Времена не выбирают. Но как в них жить?

 

А жить в России становилось все невозможнее. В квар­тире брата, где в шести их бывших комнатах проживал ныне 21 человек, беременная соседка поинтересовалась, правда ли, что Ленин издал декрет, чтобы им, пролетар­кам, вынашивать дитя шесть месяцев, а буржуйкам - две­надцать? Чтобы не разбивать иллюзий, Ирина ответила уклончиво, мол, лично она о таком указе не слышала...

Пожалев пролетарку, жалела и себя: они с мужем реши­лись на эмиграцию. Накануне отъезда она увидела сон, где чей-то тонкий голос шептал: «Бедная, она не знает, что ее ждет». Одоевцева вскочила, открыла глаза и по­вторила привычное: «Я всегда буду счастлива. Всегда и везде».

Такой счастливой, как на беретах Невы, она действи­тельно не будет. Но счастливой останется - теперь по-другому. В благополучном Берлине, где они оказались сначала, «конечно, хуже, чем в Петербурге, но по-своему, по-берлински хорошо».

Везде хорошо, где она. А не на­против, по пословице «Хорошо там, где нас нет». «Меня всегда спасал мой характер, - пишет она. - Я по натуре счастливый человек. Обычно о счастье говорят или в прошлом, или в будущем времени. Я ощущаю полноту жиз­ни всегда».

А для радости повод отыщется.

Уже в 1926-м Одоевцева стихи писать перестала: они никому не нужны в эмиграции. Это ли не трагедия для поэта? Тогда она ста­новится прозаиком; на эмигрантскую прозу спрос есть. Ее первый рассказ «Падучая звезда» одобрил сам Иван Бунин.

Под колесом фортуны

 

Одоевцева и Иванов - замечательная пара. У них много общего, но больше разного. Он - пессимист, склонен к депрессии и одиночеству. Она - жизнелюбива, весела и жаждет общения. Ей всегда хватает терпения, чтобы на его коронное «Слава Богу, прошел день, и ничего не случилось» ответить свое: «А что, собственно, должно было случиться?».

Это при том, что всю жизнь он никог­да и нигде не работал, а писал, только когда хотелось. До журналистского хлеба не опускался, считая, что он поэту вреден. Сначала это было не катастрофично: отец Ирины имел доходный дом в Риге, дочь и зять жили на эти деньги. Но верно говорила Одоевцевой немолодая собеседница Тэффи: «Колесо фортуны вертится. Кто знает, может, вы когда-нибудь окажетесь под ним».

Там они и оказались вскоре: дом сгорел, деньги кончились. Муж растерялся, опустил руки. Лежал на кровати, читая по детективу в день, чтобы расслабиться. Ирина знала: он - талант, потому весь семейный груз без раз­дражения взяла на свои плечи. Она берется за пьесы, пишет киносценарии по шестьдесят страниц в день, но безрезультатно. Супруги познали не просто бедность - нищету. Муж озлоблен, ненавидит большевиков, она не­нависть и непримиримость считает большим злом.

 

Звезды отражаются и в грязной луже!

Еще в Петербурге, ополчившемся на Блока, одобривше­го революцию поэмой «Двенадцать», Ирина не скрыва­ла своего мнения: «Не понимаю, как можно его судить. Что он мог сделать, если так услышал?». От мужа Ирина получила звание «соглашатель». Когда их близкий друг Георгий Адамович забрал у нее все выигранные ею в казино деньги (такой вот везунчик, и в карты ей вез­ло), она не стала требовать своего: «Я не сержусь на вас. Все мы так слабы».

Ах, Жоржик-Жоржик (Адамовича тоже зовут Георги­ем, как и ее мужа)...

Одоевцева простила ему и большее: о том, что эти два Жоржика были в Петербурге известной гомосексуальной парой, Ирина не могла не знать. Что не помешало ей до конца дружить с другом ее мужа.

Ей, 75-летней женщине, пришлет он потом из Ниццы букет роз с пожеланием и дальше жить «в тумане розовом, как в 18 лет». Этот «розовый туман», в котором она предпочитала быть, казался ей единственно верным обрамле­нием жизни. Темных тонов и так хватает, зачем надевать еще и черные очки? Но это не значит, что темных тонов в жизни Одоевцевой не было вовсе, а настроение у нее всегда было радужным.

 

Ночь глубока. Далеко до зари.

Тускло вдали горят фонари.

Я потеряла входные ключи,

Дверь не откроют: стучи, не стучи.

 

В дом незнакомый вхожу не звоня,

Сколько здесь комнат пустых, без огня,

Сколько цветов, сколько зеркал,

Словно аквариум светится зал.

 

Сквозь кружевную штору окна,

Скользкой медузой смотрит луна.

Это мне снится. Это во сне.

Я поклонилась скользкой луне,

 

Я заглянула во все зеркала,

Я утонула. Я умерла...

1950

 

***

 

Потомись ещё немножко

В этой скуке кружевной.

На высокой крыше кошка

Голосит в тиши ночной.

 

Тянется она к огромной,

Влажной, мартовской луне.

По кошачьи я бездомна,

По кошачьи тошно мне.

1950

 

Друзья сомневались: «Вы говорите и пишете слишком доброжелательно о людях. Неужели вам не хотелось показать их в натуральном безобразии?». Не хотелось. Конечно, она знала и дурное о людях. Но дурное боль­ше запоминается. Сколько ни напиши хорошего, будут вспоминать именно плохое. Да и в каждом человеке на­мешано разного, вопрос, что захотеть увидеть.

Эта женщина знала неизменные законы бытия: и добро, и зло - бумеранг. Никогда не скупилась на хорошие дела. И не жалела добрых слов. Вот покинутый всеми и изживший свою славу Бальмонт - она дает ему самое нужное лекарство: зовет в гости и просит читать стихи, на целый вечер возвращая ему минувшее счастье.

Или жена Буни­на Вера нередко зовет Одоевцеву в гости, чтобы разве­ять мрачное настроение мужа. Она ставила перед нобе­левским лауреатом пепельницу, он скручивал папиросу, успокаивался и начинал говорить. Эти «исповеди» ей были нужны не меньше, чем ему. Чего стоят одни только их разговоры о счастье. Он вспоминал слова Гете, который полагал, что был счастлив за всю жизнь минут де­сять, не более. Сам Иван Алексеевич, добавляя детство, набирал счастливых минут с полчаса.

Одоевцева спорить не решалась, но ее «арифметика» была более щедрой. Вот даже эти сиюминутные беседы с писателем о вечном - не счастье ли?

 

- В этом мире любила ли что-нибудь ты?..

- Ты должно быть смеёшься! Конечно, любила.

- Что? - Постой. Дай подумать! Духи, и цветы,

И ещё зеркала... Остальное забыла.

1950

 

В доме престарелых жилось хорошо, и даже празднично…

 

Когда денег не стало совсем, Одоевцева с мужем пере­брались в дом престарелых. Ирина, стремившаяся к «превосходству над бытом», «погрустила-погрустила и начала жить». Иванов сломался совсем. В августе 58-го его не стало.

Интуиция подсказала, что «вторая» жизнь кончилась и следует не рассыпаться в пепел, а начать еще одну, новую жизнь, пусть тебе уже седьмой десяток. Через неделю она переезжает в Ганьи, тоже в старческий дом. Французы называют его «прихожей смерти», но там рус­ские, последние «свои».

Был даже, представьте, роман.

«В Ганьи жилось хорошо, и даже празднично», - читаем в ее мемуарах. Ее друг, критик Юрий Терапиано, буквально настоял: «Пишите!». И она начала писать те самые «На берегах Невы» и «На берегах Сены», которые вышли потом миллионным тиражом в России. В книгах подкупают искренность, доброжелательность и свет, ко­торый, кажется, льется со страниц.

Именно здесь, в Га­ньи, началась новая глава ее жизни длиною более тридцати лет. Неисправимая оптимистка Одоевцева пишет в стихах: «...Я с наслаждением живу», хотя фон становит­ся все более неподобающим.

 

Ненароком,

Скоком-боком

По прямой

И по кривой

Время катится назад

В Петербург и в Летний сад.

 

Стало прошлое так близко,

Тут оно - подать рукой -

И проходят предо мной

Друг за другом, чередой,

«Я» помянутые ниже:

«Я - подросток», «Я - студистка»

С бантом, в шубке меховой,

«Я - невеста», «Я - жена»

(Это, впрочем, уж в Париже)

И печальна, и грустна,

До прозрачности бледна,

Молча в чёрное одета,

Вот проходит «Я - вдова

Знаменитого поэта»...

 

Только было ли всё это?

Или это лишь слова?

Лишь игра теней и света?

 

Хоть бесспорно жизнь прошла,

Песня до конца допета,

Я всё та же, что была,

И во сне, и наяву

С восхищением живу.

1961 - 1973

То же настроение ощущается и в прозе: «Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей я считаю самыми замечательными, мне было бы трудно ответить: слишком много их было...»

Ей было почти девяносто, когда, бросившись к телефону (на высоких каблуках!), она получила перелом бедра. Шесть операций результатов не дали.

Но и тогда в ее маленькой комнатке собиралось до восемнадцати человек, этакий «салон» в спичечном коробке. Вот как написал об этом периоде ее жизни литературовед Н.Н. Кякшто:

«Она сумела воссоздать в своём доме атмосферу литературного салона Серебряного или постсеребряного века: к ней в гости приходили молодые литераторы, артисты, начинающие поэты, просто интересующиеся искусством люди - она всем открывала своё сердце, всех радовала и вдохновляла.

И начисто забывался возраст хозяйки, её инвалидное кресло, без которого невозможно было обойтись, беспомощность, слабость и старость. Её окружили любовью и заботой те, кто помогал в быту, и те, кому посчастливилось встречаться с ней, слушать её воспоминания, просто разговаривать или молча посидеть рядом, ибо от Одоевцевой шли какие-то удивительные токи любви, доброты, вечности».

Нигде в мире деревья не шумят так волшебно, как в Летнем саду…

Не иначе как божьей платой за оптимизм и негаснуший интерес к жизни стало явление этой одинокой и заброшенной женшине... реального ангела. Как иначе можно назвать российскую журналистку Анну Колоницкую, приехавшую в Париж в надежде от­ыскать автора мемуаров, которыми в 80-х зачитывалась наша страна?

Ветер перемен унес девяностодвухлетнюю Одоевцеву обрат­но на Родину. «Я еду, даже если умру в дороге», - ответила она на предложение вернуться в Петербург. - «Нигде в мире деревья не шумят так волшебно, как в Летнем саду».

Да, теперь она другая. Увидев себя в телевизионной пе­редаче, весело опечалилась: «Я давно не держу себя за красавицу, но что я такая противная старуха, даже пред­ставить не могла». Но тут же продолжила: надо уметь от­рекаться от прошлого. И добавила: «Я всегда живу здесь и сейчас».

Еще три года с прямой спиной и непотухшими глаза­ми восседала она в инвалидной коляске, переезжая из Петербурга в Москву, и не отказывалась ни от одной из встреч, которые предлагало ей удивительное Отечество.

Писательница умерла 14 октября 1990 года, похоронена на Волковском православном кладбище.

Ирина Одоевцева оставила после себя книги и немного уроков о том, как стоит жить. Конечно, судьбу не выбирают. Но определенно помогают - про­видению и себе. Жизнь любит тех, кто любит ее...

 

Литература:

Издания произведений:

1. Одоевцева И.В. Избранное. - М.: Согласие, 1998. - 960 с.

2. Одоевцева И.В. (Гейнике И.Г.) Зеркало. Избранная проза. - М.: Русский путь, 2011. - 656 с.

3. Одоевцева И.В. На берегах Невы: Литературные мемуары. - М.: Худож лит., 1989. - 334 с. (Тираж 250 000 экз.)

4. Одоевцева И.В. На берегах Невы. - М.: Захаров, 2005. - 432 с. (Тираж 3000 экз.)

5. Одоевцева И.В. На берегах Сены. - М.: Худож. лит., 1989. - 333 с. (Тираж 500 000 экз.)

6. Одоевцева И.В. На берегах Сены. - М.: Захаров, 2005. - 448 с. (Тираж 3000 экз.)

 

О ней:

1. Арсеньева З. «Цари стиха собралися во Цех...»// Вечерний Петербург.- 2011.- 21 октября.

⇐ Предыдущая12

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: