Вид верхней части склона горы Эверест с вершины Лхоцзе. 3 глава

Не могу точно сказать, что представляли собой мои спутники. Ни внешне, ни по жизненному опыту они не могли сравниться с теми крутыми парнями, с которыми я обычно ходил в горы. Но все они казались милыми, славными людьми, и во всей группе не было ни одного патентованного подонка — во всяком случае, никто не успел проявить себя в таком качестве на этом раннем этапе. Так или иначе, у меня не было почти ничего общего ни с одним из моих товарищей по команде, за исключением Дуга. Жилистый, не избалованный жизнью мужчина, чье не по возрасту загрубелое лицо наводило на мысль о старом футбольном мяче, он более двадцати семи лет проработал почтовым служащим. Дуг рассказал мне, что копил деньги на оплату путешествия, работая в ночную смену, а днем подрабатывая строительством. А поскольку я и сам до того, как стал писателем, восемь лет зарабатывал на жизнь плотничеством и поскольку по нашим стесненным финансовым обстоятельствам мы заметно отличались от других клиентов, я сразу почувствовал себя с Дугом так комфортно как ни с кем другим.

Свое растущее беспокойство я приписывал, главным образом, тому, что я никогда не поднимался в горы в составе такой большой группы — группы совершенно незнакомых мне людей. За исключением одного путешествия на Аляску двадцать один год назад, все предыдущие экспедиции я совершал либо с одним-двумя надежными друзьями, либо в одиночку.

В альпинизме очень важно быть уверенным в своих партнерах. Действия одного могут повлиять на благополучие всей команды. Плохо затянутый узел, неверный шаг, сдвинутый камень или какое-то другое небрежное действие могут привести к неприятным последствиям, одинаково ощутимым как для товарищей альпиниста, допустившего оплошность, так и для него самого. Поэтому не удивительно, что альпинисты не слишком охотно берут в команду людей, чьи истинные помыслы им не известны.

Но доверие партнеров друг к другу является недозволенной роскошью для тех, кто записался в клиенты платной экспедиции, — здесь приходится полагаться только на проводника. Пока вертолет с жужжанием мчал нас к Лукле, у меня закралось подозрение, что все мои товарищи по команде, как и я, надеялись, что Холл позаботился о том, чтобы исключить из группы клиентов с сомнительными способностями, и что он знает, как защитить каждого из нас от недостатков другого.

 

 

Глава четвертая

ПХАКДИНГ

 

Марта 1996 года. 2800 метров

Для тех из нас, кто не тратил время попусту, ежедневные переходы заканчивались слегка пополудни, но редко до того, как жара и боль в ногах вынуждали нас спрашивать каждого встречного шерпа: «Далеко еще до лагеря?» Ответ, как мы вскоре обнаружили, всегда был неизменен: «Не больше двух миль, саг'б…» [8]

Вечера были тихими, дым, стелющийся в спокойном воздухе, смягчал сумерки, быстро меняющееся освещение озаряло горные хребты, где нас ждал ночлег. На следующий день, облака скрывали очертания ущелья, по которому предстояло идти после. Растущее возбуждение снова и снова увлекало мои мысли к Западному гребню…

Посещало и щемящее чувство одиночества — когда садилось солнце, и лишь изредка возвращались сомнения. В такие минуты мне казалось, что вся моя жизнь осталась позади. Ступив на гору, я понимал (или верил), что это чувство уступит место полной поглощенности предстоящей задачей. Но временами я спрашивал себя: неужели я только для того и проделал весь этот долгий путь, чтобы понять, что на самом деле я искал здесь то, что оставил позади.

Томас Ф. Хорнбейн «Эверест. Западный гребень

 

Из Луклы путь к Эвересту лежал на север по сумрачному ущелью с холодной, запруженной валунами речкой Дудх-Коси, которая бурным потоком неслась с ледника. Первую ночь нашего перехода мы провели в деревушке под названием Пхакдинг. Она состояла из полдюжины домов и переполненных лоджий[9], расположенных на горизонтальном выступе крутого склона над рекой. С наступлением темноты подул по-зимнему обжигающий ветер, и утром, когда я направился вверх по тропе, на листьях рододендронов искрилась изморозь. Но регион Эвереста лежит на 28 градусах северной широты, чуть выше тропиков, и как только солнце поднялось достаточно высоко, чтобы его лучи проникли вглубь каньона, температура резко подскочила. К полудню, когда мы миновали шаткий пешеходный мост, подвешенный высоко над рекой, — а это был четвертый переход через реку за тот день, — пот градом катился с моего подбородка, и я разделся до шортов и футболки.

За мостом грунтовый тракт покидал берега Дудх-Коси и уходил вверх по отвесной стене каньона, петляя среди благоухающих сосен. Вычурно рифленые шпили ледяных башен Тхамсерку и Кусум-Кангру пронзали небо, вытянувшись вверх на две вертикальные мили. Это был величественный край, с такой внушительной топографией, как ни один другой ландшафт на земле, но он не был пустынным — и не был пустынным уже сотни лет.

На каждом лоскутке пахотной земли были устроены террасы, на которых выращивали ячмень, гречиху или картофель. Ленты молитвенных флажков были натянуты между склонами гор, древними буддистскими чортенами[10]и стенками, сложенными из камней мани[11], покрытых изысканной резьбой и стоявших, словно часовые, даже на самых высоких переходах. Когда я повернул от речки, тропа была запружена туристами, караванами яков[12], монахами в красных робах и босыми шерпами, сгибающимися под тяжестью непомерно больших грузов, состоящих из дров, керосина и содовой воды.

Через полтора часа пути над рекой я взошел на широкий гребень, миновал окруженный каменной стеной загон для яков и неожиданно оказался в деловой части Намче-Базара, общественного и торгового центра шерпов.

Расположенный на высоте 3450 метров над уровнем моря, Намче занимает огромную площадь на полпути подъема по самой крутой части горы, склон которой образует опрокинутую чашу, похожую на гигантскую спутниковую тарелку. Более сотни строений прилепились к скалистому склону, соединенные лабиринтами узеньких тропок и мостиков. Возле нижней окраины города я нашел лоджию Кхумбу, поднял полог одеяла, которое выполняло функцию входной двери, и обнаружил там своих товарищей по команде — они пили чай с лимоном за столом в углу.

Когда я подошел, Роб Холл представил меня Майку Груму, третьему гиду нашей экспедиции. Тридцатитрехлетний австралиец с морковно-рыжими волосами, поджарый, как бегун-марафонец, Грум работал водопроводчиком в Брисбене, а гидом подрабатывал только от случая к случаю. В 1987 году, вынужденный провести ночь под открытым небом во время спуска с вершины Канченджанги (8586 метров), он обморозил ноги, и ему ампутировали все пальцы на ногах. Однако это препятствие не стало преградой в его гималайской карьере: он совершил восхождения на вершины К-2, Лхоцзе, Чо-Ойю, Ама-Даблам и, в 1993 году, на Эверест без кислородной поддержки. Чрезвычайно спокойный и осторожный человек, Грум был славной компанией, но редко заговаривал первым, а на вопросы отвечал кратко, едва слышным голосом.

В разговоре за обедом доминировали три клиента: Стюарт, Джон и, особенно, Бек; все трое — врачи. Так выходило почти всегда. К счастью, и Джон, и Бек были страшными хохмачами и доводили компанию до колик. Бек, однако, имел привычку обращать свои монологи в уничижительные, напыщенные речи против ссыкунов-либералов, и в какой-то момент я в тот вечер совершил ошибку, вступив с ним в спор: в ответ на одно из его замечаний я заявил, что увеличение минимальной заработной платы представляется мне мудрым и нужным политическим шагом. Эрудированный и весьма искусный спорщик, Бек разбил мое неуклюжее возражение в пух и прах, и мне не хватило необходимых аргументов, чтобы дать ему отпор. Оставалось только сидеть, прикусив язык, и тихо кипеть.

Пока он, по-техасски гнусавя, продолжал рассуждать о многочисленных идиотизмах процветающего государства, я поднялся и вышел из-за стола во избежание еще большего унижения. Вернувшись в столовую, я подошел к хозяйке попросить пива. Хозяйка, маленькая, изящная шерпаночка, как раз принимала заказ у группы американских туристов. «Мы хотеть есть, — возвестил краснощекий мужчина преувеличенно громким голосом, коверкая свой родной язык и жестом изображая процесс принятия пищи. — Хотеть кар-тош-ка. Як-бур-гер. Ко-ка-ко-ла. Вы иметь?» «Не желаете ли посмотреть меню? — ответила шерпанка на блестящем английском с легким канадским акцентом. — На самом деле у нас очень большой выбор. И если вас это заинтересует, я думаю, еще осталось немного свежего яблочного пирога на десерт».

Американский турист, будучи не в состоянии уразуметь, что эта смуглая горянка обратилась к нему на прекрасном английском, продолжал изъясняться на смешном ломаном птичьем жаргоне: «Мень-ю. Хорошо, хорошо. Да, да, мы желать посмотреть мень-ю».

Шерпы остаются загадкой для большинства иностранцев, которые склонны смотреть на них через завесу романтики. Люди, незнакомые с демографией Гималаев, зачастую полагают, что все жители Непала являются шерпами, тогда как на самом деле во всем Непале не более 20 тысяч шерпов[13]. Это государство, занимая площадь, равную по размерам штату Северная Каролина, имеет около 20 миллионов жителей и более пятидесяти различных этнических групп. Шерпы — это горная народность, исповедующая буддизм, их предки мигрировали на юг с Тибета четыре или пять веков назад.

Поселения шерпов разбросаны по Гималаям в Восточном Непале, кроме того, их довольно большие общины можно найти в Индии — в штатах Сикким и Дарджилинг, но сердцем страны шерпов является Кхумбу, пригоршня долин, сбегающих с южного склона Эвереста. Кхумбу — маленький, изумляющий своим сложным рельефом регион, совершенно лишенный дорог, автомобилей и любых других колесных транспортных средств.

Обработка земли является трудным делом в высокогорных холодных долинах с отвесными склонами, поэтому традиционно экономика шерпов базировалась на торговле между Тибетом и Индией, а также на выпасе яков. Когда же в 1921 году британцы отправились в свою первую экспедицию к Эвересту, то их решение нанимать шерпов в качестве помощников послужило причиной трансформации культуры последних.

Поскольку королевство Непал сохраняло свои границы закрытыми до 1949 года, первоначальная разведка Эвереста, а также последующие восемь экспедиций были вынуждены подступать к горе с севера, через Тибет, и никогда не проходили где-нибудь поблизости от Кхумбу. Но эти первые девять экспедиций отправлялись на Тибет из Дарджилинга, куда эмигрировало много шерпов и где они приобрели среди местных колонистов репутацию трудолюбивых, приветливых и понятливых людей. К тому же, поскольку большинство шерпов из поколения в поколение жили в деревнях, расположенных на высоте от 2700 до 4300 метров, они были физиологически адаптированы к трудностям больших высот. По рекомендации А. М. Келласа, шотландского терапевта, который поднимался в горы и много путешествовал вместе с шерпами, экспедиция к Эвересту 1921 года наняла большой корпус шерпов в качестве носильщиков грузов и подручных рабочих в лагере, и с тех пор, на протяжении семидесяти пяти лет, этой практике следовали почти все экспедиции.

Хорошо ли, плохо ли, но в течение двух последних десятилетий экономика и культура Кхумбу были связаны с сезонными денежными вливаниями со стороны туристов и альпинистов, посещающих регион ежегодно в количестве около 15 тысяч человек. Шерпы, овладевшие техническими навыками альпинизма и работавшие высоко в горах — в особенности те, кто поднимался на вершину Эвереста, — пользуются большим уважением в своих общинах. Увы, те из них, что становятся звездами альпинизма, получают вместе с тем шанс лишиться жизни: с 1922 года, когда во время второй британской экспедиции лавина погубила семерых шерпов, на Эвересте погибло несоразмерно большое количество представителей этой народности, в общей сложности пятьдесят три человека. Фактически, они составляют более трети всех жертв Эвереста.

Несмотря на риск, среди шерпов существует жестокая конкуренция за 12–18 вакантных мест в типовой экспедиции на Эверест. Главная борьба идет за полдюжины вакансий для высококвалифицированных шерпов-альпинистов, которые могут рассчитывать на заработок от 1400 до 2500 долларов за два месяца опасного труда — заманчивое жалованье в государстве, увязшем в непролазном болоте нищеты, с годовым доходом на душу населения около 160 долларов.

С увеличением притока западных альпинистов и туристов в Кхумбу появляются все новые и новые лоджии и чайные, но особенно заметно развивается строительство в Намче-Базаре. На пути к Намче я обогнал толпу носильщиков, тянувшихся в горы с поросших лесом долин и тащивших на себе свежеотесанные бревна весом в добрую сотню фунтов. И за этот изнурительный физический труд они зарабатывают около трех долларов в день.

Гостей Кхумбу, постоянно приезжающих туда на протяжении многих лет, отнюдь не радует туристический бум и перемены, происшедшие в тех местах, которые первые западные альпинисты считали земным раем, настоящим Шангри-Ла. С тех пор чуть не во всех долинах были вырублены леса, чтобы удовлетворить растущий спрос на дрова. Подростки, болтающиеся по барам в Намче, скорее всего будут одеты в джинсы и футболки с названием хоккейной команды «Чикаго Буллз», а не в причудливые традиционные одежды. Семьи готовы целыми вечерами сидеть у «видиков», просматривая последний голливудский опус с участием Шварценеггера.

Конечно, не все перемены в культуре Кхумбу идут ей на пользу, но я не слышал, чтобы хоть один шерп лил слезы по этому поводу. Твердая валюта, поступающая от туристов и альпинистов, равно как дотации от международных организаций по туризму и альпинизму, позволили финансировать строительство школ и поликлиник, снизить детскую смертность, построить пешеходные мосты и провести электричество в Намче и другие деревни. Оплакивание западниками ушедших в прошлое старых добрых времен, когда жизнь в Кхумбу была намного проще и живописней, вызывает не более чем улыбку снисхождения. Большинство людей, проживающих в этом суровом краю, как видно, вовсе не хотят быть отрезанными от современной жизни и вырванными из потока общечеловеческого прогресса. Не хватало еще, чтобы шерпов превратили в живые экспонаты антропологического музея!

Закаленный ходок, прошедший предварительную акклиматизацию к условиям больших высот, мог бы преодолеть расстояние от взлетной полосы Луклы до базового лагеря Эвереста за каких-нибудь два-три дня. Но поскольку большинство из нас только что прибыли с высоты уровня моря, Холл предусмотрительно избрал более спокойный темп, и это дало время нашим организмам адаптироваться к возрастающей разреженности воздуха. Редко в какой день мы шли дольше трех-четырех часов. А отдельные дни, когда по плану Холла нам требовалась дополнительная акклиматизация, мы вообще не двигались с места.

3 апреля, после дня акклиматизации в Намче, мы возобновили переход к базовому лагерю. Через двадцать минут пути от деревни я зашел за поворот, и передо мной открылось зрелище, от которого захватило дух. Подо мной, на глубине шестисот метров, прорезая глубокие складки в каменном ложе, показалась извилистая лента Дудх-Коси, отблескивающей серебром из затененного ущелья. Над долиной, уносясь ввысь на три тысячи метров, маячило, словно привидение, огромное, освещенное сзади острие Ама-Даблама. А на две с лишним тысячи метров выше Ама-Даблама высилась ледяная громада самого Эвереста, почти вся скрытая за Нупцзе. И плоские ленты конденсата свисали с его вершины, словно застывший дым.

Я глазел на Эверест, наверное, минут тридцать, пытаясь понять, с чем можно сравнить пребывание на его очищенной штормовыми ветрами макушке. Хотя я поднимался на сотни гор, Эверест настолько отличался от всех вершин, которые я уже покорил, что мне не хватало воображения для этой задачи. Вершина казалась такой холодной, такой высокой, такой недосягаемой. Пожалуй, я точно так же чувствовал бы себя в экспедиции на Луну. Когда я повернулся, чтобы продолжить подъем по тропе, мои эмоции колебались между нервным ожиданием и почти всепоглощающим чувством страха.

После полудня я прибыл в Тхъянгбоче[14], главный и самый большой буддистский монастырь в Кхумбу.

Шерп по имени Чхонгба, ироничный, вдумчивый мужчина, которого взяли в нашу экспедицию поваром в базовом лагере, предложил устроить встречу с ринпоче — главным ламой всего Непала, пояснил Чхонгба. «Очень святой человек, — говорил он. — Как раз вчера у него закончился долгий период медитации молчания — за три последних месяца лама не проронил ни слова. Мы будем его первыми гостями. Это самый благоприятный момент». Мы с Дугом и Лу дали Чхонгбе по сто рупий (Примерно по два доллара) для покупки церемониальных ката — белых шелковых шарфов, необходимых при представлении нас ринпоче, — затем сняли башмаки, и Чхонгба завел нас в маленькую выстуженную келью позади главного храма.

На парчовой подушке, завернутый в одеяние цвета «бургунди», восседал, скрестив ноги, низенький, полный мужчина с блестящей макушкой. Он казался очень старым и очень усталым. Чхонгба почтительно поклонился, сказал ему несколько слов на языке шерпов и дал нам знак подойти. Затем ринпоче благословил всех нас по очереди, обернув наши шеи теми шарфами (ката), что были нами куплены. После этого он блаженно улыбнулся и предложил нам чаю. «Наденьте эти ката, когда пойдете на вершину Эвереста[15], — инструктировал меня Чхонгба торжественным голосом. — Это задобрит Бога и отведет от вас беду».

Не зная, как себя вести в присутствии столь божественного человека, этой живой реинкарнации древнего и прославленного ламы, я приходил в ужас от одной мысли, что могу невольно оскорбить его или совершить непростительную оплошность. Пока я отхлебывал сладкий чай и беспокойно ерзал, его Святейшество порылся в стоящем рядом шкафу, достал оттуда большую, изящно украшенную книгу и вручил ее мне. Я вытер свои грязные руки и с замирающим сердцем открыл ее. Это был фотоальбом. Как оказалось, ринпоче недавно впервые побывал в Америке, и в альбоме были фотографии, сделанные во время его путешествия: его Святейшество в Вашингтоне — на фоне мемориала Линкольну и Музея истории воздухоплавания и космонавтики; его Святейшество в Калифорнии — на пирсе залива Санта-Моника. Широко улыбаясь, он с волнением показал нам две самые любимые свои фотографии во всем альбоме: на первой — его Святейшество с Ричардом Гиром, а на второй — со Стивеном Сигалом.

 

Первые шесть дней перехода прошли в ослеплении неземной красотой. Тропа вела нас мимо полян, заросших можжевельником, карликовыми березами, голубыми елями и рододендронами, мимо громыхающих водопадов, мимо чарующих садов камней и журчащих потоков. Навевая воспоминания о полете валькирий, линия горизонта щетинилась вершинами, о которых я читал в детстве. Большинство моих вещей тащили яки и носильщики, поэтому в рюкзаке оставались только куртка, пара плиток шоколада, фотоаппарат и еще кое-какие мелочи. Не обремененный тяжелым грузом, никуда не торопясь, просто получая удовольствие от прогулки по экзотической стране, я шел, словно в трансе, но эйфория редко длилась долго. В какой-то момент я вспоминал, куда я иду, и тень Эвереста проносилась в моем сознании, моментально возвращая меня к действительности.

Каждый из нас шел в своем темпе, останавливаясь, чтобы отдохнуть в придорожных чайных и поболтать с прохожими. Я часто оказывался в компании Дуга Хансена, почтового служащего, и Энди Харриса, младшего проводника в команде Роба Холла. Энди, которого Роб Холл и все его новозеландские друзья звали Гарольд, был большим, крепким парнем, обладавшим сложением защитника НФЛ и притягательной внешностью мужчины из ролика с рекламой сигарет. Во время новозеландской зимы он работал проводником у лыжников, обеспечивая им доставку вертолетом. Летом он выполнял работы для ученых, проводивших геологические исследования в Антарктике, или сопровождал альпинистов в новозеландских Южных Альпах.

Пока мы поднимались по тропе, Энди с тоской говорил о женщине, с которой он жил; она была врачом, и звали ее Фиона Макферсон. Когда мы присели отдохнуть на камень, он достал из рюкзака фотографию и показал мне. Фиона была высокой блондинкой со спортивной фигурой. Энди рассказывал, что они с Фионой уже наполовину построили дом в горах за Квинстауном. Увлеченно повествуя о нехитрых радостях распиловки бревен и забивания гвоздей, Энди признавался, что, когда Роб впервые предложил ему эту работу на Эвересте, он засомневался, принимать ли предложение: «Вообще-то трудно было оставить Фай и дом. Мы ведь тогда как раз покрыли крышу, понимаешь? Но как можно отказаться от шанса подняться на Эверест? Тем более когда есть возможность поработать бок о бок с таким человеком, как Роб Холл».

Хотя Энди еще никогда не бывал на Эвересте, он не был чужим в Гималаях. В 1985 году он поднимался на сложную гору под названием Чебуцзе (6683 метра) в тридцати милях к западу от Эвереста. А осенью 1994 года, помогая Фионе в организации медицинской клиники, провел четыре месяца в Фериче — унылой, терзаемой ветрами деревушке, расположенной на высоте 4270 метров над уровнем моря, в которой мы останавливались на ночевку 4 и 5 апреля.

Клиника была основана Гималайской спасательной ассоциацией (ГСА) преимущественно для лечения горной болезни (хотя она также предоставляет бесплатную медицинскую помощь местным шерпам) и для информирования туристов о коварных последствиях подъема в горы на слишком большую высоту и в слишком быстром темпе. На момент нашего визита штат четырехкомнатной клиники состоял из французского терапевта Сесили Бувре, пары молодых американских врачей Ларри Силвера и Джима Литча и энергичного юрисконсульта по охране окружающей среды Лауры Займер, также американки, которая помогала Литчу.

Решение основать клинику было принято в 1973 году, после того как четыре члена японской туристической группы заболели горной болезнью и умерли поблизости от этих мест. Раньше, когда клиники не было, острая горная болезнь уносила жизни одного-двух из каждых 500 туристов, проходящих через Фериче. Займер подчеркивала, что вызывающий тревогу уровень смертности возрос не за счет несчастных случаев среди альпинистов; жертвами становились «самые обычные туристы, которые никогда не отваживались отклоняться от установленных маршрутов».

Теперь, благодаря обучающим семинарам и экстренной помощи, оказываемой добровольцами из персонала клиники, уровень смертности снизился до одного летального исхода на 30 тысяч туристов. Хотя идеалистически настроенные западники вроде Займер работают в клинике Фериче, не получая никакого вознаграждения, и даже сами оплачивают перелет в Непал и обратно, все равно эти должности являются престижными и привлекают высококвалифицированных соискателей со всего мира. Каролина Маккензи, доктор из экспедиции Холла, работала в клинике ГСА с Фионой Макферсон и Энди осенью 1994 года.

В 1990 году, когда Холл впервые поднялся на Эверест, клиникой успешно руководила самоуверенная Джен Арнольд, терапевт высшей категории из Новой Зеландии. Холл познакомился с ней, когда проходил через Фериче по пути на Эверест, и был сражен наповал. «Я попросил Джен выйти за меня, как только вернулся с Эвереста, — вспоминал Холл во время нашей первой ночевки в этой деревушке. — В наше первое свидание я предложил ей вместе съездить на Аляску и совершить восхождение на гору Мак-Кинли. И она согласилась». Они поженились через два года В 1993 году Арнольд поднялась на Эверест вместе с Холлом; в 1994 и 1995 годах она путешествовала до базового лагеря, работая в качестве экспедиционного доктора. Арнольд вернулась бы в горы и в этом году, если бы не была на седьмом месяце беременности — они ждали первенца. Поэтому работа досталась доктору Маккензи.

В четверг после обеда, в нашу первую ночевку в Фериче, Лаура Займер и Джим Литч пригласили в клинику Холла, Харриса и Хелен Уилтон, нашего менеджера базового лагеря, чтобы поднять бокалы и поболтать. На протяжении вечера разговор то и дело возвращался к теме риска, связанного с подъемом — и сопровождением — на Эверест. Литч вспоминает дискуссию с ужасающей ясностью: Холл, Харрис и Литч пришли к полному согласию в том, что рано или поздно «неминуемо» произойдет большое несчастье с трагическим исходом для большого числа клиентов. Литч, который прошлой весной поднялся на Эверест со стороны Тибета, говорил, что «Роб считал, что с ним ничего не случится» — он был озабочен лишь «необходимостью уберечь других ослов из команды» — и что если беда и разразится, то скорее всего «на более опасном северном склоне», со стороны Тибета».

В субботу 6 апреля, после нескольких часов подъема от Фериче, мы дошли до нижнего края ледника Кхумбу, ледового языка в двенадцать миль длиной, который сползает по южному боку Эвереста и будет служить нам дорогой — я очень надеялся — к вершине. Мы находились теперь на высоте 4880 метров; последние следы растительности остались позади. Двадцать каменных монументов[16]стояли в мрачном ряду вдоль гребня на верхней оконечности ледниковой морены, возвышаясь над затянутой туманом долиной.

Эти монументы установлены в честь альпинистов, погибших на Эвересте, большинство из них шерпы. Начиная с этого места и дальше нашим миром будет бесплодное монохромное пространство камней и гонимого ветрами льда. И несмотря на умеренную скорость подъема, я начал чувствовать действие высоты, которая принесла мне головокружение и постоянную одышку. Тропа здесь во многих местах оставалась погребенной под высокими зимними сугробами. Когда снег становился мягким на послеполуденном солнце, копыта наших яков проваливались сквозь наст и животные валились на брюхо. Ворчливые погонщики яков били их, заставляя двигаться дальше, и грозились повернуть обратно. К концу дня мы дошли до деревни Лобуче и там нашли убежище от ветра в тесной и невероятно грязной лоджии.

Представляя собой ряд низеньких, полуразрушенных строений, притулившихся, вопреки стихиям, на краю ледника Кхумбу, Лобуче было мрачным местом, переполненным шерпами и альпинистами из дюжины разных экспедиций, немецкими туристами, стадами тощих яков — все они направлялись в базовый лагерь, до которого оставался один день пути вверх от долины. Роб объяснил, что такое скопление народа и яков обусловлено необычайно поздним снегом и толстым снежным покровом, из-за которого до вчерашнего дня ни один як не мог попасть в базовый лагерь. Полдюжины лоджий этой деревушки были переполнены. На клочках грязной, не покрытой снегом земли жались одна к другой несколько палаток. Десятки носильщиков с низких предгорий, одетых в легкое тряпье и вьетнамки (они работали грузчиками в разных экспедициях), ютились в пещерах и под валунами на окрестных склонах.

Три-четыре каменных туалета в деревне были в прямом смысле завалены экскрементами. Отхожие места вызывали такое омерзение, что большинство людей, как непальцы, так и гости с Запада, испражнялись прямо на улице, там, где приспичит. Повсюду лежали огромные вонючие кучи человеческих фекалий, и было просто невозможно в них не вляпаться. Река талой воды, петлявшая по центру поселка, служила открытым канализационным стоком.

Главная комната лоджии, в которой мы остановились, была меблирована деревянными нарами на тридцать человек. Я нашел свободное место на верхнем ярусе, стряхнул, насколько это было возможно, блох и клопов с перепачканного матраса и расстелил поверх него спальный мешок. У ближней стены стояла маленькая железная печка, которую топили для обогрева помещения сухим навозом яков. После захода солнца температура резко упала ниже нуля, и носильщики стайками приходили из жестокой ночи погреться у печки. Навоз плохо горит и в лучших условиях, не то что в обедненном кислородом воздухе на высоте 4940 метров, и лоджия наполнилась таким густым, едким дымом, словно в нее была вставлена выхлопная труба дизельного автобуса. Я без конца кашлял и дважды в течение ночи должен был спасаться бегством на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. К утру глаза у меня воспалились и налились кровью, в ноздри набилась черная копоть, и появился сухой упорный кашель, который будет преследовать меня до конца экспедиции.

Холл предполагал, что в Лобуче мы проведем для акклиматизации всего один день и затем отправимся к базовому лагерю, до которого оставалось не более шести-семи миль. Наши шерпы прибыли туда несколькими днями раньше с целью подготовить для нас стоянку и начать прокладывать маршрут вверх по склонам самого Эвереста. Однако вечером 7 апреля в Лобуче прибыл запыхавшийся гонец с тревожным известием из базового лагеря: молодой шерп по имени Тенцинг, нанятый Робом, провалился в расселину глубиной 46 метров — непонятно откуда взявшуюся трещину в леднике. Четыре других шерпа вытащили его живым, но он серьезно поранился, возможно, у него был перелом бедренной кости. Роб, помрачнев, объявил, что на рассвете они с Майком Грумом поспешат в базовый лагерь, чтобы координировать работы по спасению Тенцинга. «Как это ни печально, но я должен сообщить, — продолжал он, — что вам придется остаться в Лобуче с Гарольдом и ждать, пока мы не возьмем ситуацию под контроль».

Впоследствии мы узнали, что Тенцинг вместе с другими четырьмя шерпами делал разведку маршрута до первого лагеря, поднимаясь по относительно легкой части ледника Кхумбу. Все пятеро шли гуськом друг за другом, что было разумно, но не использовали веревок, а это было серьезным нарушением альпинистского протокола. Тенцинг был замыкающим и ступал точно след в след впереди идущим, как вдруг провалился сквозь тонкий слой снега, прикрывавшего глубокую трещину в леднике. Он даже не успел вскрикнуть, камнем полетев в киммерийские[17]недра ледника.

Высота в 6250 метров была слишком большой для безопасной эвакуации на вертолете — разреженная атмосфера не позволяет обеспечить достаточную подъемную силу для винта вертолета, и приземление, взлет или просто зависание над землей становятся непомерно рискованными, — поэтому Тенцинга надо было спустить к базовому лагерю на 900 вертикальных метров вниз по ледопаду Кхумбу, одному из самых отвесных и наиболее коварных мест на всей горе. Чтобы доставить Тенцинга вниз живым, требовались огромные усилия.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: