 |
Вид верхней части склона горы Эверест с вершины Лхоцзе. 8 глава
|
|
|
|
Вскоре после этого Сэнди начала свою дорогую, получившую широкую огласку кампанию, решив стать первой американской женщиной, поднявшейся на Семь вершин. Однако последняя вершина — Эверест — никак не поддавалась, и в марте 1994 года Питтман потеряла первенство в этой гонке, уступив сорокасемилетней аляскинской альпинистке и акушерке Долли Лефевр. И все же Сэнди продолжала свои упорные попытки подняться на Эверест.
Как заметил однажды вечером в базовом лагере Бек Уэзерс, «когда Сэнди собирается подниматься в горы, она делает это совсем не так, как мы с тобой». В 1993 году Бек был в Антарктике, совершая с помощью проводника восхождение на массив Винсон, тогда же Питтман поднималась на эту гору в другой, сопровождаемой проводниками группе. Бек рассказывал, посмеиваясь: «Она взяла с собой огромный вещмешок, наполненный деликатесами, который с трудом могли поднять четыре человека. Кроме того, Сэнди взяла портативный телевизор и видеоплеер, так что она могла просматривать фильмы у себя в палатке. Я думаю, ты должен это описать, ведь не так много людей, которые поднимаются в горы в таком высоком стиле». Бек рассказывал, что Питтман щедро делилась содержимым своего мешка с другими альпинистами и что «она была очаровательна и интересовалась всем на свете».
Чтобы штурмовать Эверест в 1996 году, Питтман снова собрала такое снаряжение, какого обычно не увидишь в альпинистском лагере. За день до того, как отправиться в Непал, в одном из своих первых посланий для веб-сайта NBC она откровенничала:
Все мои личные вещи упакованы… Похоже, компьютеры и электронное оборудование занимают так же много места, как и альпинистское снаряжение… Два компьютера IBM, два записывающих устройства, CD-ROM-плеер, принтер и достаточный запас (я надеюсь) солнечных батарей и пультов управления к ним, чтобы обеспечить энергией всю эту кухню… Я и не мечтала покинуть город, не прихватив с собой уйму ближневосточных специй и любимую кофеварку «эспрессо». К тому же мы будем на Эвересте во время Пасхи, поэтому я беру четыре шоколадных яйца в обертках. Пасхальные яйца на высоте 5500 метров — каково? Посмотрим, что из этого выйдет!
|
|
|
В вечер перед отъездом хроникер светской жизни Билли Норвич организовал прощальную вечеринку для Питтман в центре Манхеттена. В списке гостей были Бьянка Джаггер и Калвин Клейн. Обожающая наряды Сэнди появилась в высокогорном альпинистском костюме, надетом поверх вечернего платья, добавив к этому горные альпинистские ботинки, кошки, ледоруб и обойму карабинов.
Прибыв в Гималаи, Питтман по возможности придерживалась правил поведения в высшем свете. Во время перехода в базовый лагерь молодой шерп Пемба каждое утро сворачивал ее спальный мешок и упаковывал ее рюкзак. Когда в начале апреля Сэнди пришла к подножию Эвереста в составе группы Фишера, среди множества ее вещей была кипа вырезок из газет и журналов, рассказывающих о ней; Сэнди раздавала эти вырезки другим жителям базового лагеря. Через несколько дней начали регулярно приходить шерпы-посыльные с бандеролями для Питтман, доставляемыми в базовый лагерь по почте DHL. В бандеролях были последние издания журналов «Vogue», «Vanity Fair», «People», «Allure». Шерпы были зачарованы рекламой дамского белья и считали, что пропитанные духами ленточки вставлялись в журналы для забавы.
Команда Скотта Фишера была сплоченной, состоящей из близких по духу людей; большинство товарищей по команде мирились со странностями Питтман и, казалось, не принимали их близко к сердцу. «Сэнди совала свой нос повсюду, потому что ей необходимо было быть в центре внимания и всегда тявкать о себе, — вспоминает Джен Бромет. — Но она была неплохим человеком и не привносила плохого настроения в группу. Она была энергичной и бодрой почти каждый день».
|
|
|
Тем не менее несколько высококлассных альпинистов не из ее команды считали Питтман играющей «на публику» дилетанткой. После ее неудачной попытки на Эвересте в 1994 году коммерческая телепередача, рекламирующая питательные кремы (главный спонсор экспедиции), громогласно осмеивала тех альпинистов, которые рекламировали Питтман как «альпинистку мирового класса». Но Питтман никогда так о себе не говорила; правда, она подчеркивала в статье для журнала «Men's Journal», что ей хотелось бы, чтобы Бришерс, Лоу, Свенсон и Бленчард «поняли, что я не путаю свои способности страстно увлеченного человека с их мастерством мирового класса».
Ее знаменитые товарищи по команде 1994 года не говорили ничего, принижающего Питтман, по крайней мере публично. После той экспедиции Бришерс стал ее близким другом, а Свенсон неоднократно защищал ее от критиков. «Знаешь, — сказал мне Свенсон на общем сборе в Сиэтле вскоре по их возвращении с Эвереста, — может, Сэнди и не великий альпинист, но на стене Кангчунг она признавала свои недостатки. Да, это правда, что и Алекс, и Барри, и Дэвид, и я провешивали все веревки, но она вносила свой вклад, изо всех сил стараясь заработать позитивное общественное мнение об экспедиции, найти деньги и поддерживать связь со средствами массовой информации».
Однако у Питтман не было недостатка в клеветниках. Многих оскорбляла ее манера щеголять своим богатством и беззастенчивая погоня за популярностью. Как писала Джоана Кауфман в «Wall Street Journal»
В определенных кругах миссис Питтман больше известна как покорительница высшего света, а не горных вершин. Она и мистер Питтман были завсегдатаями всех званых вечеров и бенефисов и постоянными персонажами светской хроники. «Многих коробило от того, как Сэнди Питтман использовала людей, — говорит бывший партнер мистера Питтмана по бизнесу, пожелавший остаться неизвестным. — Ей была важна огласка. Если бы ей надо было подняться в горы анонимно, не думаю, что она стала бы это делать».
|
|
|
Справедливо это или нет, но, к ее несчастью, Питтман стала воплощением всего, что было достойно порицания в деле популяризации Диком Бассом Семи вершин, в том числе и в деле обесценивания высочайшей горы в мире. Обособленная от других своими деньгами, обслуживаемая платными провожатыми, неизменно занятая собой, Питтман не обращала внимания на негодование и насмешки, которые она вызывала у окружающих; она будет забыта так же, как героиня романа Джейн Остин — Эмма.
Глава девятая
ВТОРОЙ ЛАГЕРЬ
Апреля 1996 года. 6490 метров
Мы рассказываем себе сказки, чтобы жить… Мы ищем проповедь в самоубийстве, пытаемся извлечь моральный или социальный урок из убийства. Мы интерпретируем то, что видим, выбирая наиболее реальные из множества вариантов. Мы живем, особенно если мы писатели, примеряя навязанную сюжетную линию к несоизмеримым с ней образам посредством «идей», благодаря которым мы научились замораживать ту зыбкую фантасмагорию, которая и есть наш реальный опыт.
Джоун Дидьон «Белый альбом»
В четыре часа утра, когда на моих наручных часах зазвенел будильник, я уже не спал; я не спал почти всю ночь, борясь за каждый вдох в этом скудном воздухе. Теперь наступило время начать жуткий ритуал выползания из теплого пухового кокона на ужасающий холод на высоте 6490 метров. Двумя днями раньше, в пятницу, 26 апреля, мы решили пройти весь путь из базового до второго лагеря за один день, чтобы начать нашу третью и последнюю акклиматизационную вылазку перед штурмом вершины. Этим утром, согласно превосходному плану Роба, мы поднимемся из второго лагеря в третий и проведем там ночь на высоте 7300 метров.
Роб приказал нам быть готовыми к выходу в 4:45 утра, следовательно, у меня было 45 минут, которых едва хватало, чтобы одеться, впихнуть в себя плитку шоколада и немного чая и пристегнуть кошки. Посветив налобным фонарем на дешевенький термометр на моей ветровке, которую я использовал как подушку, я увидел, что температура в тесной двухместной палатке была минус 14 градусов по Цельсию. «Дуг! — прокричал я шевелящемуся кому в спальном мешке рядом со мной. — Время подниматься на горку. Ты там уже проснулся?»
|
|
|
«Проснулся? — проскрипел он усталым голосом. — С чего ты взял, что я вообще засыпал? Знал бы ты, как мне дерьмово. Кажется, у меня что-то не в порядке с горлом. Я слишком стар для такого дрянного дела».
За ночь наши зловонные испарения сконденсировались на ткани палатки, образовав хрупкую внутреннюю оболочку изморози; когда я сел и начал копошиться в темноте, чтобы одеться, невозможно было не задевать низкие нейлоновые стены, и каждый раз, когда я их задевал, внутри палатки начиналась пурга, покрывающая все вокруг кристаллами льда. Не переставая дрожать, я быстро натянул на себя, один за другим, три слоя пушистого полипропиленового нижнего белья, затем верхнюю одежду из непродуваемого нейлона, после этого влез в тяжеленные, неуклюжие ботинки. Каждый раз, затягивая шнурки, я содрогался от боли; за прошедшие две недели состояние моих потрескавшихся, кровоточащих кончиков пальцев неуклонно ухудшалось на холоде.
Я вышел из лагеря, тяжело шагая, освещая себе дорогу налобным фонарем. Впереди меня шли Роб и Фрэнк, пробираясь между ледяными башнями и завалами из валунов, чтобы добраться до основного тела ледника. Следующие два часа мы поднимались по склону, пологому, как горка для начинающих лыжников, и наконец дошли до верхнего края ледника Кхумбу. Сразу за краем ледника поднималась стена Лхоцзе — громадное, наклонное море льда, которое светилось, как темный хром, в косых лучах рассвета. Спадая змейкой вниз из промороженных просторов, словно подвешенная к небесам, одинокая прядь девятимиллиметровой веревки призывно ждала. Я подобрал ее нижний конец, прикрепил свой жумар[39]к слегка потрепанной веревке и начал подъем.
С тех пор как мы покинули лагерь, я постоянно испытывал дискомфорт от холода; утеплившись, как мог, я ожидал эффекта, производимого солнечной радиацией каждое утро, когда солнце нагревало Западный цирк. Но этим утром, благодаря резкому ветру, который дул порывами с вершины горы, температура держалась около сорока градусов ниже нуля. У меня в рюкзаке был целый ворох свитеров, но, чтобы их надеть, мне надо было сначала снять перчатки, рюкзак и ветровку, повиснув на веревке. Опасаясь уронить что-либо, я решил подождать, пока не достигну менее крутой части стены, где смогу стоять уверенно, не болтаясь на веревке. Поэтому я продолжал подъем и замерзал все сильнее и сильнее.
Ветер поднимал громадные вихри снежной пыли, которые волнами спадали с горы, покрывая одежду слоем изморози. Поверх моих защитных очков образовался ледяной панцирь, мешающий видеть. Я начал терять чувствительность в ногах. Пальцы рук стали деревянными. Казалось, становится все опаснее двигаться вверх в таком состоянии. Я добрался до верхнего конца веревки на высоте 7010 метров на пятнадцать минут раньше проводника Майка Грума и решил подождать его и обсудить сложившуюся ситуацию. Но буквально перед тем, как Майк должен был подойти ко мне, его остановил голос Роба, заскрипевший из радио, которое Майк нес за пазухой. Майк прекратил подъем, чтобы ответить на вызов. «Роб приказывает всем идти вниз! — объявил он, пытаясь перекричать ветер. — Уходим отсюда!»
|
|
|
Был полдень, когда мы вернулись назад, во второй лагерь, чтобы оценить ситуацию и решить, что делать дальше. Я очень устал, но в остальном у меня все было в порядке. Джон Таск, врач из Австралии, слегка обморозил кончики пальцев. А вот Дуг пострадал всерьез. Сняв ботинки, он обнаружил отмороженные места на нескольких пальцах ног. Будучи на Эвересте в 1995 году, он обморозил ноги так сильно, что частично лишился больших пальцев ног и заработал хроническую недостаточность кровообращения, отчего стал крайне восприимчивым к холоду. Теперь это очередное обморожение сделало его еще более уязвимым в жестоких условиях высокогорья.
Однако еще хуже обстояло дело у Дуга с его дыхательными путями. Недели за полторы до отправления в Непал он перенес несложную хирургическую операцию на горле, после которой его трахея стала чрезвычайно чувствительна. Этим утром, задыхаясь на обжигающем, заснеженном воздухе, он, видимо, обморозил свою гортань. «Как мне дерьмово, — едва слышно кряхтел Дуг. — Я даже не могу говорить. Этот подъем выше моих сил».
«Рано тебе списывать себя со счетов, Дуглас, — возразил Роб. — Подожди, еще увидишь, как будешь себя чувствовать через пару дней. Ты у нас парень крепкий. Думаю, у тебя еще будет классная фотография с вершины, когда выздоровеешь». Уверения Роба не подействовали, Дуг уединился в нашей палатке и забрался с головой в спальный мешок. Было тяжело видеть его таким подавленным. Он стал мне хорошим другом, щедро делясь той мудростью, которую он приобрел во время неудавшейся попытки восхождения на вершину в 1995 году. Я носил на шее Кси-камень (священный буддистский амулет, освященный ламой из монастыря Пангбоче), который дал мне Дуг в начале экспедиции. Мне почти так же хотелось, чтобы он дошел до вершины, как хотелось дойти самому. К концу дня в лагере распространилась атмосфера шока и легкой депрессии. Гора, не проявив худшего из того, на что она была способна, послала снегопад, чтобы нас предостеречь. И не только наша команда была предупреждена и полна сомнений. Моральный дух нескольких команд во втором лагере, казалось, был в упадке.
Плохое настроение в большой мере проявилось в ссоре, которая разразилась между Холлом и лидерами команд Тайваня и Южной Африки из-за распределения ответственности за провешивание более мили перил которые были нужны, чтобы обезопасить маршрут на стену Лхоцзе. К концу апреля веревка уже была провешена между верхней оконечностью Западного цирка и третьим лагерем, это была половина пути вверх по стене. Чтобы завершить эту работу, Холл, Фишер, Иэн Вудал, Макалу-Го и Тодд Берлесон (американский руководитель сопровождаемой проводниками экспедиции «Альпийские восхождения») условились о том, что 26 апреля будут выделены по одному-два человека от каждой команды. Они объединят усилия, чтобы протянуть перила наверх по оставшейся части стены, на отрезке между третьим и четвертым лагерем, расположенным на высоте 7930 метров. Но все получилось не так, как планировалось.
Когда Энг Дордж и Лхакпа Чхири из команды Холла, проводник Анатолий Букреев из команды Фишера и шерп из команды Берлесона утром 26 апреля вышли из второго лагеря, шерпы из тайваньской и южноафриканской команд остались в своих спальных мешках и отказались сотрудничать. После обеда, когда Холл прибыл во второй лагерь и узнал об этом, он немедленно вышел на связь по радио, чтобы выяснить, почему этот план сорван. Шерп Ками Дордж, сирдар тайваньской команды, очень извинялся и обещал исправить ситуацию. Но когда Холл вызвал по радио Вудала, самодовольный южноафриканец, руководитель экспедиции, ответил залпом непристойной брани и оскорблений.
«Давай соблюдать приличия, дружище, — увещевал его Холл. — У нас ведь договоренность». На это Вудал ответил, что его шерпы остались в своих палатках только потому, что никто их не разбудил и не сказал, что необходима их помощь. Холл выпалил в ответ, что Энг Дордж несколько раз пытался их поднять, но они игнорировали его просьбы.
Тогда Вудал заявил: «Либо ты, либо твой шерп нагло лжете». Затем он пригрозил послать пару шерпов из своей команды, чтобы те «разобрались» с Энгом Дорджем с помощью кулаков.
Спустя два дня после этого малоприятного обмена мнениями неприязнь между нашей командой и южноафриканцами оставалась на том же уровне. Не прибавляли настроения во втором лагере и отрывочные сведения об ухудшающемся состоянии Нгаванга Топче. Так как ему становилось все хуже и хуже, даже на небольших высотах, врачи сделали предварительное заключение, что его болезнь, возможно, не была просто высокогорным отеком легких, а скорее отеком легких, отягченным туберкулезом или каким-либо другим легочным заболеванием, имевшимся у него ранее. Однако у шерпов был другой диагноз: они полагали, что одна из альпинисток из команды Фишера рассердила Эверест-Сагарматху, богиню небес, и что божество отомстило за это болезнью Нгаванга.
Альпинистка, о которой шла речь, состояла в интимных отношениях с членом экспедиции, совершавшей попытку восхождения на Лхоцзе. Поскольку тайн в пределах похожего на общежитие базового лагеря быть не может, то любовные свидания в одной из женских палаток не ускользнули от внимания других членов команды, особенно шерпов, которые сидели снаружи, указывая на палатку пальцами и тихо посмеиваясь. «Икс и Игрек заняты пикантным делом», — хихикали они и имитировали половой акт, вставляя палец в открытый кулак другой руки.
Но хотя шерпы и смеялись (а их собственные распутные нравы были всем известны), они очень не одобряли секс между неженатыми партнерами на божественных склонах Сагарматхи. Всякий раз, когда погода становилась ненастной, кто-нибудь из шерпов мог указать на тучи, сгустившиеся в поднебесье, и убедительно заявить: «Кто-то занят пикантным делом. Значит, быть беде. Теперь начнется буря».
Сэнди Питтман записала эту примету в своем дневнике еще во время экспедиции 1994 года; в 1996 году она послала такую запись в Интернет:
29 апреля 1994 года,
базовый лагерь Эвереста (5430 метров),
стена Кангчунг, Тибет
…сегодня после обеда прибыл почтовый курьер и принес нам письма из дома, а заодно журнал с девочками, который чей-то заботливый друг прислал альпинистам в качестве шутки. Половина шерпов отправилась с журналом в палатку для более детального его просмотра, тогда как вторая половина была обеспокоена бедой, которую, как они полагали, принесет рассматривание этого журнала. Богиня Джомолунгма, утверждали они, не любит «джиги-джиги», оскверняющие ее священную гору.
Буддизм, как он практикуется в регионе Кхумбу, отличается анимистическим подходом: шерпы благоговеют перед множеством божеств и духов, которые, как они говорят, обитают в ущельях, реках и горах региона. И чтобы быть уверенным в безопасности путешествия по этим коварным местам, чрезвычайно важно выразить истинное почтение ко всему сонму этих божеств.
Чтобы ублажить Сагарматху, в этом году, как, впрочем, и в любой другой год, шерпы построили в базовом лагере более дюжины великолепных, тщательно сконструированных каменных чортенов, по одному на каждую экспедицию. Совершенный куб высотой полтора метра, являвшийся алтарем нашего лагеря, был довершен триумвиратом тщательно подобранных остроконечных камней, над которыми поднимался трехметровый деревянный шест, увенчанный изящной веткой можжевельника. Пять длинных полос, составленных из разноцветных молитвенных флажков[40], были затем натянуты радиально от шеста над нашими палатками, чтобы защитить лагерь от напастей. Каждое утро перед рассветом сирдар нашего базового лагеря (доброжелательный, глубокоуважаемый шерп чуть старше сорока лет по имени Энг Тшеринг) должен был зажигать веточку можжевельника и петь молитвы возле чортена.
Те, кто отправлялись к ледопаду, — не важно, были это представители Запада или шерпы, — должны были пройти сквозь нежные облачка дыма и всегда справа от алтаря, чтобы получить благословение от Энга Тшеринга.
Но при всем внимании к таким ритуалам, буддизм, как он практикуется среди шерпов, является гибкой и недогматичной религией. Например, чтобы снискать благосклонность Сагарматхи, каждая команда, прежде чем впервые взойти на ледопад, должна была провести пуджу, или религиозную церемонию. Но если хилый, сморщенный лама, облеченный властью осуществлять контроль за проведением пуджи, был не в состоянии прийти из своей дальней деревушки в назначенный день, то Энг Тшеринг заявлял, что при прохождении через ледопад с нами все будет в порядке, потому что Сагарматха понимает, что мы намерены провести пуджу вскоре после этого.
Казалось, что шерпы точно так же относятся и к внебрачным связям на склонах Эвереста: хотя они и обращали внимание на запрет, но многие шерпы делали исключение, следуя своим собственным привычкам, — в 1996 году настоящий роман расцвел между шерпом и американкой из экспедиции IMAX. Поэтому тем более странным казалось то, что шерпы полагают ответственной за болезнь Нгаванга внебрачную связь, имевшую место в одной из палаток «Горного безумия». Но когда я указал на это несоответствие Лопсангу Джанбу (двадцатитрехлетнему шерпу из команды Фишера, который был сирдаром-альпинистом), он продолжал утверждать, что в действительности проблема состояла не в том, что одна из альпинисток Фишера «занималась пикантным делом» в базовом лагере, а скорее в том, что она спала со своим любовником на склонах горы.
«Гора Эверест — это богиня, для меня, для каждого, — с важным видом излагал Лопсанг через десять недель после экспедиции. — Только если муж и жена спят вместе — это хорошо. Но если Икс и Игрек спят вместе, это приносит неудачу моей команде… Поэтому я говорил Скотту: пожалуйста, Скотт, ты руководитель. Пожалуйста, прикажи Иксу не спать со своим Игреком во втором лагере. Пожалуйста. Но Скотт только смеялся. Сразу после того, как Икс и Игрек в первый раз остались в одной палатке, заболел Нгаванг Топче. И теперь он умер».
Нгаванг был дядей Лопсанга; они очень дружили друг с другом. Лопсанг был в отряде спасателей, который спускал Нгаванга вниз по ледопаду ночью 22 апреля. Затем, когда у Нгаванга в Фериче остановило дыхание и его надо было эвакуировать в Катманду, Лопсанг поспешил вниз из базового лагеря (с разрешения Фишера), чтобы сопровождать своего дядю в перелете на вертолете. Короткая поездка Лопсанга в Катманду и быстрое возвращение в базовый лагерь послужили причиной его сильного переутомления и относительно плохой акклиматизации, что не предвещало ничего хорошего для команды Фишера: Фишер полагался на него, по крайней мере, так же сильно, как Холл полагался на своего сирдара-альпиниста Энга Дорджа.
В 1996 году на Эвересте со стороны Непала находилось много именитых гималайских альпинистов, таких ветеранов, как Холл, Фишер Бришерс, Пит Шенинг, Энг Дордж, Майк Грум и Роберт Шауэр, австриец из команды IMAX. Но четверо альпинистов выделялись своим опытом даже в этой солидной компании — это были альпинисты, которые демонстрировали такую изумительную выносливость выше 7900 метров над уровнем моря, что составляли свою отдельную лигу. Это были: Эд Вистурс — киногерой в фильме компании IMAX; Анатолий Букреев, проводник из Казахстана, работающий на Фишера; шерп Энг Бебу, нанятый южноафриканской экспедицией; и Лопсанг.
Общительный, приятный внешне и чрезвычайно добрый, Лопсанг был очень дерзок и привлекателен. Он вырос в регионе Ролвалинг, был единственным ребенком в семье, не пил и не курил, что было необычно для шерпа. Его легко было рассмешить, и он смеялся, сверкая золотым передним зубом. Несмотря на худощавость Лопсанга и невысокий рост, его грациозные манеры, вкус к тяжелой работе и необычайные атлетические способности сделали его знаменитостью региона Кхумбу. Фишер говорил, что, по его мнению, Лопсанг имел возможность стать «вторым Райнхольдом Месснером». Как известно, Месснер — знаменитый альпинист из Тироля, во всем мире признанный величайшим покорителем Гималаев всех времен.
Лопсанг проявил себя впервые в 1993 году, в двадцатилетнем возрасте, когда его наняли нести грузы для объединенной индийско-непальской экспедиции на Эверест, в значительной степени состоящей из альпинисток и возглавляемой индуской Бечендри Пал. Как самого молодого члена экспедиции, Лопсанга первоначально определили на вспомогательную роль, но его сила была столь впечатляющей, что в последний момент его взяли в группу, штурмующую вершину, и 16 мая он взошел на Эверест без кислородной поддержки.
Через пять месяцев после подъема на Эверест Лопсанг с японской командой поднялся на Чо-Ойю. Весной 1994 года он работал на Фишера в «Экспедиции защитников окружающей среды Сагарматхи» и достиг вершины Эвереста во второй раз, и опять без кислородной поддержки. В сентябре того же года Лопсанг сделал попытку подъема по Западному гребню Эвереста с норвежской командой и был застигнут лавиной; пролетев 60 метров вниз по горе, он как-то умудрился задержать свое падение с помощью ледоруба и тем самым спас жизнь себе и еще двум товарищам, бывшим с ним в одной связке, но его дядя, шерп Мингма Норбу, который не был связан с другими, нашел там свою смерть. Хотя эта потеря сильно потрясла Лопсанга, она не ослабила его рвения к альпинизму.
В мае 1995 года он третий раз взошел на Эверест, не пользуясь кислородом, теперь в качестве работника в экспедиции Холла; а три месяца спустя он поднялся на 8045-метровый Броуд-Пик в Пакистане, работая на Фишера. Ко времени, когда Лопсанг шел на Эверест с Фишером в 1996 году, он имел только три года альпинистского опыта, но за это короткое время он принял участие не меньше чем в десяти экспедициях и заработал репутацию высокогорного альпиниста наивысшей квалификации.
В 1994 году, поднимаясь вместе на Эверест, Фишер и Лопсанг очень восхищались друг другом. Оба они обладали безграничной энергией, неотразимым обаянием и умением покорять женские сердца. Относясь к Фишеру как к наставнику и примеру для подражания, Лопсанг даже начал собирать свои волосы в «конский хвост», как это делал Фишер. «Скотт очень сильный парень, я тоже очень сильный парень, — объяснял мне Лопсанг без ложной скромности. — Мы хорошая команда. Скотт не платит мне так хорошо, как Роб или японцы, но мне не нужны деньги; я смотрю в будущее, и Скотт есть мое будущее. Он сказал мне: „Лопсанг, мой сильный шерп! Я сделаю тебя знаменитым!“ …Я думаю, у Скотта относительно меня большие планы в „Горном безумии“».
Глава десятая
СТЕНА ЛХОДЗЕ
Апреля 1996 года. 7130 метров
Американской публике не свойственны национальные симпатии к горным восхождениям, в отличие от альпийских стран Европы или от Британии, которая изобрела спорт. В этих странах существовало некое понимание, и хотя простой человек с улицы мог в целом согласиться с тем, что это безрассудный риск для жизни, он все же признавал, что покорение вершины было делом, которое надо совершить. В Америке подобного понимания не было.
Уолт Ансуорт «Эверест»
Следующий день после нашей первой попытки добраться до третьего лагеря был подпорчен ветром и варварским холодом. Вся команда Холла предприняла вторую попытку, за исключением Дуга (который остался во втором лагере, чтобы подлечить свою больную гортань). Я взбирался по линялой нейлоновой веревке, протянувшейся на триста метров вверх вдоль необъятного склона стены Лхоцзе; казалось, что этому подъему не будет конца, и чем выше я поднимался, тем медленнее двигался. Я подтягивал рукой в перчатке свой жумар вверх по перилам и повисал на нем, чтобы отдохнуть и сделать два обжигающих, тяжелых вдоха; затем я поднимал левую ногу вверх, впечатывал кошку в лед и отчаянно набирал в два приема полные легкие воздуха; потом приставлял правую ногу к левой, делал очень глубокий вдох и выдох, снова глубоко вдыхал и выдыхал и подтягивал жумар вверх по веревке еще один раз. Три последних часа я напрягал себя на полную катушку и предполагал, что буду напрягаться и дальше, по крайней мере еще час, до того как смогу отдохнуть. Таким мучительным способом, продвигаясь шагами, выверенными до дюйма, я поднимался в направлении группы палаток, считая, что они взгромоздились где-то на отвесной стене.
Люди, которые не поднимаются в горы (а это можно сказать о подавляющем большинстве человечества), склонны полагать, что этот спорт является всего лишь безрассудной дионисийской погоней за острыми ощущениями при подъеме. Но мнение об альпинистах как о каких-то адреналиновых наркоманах, охотящихся за дозой наркотика, является заблуждением, по крайней мере в случае с Эверестом. То, чем я занимался здесь наверху, не имело почти ничего общего ни с банджи-джампингом[41]ни со скайдайвингом[42], ни с ездой на мотоцикле со скоростью 200 километров в час.
Выше комфортабельного базового лагеря экспедиция фактически превращалась в этакое кальвинистское мероприятие. Коэффициент соотношения между страданием и удовольствием был здесь на порядок выше, чем в других горах, на которых мне довелось побывать; я быстро пришел к пониманию того, что подъем на Эверест был в первую очередь сопряжен с нескончаемой болью. И подвергая себя неделю за неделей тяжелому труду, скуке и страданиям, я обнаружил, что большинство из нас, пожалуй, искали, помимо всего прочего, чего-то похожего на молитвенный экстаз.
Конечно, для некоторых покорителей Эвереста вступало в действие бесчисленное множество других, менее целомудренных мотиваций, таких, как хоть и небольшая, но известность, профессиональный успех, обычное хвастовство, прозаичная прибыль. Но подобные низкие соблазны присутствовали в гораздо меньшей мере, чем склонны полагать многие критики. И то, что я наблюдал на протяжении нескольких недель, заставило меня существенно изменить представление о некоторых товарищах по команде.
Взять к примеру Бека Уэзерса, который в данный момент казался крошечным красным пятнышком внизу на льду, в 150 метрах от меня, чуть ли не в самом конце длинной цепочки альпинистов. Мои первые впечатления о нем не были благоприятными: шумный и веселый патолог из Далласа с менее чем посредственной альпинистской квалификацией, казалось, шел к горе как богатый республиканец, желающий добавить вершину Эвереста в свой сундук с трофеями. Но чем лучше я его узнавал, тем большее уважение он заслуживал в моих глазах. Не обращая внимания на жесткие новые ботинки, превратившие его ноги в рубленый бифштекс, Бек продолжал день за днем, хромая, подниматься в гору, почти не упоминая о, должно быть, ужасной боли. Он был крепким, энергичным, решительным и выносливым. И то, что я вначале принял за кичливость, все больше и больше становилось похоже на избыток жизненной энергии. Этот мужчина, казалось, никому в мире не желал зла (если не брать во внимание Хиллари Клинтон). Веселый нрав Бека и его безграничный оптимизм были такими всепобеждающими, что я невольно почувствовал к нему большую симпатию.
|
|
|
