Разрушение чувственных этики и права

Суть кризиса заключается в постепенной девальвации этических и правовых норм. Девальвация зашла уже так далеко, что сколь бы странным это ни показалось, но этические и правовые ценности потеряли свой престиж. В них уже вовсе нет той былой святости, в которую первоначально они облекались. Все больше и больше на истинные
нравственные ценности смотрят, как на всего лишь "рационализации", "выводы" или как на "красивые речевые реакции", маскирующие эгоистические, материальные интересы и стяжательские мотивы индивидов и групп. Постепенно их начинают интерпретировать как дымовую завесу, скрывающую прозаические интересы, эгоистичные желания и особенно страсть к материальным ценностям. Подобным образом юридические нормы все больше и больше рассматриваются как орудие в руках стоящей у власти элиты, эксплуатирующей другие, менее влиятельные, группы населения. Иными словами, они есть своего рода уловка, к которой прибегает господствующий класс для того, чтобы держать в повиновении и контролировать подчиненные классы. И юридические и этические нормы стали всего лишь румянами и пудрой для того, чтобы сделать макияж неприглядному телу экономических интересов Маркса, резидий Парето, либидо Фрейда, комплексов, стимулов и доминирующих рефлексов других психологов и социологов. Они превратились в простые дополнения к полиции, тюрьмам, электрическому стулу, подавлениям и другим формам проявления физической силы. Они поте­ряли свой моральный престиж, деградировали и снизились до статуса средства, используемого умными плутократами для одурачивания эксплуатируемых простаков. С потерей престижа они постепенно утрачива­ют и свою контролирующую и регулирующую силу — важный фактор человеческого поведения. Их "ты не должен" и "ты должен", как моральные императивы, все меньше и меньше определяют поведение людей
и направляют его в соответствие с нормами, а их роль постепенно сводится к нулю. Логически возникает вопрос: "Если соль утратила свои вкусовые качества, то чем же в таком случае солить? Ибо она бесполезна и годна лишь для того, чтобы ее высыпать и растоптать ногами". Утратив свой "вкус" и действенность, они открыли путь грубой силе, как единственному сдерживающему фактору в человеческих отношени­ях. Если ни религиозные, ни этические, ни юридические ценности не контролируют наше поведение, то тогда что же остается? Ничего, кроме грубой силы и обмана. Отсюда — современное "право сильного". И в этом — основная черта современного кризиса в этике и праве.

Кризис не пришел нежданно-негаданно. И разразился он не в силу некоего непредвиденного фактора, расположенного вне чувственной этики и права. Наоборот, он медленно накапливался в самой чу­вственной системе в ходе ее развития, распространяясь от скрытых в системе болезнетворных микробов. Самые ранние стадии чувственной этики и права — лишь инкубационный период современного кризиса.

Благодаря святости и ореолу идеациональных этических ценностей нормы раннечувственной этики и права еще рассматривались как свя­щенные и разумные, они все еще обладали моральным престижем и поэтому были действенной регулирующей силой и по-своему верной. В процессе дальнейшего разрушения идеациональной системы и за­метного роста чувственной этики и права эти пагубные микробы становились вирулентными. Накапливая свой потенциал, они все более подрывали и разрушали чувственные ценности, лишая их постепенно святости и престижа, покуда последние и вовсе не утратили окон­чательно своего ореола.

Эти ядовитые бактерии чувственной этики и права были заложены в утилитарной и гедонистической, то есть в релятивистской и условной, природе этических и юридических ценностей. Любая чувственная цен­ность, так как она приравнивается к утилитарному и относительному условию, обязательно регрессирует, становясь все более и более от­носительной и условной, пока наконец не достигнет стадии "атомизации" в своем релятивизме и стадии полной произвольности в еще более тонкой и менее универсальной условности. Конечная стадия - полное банкротство. Это краткий очерк того, как и почему "соль" чувственных этико-правовых норм потеряла свой специфический вкус. Если суть моральных и правовых норм сводится к полезности и к чувственному наслаждению, то каждый вправе следовать этим ценностям ad libidum[77].

Так как удовольствие, полезность и чувственное наслаждение разнятся у отдельных людей и народов, то и следуют они им, как пожелают, достигают их средствами, имеющимися в их распоряжении. Так как нет конечного предела чувственным желаниям, покрывающим все чувствен­ные ценности, то допустимое количество этих ценностей становится недостаточным для удовлетворения всех желаний и потребностей групп и индивидов. Смерть этих ценностей и норм привела, в свою очередь, к конфликту между людьми и группами. А при таких обстоятельствах борьба непременно становится острее, интенсивнее и разнообразное и по своим средствам, и формам. Конечным результатом этого процесса будет появление грубой силы, которой содействует обман — как высше­го и единственного арбитра всех конфликтов. При таких условиях никакая логика, философия и никакая наука не могут призвать на помощь трансцендентальную ценность, чтобы ослабить борьбу и отделить справедливый моральный релятивизм от несправедливого, пра­вильные средства достижения счастья от неправильных, отделить мо­ральные обязанности от эгоистических потребностей, право от силы. Кроме субъективной полезности и наслаждения, относительности и условности у чувственной этики и чувственного права нет абсолютного судьи, нет универсального и объективного критерия для решения конф­ликтных проблем. Поэтому мы выводим неизбежную "атомизацию" и самоуничтожение чувственной системы ценностей из самого процесса ее исторической эволюции.

Мыслители чувственной культуры XIV—XVI столетий, периода ро­ста влияния чувственной культуры, уже хорошо осознавали эту опас­ность и пытались усилить чувственную этику и право путем "мифологи­зации" религиозной и идеациональной морали. Если вспомнить хотя бы П. дю Буа, Н. Макиавелли, Марсилия Падуанского и Дж. Бодена, то все они предупреждали, что чисто чувственный контроль полицейских и других носителей силы совершенно недостаточен. Поэтому они призывалик возрождению, пусть даже и искусственному, регулирования через абсолютистскую, религиозную и идеациональную моральную мифоло­гию. Священник, играющий на "боязни ада", призван был дополнить полицию и тюрьму. Законодатели должны были вновь "изобрести" Бога, от которого ничего нельзя скрыть и который контролирует соблюдение закона потенциальной возможностью сверхчувственных кар. Умный политик всегда будет уважать религию, даже если он не верит в нее — так гласит одно из положений основоположников чувственной этики. К сожалению, они забывали, что если религиозные и идеациональные нормы суть всего лишь искусственная мифологема, изобретен­ная как полезное дополнение к жандармерии и виселицам, то такая иллюзия может существовать недолго — до тех пор, пока все не поймут, что все это — фикция. Когда же обман будет раскрыт, то сами чувствен­ные ценности не смогут не потерять своего "достоинства", а вследствие этого и своего престижа, и контролирующей силы. Без нее они теряют свою действенность как чувственные нормы, и их все равно придется заменить простой физической силой.

Вступив на историческую арену как наследник и заместитель христи­анской морали и законности, современная система чувственной этики и права в процессе своего поступательного развития сеяла семена де­градации человека и самих нравственных ценностей. Объявляя их чис­тыми условностями, она низводит их до уровня утилитарных и гедони­стических конструкций, релятивных во времени и пространстве. Если они считаются подходящими для определенного человека или некой группы, то они принимаются, в обратном случае их отвергают как лишние препятствия. Таким образом, в мир моральных ценностей был введен принцип безграничного релятивизма, произвол которого порож­дает конфликты и борьбу, что, в свою очередь, вызывает ненависть, диктат грубой силы и кровопролитий! В хаосе конфликтующих друг с другом норм моральные ценности превращаются в прах, постепенно теряют свою интегрирующую силу и открывают путь грубому насилию. Пафос объединяющей христианской любви уступает место ненависти: ненависти человека к человеку, класса к классу, нации к нации, государ­ства к государству, расы к расе. Физическая сила становится эрзац-правом. Bellum omnium contra omnes[78] подняла свою уродливую голову. Именно с этим мы сейчас сталкиваемся.

Едва ли есть общая этическая ценность, связывающая коммунистов и капиталистов, фашистов и евреев, итальянцев и эфиопов, союзников и нацистов, католиков и атеистов, мультимиллионеров и обездоленных, нанимателей и наймитов, эксплуататоров и эксплуатируемых и т. д. Их юридические и этические ценности противоположны и совершенно несо­вместимы. То, что одна группировка объявляет добром, другая клеймит как зло. Трагедия, однако, в том, что нет чувственного арбитра, прием­лемого для всех группировок, чье решение одинаково авторитетно для всех. Если случайный примиритель и пытается выступить в роли третейс­кого судьи, то он сам в свою очередь становится самостоятельной общественной силой, хотя и отрицаемой другими группировками. Таким образом, наш мир представляет собой общество бесконечно соревну­ющихся сторон без морального судьи, который мог бы разрешить эти споры. Результат — моральный хаос и анархия. Каждый становится для себя своим собственным законодателем и судьей, считая свой собствен­ный поведенческий образец столь же прекрасным, как и чей-либо еще.

Инерция, правда, все еще порождает обращение к "общественному мнению" или к "мировому сознанию", но это либо глас вопиющего пустыне, либо дымовая завеса, маскирующая эгоистичные устре­мления той или иной "группы давления". Вместо одного истинного общественного мнения у нас существуют тысячи псевдообщественных мнений групп, сект и индивидов. Вместо "мирового сознания" у нас миллионы противоречивых "рационализации" и "заключений". Вся эти­ка, соответственно, становится игрушкой в руках неразборчивых в сре­дствах "групп давления", каждая из которых стремится урвать большую долю чувственных ценностей за счет других. При таких обстоятельствах движущая, связующая и контролирующая сила этических идеалов со­держит в себе тенденцию к исчезновению. Так как нет единого мо­рального кодекса, то нет и прессинга гомогенного общественного мнения, которое могло бы формировать чьи-либо нравственные чувства и убеждения. Нет поэтому и единого морального сознания, которое могло бы обладать эффективной регулирующей силой в межчелове­ческих отношениях. Мудрено ли, что преступления, войны, революции все больше и больше тревожат западное общество? "Допустимо все, что выгодно" — главный нравственный принцип нашего времени. Он дополняется болезненной озабоченностью утилитарными ценностями. "Если вера в Бога полезна, то он существует, если нет, то нет и Бога". "Если наука дает жизненно важную ценность, то ее принимают, если нет, то она признается бесполезной". Отсюда наше помешательство на деньгах, наша бессовестная борьба за богатство. "За деньги можно все купить". Мы превращаем в деньги и прибыль любую ценность: пять близнецов, научное открытие, религиозные возрождения, новое преступление и многое другое. Удачливые стяжатели составляют нашу аристократию. Отсюда наше кредо "дело есть дело" и вся жестокость борьбы за чувственные ценности. Отсюда наши предположительно научные "нравы" и "обычаи" вместо моральных императивов, наше антропологическое и социологическое допущение, что нравы условны и варьируются у разных групп. Отсюда миллионы других характеристик нашего urbs venalis[79] со всеми трагическими последствиями такого морального цинизма. Когда общество освобождается от Бога и от Абсолюта и отрицает все связующие его моральные императивы, то единственной действенной силой остается сама физическая сила.

Так чувственное общество с его чувственной этикой подготовило свое добровольное самоподчинение грубому насилию. "Освобождая" себя от Бога, от всех абсолютов, от категорических императивов, оно стало жертвой открытого физического насилия и обмана. Общество достигло крайней точки моральной деградации и сейчас трагически расплачивается за свое безрассудство. Его хваленый утилитаризм, прак­тицизм и прагматическая целесообразность обернулись самой непрак­тической и неутилитарной катастрофой. Немезида восторжествовала!

Отсюда и трагедия самого человека чувственного общества. Лишая человека всего божественного, чувственное умонастроение, этика и пра­во понизили его до уровня электронно-протонового комплекса и рефлек­торного механизма, не имеющего никакой святости и телоса. "Освобож­дая" его от "предрассудков" категорических императивов, они отобрали у него невидимое оружие, которое безоговорочно защищало его достоинство, святость и неприкосновенность. Лишенный этого оружия, он оказывается игрушкой в руках самых случайных сил. Если он полезен поили иным соображениям, то с ним будут обращаться достойно и заботиться о нем, как мы заботимся о полезном животном. Его же можно "ликвидировать", если он приносит вред, как мы уничтожаем ядовитых змей. Для такого уничтожения не требуется ни вины, ни преступления, ни реальной причины. Самого существования человека или группы как непредусмотренного препятствия уже достаточно, чтобы их уничтожить. Без всякого раскаяния, угрызений совести, сожаления, сострадания уничтожаются миллионы людей, лишаются своего имуще­ства, всех прав, ценностей, обрекаются на все виды лишений, изгоняют­ся, и только из-за того, что само их существование является непредсказу­емым препятствием для реализации жажды власти, богатства, комфорта или какой-либо другой чувственной ценности. Крайне редко с таким цинизмом люди обращались с тягловым скотом! Освобожденный от всех запрещений сверхчувственных ценностей, чувственный человек как самоубийца убивает чувственного человека, его гордость и достоинство, его ценности и достояние, его комфорт, удовольствие и счастье. В этом шквале необузданных чувственных страстей чувственная система в це­лом разбивается на куски и исчезает.

В безумстве декадентского мышления человек чувственного обще­ства сегодня снова разрушает свой чувственный дом, который он с такой гордостью воздвигал последние пять столетий. Чувственные этика и право вновь зашли в тупик, отмечающий finis[80] настоящей эпохи.

Без перехода к идеациональной этике и праву, без новой аб­солютизации и универсализации ценностей общество не сможет из­бежать этого тупика. Таков вердикт истории в отношении прошлых кризисов чувственной этики и права, и таким должен быть приговор в отношении настоящего кризиса.

 

 

[1] Sorokin P. Social and Cultural Dynamics. N. Y., 1937. V. 3. P. 535. Подобные утверждения содержатся также в некоторых моих статьях и книгах, в частности. Social Mobility. N. Y., 1926; Contemporary Sociological Theories. N. Y., 1928.

[2] бранные эпитеты (лат.).

[3] "Верую" (лат.), так называемый "символ веры". Начинающаяся с этого слова молитва представляет собой краткий свод догматов христианского вероучения.

[4] Перевод "символа веры" дается в церковнославянской версии: "Верую во единаго Бога, Отца вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невиди­мым; и во единаго Господа Иисуса Христа, сына Божия единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век... и т. д. вплоть до... Исповедую едино крещение во оставление грехов, чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь".

[5] Части литургии: "Аллилуйе", "Слава", "Господи помилуй", "Верую", "Агнец Божий"; церковные службы: "Месса", "Реквием" (лат. и греч.).

[6] "Тот день, день гнева" (лат.). Начало средневекового церковного гимна. В основе гимна лежит библейское пророчество о судном дне, "Пророчество Софонии" (1: 15—16): "День гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы, день трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен".

[7] Первый среди равных (лат.).

[8] См. подробнее мою книгу: Cultural and Social Dynamics. N. Y., 1937. V. 1. Ch.

[9] B высшей степени (фр.).

[10] Первые среди равных (лат.).

[11] "Господи помилуй", "Аллилуйа", "Агнец Божий", "Слава", "Реквием", "Мес­са" (греч. и лат.}.

[12] "Не для прославления страстей людских, не для умаления алчности преходя­щей... а во возвеличение хвалы и славы имени Божия" (лат.). Теофил Пресвитер (X в.), автор знаменитых "Записок о разных искусствах".

[13] Мировоззрение (нем.).

[14] Патетическое, трогательное, волнующее (фр.).

[15] Все статистические данные по флуктуации изобразительных искусств опуб­ликованы П.Сорокиным в первом томе его "Social and Cultural Dynamics" (N. Y., 1937).

[16] "Хелианд" — памятник древнесаксонского эпоса начала IX в. Его тема — жизнь Христа. Евангелический рассказ сильно упрощен и германизирован. Сам же Христос изображен в облике германского вождя. Эпос служил популяризации христианства среди недавно обращенных саксов.

[17] "Песнь о Хильдебранде" — древнейшее произведение германской героичес­кой поэзии. Сохранился лишь фрагмент "Песни", случайно уцелевший на страницах обложки трактата богословского содержания начала IX в., который представляет собой копию более древнего оригинала. Историческая основа "Песни о Хильдебран­де" — эпоха "великого переселения народов" — борьба основателя остготского государства в Италии Теодориха Великого (ок. 452—526 гг.) с Одоакром, низложи­вшим в 476 г. последнего западноримского императора.

[18] "Песнь о Роланде" — памятник французского героического эпоса. Древ­нейшая редакция текста относится, по-видимому, к концу XI - началу XII в. В основе поэмы лежат исторические события VIII в. В 778 г. арьергард армии Карла Великого был уничтожен басками в Пиренейских горах. Среди погибших франков был и глава "бретонской марки" Роланд. В народной поэме эти события приобрели несколько иные очертания: баски заменены сарацинами, а одногодичный испанский поход Карла превращен в семилетнюю войну.

[19] "Паломничество Карла Великого" (начало XII в.) — один из древнейших памятников французского героического эпоса, повествующий о путешествии Карла Великого (правил в 768—814 гг.) и его рыцарей в Константинополь. Подобно богатырям в народных песнях и сказках, Карл, как, впрочем, и его рыцари, похваля­ется перед женой своим могуществом и силой, а затем отправляется помериться силой с византийским императором Гугоном. В конце концов ему удается выполнить свои обещания благодаря силе святых реликвий, которые французы получили во время паломничества в Иерусалим.

[20] Эмпайр Стэйтс Билдинт, Дом Крайслера, Радио-сити — крупнейшие небоск­ребы Нью-Йорка. Фирменный небоскреб компании Крайслер строился в 1928—1930 гг. и состоит он из 77 этажей. Эмпайр Стэйтс Биддинг — самый крупный небоскреб Нью-Йорка и Америки, строился всего 14 месяцев — с февраля 1930-го по апрель 1931-го; он занимает центральное положение в городе, а его вершина стала популяр­ной обсервационной точкой, откуда наблюдают панораму Нью-Йорка с высоты 102-го этажа.

 

[21] Григорий I — римский папа с 590 по 604 г., превративший некогда великий императорский Рим в Рим св. Петра, претендовавшего на главенство над всем христианским миром. При нем были канонизированы важнейшие догматы христи­анской религии и идеологии.

[22] Палестрина Джованни (1525—1594 гг.) — великий итальянский композитор, глава римской школы; был членом певческой коллегии Сикстинской капеллы. Твор­чество Палестрины было направлено на "чистку" музыкальной культуры от конт­рапунктических ухищрений полифонии* чтобы сделать ее доступной и не мешающей произношению слов текста.

[23] расцвет (нем.).

[24] шедевр, совершенство (фр.).

[25] См. примечание на с. 441. ("Не для прославления страстей людских, не для умаления алчности преходя­щей... а во возвеличение хвалы и славы имени Божия" (лат.). Теофил Пресвитер (X в.), автор знаменитых "Записок о разных искусствах".)

[26] собратья, коллеги (фр.).

[27] арбитр изящного, законодатель общественных вкусов (лат.).

[28] опера-буфф, комическая опера (фр.).

[29] во множестве, целиком (фр.).

[30] проявление силы (фр.).

[31] шедевр (фр.).

[32] первые среди равных (лат.).

[33] помни о смерти (лат.).

[34] визави, напротив, лицом к лицу (фр.).

[35] "Король умер! Да здравствует король!" (фр.).

[36] порыв, стремление (фр.).

[37] цитируется известное место из Евангелия от Иоанна (18: 37—38).

[38] Сорокин имеет в виду известный фрагмент 1-го Послания Апостола Павла к коринфянам (1:25). Там же Апостол Павел вопрошает: "Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие" (1:20).

[39] Распят сын Божий, но не преисполнено стыдом это, ибо постыдно. И умер сын Божий; это достойно веры, ибо нелепо. И погребен он, и воскрес; это достоверно, ибо абсурдно" (лат.). П. Сорокин ссылается на широко известный фрагмент из сочинения одного из "отцов церкви", пресвитера Карфагенского, Квинта Септшшя Тертуллиана "О теле Христовом" (гл. V). Тертуллиан, хоть и был материалистом в философии, строго разделял знание от веры. Перифраза этой цитаты — "Credo, quia absurdum" ("Верю, потому что нелепо") — прочно вошла в научный обиход для характеристики слепой веры, противоположения религиозной веры научному позна­нию.

[40] "Стремлюсь к познанию Бога и души. Неужели ничего сверх этого? Решитель­но ничего" (лат.).

[41] "Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущении" (лат.) — основное положение сенсуалистов, сформулированное английским философом Дж. Локком (1632—1704) в его трактате "Опыт о человеческом разуме". Заметим, что впервые эта мысль была высказана Аристотелем в его сочинении "О душе". Немецкий философ Г.-В. Лейбниц осудил Локка. В трактате "Новый опыт человечес­кого разума", не отвергая в принципе это сенсуальное положение, он вводит в него априорный элемент: "Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущениях, кроме самого сознания".

[42] расцвет (нем.).

[43] мировоззрение (нем.).

[44] "Лови день" (лат.), то есть пользуйся сегодняшним днем, лови мгновение. Девиз эпикурейства.

[45] "Время бежит, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними" (.шт.). Измененная форма стихотворной строки, приписываемой немецким поэтом Возрож­дения Матвеем Борбонием франкскому императору Лотару I (IX в.). Первая часть фразы — "время бежит" — представляет собой сокращенный вариант строки из "Георгики" Вергилия: "Между тем бежит, бежит безвозвратное время" (III, 284).

[46] всепожирающее время (лат.). Часть стихотворной строки из "Метаморфоз" Овидия: "Время — снедатель вещей - и ты, о завистница старость, все разрушаете вы" (XV, 234-235).

[47] тождество сознания и вселенной (лат.).

[48] "Всеобщее — суть слова" (лат.).

[49] Знать, чтобы предвидеть; предвещать, чтобы властвовать (фр.).

[50] Знать, чтобы властвовать (фр.).

[51] совпадение противоположностей

[52] Об этом подробнее см. в моей книге "Социокулътурная динамика". Т. 4. Гл. 6.

[53] мировоззрение (нем.).

[54] "как если бы" (нем.).

[55] тождество сознания и вселенной (лат.).

[56] человек трудящийся (лат.).

[57] под видом, под формой (лат.).

[58] Знать, чтобы предвидеть; предвещать, чтобы властвовать (фр.).

[59] знать, чтобы властвовать (фр.).

[60] знать, чтобы предвидеть (фр.).

[61] Евангелие ог Матфея. VI: 19—20, VI:24—25, Vl:33; V:44, V:48; VI:9—10. 488

 

[62] Лови день (лат.).

[63] Ешь, пей, веселись, приходи вновь (лат.).

[64] главная опасность (лат.).

[65] постыдная польза (лат.).

[66] высшее благо (лат.).

[67] См. об этом подробнее мою "Social and Cultural Dynamics", vol. 2, ch. 13—15.

[68] божеское право, священный закон (лат.).

[69] Да будет посвящен божеству (лат.). Сакральная формула либо значила благословение, либо проклятие, в зависимости от божественного адресата.

[70] Прут, символизирующий копье.

[71] Евангелие от Луки, 19:46; ср.: Евангелие от Матфея, 21:13. 496

[72] божеское право (лат.).

[73] Да будет посвящен божеству (лат.).

[74] верховный жрец (лат.).

[75] публичные ауспиции (лат.), т. е. наблюдения за полетом вещих птиц или за их криком, клевом и т. п., для составления гаданий, предсказаний по ним.

[76] См. об этом подробнее мою "Social and Cultural Dynamic", vol. 2, ch. 15; vol. 3, ch. 5.

[77] по желанию, по своему усмотрению (лат.).

[78] Война всех против всех (лат.).

[79] продажный город (лат.).

[80] конец (лат.).

⇐ Предыдущая123456789

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: