Отражательно-оценочная функция эмоция 8 глава

Но трезвое исследование случаев чисто церебральных эмоций не подтверждает этого. Если в них интеллектуальное чувство дейст­вительно не связано с какими-то телесными действиями, если мы не смеемся из-за изящества некоторого технического приспособления, если мы не дрожим, понимая справедливость акта правосудия, не чувствуем зуда, слыша совершенную музыку, — наше психическое состояние приближается к суждению о правильности более чем к чему-либо еще. Такое суждение следует относить скорее к соз­нанию истины: оно является когнитивным актом. Однако в дей­ствительности интеллектуальное чувство едва ли когда-либо су­ществует само по себе. Тело, как показывает тщательная интроспек­ция, резонирует на воздействия значительно тоньше, чем обычно предполагают. Однако в тех случаях, когда большой опыт в отно­шении определенного класса явлений притупляет к ним эмоциональ­ную чувствительность и в то же время обостряет вкус и способ­ность к суждению, мы имеем чистую интеллектуальную эмоцию, если только ее можно так назвать. Ее сухость, бледность, отсутст­вие всякого жара, как это бывает у очень опытных критиков, не

только показывает нам, как существенно она отличается от «стан­дартных» эмоций, которые мы рассматривали раньше, но и застав­ляет нас заподозрить, что различие между ними почти целиком определяется тем, что телесный резонатор, вибрирующий в первом случае, остается безголосым во втором. «Не так уж плохо» — высшая степень одобрения в устах человека с совершенным вкусом. «Rien ne me cheque»⁵ — была высшая похвала Шопена новой музыке. Сентиментальный дилетант, если бы проник в мысли подоб­ного критика, он бы почувствовал и должен был бы почувствовать ужас при виде того, как холодны, как эфемерны, насколько лишены человечности его мотивы одобрения или неодобрения. То, что кар­тина образует приятное для глаз пятно на стене, важнее ее содер­жания; глупейшая игра слов придает значение стихотворению;

совершенно бессмысленное чередование фраз одного музыкального произведения затмевает всякую выразительность другого.

(...) Во всяком искусстве, во всякой науке есть обостренное восприятие того, верно или не верно некоторое отношение, и есть эмоциональная вспышка и возбуждение, следующие за ним. Это две вещи, а не одна. Именно в первом сильны специалисты и мастера, второе сопровождается телесными проявлениями, которые едва ли их беспокоят. (...)

Возвратимся к началу — к физиологии мозга. Если мы будем представлять, что кора состоит из центров для восприятия изме­нений, происходящих в каждом отдельном органе чувств, на каждом участке кожи, в каждой мышце, в каждом суставе, в каждом сосуде, и что больше в ней ничего нет — мы все-таки будем иметь вполне удобную модель для помещения в ней эмоционального про­цесса. Объект воздействует на орган чувств и воспринимается соот­ветствующим корковым центром или этот центр возбуждается ка­ким-либо иным путем; в результате возникает идея этого объекта. Нервные импульсы, мгновенно распространяясь по соответствующим каналам, меняют состояние мышц, кожи, сосудов. Эти изменения, воспринимаемые, как и сам объект, многочисленными специфичес­кими участками коры, соединяются с ними в сознании и превращают его из просто воспринимаемого объекта в эмоционально пережива­емый объект. Не приходится вводить никаких новых принципов, постулировать что-либо, кроме существования обыкновенного реф­лекторного кольца и корковых центров, что в той или иной форме признается всеми. (...)

⁵ «Ничто в этом меня не шокирует» (фр.).

Клапаред (Claparede) Эдуард (24 мар­та 1873—29 сентября 1940) — швей­царский психолог. Профессор Женевс­кого университета (с 1908), один из основателей Педагогического института им. Ж-Ж. Руссо в Женеве (1912), став­шего впоследствии крупным междуна­родным центром экспериментальных ис­следований в области детской психо­логии. Продолжая традиции француз­ской эмпирической психологии (Т. Рибо, П. Жане, А. Вине и др.), Э. Клапаред в противовес атомизму и ассоцианизму немецкой психологии начала века пы­тался проводить функциональный под­ход к сознанию и психике в целом, рассматривая их прежде всего с точки зрения их значения в решении реальных жизненных задач, встающих перед ин­дивидом; однако последовательную реа­лизацию этих идей затруднял разделя­емый им принцип психофизиологичес­кого параллелизма. Э. Клапаред из­вестен своими исследованиями психи­ческого развития ребенка, в частности своей теорией детской игры, а также работами по клинической и педагоги­ческой психологии, психологическим проблемам профориентации и др. Э. Клапаред оказал значительное влия­ние на формирование современной за­рубежной генетической психологии (Ж. Пиаже и др.). Сочинения: Психология ребенка и экспериментальная педагогика. Спб., 1911; Профессиональная ориентация, ее проблемы и методы. М., 1925; Как определять умственные способности школьников. Л., 1927; L'association des idees. P., 1903; La psychologie de I'intelligence. P., 1917; L'education fouc-tionelle. P., 1931; Psychologie de 1'en-fant et pedagogic experimentale.T. 1 — Le developpment mental. P., 1946. Литература: PiagetJ. La psy­chologie d'Edouard Claparede — Arch. Psycho!.. 1941, t. 28.

Э. Клапаред

Чувства и эмоции

Психология аффективных процессов — наиболее запутанная часть психологии. Именно здесь между отдельными психологами сущест­вуют наибольшие расхождения. Они не находят согласия ни в фактах, ни в словах. Некоторые называют чувствами то, что другие называют эмоциями. Некоторые считают чувства простыми-конечными, неразложимыми явлениями, всегда подобными самим себе и изменяющимися только количественно. Другие же в проти­воположность этому полагают, что диапазон чувств содержит в себе бесконечность нюансов и что чувство всегда представляет собой часть более сложной целостности. (...) Простым перечис­лением фундаментальных разногласий можно было бы заполнить целые страницы. (...)

' Claparede. E. Feeling aiid emotions. — In: Reymert M. L. (ed). Feelings and emotions. Worcester, 1928, pp. 124—138.

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Когда возникает желание изучить какое-то психологическое явле­ние, полезнее всего, по моему мнению, начать с рассмотрения его в функциональном аспекте, другими словами, перед анализом деталей этого явления при помощи, так сказать, сильно увели­чивающей лупы лучше рассмотреть его менее увеличенным для того, чтобы принять во внимание его функциональное значение, его общее место в поведении.

Применяя этот методологический принцип к изучению аффектив­ных явлений, мы прежде всего должны задаться вопросом: для чего служат чувства и для чего служат эмоции? А если этот вопрос покажется чрезмерно категоричным, можно спросить: что представляет собой ситуации, в которых возникают чувства и эмоции, какую роль эти явления играют в поведении индивида?

Нельзя отрицать того, что функциональная точка зрения уже обнаружила свою плодотворность в психологии. Вспомним теорию игры Гросса, показавшую важность игры для развития ребенка, идеи Фрейда, рассмотревшего психические расстройства с точки зрения их функционального значения. Я сам рассмотрел этим спо­собом сон, истерию, также интеллект и волю. Несомненно, функцио­нальный подход представляет собой только введение в более пол­ное исследование. Однако он важен для выяснения путей, по которым могут вестись дальнейшие поиски.

Выдвигая вопросы не столько о том, каковы явления есть, сколько о том, что они делают, функциональная психология акцен­тирует внимание на поведении. Она, таким образом, тесно связана с бихевиоризмом. Однако она также и явно отличается от него, так как интересуется поведением, его закономерностями, детерми-' нацией, а не методом, которым эти закономерности изучаются. Для нее не имеет большого значения, являются ли эти методы объективными или интроспективными. (...)

РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ЧУВСТВАМИ И ЭМОЦИЯМИ

(...) Мы задались вопросом: для чего в повседневной жизни служат чувства и для чего — эмоции? На эти два вопроса у нас сразу же напрашиваются весьма различные ответы: чувства в на­шем поведении полезны, тогда как эмоции целесообразными не являются.

В самом деле, нам совсем легко представить человека, который никогда не переживал бы эмоции, никогда не испытывал бы сотря­сений страха или гнева, но который тем не менее был бы жизне­способным. Однако мы не можем представить себе человека, лишенного чувств — диапазона аффективных нюансов, позволяю­щих ему определить ценность вещей, к которым он должен приспо­собиться, человека, который не различал бы, что для него хоро-що, а-что вредно.

С другой стороны, наблюдения показывают, насколько эмоцио­нальные явления бывают неадаптивными. Эмоции возникают именно тогда, когда какая-то причина препятствует приспособлению. Че­ловек, имеющий возможность убежать, не испытывает эмоции страха. Страх обнаруживается только тогда, когда спастись бегством невоз­можно. Гнев возникает только тогда, когда противника нельзя ударить. Анализ телесных реакций при эмоциях представляет дока­зательства тому, что субъект здесь совершает не адаптивные дейст­вия, а наоборот — реакции, которые напоминают примитивные инстинкты (это показал еще Дарвин). (...)

Бесполезность или даже вредность эмоции известна каждому. Представим, например, человека, который должен пересечь улицу, если он боится автомобилей, он потеряет хладнокровие и побежит. Печаль, радость, гнев, ослабляя внимание и здравый смысл, часто вынуждают нас совершать нежелательные действия. Короче говоря, индивид, оказавшись во власти эмоции, «теряет голову».

С функциональной точки зрения эмоция представляется рег­рессией поведения. Когда по той или иной причине естественная, правильная реакция не может быть совершена, противоположные тенденции вовлекают примитивные способы реагирования. А этими примитивными реакциями, рудиментами реакций когда-то полезных, могут быть как сокращения периферических мышц, так и явления васкулярные, тормозные, секреторные, висцеральные и т. д. Не­которые из них, возможно, не имеют биологического значения (например, слезы) и возникают исключительно в результате рас­пространения нервного импульса, не нашедшего себе естественного выхода. (...)

ПЕРИФЕРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭМОЦИЙ

По моему мнению, теория Джемса—Ланге является единствен­ной, объясняющей существование в эмоциональном состоянии спе­цифических телесных явлений. Рассматривая телесные явления как результат (а не как причину) эмоции, старые теории сделали эмоцию совершенно загадочным процессом. Кроме того, в пользу теории Джемса — Ланге говорят важные факты: подавление эмоции при подавлении периферических явлений, как это утверждал Джеме, а также возникновение или усиление определенных эмоциональных состояний при потреблении ядов, алкоголя, кофе, гашиша и т. п.

Периферическая теория Джемса и Ланге сталкивается, однако, с весьма большими затруднениями. Если эмоция — это только созна­ние периферических изменений организма, то почему она воспри­нимается как «эмоция», а не как «органические ощущения»? Поче­му, испугавшись, я сознаю в себе «присутствие страха», а не просто некоторые органические впечатления, дрожание, биение сердца и т. д.?

Мне неизвестно, чтобы до сих пор кем-то была предпринята попытка ответить на данное возражение. Не кажется, однако, что сделать это было бы очень трудно. Эмоция есть не что иное, как сознание формы, или «гештальта», многочисленных органических впечатлений. Другими словами, эмоция — это сознание глобальной установки организма.

Такое нерасчлененное и общее восприятие целого, в прошлом мною названное «синкретическим восприятием»², является прими­тивной формой восприятия. Известно, что в случае эмоционально­го восприятия более полезно знать общую установку тела, чем отдельные, объединяющиеся в целое элементарные ощущения. Вос­приятие деталей внутренних ощущений не должно представлять для индивида большого интереса. Организму важнее всего действие. Но отдает ли он себе отчет о той общей установке, которая им проявляется по отношению к окружающему? (...)

Многие из получаемых впечатлений интерпретируются нами по-разному, в зависимости от направления наших интересов. Осо­бенно это верно для тактильных впечатлений, которые иногда вос­принимаются как объективные, а иногда — как субъективные. Про­верить это в эксперименте совсем нетрудно. Положите руку на стол. Одно и то же тактильное впечатление будет восприниматься, в зависимости от направления вашего внимания, то как «тактиль­ное ощущение», то как «твердый предмет», стол. В тот момент, когда ваш интерес направлен на себя (например, во время соот­ветствующего Психологического эксперимента), вы будете чувство­вать свою руку, а вовсе не стол.

То же самое происходит в случае эмоции. Если в состоянии гнева вы обратите внимание на кинестетические ощущения в стис­нутых кулаках, на дрожание своих губ и т. д. — гнева больше сознавать не будете. Или же позвольте гневу охватить вас; в таком случае вы перестанете раздельно воспринимать дрожание губ, свое побледнение или другие изолированные ощущения, воз­никающие в различных частях напряженной мышечной системы.

То, что сознание схватывает в эмоции, есть, так сказать, форма самого организма, или его установка.

Данная периферическая концепция, трактующая эмоцию как сознание установки организма, является, кроме того, единственной, способной рассматривать тот факт, что эмоция непосредственно, безусловно «понимается» тем, кто ее испытывает. Эмоция содержит свою значимость в себе. Ребенок, впервые испытывающий большой страх, большую радость или охваченный вспышкой гнева, насколько мы можем судить об этом на основании наблюдения или по собст­венной памяти, непосредственно понимает, что с ним случилось. Для успешного понимания значения такого взрыва своего организма он не нуждается в прошлом опыте, который ему необходим для понимания впечатлений, доставляемых зрением или слухом, впе­чатлений, не обладающих никакой непосредственной или безус -

² ClaparedeE. Archives de Psychologie, vol. 7, 1908, p. 195.

довной значимостью. Но что значит «понимать»? Не состоит ли «понимание» по существу в принятии установки по отношению к объекту? Если это так, причем если само такое принятие установки обусловлено причинами врожденного и инстинктивного характера, тогда вовсе не удивительно, что эмоции понимаются безусловно.

Последние замечания позволяют нам понять, насколько... ан­типсихологическим является классическое «центральное» понимание эмоций: «Мы дрожим, потому что боимся, мы плачем, потому что огорчены, мы сжимаем зубы, потому что сердимся». (...)

Фактически оно предполагает, что мы при помощи простого интел­лектуального восприятия можем установить, что ситуация, в которой мы находимся, «опасная», «угрожающая», «огорчающая» и т. д. Но «опасность», «огорчение» и т. д. не являются фактами сознания, вызываемыми внешними воздействиями, какими являются, напри­мер, ощущения цвета или температуры. Это мы сами окрашиваем вещи или внешние ситуации, проецируя на них те чувства, которые они у нас порождают и которые они возбуждают, вызывая реакцию нашего организма. Ребенок считает большую собаку или темноту внушающими ужас потому, что они вызывают в нем реакции, сознание которых мы называем «страхом».

Утверждать, как это делает классическая теория, что ситуация вызывает страх потому, что мы считаем ее ужасающей — значит, либо вовсе не объяснить, почему мы находим эту ситуацию страш­ной, либо вращаться в порочном кругу. (...)

ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ПОНИМАНИЕ АФФЕКТИВНЫХ ЯВЛЕНИЙ

Мы утверждаем, что эмоция способна придать значимость породившей ее ситуации. Это положение нуждается в уточнении. В самом деле, если эмоция является расстройством поведения, плохо адаптированным актом, каким же образом она может при­давать вещам верное значение?

Нельзя забывать, однако, что эмоция, будучи объективно плохо адаптированным актом, репрезентирует тем не менее целостную реакцию, имеющую биологическое значение. Объективной неадап­тивности может соответствовать субъективная полезность. Приня­тая организмом установка не приводит к эффективному разрешению ситуации. Она тем не менее «понимает» сама себя, так сказать ориентирует себя в определенном направлении.

Я полагаю, что для объяснения парадокса неадаптивных реак­ций, играющих вместе с тем полезную роль — поскольку нельзя отрицать, что страх, пыд, печаль, радость имеют большое зна­чение в жизни человека, — проще всего выдвинуть следующую гипотезу. Эмоция является смесью с изменяющейся пропорцией адаптивных и неадаптивных реакций. Чем ближе эмоция к форме шока, взрыва, тем значительнее в ней доля неадаптивности по срав­нению с адаптивностью.

рассматриваемые во времени, обе части эмоционального явле­ния обычно следуют друг за другом. Иногда эмоция начинается с шока, с неадаптивных реакций, постепенно перестраивающихся в полезное поведение. Иногда наоборот, сначала проявляет себя полезная адаптация, а, когда она сталкивается с препятствием за ней следует эмоциональный взрыв. Разве не демонстрируют нам существование таких форм аффективных процессов наблюдения за эмоциональными явлениями в повседневной жизни?

Неспособность эмоции, имеющей характер взрыва, полезно влиять на поведение, можно показать на следующем примере, взятом из множества других.

Два человека, скажем, проходят ночью через лес. Один из них, более эмоциональный, испытывает сильный страх. Другой сохраняет спокойствие. Затем они должны возвратиться, тоже ночью, через тот же самый лес. Испытавший страх человек примет меры предосторожности. Он захватит оружие, возьмет с собой собаку. Второй человек своего поведения не изменит. Аффективные переживания во время первого прохождения леса, несомненно, и являются тем, что позднее изменило поведение первого путешест­венника. Несмотря на это, мы вправе спросить: эмоцией ли как таковой (рассматриваемой в качестве расстроив ва реакций) обус­ловлено изменение в последующем поведении? В самом деле, нам совсем нетрудно представить смелого человека, который, проходя через лес, отмечает, что такое путешествие небезопасно, и делает этот вывод, не переживая ни малейшей эмоции страха. Однако его дальнейшее поведение изменится таким же образом, как по­ведение человека, который испугался: он захватит с собой оружие, собаку. Сравнение этих двух случаев показывает, что страх вовсе не играет той роли, которую мы обычно склонны усматривать.

Что произошло со смелым человеком? Прохождение темного леса обострило его внимание, вызвало мысли о возможной защите, короче, обусловило установку «быть настороже». Не является ли восприятие этой установки тем, что составляет «сознание опас­ности»? И нельзя ли сказать, что и у человека, испытавшего страх, последующее поведение в полезную сторону было изменено именно этой установкой предосторожности? Эта установка была смешана с эмоцией или чередовалась с ней, и можно сказать, что поведе­ние было изменено в полезную сторону не вследствие эмоции, а независимо от нее.

Не приводят ли нас эти размышления к предположению о том, что наряду с эмоциями существуют реакции, отличающиеся от них своей адаптированностью, и, следовательно, способностью полезно ориентировать поведение? Эти реакции, эти установки, а также сознание субъектом их наличия мы объединяем вместе под общим названием чувств. '

Помимо эмоции страха мы должны обладать в таком случае «чувством страха», которое лучше было бы назвать «чувством опасности» и которое должно состоять в сознании установки к защите. Помимо эмоции гнева должно существовать «чув-

ство гнева», которое лучше было Оы назвать «воинственным чувством» и которое состоит в сознании установки к нападению и борьбе. (...)

Для эмоций радости и печали соответствующими чувствами будут чувства приятного и неприятного, удовольствия и страдания, как они изображены в современной психологии, и они тоже будут только сознанием положительной или отрицательной установки ор­ганизма по отношению к наличной ситуации. (...)

Мне кажется, что представленная здесь точка зрения объеди­няет разнообразные факты и создает некоторые преимущества, рассматриваемые мной ниже.

ПРИМИРЕНИЕ С ОБЩЕПРИНЯТЫМ ПОНИМАНИЕМ ЭМОЦИЙ

Наши представления позволяют в некоторой степени примирить периферическую теорию с общепринятым пониманием эмоций.

Общепринятое мнение о том, что страх часто возникает уже после осознания опасности той ситуации, в которой мы находимся, является верным. Только это осознание не сводится, как предпо­лагает классическая теория, к чисто интеллектуальному суждению. Согласно нашей теории, оно состоит в «чувстве опасности». Поэтому будем говорить, что эмоция страха следует за чувством опасности;

это случается тогда, когда мы оказываемся не в состоянии убе­жать или защитить себя естественным путем; на смену нормально развивающемуся поведению приходит тогда поведение расстроен­ное. По своему принципу этот подход глубоко отличается, однако, от классической теории, так как он полагает, что ни эмоция, ни чувство опасности не вызываются восприятием непосредственно. Развитию аффективного явления всегда необходимо предшествуют реактивные процессы. Именно появление этого процесса предо­стерегает нас от опасности. Эмоция, таким образом, проявляется только как особая фаза реактивного процесса. Когда завершение адаптивных реакций сталкивается в деятельности с препятствием, они замещаются примитивными реакциями, В случаях, когда эмоция возникает внезапно, например, когда мы вздрагиваем от неожидан­ного звука, теория Джемса — Ланге сохраняет полное значение в своей обычной форме.

Следующая схема, изображающая теории эмоций, прояснит,

как мы их понимаем:

Классическая теория	Восприятие — эмоция — органические реак­ции
Теория Джемса — Ланге	Восприятие — органические реакции — эмо­ция
Модифицированная периферическая теория	Восприятие — установка (на бегство),чувство (опасности) — органические реакции - змо ция (страх)
Бегство без эмоции	Восприятие — установка (на бегсгво),чувство (опасности) — бегство ()

 

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА

Наша теория чувств имеет и то преимущество, что она отводит место интеллектуальным чувствам. Термин «интеллектуальное чув­ство» не имеет строго определенного значения. В работе «Психоло­гия чувств» Рибо объединяет под этим названием только удивление, изумление, любопытство, сомнение. Другие авторы добавляют к этому списку общее чувство, возникающее от движения нашей мысли, от ее успешности или бесплодности. По моему мнению, следует идти значительно дальше и включить в интеллектуальные чувства все те элементы мышления, которые Джеме называет переходными и которые не репрезентируют предметное содержание: сходство, импликацию, совпадение, уверенность, возможность, те тысячи отношений, которые мы выражаем словами: но, если, и, почему, после, до, а также мысли, выражаемые словами: будущее, прошлое, условный, отрицание, утверждение и т. п.

Вильям Джеме очень хорошо все это видел: «Если только такие явления, как чувства, существуют вообще, то насколько несомненно, что in rerum natura³ существуют отношения между объектами, настолько же и даже более несомненно, что существуют чувства, которыми эти отношения познаются. Нет союза или пред­лога и даже наречия, приставочной формы или перемены, инто нации в человеческой речи, не выражающих того или другого оттенка тех отношений, которые мы в данный момент действительно чувствуем существующими между более крупными элементами на шего мышления... Нам следовало бы говорить о чувстве и, чувстве если, чувстве но и чувстве через...»

Весьма курьезно, что эти столь проницательные замечания Джемса, заключающие в своей сущности плодотворную идею для психологии мышления, разделили судьбу затерявшегося письма. (...)

В работе «Association of ideas» (1903), остро полемизирующей с ассоцианизмом, я возродил идею Джемса и попытался развить ее в биологическом аспекте. Всякое интеллектуальное чувство рас­сматривается там как соответствующее адаптивным реакциям или установкам организма. «Не может ли тело, — писал я, — служить источником тех многочисленных идей, которым, это бесспорно, во внешнем мире, действующем на органы чувств, ничто не соответ­ствует, но которые вполне могут быть осознанием реакций тела на окружающую обстановку?» (стр. 317). Я применил эту точку зрения в отношении «понимания», вновь сделав его адаптивным, и определил чувство понимания как «осознание совершившейся адаптации, более или менее полной». (...)

Нам остается, однако, один трудный вопрос: почему интел­лектуальные чувства кажутся нам объективными, тогда как прочие чувства и эмоции — «нашими собственными состояниями»?

Но так ли это? Ведь многие интеллектуальные чувства, такие как уверенность, сомнение, утверждение и отрицание, логическое

³ В природе вещей (лат.). — Прим. перед. 100

заключение и т. п., в зависимости от обстоятельств, от направления наших интересов в данный момент, могут казаться нам как объек­тивными, так и субъективными. С другой стороны, действительно ли прочие чувства всегда субъективны? Мы знаем, как легко они объективируются. Эстетические переживания объективируются в прекрасном, отвращение—в отталкивающем и т. д. Мы говорим, что событие (объективное) является печальным, радостным, позор­ным, комическим или неприятным. Когда мы утверждаем, что рабо­та неприятна, мы помещаем это «неприятно» то в работе, то в себе, в зависимости от контекста наших мыслей.

По моему мнению, субъективность или объективность познава­емого содержания всегда является результатом вторичного процес­са, зависящего от приобретенного опыта. Изначально состояния нашего сознания не бывают ни объективными, ни субъективными. Теми или другими они становятся постепенно, по мере необходи­мости приспособления к физическому или социальному окружению.

ЧУВСТВА И ВНУТРЕННИЕ ОЩУЩЕНИЯ

Рассмотренная выше функциональная концепция позволяет нам выяснить отличие чувств от внутренних, или органических, ощуще­ний, в частности ощущений голода, жажды, усталости, а также синестезии. Часто такое различение не проводится, и люди гово­рят о «чувстве» усталости или голода.

По моему мнению, ощущения голода, жажды, усталости (к ним можно добавить, пожалуй, ощущение боли) сами по себе значимост и не имеют; они суть явления, получающие значимость только от тех установок, тенденций и движений, которые они инстинктивно вызывают, и именно такие инстинктивные реакции делают их зна­чимыми для поведения индивида. Но эти инстинктивные реакции являются ничем иным, как основанием чувств: чувств приятного или неприятного, желания, нужды.

Таким образом, внутренние ощущения являются состояниями, явно отличающимися от чувств, которые суть установки. Внутренние ощущения информируют нас об определенных состояниях нашего организма так же, как внешние ощущения информируют нас о сос­тоянии окружающей среды. Но жизненное значение органических ощущений мы можем определять только благодаря существованию чувств. (...)

Чувства выражают некоторым образом отношение межд\ опре­деленным объектом или ситуацией и нашим благосостоянием (мож­но сказать также, что они выражают нашу установку к ситуации или объекту). Физиологической основой такого отношения является сама установка. Чувство — это осознание такой установки. В про­тивоположность этому ощущения презентируют только объекты, по отношению к которым мы принимаем установку Объект, презен-тируемый внутренними ощущениями, такими как ощущения голода,

жажды, усталости — это наше собственное т^ло. Но именно чер^ отношение к своему собственному состоянию наше тело способно принять определенную установку. Понятно, что между внутренними ощущениями и чувствами существует весьма интимная связь, по. скольку как те, так и другие имеют свой источник в теле. Это не мешает нам, однако, отчетливо различать их с функциональной точки зрения. Они противостоят друг другу так, как реакция про. тивостоит вызвавшему ее объекту.

Макдауголл (Me Dougall) Уильям (22 июня 1871—28 ноября 1938), англо­американский психолог. Первоначально занимался биологией и медициной, под влиянием «Принципов психологии» У. Джемса обратился к изучению психо­логии сначала в Кембридже, затем в Геттингене у Г. Мюллера. Лектор в университетском колледже в Лондоне и в Оксфорде. Профессор в Гарварде (1920—1927) и в университете Дьюка (1927—1938) в США. Основой психи­ческой жизни считал устремление — «горме» (греч. — стремление, порыв), отчего психология У. Макдауголла ча­сто называется сгормической». «Горме» трактуется как устремление к биоло­гически значимой цели, обусловленное, по У. Макдауголлу, особого рода пред­расположениями — врожденными ин­стинктами либо приобретенными склон­ностями. Эмоциональные переживания рассматриваются как субъективные корреляты этих предрасположений. Эмоциональная сфера в процессе своего развития у человека получает иерар­хическое строение. Ведущими стано­вятся сначала несколько основных эмо­циональных образований (sentiments),

а затем, при сложившемся уже харак­тере — одно центральное, называемое Макдауголлом эготическим (от «эго», греч. — «я»). Размышления над клини­ческим феноменом «множественной» личности натолкнули У. Макдауголла на разработку метапснхологической концепции личности, исходящей из идей монадологии Г. Лейбница. Согласно этому, каждая личность представляет систему «потенциально мыслящих и стремящихся монад» («Я»), сходящих­ся на некоторой «высшей» монаде —»> а мости», которая через иерархию мо­над управляет всей психофизической жизнью человека.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: