 |
В одной из секций тюремного блока «С» 5:55 вечера. 3 глава
|
|
|
|
Сердце бьется быстро, и я ощущаю, как струйка пота стекает по моей шее вниз.
Я могу сделать это.
Я могу открыть дверь.
Это всего лишь гребаная дверь, Эйлин. Открой ее.
Я открываю маленькую щелочку и выглядываю наружу.
Положа ногу на ногу, Доктор Шрайвер сидит на крыльце и смотрит на меня.
- Как мило с вашей стороны присоединиться ко мне сегодня, Эйлин. Не хотите ли присесть? - Смеясь, говорит он и рукой указывает мне на пол с моей стороны прозрачной дверь.
- Спасибо, что снова пришли увидеться со мной, доктор Шрайвер. - Я присаживаюсь на пол, принимая такую же позу, что и он.
- Вы точно собрались сделать из меня либо старика, либо напыщенного осла с перьями в заднице. Пожалуйста, зовите меня Домиником.
Из меня вырывается маленький смешок, и я киваю ему головой.
- Расскажите мне о своей ночи? Что вчера было у вас на ужин? - Спрашивает он.
На ужин? Он хочет знать, что я ела? Это немного… странно.
- Умм, я ела спагетти.
- Сами готовили?
- Да, сама. Я немного умею готовить. Конечно, я не великий повар, но накормить себя могу. Я люблю свежеприготовленную пасту, а не магазинную, поэтому я заготавливаю сразу большую партию, которую можно растянуть на какое-то время. Я не большой едок. - Я смотрю на улицу, позади Доминика.
- Какое у вас самое любимое время года? Сам я люблю весну, она словно обещание новых и восхитительных вещей в будущем. Недвижимые, спящие зимой вещи, будто обретают вторую молодость. Единственное, чего я не люблю, это пчелы. У меня аллергия на пчелиный яд. На самом деле, я даже ношу с собой шприц с антидотом, на всякий случай. Думаю, мои шансы стать пчеловодом вылетели в трубу в тот самый первый раз, когда меня везли в больницу из-за того, что опухшая трахея перекрывала доступ воздуха. - Он смеется своей собственной шутке, и я понимаю, что улыбаюсь вместе с ним.
|
|
|
- А мне нравится осень, - отвечаю я, опустив глаза и смотря в пол.
- Что же так привлекает вас в осени?
- Мне нравится наблюдать, как листья меняют цвет. Я сижу на столешнице кухонного стола и каждый день смотрю, как ярко-зеленые листья становятся желтыми, а потом и темно-оранжевыми.
- Вам нравится оранжевый цвет?
- Да, думаю, да. Моя жизнь бесцветна. Мне нравится притворяться, что я погружена в яркость. Но в большинстве случаев это происходит только на несколько секунд, до того момента, как я напоминаю себе насколько черная у меня жизнь. - Я опускаю подбородок на грудь под весом правды в моих собственных печальных словах.
- А какой у вас самый любимый цвет? Я люблю зеленый. Я нахожу его очень успокаивающим и жизнеутверждающим.
Посмотрев на Доминика, я замечаю, что на нем надеты темно-синие джинсы и зеленая рубашка на пуговицах с длинными рукавами.
- Фиолетовый. Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось фиолетовую комнату. Мои папа с мамой любили меня так сильно, что они покрасили мою спальню в четыре оттенка фиолетового. Они сделали это, пока я была в школе, и когда я вернулась домой, они притворились, что это самый обычный день. Войдя в свою комнату, я кричала и плакала от восторга.
- Сколько вам было тогда лет?
- Мне было двенадцать. Я все еще помню тот день, как будто это было вчера. Мне не разрешали спать в моей комнате несколько ночей, пока запах не выветрится. Этот цвет остался до сих пор. Ну, я предполагаю, что это все еще четыре оттенка фиолетового. Я не была в доме у родителей в течении… - я замолкаю, не желая заканчивать предложение.
- Расскажите мне о своих друзьях.
- У меня их нет.
Доминик глядит мне в глаза и, хмуря брови, склоняет голову набок.
- С трудом могу в это поверить, Эйлин. Вы обладаете очень приятной и легкой индивидуальностью. Почему у вас нет близких друзей?
|
|
|
- У меня вообще никаких друзей нет.
- Ну, это определенно не может быть правдой, - говорит он, разводя и снова кладя ногу на ногу.
- Я не могу быть среди людей. Они пугают меня. И те друзья, которые у меня были, оставили меня, когда я…
- Когда вы что?
- Когда я уже не могла быть той, какой они хотели бы, чтобы я была.
- И что же они хотели? - Спрашивает Доминик, снова передвигаясь.
- Они хотели, чтобы я была нормальной.
- Что заставляет вас думать, что вы не нормальная?
- Мне следует оставить позади то, что со мной произошло.
- Кто сказал?
- Ну, с тех пор прошло столько времени. И по телевизору я видела тех девушек, которые только спустя четыре месяца были в состоянии рассказать свою историю. Прошло уже три года, а я до сих пор не могу забыть то, что произошло. - Я встаю и начинаю расхаживать туда-сюда прямо за дверью.
- Эйлин, - зовет меня Доминик. Я оборачиваюсь и вижу, что он тоже встал. - Эйлин, - снова говорит он, пока я расхаживаю туда-сюда в напрасной попытке облегчить свое разочарование.
Три чертовых года и мой разум до сих пор не может справиться с этим.
Почему?
- Эйлин! - С нажимом говорит Доминик, возвращая к себе мое внимание.
- Да?
- В этом нет правильного или неправильного. Нет жестких и быстрых правил о том, как долго будет проходить восстановление. Сравнивать себя с другими, не беря в расчет ситуацию, бесполезное и неправильное занятие. Каждая ситуация уникальна. Но подозреваю, что вы уже и сами знаете это. И еще я думаю, что ваше окружение - это то единственное, что вы можете контролировать. Поэтому, желая сохранить спокойствие, вы отгородили себя от мира.
Перестаю метаться и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Доминика.
Это правда?
Неужели я настолько сломлена, что единственная возможность продолжать существовать - запереть себя в своем доме?
Могу ли я выбрать преодоление боли и научиться встречаться лицом к лицу с катастрофическим событием, произошедшим тем пасмурным днем.
- Хочу, чтобы в моей жизни снова были краски, - еле слышно шепчу я.
- Я не расслышал вас, - говорит Доминик, делая шаг к прозрачной двери, поворачивая и наклоняя свою голову так, чтобы лучше слышать меня.
- Я хочу снова видеть много разных красок, а не только бежевый, Доминик. Я хочу вернуть себе фиолетовый. И ярко-оранжевый для вдохновения. Я не желаю иметь внутри себя черный. Мне нужны краски. - Я делаю шаг к двери, и когда подхожу к ней, опуская свой лоб на сетку, и закрываю глаза.
|
|
|
- Я могу помочь вам.
- Пожалуйста, дайте мне надежду, - тихо говорю я.
- Эйлин?
- Да, - я не поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.
- На сегодня мы закончили, но завтра…
- Да, - прерываю его я.
- Завтра вы откроете обе двери.
Подняв голову, я смотрю на его мягкое лицо. Черты его лица теплые и в них видно приятие.
- Завтра я открою обе двери, - соглашаюсь я, удивляя саму себя.
Глава 7
День одна тысяча двадцать третий, 10 утра. В дверь еще не звонили.
Что, если Доминик сегодня не придет?
Что, если он больше не хочет помогать мне?
А вдруг он решил оставить меня?
Они всегда уходят.
Стоя в своей гостиной с кружкой дымящегося кофе в руках, я с нетерпением смотрю на дверь.
Он сказал, что будет здесь. Где же он?
Полагаю, это не имеет значения, вероятно я вообще не открыла бы двери.
Я еще к этому не готова.
Я определенно не готова. Я сошла с ума, раз думаю, что могла бы впустить его внутрь, нет ни малейшего шанса, что я смогла бы открыть эти двери.
Еще не время открывать их, моя душа еще не желает принимать это.
Я отворачиваюсь от входной двери и в тот момент, когда я уже направляюсь в кухню, раздается дверной звонок.
Он здесь и все еще хочет помочь мне.
Я оставляю свой кофе и иду к двери. Смотрю в глазок и вижу Доминика, который стоит в полный рост по другую сторону двери.
Глубоко вдохнув носом, я закрываю глаза и опускаю лоб на тяжелую дверь из коричневого дерева.
- Эйлин, я бы хотел чашку кофе, пожалуйста, - говорит он, ничуть не повышая голоса.
Он знает, что я уже стою с другой стороны.
- Я… - Я не уверена, что собираюсь сказать. Я убедила себя, что не могу открыть ему дверь. Страх грызет меня, и голоса монстров звучат все громче.
Неужели я навсегда застряла в мире бежевого цвета?
- Эйлин, который час? - Спрашивает Доминик.
Я гляжу на огромные настенные часы, висящие над обеденным столом в гостиной с тех самых пор, как я сюда переехала.
|
|
|
- Десять минут одиннадцатого, - отвечаю я.
- Вы уже пили кофе?
- Перед тем, как вы постучали.
- Хорошо, значит, теперь мы можем выпить кофе вместе. Мне со сливками и сахаром, пожалуйста, Эйлин, - говорит он уверенным тоном.
Он хочет войти внутрь. Он сказал вчера, что я открою двери и впущу его внутрь.
И думаю, я могу сделать это.
Это только две двери.
Я берусь за тревожную кнопку, висящую у меня на шее, и крепко стискиваю ее в руке.
Ладно.
Я могу сделать это.
Я выключаю сигнализацию и открываю деревянную дверь. Доминик стоит немного в стороне от прозрачной двери, явно ожидая, что я открою ее ему. Он мило улыбается мне, пока я нервно пытаюсь отпереть защелку.
У меня так сильно дрожат руки, что я никак не могу справиться с защелкой.
- У вас обычный кофе или то декафеинизированное дерьмо, которое все еще в моде? - Спрашивает Доминик, пока я концентрируюсь на том, чтобы вставить ключ в замок.
- Ммм, я пью только натуральный кофе. У меня есть кофемашина, так что я смогу сварить вам настоящий кофе.
- Ооо, так вы настоящий бариста? Ну что ж, тогда мне латте, пожалуйста. Я не часто его пью, ведь это не круто - парню заказывать такое на публике, но принимая в расчет то, насколько вы искусны в приготовлении кофе, можете угостить меня латте, - говорит он, смеясь.
Он часто это делает: смеется над своими собственными шутками. Каким-то образом улыбка находит свою дорогу и к моим губам тоже.
Могу сказать, что за последние три дня я улыбалась больше, чем за прошедшие три года.
Я даже не заметила, как защелка повернулась, и прозрачная дверь была отперта.
Дерьмо.
Больше меня ничего не защищает. Я совсем беззащитна, уязвима перед высоким мужчиной по другую сторону двери.
Мои пальцы снова сжимают тревожную кнопку. Я могу ощутить, как предплечье начинает болеть, потому что хватка невероятно сильная.
Мое сердце несется с уже хорошо знакомой скоростью. Пот бисером стекает по моей спине, пропитывая мою футболку.
Маленькие черные бабочки танцуют перед глазами, и я почти ощущаю, как соскальзываю в неизвестное
- Один, два, три, четыре, - начинает считать Доминик. Я хватаюсь за дверной косяк, чтобы сохранить равновесие. - Пять, шесть, семь, - его голос приобретает тот самый глубокий, более спокойный тон. - Вдохните через нос и задержите дыхание, - инструктирует меня он.
Я вдыхаю и задерживаю воздух до тех пор, пока Доминик не говорит мне выдохнуть.
- Теперь выдыхайте, Эйлин, - говорит он, и я слушаюсь его. Мое тело успокаивается, хотя я все еще не отпустила тревожную кнопку. Но я немного ослабила хватку, и черные бабочки больше не кружатся у меня перед глазами. - Теперь, можно ли мне войти, чтобы вы приготовили для меня тот кофе?
|
|
|
С огромным комом и полностью пересохшим ртом, я поворачиваю ручку.
Я открываю дверь.
Я, блин, открываю дверь.
Я открываю эту гребанную дверь.
Широко распахнув ее, я смотрю на мужчину с огромной улыбкой на его лице.
Мы стоим, рассматривая друг друга. Он не пытается войти, и я тоже не двигаюсь в сторону, чтобы пропустить его.
Он ждет меня, и я собираю всю свою храбрость, чтобы сделать этот последний решительный шаг. Разрешить ему доступ в мой дом, и в мою голову.
Я смотрю на Доминика, его подбадривающая улыбка даже не дрогнула. Он не нависает надо мной, не пытается запугать меня. Он стоит достаточно далеко, чтобы я могла закрыть дверь, если бы захотела.
Мы просто стоим глядя друг на друга, и словно неслышный разговор ведется между нами.
Он дает мне время и пространство уйти, если мне понадобится, и я очень стараюсь отодвинуться в сторону и дать ему войти в дом.
Он позволяет мне самой принять решение.
Проходит, может быть, мгновение.
А возможно и час.
Мы будто кружим по кругу. Я, пытаясь собрать свою сломанную жизнь, и он, давая мне время привыкнуть к его присутствию в моем уединении.
Дыра в моем сердце затягивается и становится чуть-чуть меньше.
Я отхожу в сторону, молча приглашая Доминика войти в мой дом и мою жизнь.
- Теперь, Эйлин, я еще и голоден. Слава Богу, я принес нам банановый хлеб. Можно мне, наконец, тот кофе? - Он переступает через порог и становится меньше, чем в двух метрах от меня.
Как только он вошел внутрь, я быстро заперла двери и включила заново сигнализацию.
- Сюда, пожалуйста, - говорю я, идя впереди Доминика, и провожая его в кухню.
- Могу я присесть? - Спрашивает он, указывая на бежевый стул около кухонного стола.
- Конечно, пожалуйста. Я сейчас приготовлю ваш латте.
Я беру уже молотый кофе и начинаю готовить ему латте. Я могу почувствовать на себе его взгляд. Даже несмотря на то, что я стою к нему боком, я чувствую его пронизывающий, проникающий взгляд. Себе я тоже варю свежий кофе, и когда все готово я отношу чашки на кухонный стол.
Выдвинув себе стул, я присаживаюсь, подтягивая колени к груди, в защитном жесте обхватывая себя руками.
Я жду, когда Доминик задаст свои вопросы, которые, как я уверена, у него есть.
Он подносит кружку с кофе к губам и тихонько дует на бежевую жидкость, перед тем как сделать глоток и попробовать ее.
- За что вы так любите кофе? - Он спрашивает о кофе? - Для меня хороший кофе всегда рассказывает историю. Он говорит со мной и описывает свое путешествие со времен кофейной зрелой ягоды на рубиновом дереве. О руках, срывающих ее с дерева, о человеке, которому эти руки принадлежат и о том, что он должен сделать для того чтобы каждый день добираться до работы. Потом следует метод сушки, где кофейные ягоды выкладываются на солнце и несколько раз в день переворачиваются для того, чтобы предотвратить разложение. Процесс сушки занимает недели. Вы знали об этом, Эйлин? Недели ягоды по несколько раз в день переворачивают. Представляете, до чего скучная это работа?
- Но если это то, ради чего его наняли на работу, тогда, вероятно, ему это не наскучивает. В особенности, если зарабатываемые этим деньги идут на то, чтобы прокормить семью, - говорю я, отпивая глоток вновь оцененного кофе.
- Вы правильно подметили, это заставит меня еще больше ценить эту чашку кофе. Перемалывание бобов - это другой трехступенчатый процесс, и это еще до того, как мы можем протестировать или оценить кофе.
- Похоже, вы многое знаете об этом, - комментирую я, все еще попивая свой кофе.
- Я многое знаю об этом потому, что я нахожу очень занятным то, что скромная кофейная ягода насыщенного красного цвета в сочетании с водой, жизненно необходимой многим из нас, создает коричневую жидкость. Мне приятно знать, как и почему происходят вещи.
- И какие выводы вы сделали о кофейном бобе?
Доминик улыбается мне, расслабляясь в своем кресле.
- Правду?
- И ничего кроме правды, - отвечаю я.
- Без этой насыщенной, полнотелой, темно-коричневой жидкости я бы не смог нормально думать по утрам. И я снимаю шляпу перед теми мужчинами и женщинами, которые собирают, сушат и переворачивают эти бобы ради того, чтобы у меня был мой кофе.
- Это я приготовила кофе, который вы пьете, поэтому вам следует благодарить меня тоже.
-Ха! - Доминик опирается на спину и у него вырывается грохочущий смешок, исходящий из глубин его груди, и я чувствую, что тоже улыбаюсь. - До чего же грубо с моей стороны! Спасибо, Эйлин, мне очень нравится ваш кофе!
Вместе мы допиваем наш кофе, и вдруг до меня доходит, что сегодня это уже третий день общения с Домиником, а он еще не спросил меня о причине моего состояния.
- Доминик, - говорю я, делая последний глоток.
- Да.
- Почему вы не спрашиваете меня о то, что случилось?
- Потому что, когда вы будете готовы, вы сами расскажите мне.
- А что, если я никогда не буду готова рассказать вам?
- Все эти «что, если» не существуют в моем мире. Нет никаких «что, если», есть только прошлое, настоящее, и то, что нам надо сделать, чтобы избежать чего-то плохого, что может случиться в будущем.
Я смотрю в сторону и чувствую, как хмурю брови, пока обдумываю слова Доминика.
- Я могу избежать чего-то плохого в будущем никогда не покидая свой дом, - говорю я, смотря на Доминика.
- Да, но вряд ли это называется «жить». Это черное существование. А мы все заслуживает жить жизнью полной красок.
- Гм, - хмыкаю я себе, раздумывая.
- Ну, что ж, сегодня у вас был мини-урок из жизни кофейного зернышка. Завтра я припозднюсь, но обязательно буду здесь. - Доминик поднимается и подбирает с пола свой рюкзак. - О, я забыл банановый хлеб. Вот, держите, - говорит он, открывая свою сумку, и выкладывает на стол два куска бананового хлеба, завернутых в целлофан. - Банановый хлеб лучше всего подавать теплым намазанным маслом. Если не хотите съесть немного сегодня, оставьте нам к кофе на завтра.
Я встаю и иду к двери. Выключаю сигнализацию, отпираю обе двери и открываю их для того, чтобы Доминик мог уйти.
- Увидимся завтра, - говорит он, выходя наружу, и идет к своей машине.
Закрыв двери, я вновь включаю сигнализацию.
Я останавливаюсь около кухонного стола и смотрю на два невинных куска бананового хлеба, принесенных Домиником.
И тут до меня доходит.
Произошли две значительные вещи. Они настолько большие, что я не могу отрицать их или выкинуть из головы.
Я открыла сегодня обе двери, и я впустила внутрь нового человека.
И… чернота в моей жизни только что приобрела другой оттенок.
Глава 8
- Меня выкрали, - начинаю я. Доминик сидит в том же кресле, что и всю неделю, и смотрит на меня по своему обыкновению очень спокойно.
Не осуждая.
- Когда?
- Три года назад. Этот день изменил всю мою жизнь. Он также стал днем, когда моя жизнь перестала быть нормальной.
- Норма - понятие субъективное, Эйлин. Для всех оно разное, - говорит он, продолжая смотреть на меня.
- Хотите начать записывать? - Спрашиваю я, медля, пытаясь избежать перечисления полных ужаса подробностей, которые, как я знаю, мне придется рассказать ему.
- Если вы хотите, чтобы я вел записи, я могу, но сам я на данном этапе предпочитаю слушать.
Я просто киваю и ставлю свою чашку кофе на кухонный стол. Не говоря ни слова, я поднимаюсь и пересаживаюсь на место, где я провожу большинство своих дней. Я залажу на кухонную столешницу, смотрю на улицу, на мир, быть частью которого я не могу.
Облака сегодня опять темные, глубоко серые, будто обещают пролиться сильным дождем. Они собираются вместе и зловеще нависают над моим домом, предрекая свою власть.
Неужели эти тяжелые штормовые облака означают предзнаменование о том, что моя жизнь измениться после сегодняшнего дня? Или они предупреждают меня о том, чтобы я держала свой рот на замке? Говорят мне, чтобы я даже не пыталась прорваться сквозь это существование и попробовать новую жизнь? Я не могу думать об этом сейчас. Доминик ждет.
- Тот день был другой. Когда я проснулась и включила радио, в новостях говорили о Трише Маккензи, молоденькой девочке-старшекласснице, пропавшей по дороге из школы домой, и о том, как было обнаружено ее тело, - я продолжаю смотреть на мрачные темные облака за окном.
- Я работала в магазине в торговом центре. В тот день девушка, которая обычно со мной работала, позвонила и сказала, что заболела и не может прийти. Это было как раз в то время, когда весь город был за двадцать четыре часа сражен повальным вирусом.
Если бы я только заболела в тот день.
- Я позвонила своему боссу сказать ему о том, что придется работать одной и попросить помощь, но в других его магазинах было то же самое. - Делаю глоток своего кофе, и мои глаза наполняются слезами.
- Я была так занята, но меня все время преследовало досадное чувство, что вот-вот случится что-то плохое. Оно было там весь день, сосало под ложечкой. Я просто знала, грядет что-то ужасное. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне следовало запереть магазин и никого не пускать внутрь.
Не уверена, что Доминик слушает. Я не смотрю на него. Я настолько сосредоточена на воспоминаниях и попытке найти слова о случившемся, что даже не могу посмотреть.
- Я была очень занята прибывшими стеллажами с новой одеждой, магазин все время был полон посетителей. Поэтому, когда в середине дня мне позвонил директор, чтобы сказать, что он очень занят и не сможет приехать в магазин раньше четырех, я подумала, что раз я уже проработала одна половину рабочего дня, то оставшиеся несколько часов меня не убьют.
Первые большущие капли дождя по пути к земле ударяют в окно, пугая меня, и тихо скатываются вниз к подоконнику.
- Около половины четвертого в магазин зашел парень, спрашивая о платье, которое его девушка видела в другом нашем магазине, но там не оказалось ее размера. Теперь я знаю, что это была всего лишь уловка, чтобы заманить меня внутрь, подальше от входной двери в магазин, чтобы никто не заметил меня сопротивляющуюся или не услышал мои крики. Какой же я была дурой? Почему я поверила, что его девушка послала его за платьем? Почему она сама не захотела прийти примерить платье? Вероятно, потому что вообще никакой девушки не было, и все это было придумано, чтобы подобраться ко мне.
Я запускаю дрожащие руки в свои длинные, безжизненные волосы, и вытираю слезу катящуюся по вниз щеке.
- Я пошла в подсобку поискать то платье на стеллажах с новой одеждой. Видимо, остальные поджидали поблизости, потому что я не была… - Слезы уже ручьем падают вниз, и мое тело вспоминает. Каждый звук, запах, каждую маленькую деталь.
Свист воздуха, когда рука быстро закрыла мне рот.
Сладкий запах, пропитанной хлороформом тряпки, которую они крепко прижали мне к лицу.
Большое, твердое тело, крепко прижимающее меня к себе, его руки полностью обездвижили меня.
Глубокий смех другого мужчины, стоящего на расстоянии в несколько футах, смотрящего на других и радостно подбадривающего их.
Помню, как всем своим существом знала, что мне не выжить.
То, как мой мозг отключился и сдался.
То, как мой рассудок отключился, потому что знал, что меня несут умирать.
- Я была недостаточно умна, чтобы распознать, что это была уловка. Они хотели меня, и они знали, что делали.
Глядя на грозные облака, я вижу их сквозь кричащие на меня голоса. Они не желают, чтобы я рассказывала Доминику свою историю. Они свирепо ревут, и вспышки молний, словно предупреждают меня закрыть рот и держать правду спрятанной внутри.
- Очнулась я с привязанными над моей головой руками и широко расставленными ногами, которые тоже были к чему-то привязаны. Мои глаза были такими опухшими, почти полностью закрывшимися, поэтому я не могла их видеть, но могла слышать их. Могла чувствовать все, что они со мной делали.
Вспышки молний яростно рассекают небо.
- Они трахали меня, разрывая.
Яростный раскат грома проносится по всему дому.
- Мое тело отключалось.
Хлопок - еще одно громовое предупреждение.
- Они по очереди менялись, трахая меня и испражняясь на меня.
Треск - яркая, чистая молния.
- Они резали меня.
Мои слезы не кончаются.
- Использовали всю.
Все мое тело непроизвольно дрожит.
- Они смеялись.
«Заткни уже эту суку, Мик».
- Они сломали меня.
Сердце колотится.
- Им следовало убить меня.
Я чувствую, как мой кофе просится наружу.
- Жаль, что я не умерла.
Хлопок.
Треск.
Бум.
Треск.
Теперь дождь льет как из ведра, тучи кричат на меня. Раскаты грома грохочут теперь чаще, и небо освещается электричеством. Жестокость снаружи напоминает мне об их насилии надо мной.
- К черту все! - ору я бушующему дню.
- К черту!
Спрыгнув со столешницы, я бегу к черному ходу.
Отключаю сигнализацию и уверенно отпираю дверь.
Я, черт возьми, не мешкаю. Не могу остановиться. Этот шторм хочет моей смерти.
Я выбегаю на задний двор и стою с широко раскинутыми руками.
- Идите к черту! - Ору я тучам. Им нужна я? Они меня получат. - Я здесь! Берите меня. Забирайте. Убейте меня, как в тот день вы и хотели.
Я чувствую приближающегося Доминика.
- Я вас ненавижу, - кричу я. - Возьмите меня, к чертовой матери. - Мои слезы смешались с холодным, злым дождем, колотящим мое тело.
- Я больше не могу выносить это. Меня уже достаточно наказали. - Я падаю на колени и, вцепившись в свои волосы, тяну их, пытаясь почувствовать хоть что-то помимо горя.
- Мне следовало умереть! - Кричу я монстрам на небе.
- Заберите меня, пожалуйста. Я больше не могу дышать. Просто заберите меня. - Моя голова опускается вниз, и подбородок упирается мне в грудь.
Позволь мне умереть.
Мне уже все равно.
- Помогите мне жить, дав мне умереть. - Мои плечи опускаются, и я делаю вдох, надеясь, что он будет последним.
Я в темноте, постоянной, вечной темноте. Глубокая рана, бездонное горе, и вечная безнадежность. Я больше не выдержу. Дыра в моем сердце настолько велика, что засасывает меня все глубже и глубже в темноту, в подавляющий, бушующий океан.
Подняв вверх руки, я открываю глаза посмотреть сквозь слезы и дождь, полностью уничтоженная и совсем разрушенная.
- Меня не спасти. Заверните меня в саван смерти. Просто убейте меня.
И потом я начинаю рыдать. Неподвластные слезы текут по моим щекам.
Я борюсь за вздох, сама того не желая.
Я не хочу делать следующий вдох.
Доминик обнимает меня, и мы вместе падаем в мокрую траву.
- Вот-вот выглянет солнце, Эйлин.
Глава 9
Доминик
Я укачиваю Эйлин в своих руках и просто даю ей выплакаться. Она дрожит, но не думаю, что это из-за холодного, неустанно льющего дождя.
Она рыдает в мою грудь. Ее руки вцепились в меня, и я делаю то единственное, что можно сделать для человека, взывающего к Богу унять его боль.
Я просто держу ее в своих объятиях, позволяя ей выплеснуть это наружу.
Последние десять дней я посвятил тому, чтобы добиться доверия Эйлин. Не посягая на ее личное пространство и позволив ей самой выбрать время рассказать мне то, что она захочет, чтобы я знал. Я давил на нее, в то время как она даже не замечала этого.
День за днем и ее стены начали рушиться, пуленепробиваемые барьеры, которые она возвела вокруг себя, наконец-то исчезли.
- Смогу ли я когда-нибудь свободно дышать? - Спрашивает она, глядя на меня своими серыми, полными слез, глазами.
- Да, сможешь и, в конце концов, начнешь жить. - Я глажу ее спутанные волосы, пока она прячет свое лицо на моей полностью намокшей груди.
Мы сидим на мокрой земле, не двигаясь. Ни на чертову йоту.
И мне все равно, что мы промокли до нитки.
Тучи все продолжают обрушивать на нас потоки такого сильного дождя, что я инстинктивно пытаюсь закрыть трепещущее тело Эйлин своим, чтобы ей не было больно.
В моих руках она в полной безопасности, и ее тело все еще крепко прижато ко мне.
У Эйлин может быть разрушенная душа, темный разум, наполненный ужасными воспоминаниями, преследующими ее каждую минуту с момента пробуждения. Но нельзя отрицать тепло, исходящее от ее тела.
У нее самые красивые, потрясающе выразительные глаза, которые я когда-либо видел. В них столько тоски о будущем, которое находится вне ее досягаемости.
Улыбаясь, она вся излучает свет, как маленькая гирлянда; свет, льющийся откуда-то из глубины нее. Может ее тело и держится за прошлое, но душа жаждет солнечного и теплого будущего.
С Эйлин в моих руках, я смотрю в небо, чье нападение на нас начинает ослабевать. Медленно, дождь отступает, успокаиваясь до мелкой мороси.
- Доминик, мне жаль, - говорит Эйлин, не поднимая головы с моей груди.
- У тебя нет никакой причины извиняться.
Она крепче обнимает меня.
Я крепче обнимаю ее.
- Ты насквозь промок и сидишь здесь под дождем из-за меня, - бормочет она.
- Я вижу это по-другому.
Ее милое лицо глядит на меня.
- А как ты это видишь?
- Я не под дождем сижу, я поддерживаю тебя.
- Мне бы хотелось зайти внутрь и обсохнуть, - говоря это, она выскальзывает из моих рук, защищающих ее.
Я позволяю ей уйти, но…
Мне тут же не хватает ее тепла.
Полностью промокшая, Эйлин встает и направляется к дому. Она останавливается и через плечо смотрит на меня.
Я поднимаюсь, и впервые вижу ее - по-настоящему вижу ее как женщину.
Ее мягкое, ангельское лицо лучится красотой, зажигающей ее серые глаза.
Пережитые испытания и каждодневная борьба делают ее исключительной. Я вижу это за ее шрамами на лице и шее, за опущенным краешком левого глаза, или даже за тем, как она старается спрятать свое правое ухо, кончик которого был откушен.
|
|
|
