София? Тебе нужно когда-нибудь позвать этого Альберто в гости. Мне еще не приходилось встречаться с настоящим философом.
– Посмотрим.
– Можно было бы пригласить его на твой грандиозный прием. Будет даже забавно смешать поколения. Глядишь, и меня на него допустят. Во всяком случае, я могла бы подавать еду. Хорошо придумано?
– Если Альберто захочет. Как бы то ни было, разговаривать с ним куда интереснее, чем с моими одноклассницами. Но…
– Что?
– Тогда они наверняка примут его за твоего нового возлюбленного.
– Тебе достаточно будет объяснить, что это не так.
– Ладно, посмотрим.
– Посмотрим так посмотрим. И еще, София… у нас с папой действительно не всегда были хорошие отношения. Но никого другого у меня нет и не было…
– А теперь я хочу спать. У меня ужасно болит живот.
– Дать парацетамол?
– Да, пожалуйста.
Когда мама вернулась с таблеткой и стаканом воды, София уже спала.
Тридцать первое мая пришлось на четверг. София еле высидела последние занятия в школе. С тех пор как у нее начался курс философии, девочка стала лучше успевать по некоторым предметам. Если раньше она в основном балансировала между «хорошо» и «отлично», то в мае получила твердую пятерку за домашнее сочинение и за контрольную по обществоведению. С математикой дела обстояли хуже.
На последнем уроке они писали классное сочинение. София выбрала тему «Человек и технический прогресс». Она бойко строчила об эпохе Возрождения и развитии науки, о новом взгляде на природу, о Фрэнсисе Бэконе, который сказал, что знание – это сила, и о новом научном подходе. Она также не забыла уточнить, что технические открытия во многом объяснялись эмпирическим методом. Затем она сама придумала, что можно сказать об отрицательных сторонах технического прогресса.
Впрочем, все человеческие деяния могут быть обращены как во благо, так и во зло, заключила она. Добро и зло – словно две нити, белая и черная, которые постоянно переплетаются друг с другом. Иногда они сплетаются настолько тесно, что становятся неразличимыми.
Раздавая тетради с сочинениями, учитель бросил на Софию хитроватый взгляд и кивнул.
Он поставил ей пять с плюсом и сделал приписку: «Откуда ты все это взяла?»
София достала фломастер и крупными буквами вывела в тетради: «Я изучаю философию».
Она уже собиралась закрыть тетрадь, как вдруг из середины ее что-то выпало. Это была открытка из Ливана.
Склонившись над партой, София прочитала:
Дорогая Хильда! К тому времени, когда ты будешь читать это, мы уже должны обсудить по телефону трагедию, произошедшую здесь с одним из нас. Иногда я спрашиваю себя: нельзя ли было бы избежать насилия и войн, если б люди лучше соображали! Вероятно, самым радикальным средством и против войн, и против насилия был бы небольшой курс философии. Что ты думаешь насчет книжечки типа «Краткий курс философии под эгидой ООН» для раздачи всем гражданам Земли, каждому на его родном языке? Я провентилирую этот вопрос с генеральным секретарем ООН.
По телефону ты сказала, что научилась лучше следить за своими вещами. Это прекрасно, потому что другой такой разгильдяйки, как ты, я не встречал. Ты прибавила, что со времени нашего последнего разговора потеряла всего-навсего десять крон. Постараюсь помочь тебе их найти. Сам я сейчас далеко от дома, но у меня есть помощники в родных краях. (Если я разыщу десять крон, то вложу их в подарок на день рождения.)
С приветом, папа – у которого ощущение, что он уже начал долгий путь к дому.
София как раз успела прочитать открытку, когда зазвенел звонок с последнего урока. В голове у нее опять творился сумбур.
После занятий она, как всегда, встретилась во дворе с Йорунн. По дороге домой София открыла сумку и показала подруге открытку.
– От какого числа штемпель? – спросила Йорунн.
– Наверняка пятнадцатого июня…
– Нет, погоди… тут стоит: тридцатое мая тысяча девятьсот девяностого года.
– Это было вчера… то есть через день после несчастного случая в Ливане.
– Сомневаюсь, чтобы открытка из Ливана могла дойти до Норвегии за один день, – продолжала Йорунн.
– Тем более учитывая своеобразный адрес: «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг), Фурулийская средняя школа».
– Ты думаешь, она пришла по почте и учитель просто-напросто вложил ее тебе в тетрадь?
– Понятия не имею. И вряд ли решусь спросить.
На этом разговор об открытке закончился.
– Я устраиваю в Иванов день большой прием в саду, – сказала София.
– С мальчиками?
София пожала плечами.
– Не обязательно ведь приглашать самых идиотов.
– Но Йоргена ты пригласишь?
– Если хочешь. Один херувимчик не помешает. Не исключено, что я приглашу и Альберто Нокса.
– Ты совсем ку-ку.
– Сама знаю.
Вот до чего они договорились, когда пришла пора расставаться у продуктового центра.
Дома София первым делом поискала в саду Гермеса. Сегодня он таки бродил между яблонями.
– Гермес!
На секунду пес застыл в неподвижности. Девочка прекрасно знала, что произошло за эту секунду: пес услыхал зов, признал голос Софии и решил убедиться в том, что она действительно находится там, откуда донесся звук. Только после этого Гермес наконец разглядел Софию и помчался к ней. На последнем отрезке его лапы выбивали по земле прямо-таки барабанную дробь.
Событий для одного мига было более чем достаточно. Пес прибежал и, бешено виляя хвостом, принялся наскакивать на девочку.
– Какой Гермес умник! Ну-ну… не надо лизаться… Сидеть! Молодец!
София отперла дверь в дом. Теперь из кустов выскочил и Шер-Хан, он с подозрением отнесся к незнакомому зверю. Но София поставила на крыльцо еду для кота, насыпала зернышек попугаям, выложила лист салата для жившей в ванной черепахи и написала записку маме: дескать, она пошла проводить Гермеса и позвонит, если не успеет вернуться к семи.
И вот они тронулись в путь. София захватила деньги и подумывала даже, не поехать ли с Гермесом на автобусе, однако рассудила, что лучше сначала поинтересоваться мнением Альберто.
Пока они с Гермесом шли (вернее, он бежал впереди нее), София думала о том, что представляют собой животные.
Чем собака отличается от человека? София помнила, что говорил по этому поводу Аристотель. Он доказывал, что и люди, и животные – естественные живые существа, у которых много общего. Однако между человеком и животным есть одно существенное различие, и различие это состоит в человеческом разуме.
Почему Аристотель был уверен в таком различии?
Демокрит утверждал, что люди и животные схожи между собой, потому что и те и другие построены из атомов. Кроме того, он не верил в бессмертную душу ни у людей, ни у животных. Согласно Демокриту, душа тоже составлена из небольших атомов, которые сразу после смерти разлетаются в разные стороны. Иными словами, он настаивал на неразрывной связи человеческой души с мозгом.
Но как может душа состоять из атомов? Душу ведь – в отличие от других частей тела – нельзя потрогать. Она представляет собой нечто «духовное».
Они уже миновали Стурторгет и приблизились к старинным кварталам города. Когда они дошли туда, где София нашла десять крон, она инстинктивно опустила взгляд на тротуар. И там – почти на том же месте, где она несколько дней назад подняла с асфальта монету, – лежала открытка (красочной стороной вверх). На открытке был изображен сад с пальмами и апельсиновыми деревьями.
София наклонилась за открыткой. Гермес зарычал, словно ему не понравилось, что девочка подняла ее.
В открытке говорилось:
Дорогая Хильда! Жизнь состоит из длинной цепи случайностей. Нет ничего невероятного в том, что потерянные тобой десять крон очутились на этом самом месте. Возможно, их нашла на площади в Лиллесанне старушка, которая ждала автобуса в Кристиансанн. Из Кристиансанна она поехала на поезде дальше, навестить внуков, и много часов спустя вполне могла обронить монету здесь, на Нюторгет. Кроме того, вполне возможно, что позднее те же десять крон подняла девочка, которой очень нужна была именно эта сумма, чтобы добраться домой на автобусе. Кто знает, Хильда, но если дело было так, резонно задаться вопросом, не стоит ли за всем этим Божий промысел. С приветом, папа – который мысленно уже сидит на мостках у себя в Лиллесанне.
P. S. Я же говорил, что помогу тебе найти десять крон.
Вместо адреса было написано: «Случайному прохожему для Хильды Мёллер-Наг». Штемпель на открытке стоял от 15 июня.
София чуть ли не бегом взлетела за Гермесом на последний этаж.
– Дорогу, старик, – сказала она Альберто, как только тот отворил дверь. – Не видишь, почтальон пришел.
Софии казалось, у нее есть все основания проявить некоторую строптивость.
Альберто впустил ее в квартиру. Гермес, как и в прошлый раз, улегся под вешалкой.
– Что, майор прислал очередную визитную карточку, дитя мое?
София подняла взгляд и только теперь обнаружила на Альберто новый наряд. Прежде всего ей бросился в глаза длинный завитой парик. Учитель философии надел также широкую, складчатую рубашку со множеством кружев. Шея его была повязана щегольским шелковым шарфом, а поверх костюма накинут красный плащ. На ногах были белые чулки и лакированные башмаки с бантами. Весь наряд напоминал Софии придворных Людовика XIV, которых она видела на картинках.
– Пижон, – бросила она, протягивая Альберто открытку.
– Гммм… и ты действительно нашла десять крон точно там, куда он подкинул открытку?
– Именно.
– Он делается все наглее. Впрочем, это только к лучшему.
– Почему?
– Потому что тогда нам будет легче его разоблачить. И все же подстраивать такое совпадение было претенциозно и некрасиво. От подобных жестов несет дешевыми духами.
– Духами?
– Разумеется, его жест выглядит великодушным, хотя на самом деле все это обман и надувательство. Ты обратила внимание, что он позволяет себе сравнивать собственное низкое подглядывание с Божьим промыслом?! – возмущался Альберто, тыча пальцем в открытку.
Затем он, как и в прошлый раз, порвал ее в клочки. Чтобы не расстраивать Альберто еще больше, София умолчала об открытке, найденной ею в тетради для сочинений.
– Давай сядем в гостиной, дорогая ученица. Сколько времени?
– Четыре.
– Сегодня мы побеседуем о XVII веке.
Они прошли в гостиную с ее скошенным потолком и окном на нем. София обратила внимание, что Альберто заменил новыми некоторые предметы, которые были тут ранее.
На столе стояла старинная шкатулка с небольшой коллекцией круглых линз. Рядом лежала раскрытая книга, явно очень старая.
– Что это? – спросила София.
– Эта книга – первое издание знаменитого сочинения Декарта «Рассуждение о методе». Она вышла в 1637 году и относится к моим самым большим драгоценностям.
– А шкатулка?…
– В шкатулке хранится уникальное собрание линз, или оптических стекол. Примерно в середине XVII века их отшлифовал голландский философ Спиноза. Они обошлись мне в кругленькую сумму, зато они также входят в число моих сокровищ.
– Я бы, несомненно, больше оценила и книгу, и шкатулку, если б знала, кто такие эти твои Спиноза и Декарт.
– Естественно. Но сначала попробуем вжиться в современную им эпоху. Присядем.
И они сели, как в прошлый раз: София – в кресло, а Альберто Нокс – на диван. Их разделял стол с книгой и шкатулкой. Пока они садились, Альберто снял парик и положил на секретер.
– Итак, наша сегодняшняя тема – XVII век, который принято называть эпохой барокко.
– Барокко? Правда, необычное название?
– Оно происходит от слова «вычурный», которое ранее означало «неровный, необработанный жемчуг». Для искусства барокко было характерно использование контрастных форм, тогда как в эпоху Возрождения искусство было проще и гармоничнее. XVII век вообще отличает напряжение между непримиримыми противоположностями. С одной стороны, еще чувствуется присущий Ренессансу жизнеутверждающий настрой, с другой – многие ударились в другую крайность: в отчуждение от мира и религиозную замкнутость. И в искусстве, и в реальной жизни заметна тяга к пышности, помпезности. Одновременно возникают монастырские течения, стремившиеся удалиться от жизни.
|
|
|
