Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

V. Другие возможные влияния




1) Одна особенность древнего книгопроизводства могла до некоторой степени повлиять на то, что четыре Евангелия были собраны вместе, в один корпус, или что соединили Послания Павла. Дело в том, что к концу I — началу II столетия в христианской среде знаменитые в свое время свитки сменились кодексами, то есть книгами из сшитых листов. Максимальная длина удобного для употребления свитка едва превышала 10 метров в длину[268]. (Подсчитано, что для Евангелия от Луки или Книги Деяний потребовалось бы от 9 до 9,5 метра). До тех пор, пока христиане пользовались свитками, четыре Евангелия или Павловы послания можно было объединить, только храня свитки в одном ящике. Когда же появились кодексы, можно было соединить в одном томе несколько частей или даже все части того, что потом стали называть Новым Заветом[269]. Более того, такая форма утверждала последовательность документов, включенных в собрание[270].

2) Некоторые важные собрания книг и списки “канонических” авторов были составлены и евреями, и язычниками в первые века христианской эры. Хотя в большинстве случаев прямое влияние Церкви не вызывает сомнений, можно заметить, что эта деятельность развивалась более или менее параллельно появлению новозаветного канона. Точные границы иудейского писания определились, видимо, к концу I христианского века. После падения Иерусалима в 70 г. по Р. X., и раввинистическая школа (Бейт ха-Мидраш), и верховный суд (Бейт Дин или Санхедрин (синедрион)) перебрались в Ямнию (иначе называемую Иавнея или Явне), город в 15 километрах к югу от Иоппии. Среди тем, обсуждавшихся здесь годами, был и статус некоторых библейских книг (например, Экклезиаста, Эсфири и Песни песней). Вопрос об их принадлежности канону все еще оставался открытым[271]. Широко распространено мнение, что особый Санхедрин (синедрион) в Ямнии, созванный около 90 г., окончательно установил границы ветхозаветного канона. Споры, как думает Бенцен (Bentzen), касались “не столько включения в канон определенных писаний, сколько права некоторых книг оставаться в его составе... Собор раввинов пытался обсуждать права книг быть частью Книги ”(курсив Бенцена)[272].

К 200 г., в основном благодаря деятельности раввина Ехуды ха-Наси, появились различные собрания устного мишнаитского материала (мишнайот). Они увенчали собой записанную Мишну, которая обрела всеобщий авторитет[273]. При небольших разночтениях она стала основой для палестинского и вавилонского Талмуда.

На Западе в III веке собирался весьма разнообразный материал благодаря прославленному римскому юристу Ульпиану. Неутомимый Ульпиан собирал объемистые законодательные акты ранних императоров и конспектировал их. Извлечения из его работы на треть сформировали внушительный кодекс Юстиниана.

Возможно, куда большее значение для выработки форм и видов канонизации христианских писаний имел александрийский обычай составлять список авторов, чьи труды для данного литературного жанра считались образцовыми. Эти экземпляры назывались “канонами” (kanoneV). Ученые, работавшие в библиотеке и музее Александрии, включая Зенодота Эфесского (ум. ок. 285 до Р. X.), Аристофана Византийского (ум. ок. 195 до Р. X.) и Аристарха Самофракийского (ум. ок. 185 до Р. X.), собирали труды более ранних авторов, составляли исправленные варианты текстов и публиковали то, что потом считалось стандартным изданием, параллельно с отдельными комментариями к тексту. Так был составлен “Александрийский канон” (автор и дата появления точно не известны). Содержал он список “стандартных” эпических поэтов, ямбических поэтов, поэтов-трагиков, комических поэтов, историков, ораторов и философов[274]. Что касается канона десяти аттических ораторов, “свидетельства говорят в пользу того, что канон лишь незначительно изменился в греческом и римском аттическом движении и не достиг окончательной и застывшей формы до II столетия нашей эры”[275]. Вопрос о том, в какой степени образованные христиане могли испытывать влияние Александрийского канона греческих классиков, почти не имеет значения, так как какое-то время они складывались параллельно.

Собирать орфические фрагменты начали очень рано, Климент Александрийский хорошо знает, что идут споры о подлинности употреблявшейся в его время орфической литературы[276]. Сам Орфей не писал практически ничего, и почти все в орфической традиции — предмет дискуссии.

Имеющие авторитет магические тексты окончательно собрали, вероятно, к концу II века, что сохранилось в большом Парижском магическом папирусе (Bibl. Nat., suppl. Grec 574), созданном около 300 г. по Р. X. Его назначение в том, чтобы показать сходство (внешнее) с появившимися письменными канонами[277]. В этой связи любопытно такое наблюдение: под воздействием появившегося христианского канона стали носить из суеверия амулеты, содержащие библейские тексты[278].

V. Развитие канона на Востоке

За периодом мужей апостольских мы попадаем в новую эпоху в истории новозаветных книг. Теперь уже Церковь признает канонические Евангелия закрытым собранием, и в такой форме оно принимается повсеместно. Послания Павла тоже признаются боговдохновенным Писанием, и то здесь, то там так начинают относиться и к Книге Деяний и Апокалипсису. Несколько других книг еще на границе канона и признаны не всеми. Это Послание к Евреям, Послания Иакова, Петра, Иоанна и Иуды. Теперь рассмотрим, как относились к этим книгам в тех регионах, куда уже проникло христианское вероучение.

I. СИРИЯ

Восточносирийские церкви Осроенского царства, по-видимому, были первыми, которые появились в стране, находившейся вне эллинистического влияния. Политическая судьба Эдессы, столицы Осроены, очень отличается от судьбы других центров раннего христианства. До 216 г. по Р. X., то есть при императоре Каракалле, Эдесса не входила в состав Римской империи. Христианство достигло долины Евфрата, вероятно, к середине II века, когда страна была независимым государством. Родным языком его населения, в отличие от грекоязычных западных сирийцев с центром в Антиохии, был сирийский. Неудивительно, что развитие христианства шло здесь своим путем, не испытывая смешанного влияния греческой философии и римских методов управления, которое превратило раннее христианство Запада в то, что определяется термином “кафолическое” (вселенское).

Согласно древним преданиям и легендам, обработанным в Учении Аддая (ок. 400 г. по Р. X.), самый ранний вариант Нового Завета сироязычной церкви состоял из Евангелия, Посланий Павла и Книги Деяний. Перед самой смертью Аддай предостерегает учеников такими словами:

Закон, пророки и Евангелие, из которых вы ежедневно читаете перед народом, Послания Павла, присланные нам Симоном Кифой из города Рима, и Деяния двенадцати апостолов, которые прислал нам Иоанн, сын Зеведеев, из Эфеса, — из этих книг читайте в церквах Мессии и, кроме них, не читайте больше ничего[279].

Здесь, помимо других деталей, ошеломляет термин “Евангелие”, который в этом контексте указывает на Диатессарон Татиана, или свод из четырех Евангелий.

Татиан

Личность Татиана остается таинственной. Единственный его полностью сохранившийся труд — Слово к Эллинам (LogoV proV EllhnaV)[280], страстное, резко антиэллинское сочинение. Из него мы узнаем, что он родился в семье язычников в Ассирии (гл. 42). Образование он получал под традиционным воздействием греческой культуры и философии. По прибытии в Рим он свел знакомство с Иустином Мучеником и под его влиянием обратился в христианство. В Риме, по-видимому, он и написал свой самый важный труд, Диатессарон [281], в котором четыре Евангелия сведены в единое непрерывное повествование. Термин диатессарон (to dia tessarwn) заимствован из музыки. Обозначает он последовательность четырех гармонических тонов и хорошо подходит к работе, в которой тщательно согласованы четыре повествования. Татиан задает своей “гармонии” хронологические рамки четвертого Евангелия (не следуя ему рабски), в которые встроены пересказы синоптических текстов.

В 1933 г., во время раскопок древнеримского города-крепости Дура-Европос в низовьях Евфрата, был найден отрывок Диатессарона на пергаменте размером 9 см2, на одной стороне которого расположено 14 строк греческого письма[282]. Так как город пал под ударами персов во времена царя Шапура I в 256—257 гг. по Р.Х., фрагмент может отстоять по времени от оригинала не более чем на 80 лет.

Левая граница пергамента повреждена, и первые 6 букв в начале нуждались в восстановлении. В нижеследующем переводе восстановленные части заключены в квадратные скобки, а современные ссылки — в круглые:

... мать сыновей [Зевед]ея (Мф 27:56) и Саломея (Мк 15:40) и жены [тех, кто] следовал за ним из [Галиле] и, чтобы увидеть распятого (Лк 23:49). А в этот [де]нь было Приготовление; [начи]налась суббота. И когда настал вечер (Мф 27:57) При [готовления], то есть день перед субботой (Мк 15:42), [пришел] человек (Мф 27:57), [быв]ший членом совета (Лк 23:50), из Аримафеи (Мф 27:57), го[ро]да [иуде]йского (Лк 23:51), по имени Ио[сиф] (Мф 27:57), до[б]рый и пр[аведный] (Лк 23:50). Будучи учеником Иисуса, но та[йн]о, из страха перед [иуде]ями (Ин 19:38), он ожидал [Царства] Божьего (Лк 23:51). Этот человек не [учас]твов[ал] в [деле их] (Лк 23:51)...

Диатессарон подтверждает, что абсолютный авторитет всех четырех Евангелий действительно признавали; иначе Татиан не осмелился бы объединить их в одно повествование. Во времена, когда многие евангелия стремились привлечь к себе внимание, было очень важно, что Татиан отобрал именно эти четыре. Правда, в Диатессароне есть не входящяя в канон фраза[283], но это никак не подрывает такого суждения.

Около 172 г. Татиан возвратился на Восток, где стал основателем секты энкратитов (то есть “воздержников”). Они отвергали брак как прелюбодеяние, осуждали какое бы то ни было употребление мяса, зашли так далеко, что заменяли вино на евхаристии водой.

Там, на Востоке, Татиан переводил свой труд с греческого на сирийский[284] и вводил его в употребление. Мы не знаем, были ли отдельные Евангелия уже переведены на сирийский; в любом случае Татиан полагал, что, сводя четыре Евангелия в одно, легче и удобней представить евангельское повествование, чем запутывать народ, предлагая четыре параллельных и более или менее разнящихся друг от друга текста. Влияние Татиана в Эдессе было, вероятно, значительным — книгу его читали в тамошних церквах, а впоследствии и во всем регионе (см. гл. IX. II).

Что касается остальной части Нового Завета, то из предисловия Иеронима к комментарию на Послание к Титу мы узнаем, что Татиан, подобно Маркиону, отрицал некоторые Послания Павла, хотя принимал Послание к Титу. Конечно, отвержение брака, мяса и вина привело Татиана к тому, что он отверг 1-е Послание к Тимофею, где они разрешены (4:3; 5:14; 5:23). Что же до Послания к Титу, возможно, как считает Грант (Grant)[285], Татиана привлекало в его тексте слово egkrathV (1:8) и то, что автор отвергает “иудейские басни” (1:14) и “родословные” (3:9). В его Слове к Эллинам, как и в других работах, которые цитируют писатели следующих веков, есть отсылки к Павловым посланиям[286]. Он прямо или косвенно цитирует Послание к Римлянам, 1-е и 2-е к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам и Колосянам, а также Послание к Евреям.

Феофил Антиохийский

В трудах Феофила упоминается Западная Сирия, страна эллинистической культуры, один из самых древних центров христианства. Именно здесь, согласно Деян 9:26, последователей Иисуса впервые назвали христианами. По Евсевию (Церковная история, IV, 20, 1), Феофил был шестым епископом Антиохии (ум. 180 г. по Р. X.) Из его сочинений известно, что он родился близ Евфрата в семье язычников и получил эллинистическое образование. Кроме трех книг в защиту христианской веры, адресованных его другу Автолику, он написал несколько других, которые до нас не дошли. Среди них, возможно, были комментарий на Четвероевангелие[287] и сочинения против Маркиона и Гермогена. Книга ad Autolycum стремилась утвердить в глазах языческого мира христианское представление о Боге и превосходство идеи творения над безнравственными мифами об олимпийских богах. Феофил был первым богословом, употреблявшим применительно к Богу слово Троица (triaV) (2, 15).

Феофил чрезвычайно чтил иудейскую Библию — святые писания, как он часто ее называет. Именно благодаря чтению “священных книг святых пророков, которые Святым Духом предсказывали будущее”, он и обратился (1, 14). Во второй книге он называет пророков “носителями Святого Духа” (2, 9), которых вдохновил и умудрил Бог.

В таком же стиле, хотя и нечасто, он упоминает и цитирует Евангелие от Матфея и Иоанна. Один раз он приводит (2, 13) слова из Луки (18:27). По его убеждению, евангелисты не меньше, чем ветхозаветные пророки, исполнены Святым Духом: “Подтверждения можно найти и у пророков, и в Евангелиях, потому что они все говорили, исполненные единым Духом Божьим” (3, 2). Евангелие от Матфея для него “святое слово” (agioV logoV, 3, 13). Феофил открыто называет Иоанна среди “тех, кто был исполнен духом” и добавляет слова из Пролога к Евангелию, иллюстрируя свои поучения: “Так же и священные писания (ai agiai grafai), и все духоносные мужи (panteV oi pneumatoforoi), один из которых, Иоанн, говорит: “В начале было Слово, и Слово было у Бога”, — показывая, что первоначально Бог был один, и Слово было в Нем” (2, 22).

Что касается Павловых посланий, то в разных местах “Писем” мы находим больше дюжины ссылок на Послание к Римлянам, 1-е и 2-е к Коринфянам, Ефесянам, Филиппийцам, Колосянам и три пастырских послания. Неизвестно, относил ли их Феофил к Св. Писанию. В статье, посвященной именно этому[288], Гарнак утверждал, что нет, — во-первых, потому, что Феофил никогда не цитировал Павла как Писание, и, во-вторых, потому, что нет никаких свидетельств III века о том, что эти Послания признавали Писанием. С другой стороны, Феофил называет поставленные рядом выдержки из Тит 3:1, 1 Тим 2:2 и Рим 13:7-8 “божественным словом” (o qeioV logoV, 3, 14). Как считает Грант[289], он признавал их боговдохновенными и по крайней мере полагал, что они могут стать Писанием.

О Книге Деяний можно сказать, что Феофил имеет ее в виду, когда цитирует отрицательную формулу “золотого правила”. Это место можно найти в западном тексте постановлений апостольского Собора (Деян 15:20 и 29), на которое он, возможно, и ссылается в 2, 34.

Ссылки на Послание к Евреям и Соборные послания в сохранившихся трудах Феофила не обнаруживаются. Согласно Евсевию (Церковная история, IV. 26, 1), в книге, которая до нас не дошла, Феофил цитирует свидетельства из книги Откровения, опровергая ересь Гермогена.

Подытоживая сказанное, можно сделать вывод, что во времена Феофила Новый Завет в Антиохии состоял по крайней мере из трех или четырех Евангелий, Деяний святых апостолов, собрания Павловых посланий и, возможно, Апокалипсиса. Священное Писание иудеев пока еще занимает первенствующее положение, но Евангелия и Послания Павла также признаются боговдохновенными, и Феофил находит возможным поставить их в своей апологии, адресованной Автолику, в один ряд с иудейским каноном.

Серапион Антиохийский

Около 200 г. Серапион, преемник Феофила на антиохийской кафедре, рассматривал, возможно ли богослужебное чтение книги, вызывавшей дискуссии. Незадолго до этого, во время посещения Россы, киликийской деревни на сирийском побережье Исского залива, епископ узнал о разногласиях среди верующих по поводу евангелия, которое приписывали Петру (см. гл. VII. 1, 4, ниже). Сам он не стал его тщательно рассматривать, но довольно поспешно разрешил, чтобы книгу и дальше читали. По возвращении в Антиохию, когда экземпляр попал к нему, он написал церкви, что нашел в ней привкус докетизма: “Большая часть ее действительно соответствует учению Спасителя, но некоторые вещи прибавлены к этому учению, которые мы для вашей пользы перечисляем ниже”. К сожалению, Евсевий, которому мы обязаны этой цитатой из письма Серапиона, не счел необходимым привести эти возражения. Ясно, что Серапион хотел приостановить чтение книги, пока снова не приедет (этого, как он замечает, можно было вскоре ожидать) и, вероятно, не велит прекратить ее употребление.

В начале письма Серапион указывает на трудности, которые создает для православных христиан такая “пограничная” литература: “Что до нас, то мы принимаем, братья, и Петра, и других апостолов как Христа; но, будучи людьми опытными (empeiroi), мы отвергаем эти писания, которые ложно названы их именами, так как знаем, что они не были переданы нам”[290].

Это кое-что говорит нам о том, как представляли себе авторство и стандарты Нового Завета в конце II века. Серапион принимает писания Петра и других апостолов как слова Христовы, но отвергает приписываемые им писания, поскольку ему известно, что они не подтверждены признанным преданием. Теоретически такой критерий годился, а на практике сталкивался с определенными трудностями.

II. МАЛАЯ АЗИЯ

Мученичество Поликарпа

Вскоре после мученичества, которое претерпел за веру Поликарп, героический епископ Смирны (22 февраля 155 или 156 г.), соседняя церковь Филомелы в Писидии, поблизости от Фригии, запросила у верных из Смирны полный рассказ об этом. Составленный тогда документ часто включают в корпус мужей апостольских, но автор его, названный в конце (гл. 20) Маркианом или Маркионом[291], явно выпадает из списка мужей апостольских (апостольских Отцов).

Евсевий сообщает о мученичестве Поликарпа короче и компактней (Церковная история, IV. 15,1-45). Разницу между рассказами обычно объясняли тем, что у Евсевия первоначальный текст просто сжат. Однако некоторые исследователи считают, что последующие редакторы (или редактор) Мученичества расширили повествование о суде над Поликарпом, введя в него таких действующих лиц, которые бы стали параллелью к суду над Иисусом и Его страстям[292].

Эту гипотезу тщательно проанализировали Барнард[293] и Дехандсшуттер[294]. Оба находят, что нынешний текст Мученичества следует датировать одним-двумя годами после смерти Поликарпа и что он в основном повторяет содержание письма, направленного смирнской общиной церкви в Филомелии. Более того, как указал Концельманн[295], совсем не нужно думать, что “редактор письма”, которое считают расширенным оригиналом, сделал это после Евсевия, поскольку экземпляр расширенного текста, составленный до Евсевия, мог просто не попасть в руки историков. Все же текст Мученичества не свободен от подозрений, а потому в нижеследующем списке отсылок к Новому Завету мы дополнительно укажем, какие из них сохранены у Евсевия.

Несмотря на то что в Мученичестве Поликарпа нет прямых цитат из Нового Завета, внимательный читатель заметит не один отголосок евангельских повествований и апостольских посланий[296].

1) “Что я могу разделить... в чаше твоего Христа” (14, 2 Еве. ГУ. 15, 33) указывает на Мф 20:22 и 26:39.

2) “To, что ухо не слышало, и глаз не видел, и сердце человеческое не переживало” (2, 3) — взято из 1 Кор 2:9.

3) “Нас учили воздавать честь... управителям и властителям, которых поставил Бог” (10, 2; Евс. IV. 15, 22) — представляется воспоминанием Рим 13:1 и 7, Тит 3:1.

4) “Что мы должны последовать Его примеру, помня не только о себе, но и о ближнем” (1,2) — напоминает одно из увещеваний Павла в Флп 2:4.

5) Фраза “Христос... Единственный невинный за грешников” (18, 2) может быть реминисценцией 1 Пет 3:18.

6) Начальное предложение Мученичества, повторенное Евсевием, завершается расширенным приветствием из Иуд 2: “Милость, мир и любовь Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа вам да умножится”.

Словом, можно сделать вывод, что автор Мученичества Поликарпа был знаком с некоторыми апостольскими посланиями, из которых он заимствовал фразы (без ссылок) и вставлял в свой текст. Это позволяет предположить, что он хорошо знал эти тексты, но не дает возможности определить, какой статус он им придавал.

Мелитон Сардийский

Одним из наиболее плодовитых писателей своего времени был Мелитон, епископ города Сарды, столицы Лидии, творчество которого достигло расцвета в правление Марка Аврелия (161 — 180 гг. по Р. X.). Ему принадлежит множество трудов, однако, к сожалению, в большинстве случаев до нас дошли лишь названия из списка, который Евсевий скопировал, вероятно, из собрания библиотеки в Кесарии. Его книги свидетельствуют о широкой сфере интересов, от сочинения “Диавол” и Апокалипсис Иоанна[297] до целого ряда других, написанных на такие темы: “Церковь”, “истина”, “творение”, “крещение”, “Рождество Христово”, “гостеприимство”, “День Господень” и даже “материальность Бога”.

В XX веке обнаружены два папирусных сборника, которые, как оказалось, содержат две проповеди об иудейской пасхе[298]. Это — обращения, отрывистые и выразительные фразы, нередко сопровождающиеся антитезами и повторами[299]. Мелитон толкует иудейскую пасху символически, как прообраз искупительного дела Христа. В этом духе он говорит об убийстве египетских первенцев и о неприкосновенности иудейских. Мелитон утверждает, что иудейский закон был лишь временным наброском будущего христианства, которое и есть истинное и непрерывное дело Бога. Страдания Христа предвосхищены страданиями многих ветхозаветных праведников. В проповеди слышны отголоски новозаветных выражений, но нет прямых указаний на сами книги Нового Завета.

Из приводимого Евсевием (Церковная история, IV. 26, 13) фрагмента предисловия к сочинению Мелитона под названием Извлечения мы узнаем нечто интересное о каноне Ветхого Завета. Этот труд в шести книгах написан для друга по имени Онесим, который попросил Мелитона составить что-то вроде антологии из фрагментов закона и пророков, касающихся Спасителя, и сообщить ему сведения о числе и последовательности ветхозаветных книг. Чтобы отделить апокрифические книги от канонических, Мелитон отправился в Палестину, “где это создавалось и проповедовалось”. Он рассчитывал собрать там точные сведения преимущественно у грекоязычных иудеохристиан. Полученный список совпадает с иудейским каноном и не включает ни одну из дополнительных книг, входящих в состав Септуагинты. Выражения, встречающиеся в отрывке, “древние книги” (ta palaia biblia) и “книги Ветхого Завета” (ta thV palaiaV diaqhkhV biblia), возможно, говорят о том, что “книги Нового Завета” признаны письменным аналогом Ветхому.

Подводя итог, скажем, что скудные остатки его литературного творчества не дают прямых цитат из Нового Завета. Однако Мелитон интересуется аллегорическим толкованием Ветхого Завета в связи с ранними событиями Иисусова служения и стремится уточнить канон Ветхого Завета, а потому мы можем предположить, что он занимался и тем, чтобы выявить подлинные новозаветные документы.

III. ГРЕЦИЯ

Дионисий Коринфский

Дионисий был епископом в Коринфе в третьей четверти II века, приблизительно до 170 г. по Р. X. Он был знаменит, его высоко ценили как автора пастырских и Соборных посланий, адресованных широко разбросанным по империи общинам, включая церковь Афин, Никомидии, Рима, Лакедемона (Спарты), Гортины на Крите. Все они утрачены. Исключение составляют лишь краткое изложение семи из них, сделанное Евсевием, и четыре отрывка из послания Римской церкви, адресованное Сотеру, который тогда был епископом[300].

Среди приведенных Евсевием материалов (Церковная история, IV. 23, 10-11) мы находим интересный отрывок из Послания Дионисия к Римлянам. В нем сказано, что тогда, в воскресенье, они читали письмо, которое незадолго до этого написал Сотер к Коринфянам, и вообще время от времени читают его как наставление верным, равно как и послание, которое раньше написал Климент. Это говорит о том, что там и, возможно, в других местах было принято публично, во время богослужений, читать письма. Дионисий в этом отрывке не говорит ничего, что прямо связывало бы его с текстом Нового Завета. Но если Послание Климента, который умер за 60 лет до того, в Коринфе все еще читали, очень вероятно, что и Послания Павла к Коринфянам бережно сохраняли и употребляли в богослужении.

В другом месте Дионисий пишет о собственных письмах, сожалея, что их искажают вкраплениями и сокращениями:

Когда братья просили меня писать письма, я это делал. Но апостолы диавола наполнили их плевелами: одно выбросили, другое прибавили. Горе им[301].

Слово “горе” может означать тяжкое наказание, которым Апокалипсис угрожает тем, кто “прибавляет или убавляет” (22:18 и далее). Дионисий продолжает так:

Неудивительно, что некоторые попытались подделать и Писание Господне (twn kuriakwn grafwn), если замышляли худое против писаний куда менее важных.

Здесь видно, что “Писание Господне”, то есть Евангелия (может быть, Евангелия, известные и употреблявшиеся во времена Дионисия), во-первых, отличаются от других книг, “менее важных”; во-вторых, что их ревностно оберегали, и, в-третьих, что их подделывали еретики.

Несмотря на то что мы располагаем менее чем восемью строчками текста, сохранившегося из всей обширной переписки Дионисия, то, что нам доступно, представляет древнейшее для нас свидетельство (хотя только косвенное) о регулярном богослужебном чтении Посланий Павла. Кроме того, Дионисий знал, по-видимому, те угрозы, которые помещают в конце Апокалипсиса (22:18,19).

Афинагор

Виднейшим христианским апологетом II века был Афинагор, который в самой ранней рукописи его сочинения назван “христианским философом из Афин”[302]. Владевший ясным стилем и приводивший веские аргументы, Афинагор первым разработал методы философской защиты христианского вероучения о Едином Троичном Боге.

Около 177 г. по Р. X. Афинагор направил Прошение о христианах императору Марку Аврелию и его сыну Коммоду. В нем он, одно за другим, опровергает обвинения, выдвигавшиеся против христиан, а именно: безбожие, Фиестовы пиршества (трапезы, за которыми ели человеческое мясо)[303], кровосмешение. В рассуждении в защиту христиан Афинагор прямо пользуется несколькими книгами Ветхого Завета, цитируя иногда Исход, Притчи, Исайю и Иеремию. Из Нового Завета он цитирует только те слова и выражения, которые есть у Матфея и (или) у Луки, но не называет при этом само Евангелие. Говорит он и о том (9, 2), что христиане воспитывались на таком учении (logoi):

Я говорю вам, любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за гонящих вас, чтобы вам быть сынами Отца Вашего Небесного, который заставляет светить солнце над злыми и над добрыми и посылает дождь на праведных и нечестивых (Мф 5:44-5; Лк 6:27-8).

Другие отрывки из Матфея (5:28) и Марка (10:11) со словами Иисуса о разводе Афинагор приводит после простой формулы fhsi, которая может означать: “Сказано в Писании”, но более вероятно другое: “он говорит” (32, 2 и 5). Есть еще несколько имплицитных указаний на четвертое Евангелие, такие, как “Слово” (10, 1; ср. Ин 1:3) и “знать истинного Бога и его Слово, знать единство Сына с Отцом” (12, 3; ср. Ин 1:1 и 17:3).

Что касается Павловых посланий, Афинагор приводит фразы из Рим 1:27 (Прошение IV, 2) и 12:1 (Прошение IV, 2); Гал 4:9 (Прошение V, 3) и 1 Тим 2:2 (Прошение VI, 2-3). По-видимому, он располагал собранием из нескольких Посланий Павла, включая как минимум одно пастырское, но мы ничего не можем сказать о том, какой статус он за ними признавал.

Другое сочинение Афинагора[304], О воскресении из мертвых, упомянутое в конце его Прошения (37, 1), было одним из лучших раннехристианских рассуждений на эту тему. Автор стремится опровергнуть возражения и потом положительно оправдать учение. Ясно, что он читал то, что Павел говорит в 1 Кор 15, так как он цитирует слова из 53-го стиха: “По словам апостола, “это тленное (и распадающееся) должно стать нетленным”. Кроме этой фразы ни один из многочисленных текстов Нового Завета о воскресении не приводится и даже не влияет на содержание.

Получается, что для целей, которые преследовал Афинагор, он считал неуместным часто цитировать Ветхий или Новый Завет. Тем не менее он пользуется имплицитными указаниями на тексты Матфея, Марка и Иоанна, а также некоторых Посланий Павла.

Аристид

Самая ранняя апология христианства из дошедших до нас Апология Аристида, философа-христианина из Афин. Апология адресована императору Антонину Пию и написана, вероятно, между 138 и 147 г., так как в обращении не упомянут в качестве соправителя Марк Аврелий.

Эта Апология относительно недавнее прибавление к известной раннехристианской литературе. Еще около столетия назад мы знали о ней и о самом Аристиде только из кратких указаний Евсевия и Иеронима[305]. Первый шаг к ее обнаружению был сделан в 1878 г., когда отцы-мхитаристы опубликовали в Венеции часть христианской апологии в армянском переводе (X века), которую они приписали Аристиду. Достоверность сочинения подтверждена одиннадцатью годами позже, когда Рэндел Харрис обнаружил в монастыре Св. Екатерины на горе Синай в рукописи XVII века почти полный текст на сирийском языке. Чуть позже Дж. Робинсон, уже знавший о работе Харриса, сделал удивительное открытие. Оказывается, большая часть греческого текста, хотя и в вольной редакции, давно присутствовала в 26-й и 27-й главах раннесредневековой Повести о Варлааме и Иоасафе, сохранившейся среди трудов св. Иоанна Дамаскина[306]. Еще позднее среди египетских папирусов были обнаружены две большие части греческого текста (гл. 5, 6 и 15, 6)[307].

Главная тема Апологии — только христиане поистине знают Бога. Хотя Аристид и не приводит прямых цитат из Писания, он отсылает императора к Евангелию, которое написано[308] и которое он просит императора прочитать, чтобы “представить себе ту силу, которая ему присуща” (2, сирийский текст; ср. 15 греческого текста). В этой связи Аристид напоминает важнейшие события из жизни Иисуса, включая Его рождение “от еврейской Девы” (в сирийском и армянском тексте, “чистой Девы” — в греческом тексте), двенадцать учеников, смерть, воскресение и вознесение. Слова о вознесении могут означать, что Аристид был знаком с Деяниями апостолов.

Рассуждая о языческих заблуждениях (3), Аристид пользуется выражениями, которые кажутся заимствованиями из Посланий Павла. Вот несколько примеров:

1) “И все вещи Им (Богом) стоят” (di autou de ta panta sunesthken, 1, ср. Кол 1:17, kai ta panta en autw [во Христе] sunesthken, и di autou в 1:16).

2) “Варвары, не уразумевая Бога, идут вслед начал мира [ср. Кол 2:8]; и они стали поклоняться сотворенным вещам вместо Творца” (3).

3) “Греки, хотя и называют себя мудрыми, оказались глупее халдеев” (sofoi legonteV einai emoranqhsan, 8; ср. Рим 1:22, faskonteV einai sofoi emoranqhsan).

4) Греческие философы “ошибаются, ища возможности уподобить их [т.е. языческих богов] Богу, которого никто из людей не видел, и никто не может увидеть, каков Он” (13, сирийский текст; ср. 1 Тим 6:16).

Из этих примеров видно, что, хотя Аристид и не цитирует прямо книги Нового Завета, в его речи то здесь, то там проскальзывают следы апостольских выражений. Однако он нигде не ссылается на эти писания как на канонические. Очевидно, они полезны как источник знаний, но христианство, на его взгляд, достойно императорского внимания потому, что исключительно обоснованно и дает стимул и силу жить праведной жизнью.

IV. ЕГИПЕТ

Александрия, основанная Александром Великим в 331 г. до н. э. в устье Нила, была столицей Египта, но ей выпало стать одним из главных центров христианства, конкурентом Антиохии и Рима. Со времен первых Птолемеев тут гордились двумя крупнейшими хранилищами мудрости, музеем и библиотекой[309].

В Александрии встретились религиозная традиция Палестины и греческая интеллектуальная культура. Здесь проникли они друг в друга, в потому — открылась возможность того, что впоследствии осуществилось в виде первой христианской богословской школы. Первоначально она предназначалась только для практических нужд — готовить новообращенных к крещению. Огласительное училище (to thV kathxhsewV dudaskaleion) находилось в ведении епископа. Но в городе, который был родиной Филона, гностических систем и философии неоплатонизма, школа вскоре приобрела новое свойство, став и чем-то вроде богословского учебного заведения. Вначале там был один преподаватель, потом — два, но без постоянного жалованья; не было и специальных зданий. Учители вели занятия в свободной форме, по домам. Чаще всего занятия эти были построены по образцу античных философов. Неудивительно, что многие ее главы могут поведать нам о становлении канона.

Пантен

Первым известным нам главой катехизической школы был Пантен, согласно Евсевию (Церковная история, V.10, 1), приобретший известность во времена императора Коммода (180 — 192 гг. по Р. X.). Будучи выходцем из Сицилии, он обратился в христианство из стоицизма и затем стал проповедовать в чужих землях. Путешествия заводили его в “Индию”[310], где он нашел экземпляр Евангелия от Матфея, написанный еврейскими буквами, который оставил там апостол Варфоломей. Как бы ни относиться к этому рассказу, Евсевий передает его как предание (legetai) — “совершив много добрых дел, Пантен в конце концов стал первым главой школы в Александрии и стал разъяснять и письменно, и в живой беседе сокровища божественного учения” (Церковная история, V. 10, 4).

Несмотря на то что ни одно из его сочинений не сохранилось, нам известна его точка зрения на тот вопрос, который много обсуждался в древней Церкви; речь идет об авторстве Послания к Евреям. Согласно Евсевию, сообщающему мнение “блаженного пресвитера”, который и есть Пантен, это труд апостола Павла, но тот предпочел сохранить анонимность:

Так как Господь, Апостол Всемогущего, был послан к иудеям, то Павел, посланный к язычникам, не стал по скромности называться апостолом евреев, из почтения к Господу, а также потому, что он написал к евреям в дополнение к своей деятельности, ибо он был проповедником и апостолом язычников (Церковная история,VI.14,4).

Мнение Пантена, которое приняли Климент Александрийский и Ориген, было попыткой примирения. Ведь существовало два типа corpus Paulinum: один включал Послание к Евреям, другой — нет.

Климент Александрийский

Тит Флавий Климент, преемник Пантена, вероятно, был афинянином, из семьи язычников. Хорошо начитанный в греческой литературе и прекрасно разбираясь во всех существовавших тогда философских системах, он не нашел во всем этом ничего, что могло бы дать постоянное удовлетворение. Уже взрослым он воспринял христианство и в дальних странствиях на Запад и Восток искал самых мудрых учителей. Приехав в Александрию около 180 г. по Р. X., он стал учеником Пантена. Плененный личностью своего учителя, которого он привык называть “блаженный пресвитер”, Климент стал пресвитером в Александрийской церкви, помощником Пантена, а около 190 г. — его преемником во главе катехизической школы.

Климент продолжал трудиться в Александрии. Он обращал язычников и просвещал христиан до тех пор, пока гонение при императоре Септимии Севере в 202 г. не вынудило его бежать, чтобы никогда не вернуться. В 211 г. мы вновь встречаемся с Климентом, участвующим в переписке епископов Кесарии Каппадокийской и Антиохии. Примерно через пять лет христиане оплакивали его кончину[311].

Возглавляя катехизическую школу, Климент наложил на нее свой отпечаток, стараясь объединить библейское и эллинистическое мировоззрение своей глубокой и изысканной мыслью. Это был век гностицизма, и Климент соглашался с гностиками в том, чтобы держаться “гнозиса” — т.е. чтобы религиозное знание или просвещение были главным средством совершенствования христиан. Однако для него “гнозис” предполагал предание Церкви (paradosiV).

Труды Климента показывают нам, как прекрасно он знал греческую и библейскую словесность. На каждой странице находим точные цитаты из самых разных книг. Согласно подсчетам Штелина, всего в трудах Климента процитировано 359 классических и других нехристианских источников, 70 книг библейской традиции (включая апокрифы), 36 патристических и новозаветных апокрифических сочинений, включая еретические[312]. Общее число цитат достигает почти 8 тысяч, при этом более трети приходится на языческих авторов. Кроме того, статистика показывает, что он цитирует Новый Завет в два раза чаще Ветхого.

Климент 21 раз в разных сочетаниях пользуется словом “канон” (“канон истины”, “канон веры” и “церковный канон”), но не применяет

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...