Прошло совсем немного времени, и я узнал, до чего Тайсон был прав.

Аннотация

Кошмар возвращается...

Теневого клуба больше нет. Группа ребят, бывших в чём-либо вторыми, сыграла над своими соперниками-«первыми» несколько неприятных шуток, но вскоре ситуация вырвалась из-под контроля. Теперь Джареду и членам бывшего Теневого клуба приходится нелегко — их репутация сильно пошатнулась. Положение ухудшается, когда в школу приходит новый «золотой мальчик», Алек Смартц, над которым кто-то проделывает серию отвратительных трюков — и все обвиняют в них Джареда. Отвергнутый бывшими товарищами по клубу и полный решимости доказать свою невиновность, Джаред вынужден охотиться на злоумышленника в одиночку, и его жизнь превращается в кошмар похлеще, чем при Теневом клубе.

«Автор умело рассказывает захватывающую историю... Действие разворачивается быстро и сохраняет напряжённость до последней страницы. Мастерски написанная история.

— VOYA

«Этот сиквел, держащий читателя в постоянном напряжённом ожидании, не в пример многим другим сиквелам превосходит оригинал».

— Kirkus Reviews

 

Нил Шустерман

 

ВОЗРОЖДЕНИЕ ТЕНЕВОГО КЛУБА

 

Посвящается Эрин Дэйн

 

Пролог

Море и я никогда не были друзьями.

Мы скорее похожи на соседей, вежливо раскланивающихся при встрече, но при этом держащихся на почтительном расстоянии. Однажды, в бурную штормовую ночь, озарённую пламенем, пожирающим старый маяк, мы с морем схватились не на жизнь, а на смерть. Это был момент моего величайшего триумфа и величайшего поражения: триумфа — потому что я победил море, обманул смерть и спас человеческую жизнь; а поражения — потому что я в конце концов должен был признать свою вину за всё, что совершил Теневой клуб. И признать не только перед другими людьми, но прежде всего перед самим собой. Если вы знаете о тех событиях — а вы, скорее всего, знаете, потому что в нашем городке ничто не возможно сохранить в тайне — тогда у вас уже сложилось собственное мнение о моей персоне. Если же вам неизвестно о Теневом клубе — ну что ж, тем лучше, потому что тогда вы, быть может, не станете судить меня, не познакомившись со мной поближе.

По временам я возвращаюсь мыслями к тому, что произошло. В моменты душевного покоя я вспоминаю о том дне. У меня есть сияющая морская раковина величиной с кулак — когда-то в раннем детстве я нашёл её на берегу. Иногда, лёжа на кровати, я забавляюсь с ней, подбрасывая её к потолку, а сам тем временем размышляю о вещах, о которых стоило бы, наверно, забыть. Говорят, в завитых спиралью ракушках слышен шум океана, и я верил в это когда-то всем сердцем. Но... Конечно, я знаю, что это всего лишь эхо окружающего мира, пойманное в изящный завиток. Возможно, именно поэтому я действительно слышу шум океана, когда в такие дни прикладываю ракушку к уху. Я слышу не только океан, но и рёв огня, объявшего старый маяк. Оба эти звука по-прежнему живут в спирали, и эхо их всё кружится и кружится в моём собственном мире...

Так было с Теневым клубом. Мы думали, с ним покончено, но всё только начиналось. Пожары, война с Тайсоном Макгоу, все наши грязные, гаденькие трюки — ничто в сравнении с тем, что последовало дальше. В конце концов мы вынуждены были сознаться в содеянном. Думали, что раскаявшись, освободимся от вины и всё будет так, словно ничего не случилось. Разумеется, мы понимали, что за «подвиги» нам придётся заплатить; но нас утешала мысль, что как только долг перед обществом будет погашен, каждый из нас сможет переосмыслить свою жизнь и двинуться дальше. Однако злоба, ненависть и нетерпимость — чувства такие же скользкие, как лоснящаяся жиром свинья: если вырвется на свободу, то попробуй поймай. Подобные чувства легко не умирают; они просто переходят от тебя к другим людям.

Как я сказал, мы думали, что всё закончилось, но наступил февраль, и на нас обрушились новые испытания, налетев и ударив нам в спину, словно автомобиль, не сумевший вовремя остановиться.

И опять этот ужас начался с того же, с чего, как кажется, обречено начинаться многое в моей жизни — с Остина Пэйса. Правда, на этот раз всё было немного иначе...

Железная дева

У меня есть велосипед, но пользуюсь я им не часто. В нашем городке слишком много спусков и подъёмов, да и дорожное покрытие оставляет желать. На обочинах вечно полно камней, которые сносят сюда ливни, из земли торчат корни обрамляющих дорогу высоких сосен. Для меня лучший транспорт — собственные ноги, уж они-то никогда не подведут. По утрам я бегу в школу — даже зимой, когда нос и уши замерзают до того, что весь первый урок я их практически не чувствую.

Сейчас, когда я был официально исключён из команды легкоатлетов, эти простые ежедневные пробежки стали значить для меня гораздо больше, чем раньше. Но в тот знаменательный день я не бежал; я шёл шагом, потому что не торопился в пункт назначения.

Была середина января. Я бы сказал — холод собачий, но всё-таки зима у нас не такая суровая, как в других частях страны. Там мороз и вьюги, у нас же всего лишь дождь, а если снег и выпадает, то надолго не залёживается. «Белое Рождество» в наших краях — это когда всё кругом одевает накатывающий с океана туман.

Темнело. Я шёл по извилистой, обсаженной деревьями дороге, ведущей к домам на холме. Учитель обществоведения в школе поведал нам: в странах третьего мира считается, что чем выше по склону ты живёшь, тем ты беднее, потому что до тебя не доходят водопровод и электричество. Но в том мире, где живу я, всё иначе. Вершины холмов — это царство вилл, окружённых обширными лужайками, с бассейнами, с панорамными окнами, из которых открывается потрясающий вид. Остин Пэйс жил на уровне двух третей от подножия к вершине — не настолько высоко, чтобы его дом можно было назвать фешенебельной виллой, но всё же достаточно, чтобы смотреть на нас, обитателей двух нижних третей, с этаким презрением — что он всегда с успехом и проделывал.

Три месяца назад он сломал лодыжку, и я был хоть не напрямую, но всё же виноват в этом несчастье. А сейчас я иду к нему домой на обед. Должен признать, худшего наказания я и сам бы себе не придумал. Я всё время напоминал себе, что это, собственно, не я подложил на поле те острые камни — камни, о которые Остин распорол свои босые ноги и повредил правую лодыжку. Это сделала Шерил Гэннет — моя подруга детства и теперь уже бывшая девушка. Она совершила это ради меня, не сообщив мне об этом и не спросив моего согласия, чтобы отплатить Остину за все те унижения, которым он меня подвергал. Она совершила это, потому что я был лучшим бегуном в школе после Остина. Все члены Теневого клуба были в чём-либо вторыми. Надо сказать, все мелкие издевательства школьного чемпиона надо мной не идут ни в какое сравнение с той злобной шуткой, которую Теневой клуб сыграл с ним. Остин извинился передо мной за то, как он меня третировал — это произошло в школьном медпункте, после того как я принёс его, окровавленного, с поля. Но позже, узнав, что я причастен к его беде, он отозвал своё извинение назад, сказав: «Мало ли какой бред не начнёшь нести от боли!», и добавил, что не имел в виду ничего из того, что наговорил тогда.

«Так почему же меня пригласили на обед?» — недоумевал я. Неужели Остин наконец принял мои извинения? Или это из-за того, что мои родители оплатили все его не покрытые страховкой медицинские издержки из денег, которые откладывали мне на машину? Может, ему стало жаль меня, потому что частью моего наказания за «подвиги» Теневого клуба стал мой уход из команды? Хотя скорей всего он позвал меня на обед, чтобы подсыпать мне яду.

Вот почему я шёл, а не бежал.

* * *

— А, это ты, — сказала Аллисон, младшая сестра Остина, открывая дверь. Она произнесла это с таким презрением, что сразу становилось ясно — весь день тренировалась.

— Заходи, Джаред, — сказала миссис Пэйс с улыбкой. Слишком приветливой улыбкой. Её муж сидел в глубине комнаты в кресле и читал газету. В тот момент, когда я переступил порог, он быстро сложил газету, встал и вышел в другую комнату. Остина нигде не было видно.

— Чувствуй себя как дома, — проговорила миссис Пэйс. В её обращении было столько воодушевления — хватило бы на целый стадион болельщиков.

Меня так и подмывало брякнуть: «Знаете, всё это просто ни в какие ворота. Можно, я лучше уйду?» Вместо этого я сказал:

— Спасибо, — и уселся, сделав вид, будто никогда в жизни мне ещё не было так уютно, хотя на самом деле чувствовал себя так, словно сижу на подстилке из гвоздей.

— На обед у нас жаркое, томлёное в горшочке, — всё так же радушно прощебетала миссис Пэйс. — Ты же кушаешь мясо, правда?

— Думаю, кушает. Сырым, — съязвила Аллисон.

По ступенькам медленно, прихрамывая, спустился Остин. Вообще-то, последние пару недель он ходил совершенно нормально, но стоило ему увидеть меня — и его хромота таинственным образом возвращалась. Я не возражал и даже подыгрывал ему. После того, что Теневой клуб учинил над ним, Остин имел полное право постоянно наступать на мою больную мозоль.

— Всё ещё болит? — спросил я.

— Только когда двигаюсь.

Я изобразил улыбку, но, конечно, не мог скрыть, что чувствую себя не в своей тарелке. Остину, казалось, становилось хорошо оттого, что мне нехорошо. Я встал и протянул ему руку, отлично зная, что пожимать её он не станет. Он и не стал. Зрелище того, как я опускаю руку, похоже, доставило Остину ещё один миг удовлетворения.

— К твоему сведению, — произнёс он, — затея с обедом — не моя. Это всё мама.

Стол был накрыт на пятерых, но обедающих оказалось только четверо. Мистер Пэйс не присоединился к нам, хотя я слышал шелест газетных страниц, доносившийся из соседней комнаты.

Миссис Пэйс внесла кушанья, и я буквально набросился на еду — не потому, что был голоден, а чтобы занять свой рот жеванием — тогда мне не нужно будет разговаривать. Остина, наверно, осенила та же идея, но у его сестры были иные планы.

— Так что, — поинтересовалась Аллисон, — каково это — быть не у дел?

Я опустил взгляд на свою тарелку и пожалел, что мясо слишком мягкое — будь оно пожилистее, я бы мог его как следует пожевать несколько минут, прежде чем отвечать.

— У меня теперь много времени на размышления, — сказал я.

— А я думал, для того, чтобы размышлять, нужно иметь мозги, — проговорил Остин.

— Остин, — одёрнула мама, — Джаред сегодня наш гость.

— Спасибо, что напомнила.

В соседней комнате зашелестела газета.

Наконец я не выдержал и задал вопрос, терзавший меня с того момента, как я получил приглашение:

— Миссис Пэйс, надеюсь, вы не станете возражать, если я спрошу... зачем вы меня позвали?

— Чтобы пообедать, конечно, — ответила она.

На помощь матери пришёл Остин.

— В книге по самосовершенствованию, которую штудирует мама, говорится, что мы должны помириться со всеми людьми, которых ненавидим.

— А тебя, — подхватила Аллисон, — мы ненавидим больше всех.

— Ещё фасоли, Джаред? — предложила миссис Пэйс.

В седьмом классе я делал доклад о средневековых пытках: про то, как людей растягивали на дыбе или заключали в «железную деву» — металлический остов, внутри утыканный острыми лезвиями. Думаю, «обед у Пэйсов» мог бы стать органичным дополнением к этому докладу.

Я не отрывал взгляда от своей тарелки, возя в ней вилкой, пока картошка не превратилась в озерцо коричневой каши вокруг острова — куска мяса.

— Послушайте, — сказал я, пряча глаза, — Теневой клуб был ошибкой. То, что мы делали, было неправильно. И я очень сожалею об этом.

— Ах ты сожалеешь? — прогремел позади меня мужской голос. Я обернулся. На пороге столовой стоял мистер Пэйс. — Считаешь, что от твоих сожалений изуродованная лодыжка и шрамы на ногах Остина исчезнут?

— Нет, — проговорил я и заставил себя смотреть ему в глаза, хоть и чувствовал себя при этом полным ничтожеством. — Но я всё равно сожалею.

Мистер Пэйс ушёл, но я продолжал ощущать на себе его взгляд.

— Что-то мне расхотелось есть, — буркнул Остин, со стуком бросил вилку на тарелку, вскочил и кинулся к выходу, лишь на половине пути вспомнив, что надо хромать. Оставил меня со своей мамой, чтобы меня окончательно добила её доброта.

Я быстро доел, вежливо поблагодарил и направился к двери, понимая однако, что не могу вот так взять и уйти. Я обязан был что-то сказать Остину, хотя и понятия не имел что. Я нашёл его в гараже, переоборудованном под игровую комнату — он играл сам с собой в бильярд.

— Ты ещё здесь? — ощерился он и выстрелил в меня шаром, но промахнулся. Либо он был плохим игроком, либо моё присутствие слишком сильно нервировало его. — Чего надо?

Я вдохнул поглубже. Что же мне сказать? Я не был уверен до самого последнего мгновения, но тут слова сами собой заторопились из моего рта:

— Я ушёл из команды, я извинился перед тобой тысячу раз... Похоже, всё напрасно. Скажи, что мне сделать, чтобы искупить свою вину? Я перед тобой в долгу и пойду на что угодно, лишь бы ты остался доволен.

Остин опустил кий.

— Да тебя, похоже, мучает, что я тебя ненавижу! Я прав?

— Ты имеешь полное право ненавидеть меня, — признал я. — Меня, и Шерил, и Рэндала, и всех остальных...

Остин сделал шаг ко мне и произнёс:

— Тогда разреши мне ненавидеть тебя... потому что именно это и доставляет мне удовольствие.

* * *

— Ну, как прошёл обед у Пэйсов? — спросил отец, когда я вернулся домой.

— Хорошо, — сказал я.

Ответ, который, по сути, ни о чём не говорил. Так теперь сложилось между мной и родителями. Раньше я охотно беседовал с ними на любую тему, но со времени пожара на маяке между нами словно пролегла полоса отчуждения; мы утратили способность общаться друг с другом. Я как будто стал для них пустым местом. Они смотрели прямо на меня, но видели при этом что-то другое, не знаю, что. Это очень неприятно, когда ты не в состоянии увидеть отражение себя самого в глазах собственных родителей — надеюсь, вы понимаете, о чём я.

— А подробнее? — настаивал папа, желая получить больше информации.

— Просто хорошо и всё.

Папа открыл холодильник, словно бы собираясь поесть, но на самом деле он притворялся, лишь бы не смотреть на меня. Этот трюк был мне знаком, поскольку я частенько прибегал к нему сам.

— В школе всё нормально?

— Ты имеешь в виду — если не считать тех, кого растоптал бешеный слон?

Он уставился на меня, придерживая одной рукой дверь холодильника.

— Пап, я шучу.

Он захлопнул дверцу.

— У тебя чувство юмора, как у твоей мамы.

Забавно, потому что мама всегда обвиняла меня в том, что у меня чувство юмора как у моего папы. В последнее время никто из них не хотел признавать себя хоть каким-то боком причастным ко мне.

По дороге в свою комнату я думал о бывших членах Теневого клуба: о Шерил, которая подхватила невзначай высказанную мной идею объединить всех «вторых» ребят в тайную организацию и сделала её реальностью; о её младшем брате Рэндале, которому всегда не хватало сотой доли секунды, чтобы стать лучшим пловцом школы; о Даррене Коллинзе, баскетболисте, которому никогда не доставалось той славы, которой он заслуживал; о Джейсоне Пересе, мечтавшем о соло на трубе, которого ему не поручали; о Карин Хан по кличке «О_о», которой постоянно не хватало всего одного очка, чтобы стать лучшей ученицей; об Эбби Сингер — второй по популярности девочке в школе. И, конечно, о себе — вечном серебряном призёре на стометровке...

Всё это казалось страшно важным всего лишь несколько месяцев назад, но когда терроризируешь своих врагов так, как это делали мы, жажда крови притупляется. И хотя мне по-прежнему хотелось совершенствоваться в своём любимом занятии, стремление стать лучше, чем кто-то, пропало.

В конце концов, я примирился с самим собой, я примирился с тем, что мы натворили, но с ненавистью на лице Остина — нет, с ней я примириться никак не мог.

— Тайсон, ты меня ненавидишь? — спросил я, переступив порог его спальни тем же вечером. Когда-то это была наша гостевая комната, но теперь в ней постоянно проживал только один гость — Тайсон.

Вместо ответа он показал мне рисунок, над которым работал.

— Нравится? — спросил он. Это был изящный карандашный набросок городского пейзажа на фоне неба.

— Нравится, — ответил я с хитрой усмешкой. — Тут нет огня.

— Ха-ха, — сказал Тайсон. Думаю, он был единственным человеком, с которым я мог шутить на эту тему — наверно, потому, что я сам присутствовал при его последнем поджоге, когда Тайсон уничтожил собственный дом и едва не угробил нас обоих. Нет, я не считаю себя причиной всех бед мира, но в том пожаре была большая доля моей вины: именно я толкнул Тайсона на этот страшный поступок.

Я взглянул на картинку— она и вправду была хороша, впрочем, как все рисунки Тайсона. И я недаром отметил отсутствие в пейзаже горящих предметов — это было хорошим знаком. Тайсон слишком часто рисовал пламя, пожирающее самолёты, постройки, людей... Его психотерапевт утверждал, что ему полезно давать свободу своим внутренним демонам через живопись. И всё равно это производило жутковатое впечатление.

В том, как Тайсон стал частью нашей семьи, есть моя заслуга, которой я немножко горжусь. После того, как сгорел маяк и я спас Тайсона от смерти в океане, парня забрали у его приёмных родителей — третьей семьи, в которой он жил с момента гибели своих настоящих папы с мамой, когда Тайсон был ещё совсем маленьким. Взять его к себе на воспитание никто не стремился, так что Тайсону грозил детский дом под названием «Благословенное пристанище». Какое там «благословенное», какое там «пристанище»! Это был убогий сиротский приют с цинично лживым названием для детей, которые совсем никому не нужны. Я настоял, чтобы мы забрали Тайсона к себе, стали его новой семьёй. Мои родители, конечно, не пришли в восторг при мысли, что в их доме поселится неблагополучный ребёнок с наклонностями пиромана, однако они понимали, что перед ним я даже в ещё большем долгу, чем перед Остином. Несмотря на из ряда вон выходящую историю наших с Тайсоном отношений, социальная служба вынуждена была согласиться, что лучше отдать его нам, чем засадить в «Благословенное пристанище». В раннем детстве я всегда мечтал о брате; и хотя Тайсон был не совсем тем, кого бы я представил себе в этой роли, тем не менее, сама идея мне нравилась.

Он перевернул лист своего альбома для набросков и принялся за новый рисунок, забыв (или прикинувшись, что забыл) вопрос, с которым я вошёл в его комнату. Нет, так легко ему от меня не отделаться.

— Так как, Тайсон, — повторил я, — ты меня ненавидишь?

Он поёрзал.

— Ну да, а как же. Ну, может, немножко.

— А может, «множко»? — допытывался я.

— Не знаю, — ответил Тайсон. — Где-то между немножко и «множко»... но ближе к немножко. Правда, симпатии у меня к тебе больше, чем ненависти, не то я бы не согласился здесь жить.

Я улыбнулся.

— Знаю, ты терпеть не можешь, когда я вытаскиваю тебя из постели посреди ночи.

Тайсон мыкнул, словно недовольный бугай. Частью искупления моих грехов в отношении него стала обязанность заводить будильник на час и на четыре часа ночи, поднимать Тайсона и тащить в туалет в надежде отучить его от милой привычки писать в постель, о которой я так доходчиво объявил всей школе.

— Когда люди ненавидят тебя до коликов в животе — как ты с этим справляешься? — спросил я.

— Никак, — ответил он, и я сообразил, что глупо было спрашивать об этом парня, у которого при малейшем проявлении ненависти в его адрес сносило крышу. — Ты про Остина, что ли? — спросил он, вспомнив, где я сегодня обедал.

Я кивнул.

— Надеялся, что он скостит мне срок по причине хорошего поведения.

— Похоже, ты получил пожизненное без права на досрочное освобождение?

— Ещё хуже, — сказал я. — Меня отправили в изолятор для смертников.

И тут Тайсон сказал кое-что, чего я никогда не забуду.

— Иногда люди видят тебя таким, каким они хотят тебя видеть, как бы ты ни старался изменить их отношение к тебе. Они скорее вывернут наизнанку весь мир за удовольствие смотреть на тебя как на грязную тварь.

Прошло совсем немного времени, и я узнал, до чего Тайсон был прав.

Алек Смартц

Смертоносная отрава, заваренная Теневым клубом, в конце концов закипела бы и полилась через край сама по себе, независимо ни от чьих усилий — я в этом убеждён; но по-настоящему огонь под котлом распалило прибытие в наш город одного человека.

Как правило, бывает так: когда в ваш жилой район переезжают новые мальчик или девочка, на поверхности стоячего пруда бытия это событие не вызывает никакой ряби. Новенькие незаметно для посторонних глаз проскальзывают в дальний конец классной комнаты или просто подменяют собой кого-то, кто только что выбыл. Но иногда появление новенького подобно прыжку очертя голову в тихий бассейн, сопровождающемуся громким всплеском и фонтаном брызг. Алек Смартц был именно из таких.

Алек, стройный, симпатичный парень, заявил себя сразу на высший уровень — как в социальном, так и в академическом и даже спортивном плане. Он не был самым рослым в школе, но почему-то казался на голову выше других. Его появление в наших рядах носило некий мистический характер, и Алек быстро стал легендой.

Скажу сразу, чтобы не вызывать кривотолков: у меня с Алеком не возникло никаких проблем. Ну разве что совсем небольшая — когда дело коснулось его и Шерил — но об этом потом.

Впервые я увидел его в приёмной, где заполнял листок опоздания — ну, вы знаете, пунктуальность никогда не входила в число моих достоинств. Алек беседовал с директором Диллером так, будто они были давними партнёрами по гольфу или что-то в этом роде. Директор расспрашивал новенького, чем бы тот хотел заниматься во внеурочное время, а Алек беспечно отвечал:

— Да не знаю... Мне многое нравится.

— Ну что ж, уверен, ты найдёшь здесь множество друзей, — сказал директор Диллер. Тут он увидел меня и проследил, чтобы Алек пошёл в противоположном направлении. Я сделал вид, будто меня это не колышет.

Уже в тот момент я понял, что Алек станет эпицентром сейсмической активности в нашей школе — это было ясно по самой его манере держаться, по тому, как он смотрел на тебя. Словно уже стал неотъемлемой частью нашего общества, не приложив к этому никаких особых усилий. А уж его имечко... Алек Смартц![1] Почему родители иногда так жестоко шутят со своими детьми, останется для меня вечной загадкой. С другой стороны, сразу ясно, что только полный придурок попытается самоутвердиться за счёт жертвы родительской шутки. Если кто-то из таких остроумцев пытался обозвать его «Smart Alec», он с каменным лицом отбривал: «Не-ет, подумать только, как оригинально. Никому до тебя это и в голову не приходило», — выставляя «умника» таким образом ещё бóльшим ослом — если это вообще было возможно.

Однако мне кажется, что некоторым образом имя предопределило личность и судьбу Алека Смартца — ведь часто случается, что люди становятся рабами своих имён. У нас, например, был учитель музыки мистер Мьюзикер, а заведующего овощной лавкой на Сосновой улице звали мистер Честнок.

Прошло несколько дней после обеда у Пэйсов, и я решил, что хватит лишь провожать Алека взглядом, когда он проносится мимо, или слушать, как народ шепчется о нём — пора познакомиться лично. Я не очень-то вникал в слухи, но они подстёгивали моё любопытство.

Это был один из тех редких дней, когда я не опоздал на занятия. Алек и Шерил парковали свои велосипеды. Наверно, Шерил забыла дома замок, вот Алек и сцепил оба их велосипеда вместе. Я бы покривил душой, если бы сказал, что меня это не взволновало. Алека и Шерил видели вместе уже несколько раз после его прибытия в наш городок.

— Привет, Шерил, — сказал я. Собственно, этим наши разговоры в последнее время и ограничивались. Мы с Шерил были лучшими друзьями всю свою сознательную жизнь, а короткий период — даже больше чем друзьями, но сейчас... Не знаю я, кто мы сейчас. Соучастники преступления, наверно. Заговорщики. Я тосковал по нашей былой дружбе, но понятия не имел, как её возобновить.

— Привет, Джаред, — несколько натянуто улыбнулась она. — Ты знаком с Алеком?

Он пожал мне руку:

— Приятно познакомиться.

— Ага...

Он оказался куда дружелюбнее, чем мне представлялось, хотя я мог бы и сам догадаться: как бы там ни было, но Шерил никогда не стала бы водиться с каким-нибудь неприятным типом.

— Я слышал, ты бегун, — сказал он.

— Бывший.

— Неправда, — возразила Шерил. — Джаред просто выбыл на этот год из команды, только и всего.

Я не стал углубляться в детали.

— Я тоже бегаю трусцой, — сказал Алек. — Может, побегаем как-нибудь вместе?

— Джаред не бегает трусцой. Он бегает на скорость.

Алек бросил взгляд на школу.

— Ребята, мне надо идти — тренер по соккеру[2] хотел со мной поговорить до уроков. Приятно познакомиться.

И он пошагал к школе с таким достоинством, что группка ребят на пути невольно расступилась перед ним.

Я повернулся к Шерил с лукавой улыбкой.

— И нечего на меня так смотреть! — вскинулась она.

— Как?

— Как будто тебе известно что-то эдакое. — Шерил проверила надёжность велосипедного замка. — Дружу с кем хочу, имею право!

Я невольно рассмеялся:

— Да я же ничего про вас с Алеком и не говорил!

— Но подумал!

— Плоховато у тебя пока с чтением мыслей. Продолжай совершенствоваться.

Шерил подышала на руки. В этот момент и я, остыв после долгого бега в школу, почувствовал, что начал замерзать.

— Ну, — спросила она, — как тебе Алек?

— По-моему, нормальный парень.

— Его все любят.

— Видно, он из тех, кого все любят.

Прозвенел первый звонок, и Шерил заторопилась в школу — она за всю свою жизнь ни разу не опоздала на уроки.

— Шерил, — окликнул я её, когда она уже поднималась по ступенькам. Шерил оглянулась. — Мне кажется, вы с Алеком хорошо смотритесь вместе.

Она прожгла меня своим знаменитым прокурорским взглядом, видно, собираясь пуститься в возражения, что, мол, они вовсе не «вместе», но раздумала, уронила лишь: «Спасибо», — и вошла в здание.

Должен признаться, я сказал правду. Мне действительно показалось, что они здорово подходят друг к другу — и это меня взбесило.

* * *

Наша школа лежит всего в одном квартале от Сосновой улицы — единственной в городе, на которой, к сожалению, срубили все сосны и заменили их платанами. Здесь стояли в ряд магазинчики и кафе, разорившиеся, когда в нескольких милях оттуда открылся большой торговый центр, и вновь возродившиеся, когда народ решил, что торговые центры — это скучно, а вот лавочки и кафешки каждая со своим характером — это круто.

Среди прочих разнообразных заведений здесь находилась «Траттория Солерно» — ею заведовал старый уродливый ворчун, у которого, по-видимому, вкусовые луковицы полностью атрофировались, поскольку в его пицце соли было больше, чем в океане, а чеснока столько, что вампиры бежали бы из города без оглядки. И всё же по сравнению со школьной столовой заведение Солерно было просто рестораном мирового класса; поэтому во время ланча оно заполнялось стадами школьников, приходивших сюда в надежде застать старого Солерно в менее угрюмом настроении, чем обычно, и разжиться куском богопротивной пиццы.

В тот же самый день я пришёл на ланч в тратторию Солерно и напоролся там на Алека с Шерил. Представьте себе, Алек разговаривал со старым злыднем, предлагая тому изменить свои предпочтения относительно выбора и количества специй. Не скрою — я бы упал на колени и вознёс Алеку восторженную хвалу, если бы ему и вправду удалось убедить Солерно. К сожалению, старикан, верный себе, пригрозил наглецу отделать его метлой.

Меня разбирало любопытство, что же толкнуло Алека на такую дерзость, поэтому я присел за их столик, и мы все трое приняли пицце-мучения вместе.

Беседа двигалась ни шатко ни валко до тех пор, пока моя бывшая подруга не решила её разнообразить. Она с милой улыбкой обратилась к Алеку:

— А ты знаешь, что у Джареда есть скрытый талант? Он умеет пить содовую через нос.

— Брось, Шерил, я не делал этого с пятого класса.

Надо сказать, когда-то это умение было предметом моей гордости; и хотя после исполнения трюка у меня чертовски ломило в башке (всегда было такое впечатление, будто мозги замерзают), оно того стоило ради восторга друзей и отвращения взрослых. В десять лет самое то.

— Вот на это я бы не прочь полюбоваться, — заметил Алек. — Спорим, сейчас ты этого проделать уже не сможешь?

Не знаю, что тут на меня накатило. Думаю, меня пока слишком легко взять на слабó. Я набрал побольше воздуха, сунул соломинку в левую ноздрю, зажал правую и принялся втягивать в себя содовую. Навык питья через нос — он как езда на велосипеде: раз научившись, никогда не разучишься. Я вдул весь стакан ровно за пятнадцать секунд.

Шерил смеялась и аплодировала, а я... н-да... чувствовал себя довольно глупо из-за того, что впал в детство.

— Классно! — восхитился Алек.

И в этот момент мне показалось, что что-то в нём неуловимо переменилось. Улыбка на лице парня осталась прежней, но внутри у него словно бы произошла какая-то подвижка, он как будто стал холоднее. Или, может, это было лишь отражением замёрзшего состояния моих мозгов.

— А я тоже так смогу, — заявил он.

Шерил рассмеялась.

— Не советую! Оставь это дело профессионалам.

— Нет, правда, — сказал Алек, и не успели мы опомниться, как он сунул собственную соломинку в правую ноздрю (тут я убедился, каким шутом выглядел пару минут назад) — и принялся втягивать в себя свой «Доктор Пеппер».

— Алек...

В эту секунду он поперхнулся и обдал нас и всё вокруг фонтаном брызг. Даже девчонкам за соседним столом досталось; парень, сидевший позади нас, привстал, готовый броситься на помощь и применить метод Геймлиха; а Солерно из-за своей стойки возопил: «Ты наблевать на моя пицца — ты больше получать ни кусочка!»

Алек быстро вернул себе если не достоинство, то хотя бы самообладание.

— Да не заморачивайся ты, — утешил я его. — Чтобы этот трюк получился как надо, требуются годы упорной работы.

Но он ответил с улыбкой, под которой чувствовалась глубоко скрытая жёсткость:

— Терпенье и труд всё перетрут.

Я взглянул на Шерил, та лишь пожала плечами, мол, ну и что тут такого; но я насторожился.

Прошло всего несколько дней — и я узнал всё, что мне требовалось об Алеке Смартце. Из живописующих его слухов, летающих по школе, можно было бы составить целую портретную галерею.

Картина маслом №1: Натюрморт с алгеброй.

Мистер Кроммеш, наш учитель математики, имел обыкновение устраивать такие контрольные, что они являлись нам в кошмарах. Теперь вы знаете, почему мы называли полугодовые тесты «Кроммешной Инквизицией». Алек был новенький, мог бы и пропустить их, однако он взялся за это дело и с блеском сдал все, установив при этом планку где-то на уровне орбиты вокруг Земли, так что оценки всех остальных слетели на пол-балла вниз.

Гравюра на меди №2: Портрет с саксофоном.

В первые же несколько недель, всё ещё на стадии приспособления к жизни в нашей школе, Алека заносит в класс мистера Мьюзикера во время из рук вон плохой репетиции нашего бэнда (что неудивительно, потому что все репетиции нашего бэнда всегда из рук вон плохи).

— Ты играешь на каком-нибудь инструменте, Алек? — спрашивает мистер Мьюзикер.

— На нескольких, — отвечает тот, заимствует у Челси Моррис её саксофон и выдаёт импровизацию, которая могла бы обеспечить ему многотысячный контракт со звукозаписывающими фирмами. Шум, с которым кровь отливает от лиц всех находящихся на репетиции звёзд школьного бэнда, слышен чуть ли не в коридоре.

Картина широкоформатная №3: Алек-Битмен.

Алек невзначай забредает на бейсбольную площадку... Э, стоп — к этому моменту я уже понял, что Алек никуда не «забредает невзначай». Все его случайные посещения того или иного места так же точно рассчитаны, как и ответы на «Кроммешной Инквизиции». Сегодня бейсбольная команда готовится к открытию нового сезона.

— Ты не хотел бы заняться бейсболом? — спрашивает тренер.

— Вообще-то не очень, — отвечает Алек и берёт биту, — но можно попробовать.

Короче, теперь в нашей команде новый шортстоп[3], и с лица тренера не сходит улыбка. А ведь за всё время, пока он тренирует нашу вечно проигрывающую команду, он ни разу не улыбнулся.

Когда Алека спрашивают, каким образом ему удалось достичь таких вершин, он лишь скромно отвечает:

— Да ничего особенного. Просто я хорош в любых видах спорта с мячом. — От такого заявления у любого тренера слюнки текут, а все качки с криком «караул!» разбегаются кто куда.

Когда кто-то вступает в школу с таким шумом и треском, как Алек, эмоции, естественно, зашкаливают, причём как в ту, так и в другую сторону.

— Не нравится он мне, — сказал Дрю Лэндерс, звезда команды пловцов, по-видимому, в ожидании того дня, когда Алек Смартц «невзначай забредёт» в бассейн.

— Я ему не доверяю, — буркнул Тайсон; и на этот раз его паранойя нашла отклик в сердцах многих.

— Говорят, он генетически видоизменённый киборг, — поделился Ральфи Шерман, который за всю свою жизнь ни слова правды не сказал. Самое страшное, что некоторые ребята ему поверили.

Однако у меня имелась собственная теория. В двух словах: Алек Смартц был попросту хорош во всём. Он не замыкался на каком-то одном виде спорта или любом другом занятии. Алек был одним из тех редких индивидов, чей талант подобен чемодану, который он мог пронести в любую дверь, будь то вход в музыкальную студию, математический класс, спортивный зал или даже в пиццерию, где он выдул через нос всю банку «Доктор Пеппера» через неделю после моей демонстрации этого трюка и побил при этом мой рекорд на четыре секунды.

Возможно, он упорно работал над собой — не знаю, не могу ничего сказать на этот счёт; да это и не важно, потому что он умел создавать видимость, будто все его достижения не стоят ему никаких усилий. Казалось, Алек любое дело выполнял играючи; весь же остальной мир в сравнении с ним выглядел весьма уныло.

Благодаря Алеку вся школа теперь созрела для поголовного членства в Теневом клубе.

Уроды вроде меня

Никто никогда не считает себя негодяем. Самые отъявленные мерзавцы в собственных глазах всегда выглядят героями. Я, например, по-прежнему думал о себе как о хорошем парне. В прошлом, когда я, бывало, косячил, люди обычно не меняли своё мнение обо мне. Они говорили: «Как бы там ни было, сердце у тебя на месте», — и подспудно я продолжал думать о себе так же. Даже когда мои мозги вдруг ушли в продолжительный отпуск, это было простительно, потому что сердце у меня на месте. Само собой, жертвы Теневого клуба судили иначе, но, как мне казалось, все остальные, те, кто знал меня близко, считали меня хорошим человеком. Иногда требуется крепкий удар по челюсти, чтобы у тебя наконец открылись глаза.

Драку начал Тайсон, не я. Хотя теперь ребятам стало гораздо сложнее вызвать в нём то буйство, в которое он так легко впадал раньше, задача эта всё же не сделалась невозможной; правда, чтобы вывести Тайсона из себя, забиякам, изводившим его прежде, теперь требовалось приложить куда больше усилий. Как сказал Тайсон: люди видят тебя таким, каким они хотят тебя видеть. И иногда у них получается превратить тебя в то, чтó они видят.

Это произошло перед ланчем, когда все наиболее раздражительны. Самый большой поганец в школе, Бретт Уотли, бросил в сторону Тайсона на одну язвительную ремарку больше, чем следовало бы. К тому моменту, когда я появился на месте происшествия, эта парочка уже вовсю каталась по коридору, осыпая друг друга ударами. Должен признать, я серьёзно подумывал о том, как бы повернуться и свалить отсюда, оставив драчунов разбираться самим... но, как я уже говорил, сердце у меня на месте. Видите ли, если бы Тайсон победил, его бы временно отстранили от занятий, а если бы проиграл — он снова начал бы рисовать огонь. Я не мог допустить ни того, ни другого, и поскольку поблизости не оказалось ни одного учителя, который бы разнял бойцов, я решил взять эту задачу на себя. Протолкавшись сквозь ряды зрителей, я влез между Тайсоном и Бреттом и схлопотал нехилый удар по рёбрам, прежде чем Тайсон сообразил, что бьёт н<

12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: