Начало и конец «холодной войны». Биполярный, многополярный и однополярный мир.

9 ноября 1989 г. демонстранты в Восточном Берлине, все как один охваченные небывалым подъемом, устремились к Берлинской стене и стали крушить ее — этот главный символ «холодной войны». Весной 1990 г. в дни Кувейтского кризиса, когда для противодействия иракской агрессии сложилась самая широкая международная коалиция, президент США Буш провозгласил «новый мировой порядок». В ноябре 1990 г. представители Варшавского договора и НАТО (двух военных организаций, некогда воплощавших в себе самый дух соперничества между Западом и Востоком) встретились в Париже и официально провозгласили конец эры конфронтации. В книге «холодной войны» была перевернута последняя страница. Но остались вопросы. Как она началась — «холодная война»? Что удержало ее в «холодном» состоянии и почему она не вылилась в настоящую войну? И что именно означало ее окончание: кто, собственно говоря, победил? Дебаты о начале «холодной войны» напрямую связаны с тем идеологическим соперничеством, которое в свое время, собственно говоря, и привело к «холодной войне».

Обычное, «общепринятое», объяснение однозначно возлагает здесь вину
на СССР. Предполагается, что советский контроль над Восточной Европой стал лишь выражением весьма и весьма давних имперских амбиций России, вдобавок прошедших еще через марксистско-ленинскую доктрину мировой классовой борьбы. Именно такой взгляд был высказан Джорджем Кеннаном в его знаменитой серии статей 1947 г., где советский коммунизм был изображен прямым выражением агрессивности, и повторен в 1980-х годах Президентом США Рейганом, охарактеризовавшим СССР как «империю зла». Для этой традиции вся проблема заключалась экспансионизме, американская же политика от Трумэна и далее представлялась попыткой сдержать эту экспансию - вначале через экономическое возрождение Европы на основе плана Маршалла (1946), а затем через создание военного союза государств Запада в виде Организации Североатлантического договора (НАТО).
Эта понимание «холодной войны», однако, подверглось основательной «ревизии» в годы войны во Вьетнаме — ревизии, встретившей полное сочувствие, например, со стороны Габриэля Колко. Здесь политика СССР предстала не с агрессивной, а оборонительной стороны, главный же ее мотив был усмотрен в стремлении создать буферную зону между собой и враждебным Западом, а также основательно ослабить Германию. «Ревизионисты» указали и на факты экспансионистской политики США, в политике которых легко можно было рассмотреть стремление создать мир по американски. где все рынки мира были бы открыты для американского капитала. В те годы, правда, увидеть устремленность США к экономическому господству в мире было весьма непросто из-за той воистину фанатичной антикоммунистической шумихи, что была столь характерна для времен маккартизма. Итак, два объяснения начала «холодной войны» и оба они сегодня неудовлетворительны, ибо дают одностороннюю картину событий и продиктованы, пожалуй, больше стремлением как- то разделить между сторонами ответственность за эту историю, чем понять ее самое.

Появился целый ряд новых объяснений. В некоторых из них подчеркиваются гегемонистские устремления обеих сверхдержав и указывается на то, что «холодная война» была неизбежным следствием того вакуума власти, что образовался в результате поражения Германии и Японии, а также резкого ослабления Великобритании. Говорят также о взаимном непонимании сторон и упущенных ими возможностях. Послевоенный мир и в самом деле мог надеяться на иное развитие событий, если вспомнить не только курс президента Рузвельта на мирное сотрудничество под эгидой только что созданной ООН, но также и сталинскую политику сдерживания, которую он проводил в отношении Тито в Югославии и Мао Цзедуна в Китае. Эти надежды не оправдались: как только Запад и Восток прониклись психологией бомб, долларов и идеологических доктрин, сползания к взаимному недоверию и все более глубокой враждебности было уже не избежать. Первая фаза «холодной войны» разыгралась в Европе.

Раздел Германии, последовавший за движением Советской армии с востока, а США, Великобритании и их союзников с запада, очень скоро приобрел постоянный характер: как выразился Уинстон Черчилль, между Западом и Востоком опустился «железный занавес». Процесс завершился в 1949 г. созданием «двух Германий» и организацией противостоящих друг другу военных союзов — вначале НАТО, а затем в 1955 г. и Варшавского пакта. После этого «холодная война» приобрела глобальные масштабы. Корейская война (1950—1953), последовавшая за Китайской революцией 1949 г., ознаменовала собой распространение «холодной войны» в Азию. В 1960—1970-х годах международные кризисы по всему земному шару — от Ближнего Востока до Латинской Америки и от Африки до Индокитая раскололи и остальной мир по линии противоборства между США и СССР: это уже было столкновение двух систем — капитализма и коммунизма.

Несмотря на это, начиная с 1960-х годов, биполярная модель времен «холодной войны» все менее адекватно отражала международные реалии — следствие, во- первых, усиливавшейся фрагментации коммунистического мира (прежде всего из- за вражды между Москвой и Пекином) и, во-вторых, возрождения в качестве «экономических сверхдержав» Японии и Германии. Обозначившаяся многополярность весьма скоро привела к разрядке напряженности (detente) между Западом и Востоком, проявившейся в историческом визите американского президента Никсона в Китай в 1972 г. и начале переговоров по ограничению стратегических вооружений в период между 1967 и 1979 годами, завершившихся соглашениями ОСВ-1 и ОСВ-2.
Дискуссия специалистов о конце «холодной войны» попала в такую же сеть бесконечных идеологических разногласий, что и дебаты о ее начале. В одной из версий особая роль в этом деле приписывается Рональду Рейгану: полагают, что взяв курс на наращивание вооружений в начале 1980-х годов и инициировав Стратегическую оборонную инициативу 1983 года (концепция «звездных войн»), он готов был начать «вторую холодную войну», — итогом же стало то, что СССР оказался перед опасностью быть втянутым в такую гонку вооружений, которую его обветшавшая экономика уже не выдержала бы. Логическим продолжением этого хода мысли стала концепция Фукуямы (1972), и не его одного, о «конце истории»: в ней дело представлено таким образом, что Запад «победил» в этой войне — и победил потому, что либеральная демократия американского образца в конце концов продемонстрировала свое экономическое и политическое превосходство всему человечеству. В другом объяснении акцент делается на структурной слабости советской экономики и катастрофически неудачном проведении реформ в СССР Михаилом Горбачевым.
Сторонники этого подхода говорят, что неэффективность системы централизованного планирования и нежелание начать реформы на более ранней стадии подорвали легитимность советского и восточноевропейских режимов: они уже не могли удовлетворить растущие потребности общества в потребительских товарах западного качества и западных же политических свободах. Горбачевская реформа, начатая в 1985 г., попросту привела к разрушению неэффективной, но на тот момент еще как-то функционирующей экономической системы, и, ослабив контроль Коммунистической партии над обществом, вызвала к жизни центробежные силы, которые и разрушили СССР в конце 1991 г.

Похоже, однако, что столь сложные исторические процессы, как начало и конец «холодной войны», не могут быть объяснены какой-то одной-единственной причиной. Ясно, например, что события 1980-х годов во многом были подготовлены разрядкой 1970-х годов. Разрядка и в самом деле заставила стороны пересмотреть свои стратегические приоритеты и задаться вопросом, стоит ли продолжать конфронтацию. Кстати, и мощное движение за мир в начале 1980-х годов тоже поставило под вопрос все и всякие доводы в пользу продолжения конфликта сверхдержав. Но в более широком плане конец «холодной войны» отразил сдвиг в глобальном балансе сил. В свое время биполярная модель отношений сверхдержав сложилась из-за вакуума силы, оставившего США и СССР единственными господствующими акторами на мировой арене. Что сегодня пока неясно, так это то, будет ли возникающий мир однополярным, отражая гегемонию США, или человечество станет свидетелем нового многополярного мирового порядка.

Мировой порядок ХХI в.

По окончании «холодной войны» мир охватила эйфория. Эра сверхдержав была отмечена острейшим соперничеством между Западом и Востоком, повлекшим за собой столь масштабную гонку вооружений, что планета стояла перед рельной угрозой уничтожения Крах коммунизма в Восточной Европе и кризис советской модели как внутри СССР, так и на международной арене, казалось, обозначили контуры нового мира — «одного мира», говорящего на «одном языке». «Новый мировой порядок», как он во всяком случае виделся президенту Джорджу Бушу, должен был зиждеться не на идеологическом конфликте и равновесии страха, а на всеобщем признании международных норм и принципов морали Главным здесь было осознание того, что разногласия следует разрешать мирным путем, агрессия и экспансионизм подлежат противодействию, ядерные арсеналы должны быть поставлены под контроль и сокращены, а население всех стран, каковыми бы они ни
были, заслуживает самого справедливого обращения на основе уважения прав человека. И первые свои испытания идея нового мирового порядка прошла, казалось, самым благополучным образом. Нападение Ирака на Кувейт в августе 1990 г вызвало столь возмущенную реакцию в мире, что образовался самый широкий альянс западных и исламских государств, который в ходе «войны в
заливе» 1991 г. в конце концов и заставил Ирак отступить.

По отношению к событиям в Югославии, где за распадом страны в 1991 г. последовала война между Сербией и Хорватией, впервые ярко проявилась миротворческая роль Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе

(в 1994 г. переименованной в Организацию по безопасности и сотрудничестве в

Европе ОБСЕ), так что даже возникла идея о том, что она в конце концов могла бы заменить собой НАТО и Организацию Варшавского договора. Более того, хотя с момента своего рождения в Хельсинки в 1975 г. Организация в общем-то не выходила из тени сверхдержав, именно на парижской встрече глав правительств государств ОБСЕ в ноябре 1990 г. был выработан договор, формально положивший конец «холодной войне».

Первым этим надеждам на расширение сотрудничества и взаимопонимания в мире, однако, не суждено было сбыться: весьма скоро наружу вырвались новые проблемы и противоречия, — и дело вот в чем. Архитекторы нового мирового порядка полагали, что он должен быть «завязан»

на США. Биполярный мир уступил место однополярному, где роль «всемирного

полицейского» заведомо была отведена США — единственной державе с военной мощью и каким-то более или менее общепризнанным политическим правом вмешиваться в те или иные события. Эту роль США и сыграли в целом ряде случаев: в операции «Буря в пустыне» с изгнанием Ирака из Кувейта, в «гуманитарной интервенции» НАТО в дела бывшей Югославии с вытеснением сил сербов из Косово в 1999 г., в воздушных бомбардировках Афганистана с последующим свержением Талибана в 2001 г. Более того, казалось, что США с их приверженностью идеалам либеральной демократии стремятся, в отличие от сверхдержав прошлого, не к захвату чего-либо в мире, а к распространению политической свободы и рыночного капитализма. Этот образ подпитывался и теми тенденциями демократизации, которые США поддерживали, скажем, в Латинской Америке и Азии, где прежде господствовали авторитарные режимы. Словом, глобальная гегемония США, казалось, обещала принести международному сообществу мир, а с ним вместе самое широкое политическое и экономическое сотрудничество.

Однако над этой картиной международного братства и мира во всем мире при спонсорстве США витает целый ряд вопросов. Вообще говоря, есть люди, например Наум Хомски, которые сомневаются как в том, что США на международной арене действуют бескорыстно, так и в том, что есть что-то«новое» в новом мировом порядке. С их точки зрения антииракская коалиция 1990—1991 годов состоялась лишь потому, что озабоченность США и в целом Запада вопросами поставки нефти в данном случае совпала с беспокойством исламских государств, в первую очередь Сирии и Саудовской Аравии, по поводу возможного усиления Ирака. И не было ли в данном случае того, что возвышенная риторика о международном праве и национальном суверенитете на самом деле служила лишь маскировкой для чисто силовой политики и преследования узконациональных интересов? Что до Косово, гуманитарная интервенция здесь привела, похоже, лишь к повышению уровня насилия и нарушения прав человека, — мировому же сообществу было показано, что в каких-то случаях принцип национального суверенитета можно ни во что не ставить. Сама идея нового мирового порядка, может быть, изначально была не чем иным как попыткой повернуть историю в такое русло, которое более всего отвечало бы интересам США и целям сохранения их господства в мировой экономике.

Но есть основания сомневаться и в том, что США способны играть роль мирового полицейского, если бы даже мир и хотел этого. Во-первых, громадное ядерное превосходство не так-то легко превратить в реальные военные преимущества, что мир наблюдал и в провале американской войны во Вьетнаме в 1970-х годах и в их отнюдь не триумфальном уходе из Сомали в 1995 г. Но вопрос стоит еще глубже: достаточно ли у США экономического ресурса для сохранения своей глобальной роли, особенно сегодня, когда относительная доля этого ресурса явно уменьшается на фоне экономического возрождения Японии и Германии.

Есть основания говорить о том, что США попадают в ситуацию «имперского пере напряжения сил», как в истории это было уже не раз с другим великими державами. Внешне это уже заметно в новом взрыве настроений изоляционизма. Насколько еще у американцев достанет желания платить за то, чтобы США оставались «первым номером» в мире? Как в годы после Первой мировой войны, в стране набирает силу идея о том, чтобы как-то дистанцироваться от мирового сообщества («уйти отсюда: пусть все пока утрясется»). Собственно, этот мотив уже был виден в избирательной кампании Джорджа Буша в 2000 г. и его последующих решениях выйти из ряда международных договоров о контроле над вооружениями и Киотского протокола по глобальным изменениям климата. Вспять эта тенденция обратилась лишь после ужасающей террористической атаки на Всемирный торговый центр и Пентагон 11 сентября 2001 г. — событий, столь очевидным образом выявивших уязвимость США перед лицом всего того, что происходит в мире, и, возможно, навсегда положивших конец традиционному для страны изоляционизму.
Серьезные трещины в концепции нового мирового порядка появились и тогда, когда наружу вырвались те противоречия и конфликты, что в годы «холодной войны» находились под спудом. Ведь наличие внешней угрозы, будь то международный коммунизм или капиталистическое окружение, всегда дает обществу чувство цели и внутренне сплачивает его; можно даже сказать, что в свое время и Запад и Восток в каком-то отношении сами себя «загнали в логово» взаимного антагонизма. Сегодня, однако, во многих государствах мы видим свидетельства того, что с исчезновением внешней угрозы набирают силу центробежные тенденции, идущие, как правило, от национальных, этнических и региональных противоречий. Это происходит вообще по всему миру, но явственнее всего в Восточной Европе: примеры — длительный кровопролитный конфликт между сербами, хорватами и мусульманами в бывшей Югославии и война между Россией и сепаратистской Чечней, начавшаяся в 1994 г. Возникает, таким образом, перспектива опасно нестабильного мира, полного этнических и региональных противоречий: примером здесь опять-таки может служить бывшая Югославия.
Итак, вместо упорядоченного мира — с мировым полицейским или без него — возникает мировой порядок, который уж скорее следовало бы назвать новым мировым беспорядком, ибо здесь царит беззаконие и инертность. Впрочем, идея стабильной однополярности, возможно, с самого начала была мифом, поскольку гегемония одного государства всегда вызывает раздражение и враждебность со стороны других государств, а роль мирового полицейского до бесконечности выполнять невозможно. Однополярность поэтому может быть всего лишь какой-то переходной фазой. Уже сегодня есть признаки того, что мировой порядок XXI века будет многополярным и в нем будет пять или, возможно, больше центров силы, не говоря уже о том, что здесь всегда придется считаться с угрозами, исходящими от «государств-изгоев» и международного терроризма. В дополнение к США, за которыми, очевидно, сохранится лидерство в областях «безопасного могущества», таких, как интеллектуальный капитал и передовые технологии, в число главных акторов войдут Китай, Европейский Союз при господстве Германии, Япония и Россия; важная роль будет также принадлежать региональным центрам силы вроде Бразилии и Индии. Претензии Китая на статус великой державы основываются на его быстром экономическом росте со времени начала рыночных реформ в 1970-х годах, громадном населении и растущей военной силе. По прогнозам Мирового банка, если в стране сохранятся нынешние темпы роста, к 2020 г. Китай станет самой большой экономикой мира. Германия и Европейский Союз имели высокие темпы экономического развития с 1950-х годов, а с момента окончания «холодной войны» выказывали все больше и больше признаков самостоятельности и обособления от США и НАТО. Это с очевидностью было видно в ускоряющихся темпах становления валютного и политического союза, расширении ЕС, расширении его военной программы. Китай обладает второй по размерам экономикой мира, Япония — третьей. Россия, возможно, окончательно утратила свой контроль над Восточной Европой и перестала быть экономической сверхдержавой, но ее ядерный арсенал вполне обеспечивает ее дипломатические позиции, а численность населения и природные ресурсы — основу для экономического прогресса в будущем. Однополярный мир не предполагает функционирование международного права (сильный в праве не нуждается).
Не вполне ясно, что несет с собой многополярный мир, который включает все-таки действие международногоправа. Возможно, мировой порядок XXI в. будет напоминать собой классическую систему баланса сил Европы XIX в. Периоды стабильности тогда прерывались войнами, как только баланс сил нарушался. Пессимисты говорят, что многополярность внутренне нестабильна: в то время как биполярность жестко структурирована, пусть хотя бы двусторонним антагонизмом, многополярность порождает более текучие и менее предсказуемые условия, при которых главные акторы всегда находятся в большей или меньшей неопределенности относительно своих собственных ролей и задач. Чем выше здесь уровень равенства между великими державами, тем нестабильнее система, поскольку каждая из сторон может поддаться соблазну изменить баланс сил в свою пользу и тем самым добиться гегемонии. В такой ситуации союзы легко складываются и распадаются, вчерашние союзники становятся противниками (не происходит ли сегодня чего-то подобного с США и ЕС), а противники — союзниками (например, США и Россия или Китай и Япония). При таких сдвижках возможно даже становление новой биполярной системы в виде двух союзных блоков государств. Еще одним фактором нестабильности многополярной системы становится способность небольших по численности террористических групп и слабых в экономическом и политическом отношении «государств-изгоев» (Северная Корея) нанести такой системе совершенно «непропорциональный» ущерб.

Но есть и оптимистический взгляд на многополярность, усматривающий в ней какие-то новые возможности для мира и стабильности. Оптимисты полагают, что при более плюралистическом мировом порядке чья-либо глобальная гегемония здесь совершенно невозможна: множественность независимых акторов и перетасовка альянсов сами собой обеспечат баланс сил. Но даже и при этом международная система XXI века будет отличаться от всех прежних международных систем в одном важнейшем отношении: все государства здесь, даже великие державы и сверхдержавы, будут жить в ситуации взаимозависимости, сокращающей степень свободы их деятельности ввиду глобализации и возрастающего значения международных организаций.

5. Глобализация является непростой и, если так можно выразиться, весьма коварной концепцией. Хотя дискуссии вокруг этого понятия идут с 1980-х годов, сфера его употребления не установилась и по сей день, и сегодня оно может означать процесс, политику, нынешнее состояние и перспективы человечества и, наконец, даже идеологию. Проблема глобализации в том, собственно, и заключается, что в ней невозможно вычленить что-то одно и затем сказать: «Вот это и есть глобализация», ибо это не один, а множество процессов — иногда пересекающихся и накладывающихся друг на друга, иногда взаимо-противоречивых и даже полярно противоположных. Одной темы здесь выделить невозможно, разве что вспомнить идею Кеничи Омаэ о «мире без границ». Речь идет не только о том, что обычные политические, национальные и государственные границы становятся проницаемыми, но и о том, что та жизнь, где люди были разделены временем и пространством, в общем-то уходит в прошлое. Шолте поэтому говорит, что глобализация связана с ростом «над территориальных» отношений между людьми, с новой конфигурацией пространства, где территория как будто сокращается, ибо все все большее количество связей приобретает «трансмировой» или «трансграничный» характер. Например, астрономические суммы денег перемещаются по всему миру по нажатии клавиши компьютера, так что валютные и всякие иные финансовые рынки молниеносно реагируют на все экономические события в любой точке мира. Аналогичным образом кабельная и спутниковая технологии обеспечивают молниеносную передачу телефонных сообщений и телевизионных программ по всему миру.
Взаимосвязи, порождаемые глобализацией, имеют множество измерений. Люди несведующие обычно представляют себе глобализацию как некий процесс, идущий сверху вниз, — как единую глобальную систему, накладывающую свой отпечаток на все и вся в мире. При таком подходе в глобализации легко усмотреть силу, несущую в себе опасность всеобщего однообразия — искоренения культурного, социального, экономического и политического многообразия мира: мы и впрямь уже смотрим одни и те же телевизионные программы, покупаем похожие товары, едим одинаковую еду, болеем за одних и тех же спортивных звезд и наблюдаем за величественными развалинами одних и тех же знаменитостей. Это не совсем так или совсем не так, ибо глобализация идет рука об руку и с тенденциями локализации, регионализации, поликультурности. На то есть множество причин. При сокращающейся способности национальных государств сколько-нибудь осмысленным образом контролировать экономику и политику их власть не только «выдавливается» наверх, но и «просачивается» вниз. Прежде люди идентифицировали себя с нацией, сегодня они все чаще идентифицируют себя с местным сообществом, своей провинцией, религиозной или этнической группой. Вполне возможно, например, что религиозный фундаментализм стал реакцией как раз на глобализацию. Угроза гомогенизации, особенно когда она воспринимается как порождение империализма, провоцирует культурное или политическое сопротивление, — отсюда рост интереса к вымирающим языкам и культурам меньшинств, а то и полное неприятие глобализации, чаще всего принимающее форму антиглобалистских общественных движений. И развивающимся и развитым странам глобализация несет скорее всего не некую форму глобальной монокультуры, а гораздо более сложные модели социального и культурного многообразия. Развивающиеся страны абсорбируют западные потребительские товары и информационные продукты отнюдь не так, как губка вбирает воду — все это так или иначе преломляется через местную культуру. Со своей стороны, и развитые страны не закрыты от мирового культурного обмена: в обмен на свои Кока-Колу, Макдональдз и MTV они все глубже воспринимают на себе воздействие незападных религий, направлений медицины и терапии, искусства, музыки и литературы.

Глобализацию можно рассматривать в экономическом, культурном и политическом измерениях. В понятии экономической глобализации заложена идея о том, что сегодня ни одна национальная экономика, образно говоря, не является островом: все экономики мира в большей или меньшей степени поглощены мировой экономикой. ОЭСР (1995) поэтому определяет глобализацию как переход от мира специфически национальных экономик к глобальной экономике, в которой производство носит международный характер, а финансовые потоки беспрепятственно и постоянно перетекают из страны в страну. Крах коммунизма придал глобализации мощное ускорение: в орбиту глобальной капиталистической системы был втянут последний крупный блок государств, прежде остававшийся за ее пределами. Можно предположить, что экономическая глобализация и со своей стороны способствовала краху коммунизма: во-первых, демонстрационным эффектом, когда обнаружилось, какая пропасть отделяет капиталистический Запад от экономически загнивающего Востока (особенно по мере того, как здесь, начиная с 1980-х годов, переходили к более свободной торговле, ослабляли контроль за валютными операциями и открывали экономику для более свободного перемещения капиталов) и, во-вторых, ослаблением позиций правительств в сфере управления экономикой — неизбежное следствие глобализации.-
Культурная глобализация создает условия для того, чтобы информация, товары и имиджи, производимые в той или иной части мира, сливались в единый глобальный поток — с тем неизбежным следствием, что культурные различия между нациями, регионами и людьми при этом в большей или меньшей степени сглаживаются. У этого процесса есть и такой аспект, как макдональдизация, но вообще его движущей силой выступает информационная революция, распространение спутниковой связи, телекоммуникационных сетей, интернета, других видов информационных технологий, глобальных информационных агентств. Не следует, однако, упускать из виду того, что культура как служит глобализации, так и сопротивляется ей: недостаточно произвести голливудские фильмы, завалить рынок кроссовками «Nike» и повсеместно открыть «Starbucks coffee houses», — даже чтобы продавать все это по всему миру, нужно учитывать местные вкусы, обычаи и вообще местную культуру.
Политическую глобализацию мы видим прежде всего в растущем значении международных организаций. Среди них есть своя классификация. Существуют транснациональные организации, осуществляющие свои полномочия не внутри какого- то государства, а по отношению ко множеству государств. Большинство организаций такого рода возникли после Второй мировой войны: это ООН, Европейское экономическое сообщество и его преемники — Европейское сообщество и Европейский Союз, Всемирный банк, Международный валютный фонд (МВФ), Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и Всемирная торговая организация (ВТО). Если международные организации отвечают принципам межправительственных отношений, они обеспечивают механизм, позволяющий правительствам, по крайней мере в теории, предпринимать согласованные действия, не поступаясь суверенитетом. В отличие от этого наднациональные органы правомочны диктовать те или иные решения национальным государствам. Характерный для политической глобализации акцент на принципе межгосударственности отличает ее от феноменов экономической и культурной глобализации: в последнем случае действуют, как правило, негосударственные и рыночные факторы. Кроме того, отражая идеалистическую приверженность интернационализму и идее мирового правительства, политическая глобализация, если можно так выразиться, заметно отстает от экономической и культурной глобализации, ибо сегодня можно говорить не о мировом правительстве — перспективе более или менее отдаленной, а разве что о глобальном гражданском обществе, охватывающем собой деятельность транснациональных корпораций, неправительственных организаций и международных групп давления.­