Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Отражательно-оценочная функция эмоция 12 глава




ю*


ции ее значение, больше не наши: именно выражение лица, движе­ние тела другого'человека образуют синтетическое целое с потрясе­нием нашего организма. Стало быть, и здесь мы вновь находим те же элементы и те же структуры, что мы только что описали. Просто первоначальная магия и значение эмоции идут от мира, а не от нас самих. (...)

Во всяком случае нужно отметить, что эмоция не является случай­ным изменением субъекта, который при этом якобы погружен в не­изменный мир. Легко видеть, что всякое эмоциональное восприятие пугающего объекта или объекта раздражающего, печалящего и т. д. может происходить только на фоне полного изменения мира. Чтобы объект выступил как действительно страшный, нужно, чтобы он реа­лизовался как непосредственное и магическое присутствие перед со­знанием. Нужно, например, чтобы это лицо, появившееся в 10 метрах от меня за окном, было пережито как непосредственно присутствую­щее для меня в своей угрозе. Но это возможно как раз только в акте сознания, который разрушает все структуры мира, могущие ог- бросить магическое и сводящие событие к его истинным размерам. Нужно, например, чтобы окно как «объект, который должен быть сначала разбит», и 10 метров, как «расстояние, которое должно быть сначала преодолено», были уничтожены. (...) В действительности, и окно, и расстояние воспринимаются ^одновременно» в акте, посредст­вом которого сознание воспринимает лицо за окном. Но в самом этом акте восприятия лица и окно, и расстояние лишены своего характера необходимых средств. Они воспринимаются иначе. Расстояние не воспринимается больше как расстояние, поскольку оно больше не воспринимается как «то, что должно быть сначала пройдено». Оно воспринимается как единый фон ужасного. Окно не воспринимается больше «как то, что должно быть сначала открыто». Оно восприни­мается как рамка страшного лица. И вообще, вокруг меня образуют­ся области, из которых ужасное заявляет о себе. Потому что ужасное невозможно в детерминистическом мире средств.

Ужасное может появиться только в таком мире, где все сущест­вующее было бы магично по своей природе и где возможные средства против этого существующего тоже были бы магичны. Это довольно хорошо обнаруживает мир сна, где двери, замки, стены, оружие не являются средствами против угроз вора или дикого животного, пото­му что они восприняты в едином акте ужрса. И так как акт, который их разрушает и создает, является одним и тем же, то мы видим, как убийцы проникают сквозь эти стены и двери, мы напрасно нажимаем на курок нашего револьвера, выстрела не раздается. Одним словом, воспринять какой-нибудь объект как ужасный — значит воспринять его на фоне мира, который проявляется так, как если бы он уже был ужасный.

Таким образом, сознание может «быть-в-мире» двумя различными способами. Мир может выступить перед ним как организованный комплекс средств, таких, что если хотят добиться определенного ре­зультата, нужно действовать на определенные элементы этого комп­лекса. (...) Но мир может также выступить для сознания и как некая

неорудийная целостность, т. е. как допускающий изменения не­посредственно и в больших масштабах. В этом случае мир будет действовать на сознание непосредственно, мир присутствует для сознания неотделенный расстоянием. Например, это лицо, пугающее нас через стекло, действует на нас непосредственно. Нет нужды в том, чтобы окно открылось, чтобы человек прыгнул в комнату, прошел по полу. И обратно, сознание нацелено на то, чтобы сражаться с этими опасностями или изменять эти объекты на расстоянии и без всякого опосредствования, путем абсолютных и массивных изменений мира. Этот план мира является абсолютно связанным, это магический мир. Мы будем называть эмоцию внезапным падением сознания в магиче­ское. Или, если хотите, эмоция имеет место, когда мир (связанных причинными отношениями) средств внезапно исчезает, а на его месте появляется магический мир. Не нужно, следовательно, видеть в эмо­ции временное расстройство организма и разума, которое якобы извне нарушает психическую жизнь. Наоборот, это возвращение со­знания к магическому поведению, к одной из основных форм поведе­ния, которые присущи сознанию с появлением соответствующего мира, магического мира. Эмоция не есть случайность, это способ су­ществования сознания, один из способов, с помощью которых оно понимает (в смысле хайдеггеровского «Verstehen») свое «бы-тие-в-мире».

Конечно, на эмоцию всегда может направляться рефлексивное сознание. В этом случае эмоция предстает как структура сознания. Она не есть чистое и невыразимое качество, как, например, красный цвет кирпича или чистое впечатление от боли, —каковым она должна была бы быть по теории Джемса. Она имеет смысл, она что-то значит для моей психической жизни. Очищающая рефлексия феномено­логической редукции может воспринимать эмоцию постольку, по­скольку эмоция конституирует мир в магической форме. «Я считаю его ненавистным, потому что я в гневе».

Но эта рефлексия возникает в редких случаях и требует особой к тому мотивации. Обычно же мы направляем на эмоциональное созна­ние такую понимающую рефлексию, которая, конечно, воспринимает сознание как сознание, мотивированное объектом: «Я в гневе, потому что он мне ненавистен». Именно в зависимости от этой рефлексии и будет конституироваться страсть.


Липер (Leeper) Роберт Уард (род. 25 сентября 1904) — американский пси­холог, работал в университете Арканза­са, Корнелльском колледже, профессор (с 1949 по 1972), декан факультета психологии (с 1953 по 1963) Орегонско­го университета.

Основная сфера научных интересов Р. Липера — теоретические проблемы обучения, мотивации, восприятия и личности.

Сочинения: Psychology of Persona­lity. Engene, 1947; Toward understan­ding human personalities (with P. Madi­son). N. Y., 1959; Learning and the fields of perception.motivation and personality In: S. Koch (ed.). Psychology: a study of a science, vol. 5. N. Y., 1963; Cognitive learning theory. — In: Learning: theo ries. N. Y., 1970.

P. У. Липер

МОТИВАЦИОННАЯ ТЕОРИЯ ЭМОЦИЙ1

При развитии представлений в любой области первые понятия обычно связаны с относительно очевидными факторами и отношениями. (...) Это обусловлено, по-видимому, тем, что в начальный период развития любой науки трудно сформулировать ясные понятия или направить эмпирическое исследование на что-либо иное, кроме подобных отно­сительно очевидных факторов и отношений. (...)

Очевидные явления в донаучной мысли об эмоциях. Если перво­начальные представления об эмоциях действительно зависели от от­меченных выше факторов, можно ожидать следующих последствий.

Прежде всего, хотя эмоциональные процессы могут протекать как осознанно, так и неосознанно, следует ожидать, что первоначаль­ные представления об эмоциях формулировались только в отношении эмоций, отчетливо осознаваемых. (...)

Во-вторых, можно ожидать, что естественным будет сосредоточе­ние внимания на наиболее сильных эмоциях, а не на их умеренных вариантах. (...)

В-третьих, учитывая обостренное внимание к сильным эмоцио­нальным процессам, нетрудно предугадать, что основными эмоциями, выступающими в качестве образца в повседневном мышлении, будут страх, гнев и горе, которым, особенно свойственно проявляться в на­глядных и сильных формах. Это означает, что представление об эмо-

' В данном тексте воспроизводятся фрагменты двух работ: Leeper R. W. The motivational theory of emotion. — In: Stacey C. L„ DeMartino M. F. (eds.) Understanding human motivation, Cleveland, 1963, pp. 657—665; Leeper R^W Some needed developments in the motivational theory of emotions. — In: Neb­raska symposium on motivation, vol. 13. Lincoln, 1965, pp. 26, 34—40, 44—46, 51—57. 65—66.

циях изначально формировалось на материале отрицательных и свя­занных с избеганием эмоций. Могли привлечь внимание и некоторые положительные эмоциональные процессы, такие, как радость при большой и неожиданной удаче или как «влюбленность». Но положи­тельные эмоции меньше связаны с кризисными ситуациями, и внима­ние к интенсивным эмоциональным реакциям естественным образом привлекалось к отрицательным эмоциям.

В-четвертых, к наиболее очевидным последствиям эмоций отно­сится рефлекторный эффект, обычный при эмоциональных процессах большой силы. Такие явления, как дрожь, расширение зрачков и по-бледнение лица, легче всего поддаются наблюдению. (...)

В-пятых, в поведении индивида, на которое, как считалось, эмоции оказывают влияние, наиболее заметный эффект заключался в появле­нии сравнительно примитивных реакций значительной интенсивности и длительности. Люди более склонны ввязаться в потасовку, когда они разгневаны, причем в этом состоянии они способны драться от­чаянно, напрягая все силы. Подобные вещи заметить нетрудно. По­этому эмоции стали рассматривать как процессы, заставляющие лю­дей реагировать относительно примитивно, в противоположность более сложному и культурно обусловленному поведению.

В-шестых, еще один достаточно очевидный эффект сильных эмо­ций заключается в том, что они часто вызывают установки или по­ведение, противоречащие социальным обязанностям людей. Страх не­сомненно может помешать солдатам сделать то, «что от них ожида­ется». Развитие многих других эмоций может способствовать линче­ванию, погромам, ожесточенным религиозным преследованиям, та­ким видам социального движения, как нацизм и фашизм, «анти-ин-теллектуализм» и т. п. По мере того как западный мир все более пре­вращался в сложную культуру, ориентированную на науку и технику, противопоставление эмоций, с одной стороны, и рассудочного, хоро­шо адаптированного, опирающегося на интеллект поведения—с дру­гой, проводилось все более отчетливо. Современный мир требовал людей, на которых можно положиться, что они будут действовать <как часы». (...) Эмоциональные процессы представляются чужды­ми такому поведению, что и привело к противопоставлению эмоций и Интеллектуальных процессов в качестве антиподов. (...)

Говоря более обобщенно, сложилась рационалистическая концеп­ция эмоций. В сущности это была концепция, согласно которой чело­век — это именно homo sapiens, существо разумное; его природа наи­более адекватно выражается в рациональных, интеллектуальных процессах, вроде тех, которые наблюдаются в случае строгого раз­мышления, (...)

Ревность Отелло, эмоциональные терзания Гамлета, ужасающее честолюбие и чувство вины леди Макбет могут быть интересными для Шекспира, Достоевского или Верди, но такой драматический мате­риал рассматривался скорее как изображение сил, грозящих не­счастьем отдельным лицам и обществу, чем как иллюстрация некото­рой конструктивной основы, необходимой для цивилизованной жизни.


Очевидные моменты в научном мышлении об эмоциях. Психологи склонны подчеркивать «величайший контраст» между повседневным мышлением, с одной стороны, и «научно обоснованными представле­ниями» об изучаемых ими явлениях — с другой. Однако можно толь­ко удивляться, сколько параллелей отыскивается между картиной эмоций, как она рисуется в психологии, и описанным выше повседнев­ным пониманием эмоций.

Так, во-первых,... академическая психология лишь очень медлен­но и постепенно продвигается к пониманию того, что эмоциональные процессы могут быть как осознанными, так и неосознанными. Многие психологи до сих пор считают само собой разумеющимся, что эмоции являются непременно осознаваемыми переживаниями.

Во-вторых, все еще широко распространена тенденция считать эмоциями только исключительно сильные переживания (Young,1961;

Murray, 1964). (...)

В-третьих, психологи до сих пор придают наибольшее значение отрицательным, связанным с избеганием, эмоциям, которые в первую очередь назовет и представитель донаучного мышления. Так, напри­мер, хотя последователи Халла и внесли некоторые важные измене­ния в более старые представления об эмоциях — благодаря понима­нию эмоции как «приобретенного побуждения», — единственные «по­буждения», которые ими обсуждаются, — это страх, или тревога, и иногда враждебность. (...)

В-четвертых, многие психологи считали эмоции прежде всего осознанием вегетативных изменений, либо даже самими вегетатив­ными реакциями. Старая теория Джемса—Ланге в большой степени отвечала этой традиции. Она все еще жива. (...)

В-пятых, все еще часто встречается представление о том, что эмо­ции в своей основе противоположны адекватному приспособитель-ному поведению. П. Т. Янг, который долгое время являлся классиче­ским представителем данной точки зрения, так изложил этот пункт в недавнем переиздании своей книги: «Если индивид настолько аффек­тивно поражен окружающей ситуацией, что контроль со стороны го­ловного мозга у него ослаблен или полностью потерян и появились подкорковые формы поведения и вегетативные изменения, то этот ин­дивид охвачен эмоцией» (1961, с. 358). (...)

Таким образом, концепции профессиональных психологов, опи­раясь в описании эмоций на те факторы и отношения, которые наибо­лее заметны и привлекают внимание, наиболее тесно связаны во вре­мени и, по-видимому, наименее изменчивы, во многих отношениях на­поминают донаучные представления. (...)

Развитие в рамках научной психологии представлений о неочевид- • ных особенностях эмоций. Как мы видели, в клинической и экспери­ментальной психологии наблюдается явная склонность к сохранению прежней популярной традиции считать эмоции прежде всего силь­ными разрушительными процессами, преимущественно или исключи­тельно вегетативными и так далее. Но это не исчерпывает вопроса. Напротив, для того чтобы составить более адекватное представление о том историческом фоне, на котором развертывается современное

(обсуждение пробле'мы эмоций, необходимо признать, что как в до-научном мышлении, так и в работах профессиональных психологов иногда можно наблюдать развитие весьма тонких представлений и акцентов. Нам необходимо отметить по крайней мере следующие достижения.

Во-первых, ортодоксальные фрейдисты внесли весьма значитель­ный вклад в разработку вопроса, показав, что эмоциональные про­цессы могут функционировать бессознательно даже в тех случаях, когда они оказывают мощное мотивирующее влияние.

Во-вторых, многие авторы, особенно психотерапевты нефрейдист­ской и неофрейдистской ориентации, подчеркивают как наличие, так и влияние.конструктивных эмоциональных факторов. В качестве при­мера можно привести представление Юнга о том, что «бессознатель­ное» является в основном конструктивным, а не патогенным. Сюда ^же следует отнести и изменения взглядов Адлера, который после пер­вой мировой войны стал подчеркивать, что социальные интересы важ­нее чувства неполноценности. Другие примеры признания конструк­тивных эмоциональных факторов можно найти в работах Г. С. Салли-вана, Э. Фромма, К. Роджерса, А. X. Маслоу и В. Бонайма. Даже среди ортодоксальных фрейдистов все больше укрепляется представ­ление, что в дополнение к силам «ид» действуют и другие конструк­тивные силы, внутренне присущие «эго».

В-третьих, начиная с 1920 г., К. Левин разрабатывал теоретиче­ские и экспериментальные проблемы мотивации, выходящие за рамки традиционного подхода к ней как к системе телесных побуждений, господствовавшего среди психологов, изучающих поведение живот­ных (Cartwright, 1959).

В-четвертых, после опытов Н. Миллера (1959), показавших, что страх может действовать как «приобретенное побуждение», способ­ствующее выработке эффективных инструментальных навыков, существенно изменилось представление об эмоциях среди последо­вателей Халла.

В-пятых, многочисленные работы, выполненные, в частности, это-логами, показывают, что эмоциональные мотивы, способные действо­вать в качестве побуждений, не всегда являются «приобретенными побуждениями», а иногда имеют врожденный характер или обуслов­лены генетически. В случае импринтинга, например, происходит на­учение, редуцирующее не какое-то «приобретенное побуждение страха», а врожденное побуждение, актуализируемое отсутствием в окружающей среде определенных стимулов. (...)

В-шестых, распространению представлений о конструктивном значении эмоций в жизни человека во многом способствовали иссле­дования потребности достижений, в социальном контакте' и др., проведенные группой Г. А. Меррея (Atkinson, 1964).

В-седьмых, многие специалисты по сравнительной психологии приводят убедительные свидетельства в пользу существования и влияния на поведение животных «внутренней мотивации» или иссле­довательских побуждений. (...)


В-восьмых, к развитию аналогичных представлений привели различные направления исследований, проведенных на людях; они показали, что человек нуждается в определенном разнообразии сти­муляции (Fiske, Maddi, 1961), что материал, включающий некоторую неопределенность и разнообразие, мотивирует человека в большей степени, чем повторяющаяся стимуляция (Ваггоп, 1963; Berlyne, 1960; Munsinger, Kessen, 1964), что его мотивирует когнитивный дис­сонанс или нарушение когнитивного баланса,(Testinger, 1961) и что стремление к компетентности или «эффективности» мотивирует его особенно сильно (White, 1959).

В-девятых, работа Харлоу, посвященная эмоциональным реак­циям и эмоциональному развитию детенышей обезьян (Harlow, 1962), позволила по-новому взглянуть на старую гипотезу, которая утверждала, что привязанность к родителям проистекает прежде всего из роли матери в удовлетворении голода младенца.

Десятым моментом, общим по отношению ко всем остальным, является значительное развитие представлений о саморегулирую­щихся кибернетических системах в физиологии, промышленности, в области военной техники, а также в различных областях психологии, не связанных с мотивацией. (...)

Теперь нам необходимо упорядочить все то, с чем мы познакоми­лись, подвергнуть этот материал критическому разбору и посмотреть, можем ли мы внести в проблему некоторый конструктивный вклад. (...)

Любой психолог, присутствующий, например, при проведении начальных проб в эксперименте Соломона, Кеймина и Уинна (1953), согласился бы, что исследуемые собаки обнаруживают признаки сильного страха. (...)

Но что представляет собой «эмоция страха», о которой говорят в такого рода случаях? Иначе говоря, какие критерии используют пси­хологи, делая два заключения: во-первых, о том, что организм вовле­чен в эмоциональный процесс, и, во-вторых, что этим эмоциональным процессом является' страх, а не гнев, радость или печаль?

ПЯТЬ ОСНОВНЫХ МОДЕЛЕЙ ЭМОЦИЙ, РАЗРАБОТАННЫХ К НАСТОЯЩЕМУ ВРЕМЕНИ

Отвечая на этот вопрос/психологи разработали пять основных от­личных друг от друга концепций. (1) Эмоции являются сознаваемыми переживаниями, отличающимися друг от друга и от неэмоциональных переживаний некоторыми субъективными свойствами. Выводы об эмоциях, переживаемых другими организмами, мы можем делать на основе стимульной ситуации, поведения и т. д. Но эти критерии — кос­венные, и каждый из нас знает, как их интерпретировать, только опи­раясь на собственные субъективные переживания в аналогичных ситуациях. (2) Эмоции — это некоторые специфические физиологиче­ские состояния или процессы, зависящие от вегетативной нервной системы, а также,.возможно, от некоторых особых центров или под-

Ii систем гипоталамуса или лимбической системы. Определяющими ка­чествами любой эмоции являются либо сами эти нервные процессы, когда существует возможность непосредственно их зарегистрировать, либо, разумеется, периферические вегетативные и подобные им эф­фекты, которые в большинстве случаев легко поддаются наблюдению. (3) Эмоции отличаются от других психологических процессов своей дезорганизующей ролью. (4) Специфика эмоций состоит не столько в том, что они вмешиваются в процессы адаптации, сколько в том, что они являются результатом недостатка средств для адекватной адаптации к ситуации. (5) Эмоции отличаются друг от друга и от дру­гих процессов производимыми ими мотивационными эффекта­ми, аналогичными тем, которые производятся традиционно при­знаваемыми мотивами или побуждениями.

Представление об эмоциях как о субъективно различаемых осо­знаваемых переживаниях. Поскольку эта модель представляется мне весьма несовершенной, следует, по-видимому, сразу подчеркнуть, что я глубоко убежден в осознанности значительной (хотя, возможно, и не подавляющей) части эмоциональных процессов. Более того, я твердо верю, что по субъективному критерию люди способны доста­точно тонко различать протекающие у них эмоциональные процессы. Далее, я разделяю мнение многих психологов, согласно которому сознательные переживания могут подвергаться изучению, служить источником гипотез и т. п.

Но тем не менее я считаю, что существуют причины, вследствие которых эта первая модель не может быть принята в качестве фунда­ментальной. Прежде всего, очень важно, чтобы исследование эмо­циональных процессов производилось не только на взрослых испытуе­мых, но и на младенцах и маленьких детях. Важно также, чтобы оно охватывало и животных. Уже одни эти причины требуют, чтобы фун­даментальный признак эмоциональных процессов был объектив­ным. (..)

Но основная трудность состоит в том, что даже когда имеются субъективно различаемые признаки, с помощью которых каждый из нас способен до известной степени определять, испуган он, сердит, страдает от одиночества или переживает что-то еще, никто не распо­лагает средствами для описания подобных субъективных состояний, чтобы сообщить с их помощью свое знание другим. Вместо этого чело­веку приходится описывать ситуацию, которая вызвала его эмоцио­нальную реакцию, содержание мыслей, возникших в этой ситуации, либо обусловленное ею поведение. (...)

Эмоции как особые вегетативные состояния или особые подкорко­вые процессы. Многие авторы присоединились бы к критическим замечаниям, высказанным нами по поводу первой модели, отдав пол­ное предпочтение второй модели. Для идентификации эмоции, гово­рят они, нужно определить специфические физиологические послед­ствия, вроде тех, которые вызываются вегетативной нервной систе­мой. Но так ли это?

Прежде всего, каковы те критерии, с помощью которых в исследо­ваниях мотивационных центров и подсистем гипоталамуса или лим-


бической системы определяется, 'что одна подкорковая система свя­зана с гневом, другая — с сексуальным возбуждением и так далее^ Можно с уверенностью сказать, что нет никаких нейрофизиологи-ческих критериев, чтобы осуществить подобное различение. В такого рода исследованиях мы должны использовать в качестве критериев вызываемые электростимуляцией мозговых центров поведенческие реакции или субъективные отчеты. (...)

То же самое относится и к утверждению, что в качестве критериев эмоций можно использовать вегетативные реакции. В расширенных зрачках или внезапной испарине нет ничего, что само по себе свиде­тельствовало бы в некоторой мере о состоянии страха. Подобные веге­тативные реакции стали известны в качестве индикаторов лишь по­тому, что они коррелируют с более основательными критериями эмо­циональных реакций. (...)

Эмоции как разрушительные или дезорганизующие процессы. Как мы уже отмечали, в психологии существует тенденция резко противо­поставлять эмоции и то, что традиционно понимается под мотивами. Мотивы обычно рассматриваются как процессы, которые не только возбуждают и поддерживают активность, но также ее организуют или направляют. (...) Эмоции же, напротив, часто изображаются в качестве процессов, лишь разрушающих или дезорганизующих при-способительные действия организма.

Однако эта третья модель сталкивается со значительными затруд­нениями. Прежде всего, она не предоставляет нам средств для разли­чения очень сильных «мотивов» и очень сильных «эмоций», ибо про­цессы обоих типов оказывают сильное дезорганизующее влияние на те интересы или виды деятельности субъекта, которые им не соответ­ствуют. (...)

Еще одна трудность состоит в том, что третья модель не предостав­ляет нам эффективных средств для различения отдельных эмоцио­нальных процессов. Никто из защитников этой модели не пытался показать, что разрушительное действие сильного страха отличается от действия ярости или других сильных эмоций, и все же они продол­жают говорить об эмоциях различного качества. Следовательно, они так же, как и сторонники двух первых концепций, имплицитно пред­полагают существование некоторой более фундаментальной модели.

Эмоция как результат недостатка адекватных средств для приспо­собления,. Эту модель предпочитают П. Т. Янг (1961), С. X. Бартли (1958) и Жан-Поль Сартр (1962). Она, конечно, содержит некоторую долю истины. Существуют эмоциогенные ситуации, в которых орга­низм, научившийся с ними справляться, действует должным образом и тем самым не позволяет им развиться в новые ситуации, которые вызывали бы те же эмоции в гораздо более сильной форме. Но это же будет справедливо и по отношению к традиционно понимаемым моти­вам. В нормальных условиях человек или животное никогда не до­стигает состояния чрезмерного голода или жажды. Они предпринима­ют шаги, чтобы удовлетворить эти мотивы еще до того, как степень их обострения достигнет среднего уровня. (...) Таким образом, четвер­тая модель — это, по-видимому, просто конкретизация одного из

условий, в которых эмоциональный процесс обычно начинает усили­ваться. Она поэтому не может служить общей концепцией эмо­циональных процессов.

И эта модель сталкивается с трудностью, рассмотренной в связи с предыдущими концепциями: она не дает средств для различе­ния одного эмоционального процесса от другого; ее сторонники же продолжают говорить о разных эмоциях так, как если бы они были различны. Таким образом, каждая из четырех рассмотренных моде­лей эмоций вызывает особые возражения. Но мы видели также, что цм можно предъявить одно общее обвинение: все они предполагают существование каких-то других, более основательных средств для определения того, имеет ли место эмоциональный процесс, и для его идентификации в каждом случае среди всех возможных эмоциональ­ных процессов. Поэтому нам теперь нужно поставить вопрос, что может собой представлять такая более основательная модель.)...)

ПРИРОДА И ОСНОВЫ МОТИВАЦИОН-НОЙ ТЕОРИИ ЭМОЦИЙ

' Я собираюсь рассмотреть здесь семь основных положений, кото­рые представляются важными для мотивационной теории эмоций.

Во-первых, рассматривая эмоции, мы не должны относиться к ним с позиций старой интроспективной традиции, а должны видеть в них целостный психологический процесс. (...) Но я не утверждаю также, что мы должны рассматривать эмоции только с точки зрения поведения. Иногда эмоциональные процессы протекают как осознан­ные, и мы можем использовать этот удобный случай для субъек­тивного наблюдения всякий раз, когда оно является полезным. Таким образом, в этом первом положении я предлагаю рассматри­вать эмоциональные процессы так же, как большинство психологов рассматривают образование понятий, то есть как процессы, которые могут быть как осознанными, так и неосознанными, но большинство свойств которых в обоих случаях остается одинаковым. (...)

Второе, и несомненно центральное, среди моих положений предлагает рассматривать эмоциональные процессы как мотивы. В самом деле, я хочу вынести на обсуждение тот факт, что, не прибегая к мотивационному критерию, мы не способны различать те процессы, которые мы называем эмоциями, и ряд других процессов, которые мы к эмоциям не относим.

Но приемлема ли эта точка зрения? Действительно ли эмоции проявляются как мотивы?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно обратиться сначала к процессам, которые психологами всегда рассматриваются как мотивы, и спросить, какими критериями мы пользуемся для идентификации таких мотивов у человека и животных. Рассмотрим, например, голод. (...) Мы заключаем о наличии голода в основном по тому влиянию, которое он оказывает на остальную жизнь инди­вида. Одно из наиболее ярких описаний такого влияния было дано


сэром Эрнестом Шаклетоном, который вместе с тремя друзьями пытался достичь Южного полюса в 1909 г. Эти люди переносили очень тяжелую физическую нагрузку, жили в условиях сильного холода и в то же время имели ничтожный суточный рацион.

Как сообщает Шаклетон, буквально все время они думали и разговаривали о еде. Ночью они видели ее во сне. Огромное количество времени уходило у них на составление и обсуждение новых рецептов, которые они намеревались испробовать, вернувшись в цивилизованный мир. Они изобрели особые ритуалы раздела еды во время каждого приема пищи для исключения того, чтобы кто-то из них не получил бы ее меньше, чем другой. Они с радостью тянули сани с запасами еды, несмотря на то, что были очень уставшими и могли бы желать более легкого груза. Даже если не брать во внимание осознаваемое переживание ими чувства голода, на основе таких отдельных его проявлений мы можем заключить, что они были исключительно сильно мотивированы голодом, (...)

Поскольку влияние на другие виды активности является основа­нием для вывода о действии физиологического мотива, нам следует выяснить, не оказывают ли подобного влияния и эмоциональные процессы. То есть, обладают ли эмоциональные процессы способ­ностью господствовать над мыслями и определять избиратель­ность восприятия, заставляют ли они людей выдерживать наказания или подвергаться иным лишениям ради достижения эмоционально обусловленных целей? Могут ли эмоциональные мотивы приводить к освоению новых действий, способствующих достижению этих целей?

Рассмотрим какой-нибудь пример эмоциональной реакции. Представьте, что вы едете в машине с другим человеком и скоро обнаруживаете, что он является довольно безрассудным и неловким водителем. Вы замечаете, например, что он часто ошибается в том, когда можно безопасно обогнать другие машины, и пересекает среднюю линию дороги, даже когда навстречу едут другие машины. Каковы будут последствия возникшего у вас страха? Не приведет ли он к определенной направленности процессов восприятия, затрудняя наблюдение окружающих пейзажей, подобно тому как величествен­ный пейзаж Антарктики не замечался людьми Шаклетона? Не будете ли вы обдумывать, или пробами и ошибками искать способ, который мог бы изменить поведение водителя или помочь вам выйти из ситуации? Представляется, что во всех такого рода по­следствиях страх, возникающий у вас, по своему главному проявле­нию будет функционально эквивалентным сильному голоду. То же будет справедливо и для других эмоций. Представьте, например, какие жертвы способна понести и какие усилия обнаружить нация в случае страха, что ей угрожает другая нация.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...