II. Суеверия и древние обряды, в которых присутствуют следы языческих мифов, религиозных идей и способов поклонения богам.

Присущие им общие элементы — прослеживающиеся только в христианские време­на, — сохраняют существенную долю языческих воззрений, что подтверждается тем, что многие из персонажей этих преданий, вне сомнения, относятся к области язычества, то есть гномы, водяные и так далее, в которых нет недостатка в любой вере, кото­рая, подобно германской, обладает представлением о личностных богах.

Основными источниками германских героических преданий являются несколько поэм, передававшихся, начиная с восьмого, десятого, но в основном с двенадцатого по пятнадцатое столетие. Поэмы эти основаны, как было достаточно убедительно доказано, на народных песнях, собранных, отредактированных и составленных в единое целое в основном профессиональными певцами. Герои, основные действующие лица повество­вания, должно быть, некогда были богами или героями, и ушедшие глубокими корнями в народную почву сказания о них дошли до нас сквозь христианские времена в изменен­ной и искаженной форме. Подобное предположение более чем справедливо в отношении великого германского героического предания — повести о Зигфриде и Нибелунгах, по­скольку песнь о нем даже в языческие времена была широко известна на Севере.

Если в героических преданиях мифологический материал, в частности тот, который составляет основу повествования, часто оказывается замаскированным, в народных преданиях (Volkssagen) он нередко проступает более очевидным образом. Последним термином мы называем те повествования, которые в огромном количестве и удиви­тельном согласии между собой распространены по всей Германии и рассказывающие о скалах, горах, озерах и других объектах. Собирательство этих еще хранимых про­стым людом преданий после произведенного братьями Гримм издания Deutsche Sagen достигло значительного прогресса. Конечно, среди подобных повествований многие не затрагивают избранную нами тему; некоторые из них представляют собой неясные исторические воспоминания, другие обязаны своим происхождением этимологическим интерпретациям, даже изваяниям и резьбе, которые народ пытался объяснить на соб­ственный лад; в то время как другие явным образом возникли в христианские времена или являются плодом литературного вымысла. Тем не менее, среди них присутствует значительное количество таких, которые были созданы в древние времена, и герман­ская мифология до сих пор надеется получить некий доход с народных преданий, по­скольку те из них, с которыми мы уже знакомы, предлагают изобилие мифологического материала, без которого наши познания в области германского язычества претерпели бы существенный ущерб.

Народные сказки (Volksmarchen), обыкновенно не знающие ни имен персонажей, ни времени и места действия, содержат, касательно предмета нашего исследования, в основном мифы, вырванные из первоначальной взаимосвязи и представленные в ви­доизмененной причудливой форме. Живое воображение, соединение первоначально не связанных друг с другом повествований, адаптация к тому времени, в котором они пересказываются и к меняющимся вкусам слушающей молодежи, передача от одного человека к другому настолько маскируют и искажают мифические элементы народных сказок, что истинная сущность их, в отношении, во всяком случае, к мифологии, стано­вится почти неразличимой.

Однако народные предания и народные сказки в конце концов в большей своей части являются зависимыми источниками, способными приобрести любую заметную ценность только в сочетании с более достоверными повествованиями. Еще более несамостоя­тельный источник представляют собой суеверия, до сих пор бытующие среди сельско­го населения, значительная часть которых, по моему мнению, не имеет никакой связи с германской мифологией; хотя в последнее время проявилась тенденция считать каждое собрание народных суеверий, представлений и словоупотреблений вкладом в нее.

Среди суеверий следует учитывать заговоры или заклинания и произносимые клят­вы, часто произносимые при соблюдении особых обрядов и словесных формул для ис­целения от болезней или их предотвращения, отчасти сохраняющиеся среди простого народа, отчасти обнаруживаемые в документах. По большей части они рифмованы и ритмичны и обыкновенно заканчиваются призыванием Бога Отца, Христа и святых. В начальной части их нередко звучат эпические нотки, а средняя часть отведена словам, способным подействовать на предмет заклинания. То, что многие из таких форм вос­ходят к языческим временам, следует из того обстоятельства, что ими призывают бес­спорно языческие по своему характеру сущности.

Другим открытым для нас источником являются немецкие манеры и обряды. По­скольку всякий народ стремится соблюдать прежние обычаи даже в том случае, когда предмет их перестает являться понятным, сохранились — или только недавно впали в забвение — многие обычаи, возникновение которых восходит к языческим временам, хотя связь с ними может оказаться либо забытой, либо настолько смешанной с понятия­ми христианства, что становится едва узнаваемой. Такое наблюдение особенно примени­мо по отношению к народным развлечениям и шествиям, происходящим в определенное время в различных частях страны. Мероприятия эти, часто совпадающие с христиански­ми праздниками, не обязательно находятся в связи с ними; по каковой причине многие из них можно считать пережитками языческих обычаев и празднеств. То, что дело дей­ствительно обстоит подобным образом, следует из того, что многие из этих праздников, например зажигания огня, во время обращения в христианство находились под запретом как языческие, и также обретаются среди языческого наследия других народов. Однако мы не знаем, с какими из божеств были связаны эти обычаи и в чью честь были учреждены эти праздники. Для некоторых первоначальный предмет удается установить с некоторой степенью достоверности; однако по большей части он так и остается неизвестным. Следу­ет также отметить, что к германским обрядам примешивались славянские и кельтские.

По этому поводу Гримм пишет:

«Иудейская и христианская доктрина начала проникать в языческие верования, языческие фантазии и суеверия, которым приходилось занимать всякое место, не заня­тое новой верой. Иногда христианские воззрения являются облаченными в языческие одежды, и язычество принимает облик христианства. (Примером этому может служить старинное тюрингское языческое заклинание, приведенное в данной книге выше, в ста­тье о Бальдре. — Примеч. Б. Торпа.)

Как богиня Остара (Eastre) преобразовалась в идею времени, так Хеллия (Hel) сде­лалась воплощением времени. Древние эльфы и великаны преобразились в ангелов и бесов, но старые предания сохранились. Воден, Тор, Тюр сделались злокозненными, дьявольскими созданиями, и традиционные торжественные ежегодные шествия преоб­разились в сходки буйных фанатиков, от которых люди в ужасе отворачивались, хотя прежде они стремились поучаствовать в них.

Еще более удивительно то, что на Деву Марию были перенесены некоторые благие предания, касающиеся Хольд и Фрувы, норн и валькирий. Насколько восхитительны эти рассказы о Марии, какая другая поэзия способна сравниться с ними! С благими качествами язычества соединено для нас ощущение высшей святости, окружающей эту женщину. Имя Марии носят цветы и растения, изображения Марии носят в про­цессиях и помещают на лесных деревьях, в точности так, как это делали язычники; Богородица Мария, прядильщица, как добрая дева помогает всякому, кто призовет ее. Однако Мария не одна. И в греческих и в латинских церквях ее окружают сонмы святых, занимающих место богов второго и третьего класса, героев и мудрых жен языческой поры и наполняющих сердце, поскольку они становятся посредниками меж­ду человеком и высшим проявлением суровейшего Божества. Среди святых мужского и женского пола также существуют многочисленные деления, и те случаи, в кото­рых они могутпомочь, распределены между ними словно обязанности и должности... Героя, победившего дракона, сменили Архангел Михаил и Святой Георгий, языческая гора Сигберг была передана Михаилу; так во Франции из Mons Martis (горы Марса) получилась Mons martyrum (Гора мучеников или Монмартр). Стоит отметить, что у осетин Марсов день сделался днем Св. Георгия, а день Венеры стал днем Марии. Вме­сто Одина и Фрейи теперь пьют за св. Иоанна и св. Гертруду.

В то время, когда религию скандинавов даже в том виде, в котором она дошла до нас, можно рассматривать как взаимосвязанное целое, в изолированных фрагментах германской мифологии можно усмотреть всего лишь руины некогда существовавшего здания, для восстановления которого не хватает всего лишь общего плана. Однако та­ковой план нам в существенной мере может предоставить Нордическая мифология, по­скольку многие из германских руин превосходно согласуются с ней. Посему мы можем с уверенностью заключить, что религия германцев, если бы она дошла до нас в той же сохранности, что и скандинавская, в целом подчинялась бы той же самой схеме, и по­тому нам вполне позволительно воспользоваться последней в качестве единственного способа размещения известных нам изолированных фрагментов.

Хотя сходство языков и обычаев свидетельствует в пользу тесного родства между германской и скандинавской мифологиями, предположение о совершенной идентич­ности обеих религий все-таки следует считать абсолютно недопустимым; тем более что единственный оригинальный источник по германскому язычеству, Мерзебургское сти­хотворение, при всем небольшом количестве заключенной в нем информации обнару­живает ряд заметных отличий от северной религиозной системы.

Тора, среди германцев может быть установ­лено лишь по нижнегерманской формуле отреченияи названию пятого дня недели.

Прямых упоминаний о боге Зио, идентичном скандинавскому Тю (Тюру), нигде не сохранилось, однако его право на присутствие в общем списке богов установлено в со­ответствии с тем, что ему был посвящен третий день недели. Имя его, похоже, сохра­няется в ряде топонимов на юге Германии.

Бальдр фигурирует в Мерзебургском заклинании под именем Фол(Phol).

Фризский бог Фосити (Fosite) по всей видимости соответствует скандинавскому Форсети. О нем сообщается, что в честь его был воздвигнут храм на Гельголанде, прежде называвшемся Фоситесланд. На острове находился источник, из которого можно было набирать воду, лишь пребывая в полном молчании. Никто не мог коснуться также посвя­щенных богу животных, которых разводили на острове, да и ко всему прочему тоже. Св. Вилиброрд однажды весной крестил троих фризов и убил трех животных в пищу себе и своим спутникам, едва не заплатив жизнью за осквернение святыни, за каковое деяние, по мнению язычников, преступника настигала быстрая смерть или безумие. Как сооб­щает Адам Бременский, в позднее время пираты считали остров священным.

Кроме упомянутых выше пяти богов, упоминаются и три богини: Фригг, жена Вода-на, которую Павел Диакон называет именем Фреа (Frea). В Мерзебургском сти­хотворении ее зовут Фруа или Фрийя (Frua или Friia), она считается там сестрой Воллы, то есть скандинавской Фуллы. Шестой день недели назван или в ее честь, или по имени скандинавской богини Фрейи²", которую германцы, вероятно, называли Фроува. Третьей является богиня Хлудана, которую Торлациус {Torlacius) отождествляет с Хлодюн.

О боге Саксноте нам не известно ничего, кроме имени, упомянутого в недавно про­цитированной формуле отречения. В генеалогии королей Эссекса Сеакснет (Seaxneat) выступает в качестве сына Водена.

Полагаясь на свидетельство древних поэм, Тацит называет общим предком герман­ских народов возникшего от земли героя или бога Туиско, у сына которого Манна было трое сыновей, давших свои имена трем племенам: ингевонам, обитавшим ближе всего к океану; герминонам, жившим посредине; и истевонам.

Вообще говоря, большей частью наших знаний о германском язычестве мы обязаны нескольким запретам, содержащимся в решениях соборов или объявленных судами. Из подобных источников наибольшую важность представляет Indiculus Superstitionum et Paganarium, находящийся в конце Капитулярия Карломана содержащемся в ватиканском манускрипте № 577, где приведен перечень языческих обрядов, запрещен­ных Лестинским (Lestines, Liptinae) собором в диоцезе Камбрай. В манускрипте этому перечислению предшествует уже приведенная формула отречения.

Хотя Indiculus часто публиковался, мы помещаем его в своей работе, учитывая всю важность этого источника для германской мифологии.

ПЕСНЬ О ХИЛЬДЕБРАНДЕ «Песнь о Хильдебранде» — древнейшее произведение германской героической поэзии, единственный памятник немецкого эпоса в песенной форме. Героическое содержание древнегерманской поэзии, порожденной эпохой язычества, послужило причиной преследования ее со стороны католической церкви. В результате от богатого песенного творчества южных германских племен, образовавших позже немецкую нацию, сохранился лишь фрагмент «Песни о Хильдебранде», случайно уцелевший на страницах об трактата богословского содержания. Рукопись найдена в Фульде, она относится к началу IX в. и представляет собой копию более древнего оригинала, выполненную двумя не весьма искусными переписчиками. События «Песни о Хильдебранде», как и всего немецкого эпоса, относятся к бурной эпохе «великого переселения народов», когда германские племена вторглись в Италию и основали на обломках рухнувшей Римской империи свои первые варварские королевства. Историческая основа «Песни о Хильдебранде» — борьба основателя остготского государства в Италии Теодориха Великого (ок. 452—526 г.) «которого немецкий эпос воспевает под именем Дитриха Бернского, с Одоакром, низложившим в 476 г. последнего западно-римского императора. Упоминающийся в песне властитель гуннов — Аттила, их знаменитый предводитель (с 433 по 453 г.). В «Песни о Хильдебранде» искажены отношения между историческими персонажами и нар хронология, но произведение хранит дух той грозной эпохи. По «Песни о Хильдебранде (Одоакр) изгоняет Дитриха. Вместе с Дитрихом уходит в изгнание предводитель дружины Хильдебранд, покидая на родине жену и маленького сына. Они отправляются восток и попадают к гуннам, поступая на службу к Аттиле. Такова предыстория со изображаемых в «Песни о Хильдебранде». Через 30 лет, проведенных на чужбине, Хильдебранд, богато награжденный властителем гуннов, появляется вновь у отечества, чтобы с помощью войск гуннов прогнать Одоакра и вернуть Дитриху его владения. По обычаю, сражения между войсками предшествует едино во их лучших воинов. Так встречаются на поединке Хильдебранд и Хадубранд, бойцы враждебных ратей. Задав по старшинству первым вопрос о роде - племени Хильдебранд узнает из ответа противника, что перед ним собственный сын битвы отца с сыном — широко распространенный у различных народов эпический сюжет. Своеобразие его разработки «Песни о Хильдебранде» состоит в обострении драматизма ситуации.Трагичная судьба Хадубранда, не узнавшего отца и не поверившего ему. Еще трагична фигура старого Хильдебранда, вынужденного сражаться с людьми своего народа.

Решаясь на смертельный поединок с сыном, Хильдебранд должен порвать узы кровного родства остается верен Дитриху, с которым его связывают обязанности приближенного, таким образом, в «Песни о Хильдебранде» первый закон зарождающихся феодальных отношений — закон верности князю — вступает в резкий конфликт с моральными нормами общества, основанного на кровнородственных связях. Утверждая победу новой морали, показывая в то же время, в каком глубоком противоречии с человеческими чуствами находятся ее требования, «Песнь о Хильдебранде» отражает перспективу общественного развития в восприятии народных масс.

Эпический сюжет «Песни о Хильдебранде», образы героев, фаталистическая концы судьбы, эпические мотивы и вся система художественных средств (традиционный богатство синонимики, умеренное применение вариации, лаконизм языка, стремительное развитие сюжетного действия, движимого речами героев, преобладание диалогической нормы над повествовательной, аллитерационный стих) делают «Песнь о Хильдебранде» образцом древнегерманской героической песни.

Я вести внимал, что поведала,

как витязи кликали клич:

на бой, в поединке сразиться,

вызывали друг друга они —

то Хильдебранд с Хадубрандом

меж войск повстречались своих.

Сын и отец осмотрели

доспехи свои, на чреслах

по кольцам кольчуги крепили

на поясе крепком мечи.

Снаряжались к сраженью герои,

пред полки поскакали они.

Хильдебранд речь повел первым,

старше годами и опытом мудр,

юношу он вопрошал:

«Какого ты племени роду,

кличешь отцом ты кого?

Среди соплеменников славны

родичи, чаю, твои.

Имя одно назови мне,

скажу остальные я сам:

мне ведом народ сей, дитя».

Хадубранд речь повел, сын Хильдебранда:

«Мне мудрые старцы поведали,

что давние помнят дела:

Хильдебранд звался отец мой,

Хадубранд я зовусь.

Отправился он на Восток,

гнева Отахра бежал,

сДитрихом и с дружиной.

В отечестве он покинул

жену и младенца-сына,

наследья лишенных", и прочь

к восточной земле устремился.

Нуждался в нем Дитрих древле,

бедный друзьями изгнанник,

к Отарху он гневом пылал.

Дитриха воин любимый

в битву водил дружину,

в сече всегда был первым,

славен меж храбрых мужей».

Хильдебранд молвил тут, сын Херибранда:

«Бог в небе свидетель, доселе

тебя не сводила судьба

с родичем, юноша, кровным,

более близким тебе».

Тут Хильдебранд снял с руки

ковки отменной запястье,

дар золотой, что пожаловал

гуннов властитель ему:

«Прими в знак приязни его».

Хадубранд молвил тут, сын Хильдебранда:

«Копьем, острием к острию,

воин приемлет награду.

Старый гунн, твои речи лукавы,

копье твое смертью грозит.

Оттого до седин ты дожил,

что к обману и лести привык

.

Люди бывалые весть

мне привезли из-за моря:

Хильдебранд в битве пал,

мертв Херибранда сын!

По кольчуге сверкающей вижу;

одеянье богато твое,

знать, хорошего князя ты воин

и изгнанником вряд ли слывешь».

Хильдебранд молвил тут, сын Херибранда:

«Боже всесильный, поистине злая

ныне вершится судьба:

тридцать лет я в земле

чужедальней скитался,

бился в первых рядах

и метал я копье

с той поры, как дружинником стал,

но у стен крепостных не единожды

не был в битве кровавой сражен.

Ну, а ныне родимое чадо

пронзит мне кольчугу железом,

изрубит меня секирой,

или сам его стану убийцей.

Ты же сможешь, однако,

коль силы достало,

старца доспехи добыть,

павшего панцирь получишь,

коли право свое утвердишь».

«Тот презреннейший трус

из восточных земель,

кто от битвы теперь уклонится».

«Не избегнуть сраженья, что любо тебе.

Испытаем, который из нас похвалиться

добычею сможет, снимет латы и поле покинет,

оружьем двоих нагружен».

Прежде дротики с силой метнули,

те вонзились, застряли в щитах.

Тут сошлись, зазвенело железо.

Вот щиты их изрублены светлые

и сломлено древко копья...