Prix: premier flechissement
Ролан Барт. Миф сегодня
(Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Издательская группа "Прогресс", "Универс", 1994. Сс. 72-130.) Что такое миф в наше время? Для начала я отвечу на этот вопрос оченьпросто и в полном соответствия с этимологией: МИФЭТО СЛОВО, ВЫСКАЗЫВАНИЕ[*]. МИФ КАК ВЫСКАЗЫВАНИЕ Конечно, миф это не любое высказыванием только в особых условияхречевое произведение может стать мифом; в дальнейшем мы установим, каковыэти условия. Но с самого начала необходимо твердо усвоить, что миф - этокоммуникативная система, сообщение, следовательно, миф не может быть вещью,конвентом или идеей, он представляет собой один из способов означивания, миф- это форма. Хотя на более поздних этапах исследования нам придетсяустановить исторические границы этой формы, условия ее употребления,наполнить ее социальным содержанием, вначале необходимо описать миф именнокак форму. Легко убедиться в том, что попытки разграничить разного рода мифы наоснове их субстанции совершенно бесплодны: поскольку миф - это слово, то имможет стать все, что достойно рассказа. Для определения мифа важен не сампредмет сообщения, а то, как о нем сообщается; можно установить формальныеграницы мифа, субстанциональных же границ он не имеет. Значит, мифом можетстать все что угодно? Я полагаю, что дело обстоит именно так, ведьсуггестивная сила мира беспредельна. Любую вещь можно вывести из еезамкнутого, безгласного существования и превратить в слово, готовое длявосприятия обществом, ибо нет такого закона, естественного или иного,который запрещал бы говорить о тех или иных вещах. Разумеется, дерево естьдерево. Однако у Мину Друэ дерево уже не совсем деревом оно приукрашено,приспособлено для определенного вила потребления, может вызыватьлитературные симпатии и антипатии, какие-то образы, одним словом, ононаделено социальным УЗУСОМ, который накладывается на чистую материю. Разумеется, сразу обо всем не скажешь: сначала одни вещи на какое-товремя становятся жертвой мифа, затем они исчезают, их место занимают другие,в свою очередь становящиеся объектом мифического слова. Существуют ли вещи,ФАТАЛЬНО суггестивные, подобно Женщине, о которой говорил Бодлер? Конечнонет: мифы могут быть очень древними, но вечных мифов не бывает, ибочеловеческая история может превратить реальность в слово, только от нееодной зависит жизнь и смерть мифического языка. И в древности и в наше времямифология может найти свое основание только в истории, так как миф - этослово, избранное историей; он не может возникнуть из "природы" вещей. Мифическое слово есть сообщение. Оно не обязательно должно быть устным:это может быть письмо или изображение, и письменная речь, а такжефотография, кинематограф, репортаж, спортивные состязания, зрелища, рекламамогут быть материальными носителями мифического сообщения. Сущность мифа неопределяется ни тем, о чем он повествует, ни его материальным носителем, таккак любой предмет может быть произвольно наделен значением: стрела, которуюприносят в знак вызова, тоже есть сообщение. Очевидно, в перцептивном планеизображение и письменное сообщение, например, воспринимаются сознаниемпо-разному; сам зрительный образ также может прочитываться многимиспособами: схема может значить гораздо больше, чем рисунок, копия - большечем оригинал, карикатура - больше, чем портрет. Но в том-то все и дело, чторечь идет не о теоретическом способе репрезентации, а о КОНКРЕТНОМизображении, имеющем данное значение, мифическое сообщение формируется изнекоторого материала, УЖЕ обработанного для целей определенной коммуникации;поскольку любые материальные носители мифа, изобразительные или графические,предполагают наличие сознания, наделяющего их значением, то можно рассуждатьо них независимо от их материи. Эта материя не безразлична, ибо изображение,конечно, более императивно, чем письмо; оно навязывает свое значение целикоми сразу, не анализируя его, не дробя на составные части. Но это различиевовсе не основополагающее, поскольку изображение становится своего родаписьмом. как только оно приобретает значимость; как и письмо, оно образуетВЫСКАЗЫВАНИЕ. В дальнейшем мы будем называть РЕЧЕВЫМ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ, ДИСКУРСОМ,ВЫСКАЗЫВАНИЕМ и т.п. всякое значимое единство независимо от того, являетсяли оно словесным или визуальным; фотография будет для нас таким жесообщением, что и газетная статья; любые предметы могут стать сообщением,если они что-либо значат. Такой общий взгляд на речевую деятельностьоправдан, между прочим, историей письменности; задолго до возникновениянашего алфавита предметы, подобные кипу [1] у инков, или рисункипиктограммыбыли привычными видами сообщений. Этим мы не хотим сказать, что мифическоевысказывание следует рассматривать только в плане языка; в действительностиизучением мифов должна заниматься общая наука, более широкая, чемлингвистика, имя этой пауки СЕМИОЛОГИЯ. МИФ КАК СЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА Поскольку в мифологии изучаются некие высказывания, эта наука являетсявсего лишь частью более обширной науки о знаках, *.b.`cn около сорока леттому назад предложил создать Соссюр под названием СЕМИОЛОГИИ. Тем не менеесо времен Соссюра и иногда независимо от него ряд направлении современнойнаучной мысли постоянно возвращается к проблеме значения, психоанализ,структурализм, гештальтпспхология, некоторые новые на правления литературнойкритики, примером которых могут служить работы Башляра, изучают факты тольков той мере, в какой они что-то значат. Но если речь заходит о значении,возникает необходимость обращения к семиологии. Я не хочу сказать, что всеэти виды исследований равным образом относятся к семиологии; их содержаниеразлично. Однако все они имеют одинаковый статус: это науки о значимостях,они не удовлетворяются поиском фактов самих по себе, они определяют иисследуют факты, ЧТО-ЛИБО ЗНАЧАЩИЕ. Семиология есть паука о формах, поскольку значения изучаются в нейнезависимо от их содержания. Мне хотелось бы сказать несколько слов онеобходимости и о границах такой формальной науки. Необходимость всемиологии такая же, как и необходимость во всяком точном научном языке.<...> Нельзя говорить о структуре в терминах формы и наоборот. Вполне можетбыть, что в "жизни" имеется только нераздельная совокупность структур иформ. Но наука не властна над тем, что не выразимо, она должна говоритьнепосредственно о жизни, если хочет изменить ее. Выступая против некоторыхдонкихотствующих сторонников синтетического подхода, носящего, увы,платонический характер, всякая научная критика должна идти на некоторуюаскетичность, ми риться с искусственностью аналитического подхода и при этомдолжна пользоваться соответствующими методами и языками, если быисторическая критика не была так запугана призраком "формализма", она небыла бы, вероятно, такой бесплодной; она поняла бы, что специфическоеизучение форм ни в чем не противоречит необходимым принципам целостности иисторичности. Совсем наоборот, чем более специфичны формы той или инойсистемы, тем более она поддается историческому анализу. Пародируя известноеизречение, я сказал бы, что небольшая доза формализма удаляет нас отИстории, а значительная формализация возвращает нас к ней. Можно ли найтилучший пример целостного анализа, чем "Святой Жене" Сартра с егоодновременно формальным и историческим, семиологическим и идеологическимописанием святости? Напротив, опасно рассматривать форму как двойственныйобъект: полуформу и полусубстанцию, наделять форму субстанцией формы.Семиология, не выходящая за собственные рамки, не является метафизическойзападней: она такая же наука, как и другие, необходимая, но не исчерпывающаясвой предмет. Главное - это понять, что единство объяснения достигается неотсечением того или иного подхода, а, если следовать Энгельсу,диалектической взаимосвязью специальных наук, которые привлекаются в том илиином случае. То же самое относится и к мифологии: она одновременно являетсячастью семиологии как науки формальной и идеологии как науки исторической;она изучает оформленные идеи [2]. Напомню теперь, что в любого рода семиологической системе постулируетсяотношение между двумя элементами: означающим и означаемым. Это отношениесвязывает объекты разного порядка, и поэтому оно является отношениемэквивалентности, а не равенства. Необходимо предостеречь, что вопрекиобыденному словоупо треблению, когда мы просто говорим, что означающееВЫРАЖАЕТ означаемое, во всякой семиологической системе имеются не два, а триразличных элемента, ведь то, что я непосредственно воспринимаю, является непоследовательностью двух элементов, а корреляцией, которая их объединяет.Следовательно, есть означающее, означаемое и есть знак, который представляетсобой результат ассоциации первых двух элементов. Например, я беру букет рози решаю, что он будет ОЗНАЧАТЬ мои любовные чувства. Может быть, в этомслучае мы имеем лишь означаемое, розы и мои любовные чувства? Нет, это нетак, в действительности имеются только розы, "отягощенные чувством". Однаков плане анализа мы выделяем три элемента: "отягощенные чувством" розы сполным основанием могут быть разложены на розы и любовные чувства, и розы ичувства существовали по отдельности до того, как объединиться и образоватьтретий объект, являющийся знаком. Если в жизни я действительно не всостоянии отделить розы от того, о чем они сообщают, то в плане анализа я неимею права смешивать розы как означающее и розы как знак; означающее само посебе лишено содержания, знак же содержателен, он несет смысл. Возьмемкакой-нибудь темный камешек; я могу сделать его что-либо значащим различнымиспособами, пока это означающее и только; но стоит мне наделить камешекопределенным означаемым (например, он будет означать смертный приговор притайном голосовании), как он станет знаком. Разумеется, между означающим,означаемым и знаком имеются функциональные связи (как между частью и целым),настолько тесные, что их анализ может показаться тщетным предприятием, носкоро мы убедимся в том, что различение этих трех элементов имеетпервостепенную важность для изучения мифа как семиологической системы. Конечно, эти три элемента имеют абсолютно формальный характер и имможно придать различное содержание. Приведем несколько примеров. ДляСоссюра, который имел дело с семиологической системой особого рода,образцовой с методологической точки зрения, а именно с языком, означаемоепредставляет собой концепт, а означающее - акустический образ (психическогопорядка); связь же концепта с акустическим образом образует знак (например,слово), то есть конкретную сущность [3]. Известно, что Фрейд рассматривалпсихику как густую сеть отношений эквивалентности, отношений ЗНАЧИМОСТИ.Один из элементов отношения (я воздержусь от того, чтобы считать егопервичным) представляет собой явный смысл поведения, другой же элементпредставляет собой скрытый, или действительный, смысл (например, субстратсновидения), что касается третьего элемента, то и в данном случае онявляется результатом корреляции первых двух элементов. Это само сновидение вего целостности, неудавшееся действие или невроз, которые осмысливаются каккомпромисс, экономия сил, осуществляемая благодаря соединению формы (первыйэлемент) и интенциональной функции (второй элемент). На этом примере легкоубедиться, насколько важно различение знака и означающего: для Фрейдасновидение - это не столько непосредственная данность или латентноесодержание, сколько функциональная связь двух элементов. Наконец, в критикеСартра (этими тремя хорошо известными примерами я и ограничусь) означаемоепредставляет сбой изначальный кризис личности (разлука с матерью у Бодлера,называние кражи своим именем у Жене); Литература как особый дискурс образуетозначающее, и отно шение между личным переживанием и дискурсом создаетхудожественное произведение, которое можно определить как значение. Конечно,эта трехэлементная система, несмотря на неизменность своей формы, нереализуется всегда в одном и том же виде, я еще раз подчеркиваю, чтоединство семиологии существует на уровне формы, а не содержания; сфера ееприменения ограничена, она имеет дело только с одним языком, только с однойоперацией прочтением или расшифровкой. В мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систему, о которой я толькочто говорил: означающее, означаемое и знак. Но миф представляет собой особуюсистему и особенность эта заключается в том, что он создается на основенекоторой последовательности знаков, которая существует до него; МИФЯВЛЯЕТСЯ ВТОРИЧНОЙ СЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ. Знак (то есть результатассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всеголишь означающим во второй системе. Стоит напомнить еще раз, что материальныеносители мифического сообщения (собственно язык, фотография, живопись,реклама, ритуалы, какие-либо предметы и т.д.), какими бы различными они нибыли сами по себе, как только они становятся составной частью мифа, сводятсяк функции означивания, все они представляют собой лишь исходный материал дляпостроения мифа; их единство заключается в том, что все они наделяютсястатусом языковых средств. Идет ли речь о последовательности букв или орисунке, для мифа они представляют собой знаковое единство, глобальный знак,конечный результат, или третий элемент первичной семиологической системы.Этот третий элемент становится первым, то есть частью той системы, которуюмиф надстраивает над первичной системой. Происходит как бы смещениеформальной системы первичных значений на одну отметку шкалы. Поскольку этосмещение очень важно для анализа мифа, я попытаюсь изобразить его с помощьюследующей схемы; разумеется, пространственное расположение частей схемыявляется здесь всего лишь метафорой. ____________________________________ | | | | 1. означающее | 2. означаемое | | | | |-------------------------------------------------------- | 3. знак | | | I. ОЗНАЧАЮЩЕЕ | II. ОЗНАЧАЕМОЕ | |--------------------------------------------------------| | III. ЗНАК | |________________________________________________________| Из схемы следует, что в мифе имеются две семиологические системы, однаиз которых частично встроена в другую; во-первых, mb. языковая система, язык(или иные, подобные ему способы репрезентации); я буду называть егоЯЗЫКОМ-ОБЪЕКТОМ, поскольку он поступает в распоряжение мифа, который строитна его основе свою собственную систему; во-вторых, это сам миф, его можноназывать МЕТАЯЗЫКОМ, потому что это второй язык, НА КОТОРОМ говорят опервом. Когда семиолог анализирует метаязык, ему незачем интересоватьсястроением языка-объекта, учитывать особенности языковой системы; он беретязыковой знак в его целостности и рассматривает его лишь с точки зрения тойроли, которую он играет в построении мифа. Вот почему семиолог с полнымправом одинаково подходит к письменному тексту и рисунку: ему важно в них тосвойство, что оба они являются ЗНАКАМИ, готовыми для построения мифа; и тоти другой наделены функцией означивания, и тот и другой представляют собойязык-объект. Теперь пора привести один-два примера мифического высказывания. Первыйпример я позаимствую у Валери [4]: представьте себе, что я ученик пятогокласса французского лицея, я открываю латинскую грамматику и читаю в нейфразу, взятую из басни Эзопа или Федра: quia ego nominor leo. Я откладываюкнигу и задумываюсь: во фразе есть какая-то двусмысленность. С однойстороны, смысл слов совершенно ясен: ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ. С другойстороны, эта фраза приведена здесь явно для того, чтобы дать мне понятьнечто совсем иное; обращаясь именно ко мне, ученику пятого класса, она ясноговорит мне: я семь пример, который должен проиллюстрировать правилосогласования предикатива с подлежащим. Приходится даже признать, что этафраза вовсе не имеет целью ПЕРЕДАТЬ мне свой смысл, она весьма малоозабочена тем, чтобы поведать мне нечто о льве, о том, как его зовут; ееистинное конечное значение заключается в том, чтобы привлечь мое внимание копределенному типу согласования. Отсюда я делаю вывод, что передо мнойособая надстроенная семиологическая система, выходящая за рамки языка: ееозначающее само образовано совокупностью знаков и само по себе являетсяпервичной семиологической системой (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ). В остальном жеформальная схема строится обычным образом: имеется означаемое (Я ЕСМЬ ПРИМЕРНА ПРАВИЛА ГРАММАТИКИ) и есть глобальное значение, которое представляетсобой результат корреляции означающего и означаемого; ведь ни именованиеживотного львом, ни пример на грамматическое правило не даны мне поотдельности. Возьмем другой пример. Предположим, я сижу в парикмахерской, мнепротягивают номер журнала "Пари-Матч". На обложке изображен молодойафриканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх,вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения. Нокаким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне этоизображение: оно означает, что Франция - это великая Империя, что все еесыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нетлучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, скоторым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям. И вэтом случае передо мной имеется надстроенная семиологическая система: здесьесть означающее, которое само представляет собой первичную семиологическуюсистему (АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ ОТДАЕТ ЧЕСТЬ, КАК ЭТО ПРИНЯТО ВО ФРАНЦУЗСКОЙАРМИИ); есть означаемое (в данном случае это намеренное смешениепринадлежности к французской нация с воинским долгом); наконец, естьРЕПРЕЗЕНТАЦИЯ означаемого посредством означающего. Прежде чем перейти к анализу каждого элемента ми фологической системы,следует договориться о терминологии. Теперь мы знаем, что означающее в мифеможет быть рассмотрено с двух точек зрений: как результирующий элементязыковой системы или как исходный элемент системы мифологической.Следовательно, нам потребуется два термина; в плане языка, то есть вкачестве конечного элемента первой системы я буду называть означающееСМЫСЛОМ (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ, АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ ОТДАЕТ ЧЕСТЬ ПОФРАНЦУЗСКИ), вплане мифа я буду называть его ФОРМОЙ. Что касается означаемого, то здесь неможет быть двусмысленности, и мы оставим за ним наименование КОНЦЕПТ. Третийэлемент является результатом корреляции первых двух; в языковой системе этоЗНАК, однако дальнейшее использование этого термина кажется неизбежнодвусмысленным, поскольку в мифе (и в этом заключается его главнаяособенность) означающее уже образовано из ЗНАКОВ языка. Третий элементмифологической системы я буду называть ЗНАЧЕНИЕМ. Употребление этого словатем более уместно, что миф действительно обладает двойной функцией: онодновременно обозначает и оповещает, внушает и предписывает. ФОРМА И КОНЦЕПТ Означающее мифа двулико: оно является одновременно и смыслом и формой,заполненным и в то же время пустым. Как смысл означающее предлолагаетвозможность какого-то прочтения, его можно увидеть, оно имеет чувственнуюреальность (в противоположность языковому означающему, имеющему сугубопсихическую природу); означающее мифа содержательно: именование животногольвом, приветствие африканского солдата - все это достаточно вероятныесобытия, которые легко себе представить. Как целостная совокупность языковыхзнаков смысл мифа имеет собственную значимость, он является частьюнекоторого события, например, истории со львом или африканцем; в смысле ужесодержится готовое значение, которое могло бы оказаться самодостаточным,если бы им не завладел миф и не превратил бы его в полую паразитарную форму.Сам по себе смысл УЖЕ есть нечто законченное, он предполагает наличиенекоторого знания, прошлого, памяти, сравнения фактов, идей, решений. Становясь формой, смысл лишается своей случайной конкретности, онопустошается, обедняется, история выветривается из него и остается одна лишьбуква. Происходит парадоксальная перестановка операций чтения, аномальнаярегрессия смысла к форме, языкового знака к означающему мифа. Еслирассматривать предложение quia ego nominor leo исключительно в границахязыковой системы, то оно сохраняет в ней все свое богатство, полноту, всюотнесенность к конкретным событиям: я - животное, лев, обитаю в такой-тостране, возвращаюсь с охоты и тут от меня требуют, чтобы я поделился своейдобычей с телкой, коровой и козой, но поскольку я самый сильный, топрисваиваю себе все части добычи, приводя различные доводы, последний изкоторых заключается попросту в том, что Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ. Однако в мифе данноепредложение, становясь формой, не сохраняет почти ничего из этой длиннойцепи событий. Смысл предложения заключал в себе целую систему значимостей,относящихся к истории, географии, морали, зоологии, литературе. Формаустранила все это богатство, возникшая в результате бедность содержаниятребует нового значе ния, которое заполнило, бы эту опустошенную форму. Надоотодвинуть историю со львом на задний план, чтобы освободить место дляпримера на грамматическое правило, надо заключить в скобки биографиюафриканского солдата, если мы хотим освободить образ от прежнего содержанияи подготовить его к приобретению но вого означаемого. Однако главное здесь заключается в том, что форма не уничтожает смысл,она лишь обедняет его, отодвигает на второй план, распоряжаясь им по своемуусмотрению. Можно было бы подумать, что смысл обречен на смертью но этосмерть в рассрочку; смысл теряет свою собственную значимость, но продолжаетжить, питая собой форму мифа. Смысл является для формы чем-то вродехранилища конкретных событий, которое всегда находится под рукой, этобогатство можно то использовать, то пря тать подальше по своему усмотрению,все время возникает необходимость, чтобы форма снова могла пустить корни всмысле и, впитав его, принять облик природы, но прежде всего форма должнаиметь возможность укрыться за смыслом. Вечная игра в прятки между смыслом иформой составляет самую суть мифа. Форма мифа - не символ; африканскийсолдат, отдающий честь, не является символом Французской империи, он слишкомреален для этого, его образ предстает перед нами во всем своем богатстве,жизненности, непосредственности, простодушии, НЕОСПОРИМОСТИ. И в то же самоевремя эта реальность несамостоятельна, отодвинута на второй план, как быпрозрачна; немного отступив, она вступает в сговор с явившимся к ней вовсеоружии концептом "французская империя"; реальность становитсяЗАИМСТВОВАННОЙ. Обратимся теперь к означаемому. История, которая словно сочится изформы мифа, целиком и полностью впитывается концептом. Концепт всегда естьнечто конкретное, он одновременно историчен и интенционален, он является тойпобудительной причиной, которая вызывает к жизни миф. Пример награмматическое правило, французская империя - это все настоящиепобудительные причины сотворения мифа. Концепт помогает восстановить цепьпричин и следствий, движущих сил и интенций. В противоположность формеконцепт никоим образом не абстрактен, он всегда связан с той или инойситуацией. Через концепт в миф вводится новая событийность: в примере награмматическое правило, в котором факт именования животного львомпредварительно лишается своих конкретных связей, оказываются названными всестороны моего существования: Время, благодаря которому я появился на свет втакую эпоху, когда грамматика является предметом изучения в школе; История,которая с помощью целой совокупности средств социальной сегрегациипротивопоставляет меня тем детям, которые не изучают латынь; школьнаятрадиция, которая заставляет обратиться в поисках примера к Эзопу или Федру,мои собственные языковые навыки, для которых согласование предикатива сподлежащим есть примечательный факт, заслуживающий того, чтобы егопроиллюстрировали. То же самое можно сказать и об африканском солдате,отдающем честь: его смысл, выступая в качестве формы, становится неполным,бедным, лишенным конкретных связей; как концепт "французская империя" онснова оказывается связанным со всем миром в его целостности - с ИсториейФранции, с ее колониальными авантюрами, с теми трудностями, которые онапереживает теперь. Если говорить точнее, в концепт впитывается не самареальность, а скорее определенные представления о ней, при переходе отсмысла к форме образ теряет какое-то количество знаний, но зато вбирает всебя знания, содержащиеся в концепте. На самом деле, представления,заключенные в мифологическом концепте, являются смутным знанием,сформировавшимся на основе слабых, нечетких ассоциаций. Я настоятельноподчеркиваю открытый характер концепта; это никоим образом не абстрактная,стерильная сущность, а скорее конденсат неоформившихся, неустойчивых,туманных ассоциаций; их единство и когерентность зависят прежде всего отфункции концепта. В этом смысле можно утверждать, что фундаментальным свойствоммифологического концепта является его ПРЕДНАЗНАЧЕННОСТЬ: пример награмматическое правило предназначен для определенной группы учащихся,концепт "французская империя" должен затронуть тот, а не иной кругчитателей; концепт точно соответствует какой-то одной функции, онопределяется как тяготение к чему-то. Это напоминает нам характерозначаемого в другой семиологической системе - во фрейдизме: для Фрейдавторым элементом семиологической системы является латентный смысл(содержание) сновидения, не удавшегося действия, невроза. Фрейд справедливополагает, что вторичный смысл поведения является его истинным смыслом, тоесть смыслом, соответствующим целостной глубинной ситуации; он представляетсобой. как и мифологический концепт, истинную интенцию поступка. Означаемое может иметь несколько означающиех; именно так обстоит дело созначаемым в языке и в психоанализе. То же самое можно сказать и омифологическом концепте: в его распоряжении имеется неограниченное числоозначающих. Можно подобрать сотни латинских фраз, иллюстрирующихсогласование предикатива с подлежащим, можно найти сотни образов, пригодныхдля обозначения концепта "французская империя". Это говорит о том, что вКОЛИЧЕСТВЕННОМ ОТНОШЕНИИ концепты намного беднее означающего; часто мы имеемдело всего лишь с воспроизведением одного и того же концепта рядомозначающих. Если идти от формы к концепту, то бедность и богатство окажутсяв обратном отношении: качественной бедности формы, носительницы разреженногосмысла, соответствует богатство концепта, открытого навстречу всей Истории;количественному же изобилию форм соответствует небольшое число концептов.Повторяющаяся репрезентация одного и того же концепта посредством, ряда формпредставляет огромную ценность для мифолога, так как она позволяетпроизвести расшифровку мифа; ведь постоянство определенного типа поведениядает возможность выявить его интенцию. Сказанное позволяет утверждать, чтонет регулярного соответствия между объемом означаемого и объемомозначающего; в языке это соответствие пропорционально, оно не выходит запределы слова или по крайней мере какой-либо конкретной единицы. Напротив, вмифе концепт может соответствовать означающему, имеющему очень большуюпротяженность; например, целая книга может оказаться означающимодного-единственного концепта и, наоборот, совсем краткая форма (слово илижест - даже непроизвольный, главное, чтобы он был воспринят) может статьозначающим концепта, насыщенного очень богатой историей. Эта диспропорциямежду назначающим и означаемым не характерна для языка, но она не является испецифической принадлежностью мифа; например, у Фрейда неудавшееся действиепредставляет собой такое означающее, ничтожность которого совершеннонепропорциональна истинному смыслу этого действия. Я уже говорил о том, что мифические концепты лишены всякойустойчивости: они могут создаваться, изменяться, разрушаться и исчезатьсовсем. Именно потому, что они историчны, история очень легко может ихупразднить. Эта неустойчивость побуждает мифолога прибегать особойтерминологии, о которой я хотел бы сказать здесь несколько слов, посколькуиногда она вызывает к себе ироническое отношение: речь идет о неологизмах.Концепт является составной частью мифа, поэтому если мы желаем занятьсярасшифровкой мифов, нам надо научиться давать названия концептам. Некоторыеслова можно найти в словаре: Доброта, Милосердие, Здоровье. Гуманность ит.д. Однако, поскольку мы берем эти концепты из словаря, они не историчны поопределению. В мифологии же чаще всего приходится давать названия эфемернымконцептам, связанным с конкретными обстоятельствами, неологизмы в этомслучае неизбежны. Китай - это одно; представление, которое еще совсемнедавно имел о нем французскяй обыватель, - это другое; особого родамешанину из колокольчиков, рикш и курилен опиума можно именовать не иначе,как КИТАЙЩИНА. Не очень благозвучно? Остается лишь утешиться тем, чтонеологизмы для обозначения новых понятий никогда не произвольны: онисоздаются на основе вполне осмысленных пропорциональных отношений [5]. ЗНАЧЕНИЕ Как нам уже известно, третий элемент семиологической системыпредставляет собой не что иное, как результат соединения двух первыхэлементов; только этот результат и дан для непосредственного наблюдения,только он и воспринимается нами. Я назвал третий элемент значением. Ясно,что значение и есть сам миф, подобно тому, как соссюровский знак есть слово(точнее, конкретная сущность). Прежде чем описывать свойства значения, надонемного поразмыслить над тем, каким образом оно создается, то естьрассмотреть способы соотнесения концепта и формы в мифе. Прежде всего надо отметить, что в мифе два первых элемента совершенноочевидны (в противоположность тому, что имеет место в других семиологическихсистемах, один не "прячется" за другой, оба даны нам ЗДЕСЬ, В ЭТОМ МЕСТЕ (ане так, что один находится здесь, а другой где-то там). Как это нипарадоксально, но миф НИЧЕГО НЕ СКРЫВАЕТ; его функция заключается вдеформировании, но не в утаивании. Концепт вовсе не латентен по отношению кформе; нет ни малейшей необходимости прибегать к подсознательному, чтобыдать толкование мифа. Очевидно, мы имеем здесь два различных типаманифестации: форма дана нам прямо и непосредственно, кроме того, она имеетнекоторую протяженность. Еще и еще раз надо подчеркнуть, что это полностьюобусловлено языковой природой мифологического означающего: посколькуозначающее уже обладает определенным смыслом, то оно может манифестироватьсятолько с помощью какого-то материального носителя (в то время как в языкеозначающее сохраняет свою психическую природу). Если миф выступает в устнойформе, протяженность означающего линейна (ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ); еслимиф представляет собой зрительный образ, его протяженность многомерна (вцентре изображения мы видим мундир африканского солдата, выше - черноту еголица, слева - руку, поднятую в приветствии и т.д.). Таким образом, элементыформы занимают по отношению друг к другу определенное место, они находятся вотношении смежности; способ манифестации формы в данном случаепространственный. Напротив, концепт дается как некая целостность, онпредставляет собой нечто вроде туманности, более или менее расплывчатогосгустка представлений. Элементы концепта связаны ассоциативными отношениями,он опирается не на протяженность, а на глубину (хотя, возможно, эта метафораслишком пространственна); способ его манифестации мнемонический. Отношение между концептом и смыслом в мифе есть по существу отношениеДЕФОРМАЦИИ. Здесь мы наблюдаем определенную формальную аналогию со сложнойсемиологической системой иного рода, а именно системой психоанализа. Подобнотому, как у Фрейда латентный смысл поведения деформирует его явный смысл,так и в мифе концепт деформирует смысл. Конечно, эта деформация становитсявозможной только потому, что сама форма мифа образована языковым смыслом. Впростой системе, подобной языку, означаемое ничего не может деформировать,поскольку произвольное, полое означающее не оказывает ему никакогосопротивления. Но в мифе дело обстоит по-иному, в нем означающее имеет какбы две стороны: одна сторона содержательна - это смысл (история со львом,африканским солдатом), другая сторона лишена содержания - это форма(ПОСКОЛЬКУ Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ; АФРИКАНЕЦСОЛДАТ-ФРАНЦУЗСКОЙАРМИИ-ОТДАЮЩИЙ-ЧЕСТЬ-ФРАНЦУЗСКОМУ ФЛАГУ). Оче видно, концепт деформируетсодержательную сторону, то есть смысл: лев и африканский солдат лишаютсясвоей истории и превращаются в пустые фигуры. Пример на правило латинскойграмматики деформирует акт называния льва во всей его конкретнойслучайности: также и концепт "французская империя" вносит разлад в системупервичного языка, нарушает повествование о фактах, где идет речь оприветствии африканцам одетого в солдатскую форму. Nднако подобнаядеформация не ведет к полному исчезновению смысла; и лев и африканецприсутствуют в мифе, поскольку концепт нуждается в них, их как бы урезаютнаполовину, отнимая памятью но не существование; они упорствуют в своеммолчании и в то же время словоохотливы, их язык целиком поступает вуслужение концепту, концепт именно деформирует смысл, но не упраздняет его,это противоречие можно выразить так: концепт отчуждает смысл. Никогда не надо забывать о том, что миф - это двойная система; в немобнаруживается своего рода вездесущность: пункт прибытия смысла образуетотправную точку мифа. Сохраняя пространственную метафору, приблизительностькоторой я уже подчеркивал, можно сказать, что значение мифа представляетсобой некий непрерывно вращающийся турникет, чередование смысла означающегои его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистойобразности. Это чередование подхватывается концептом,.которым используетдвойственность означающего, одновременно рассудочного и образного,произвольного и естественного. Я не хочу заранее оценивать моральные последствия такого механизма, нодумаю, что не выйду за пределы объективного анализа, если замечу, чтовездесущность означающего в мифе очень точно воспроизводит физическуюструктуру АЛИБИ (известно, что это пространственный термин): понятие алибитакже предполагает наличие заполненного и пустого места, которые связаныотношением отрицательной идентичности ("я не нахожусь там, где вы думаете,что я нахожусь"; "я нахожусь там, где вы думаете, что меня нет"). Но обычноеалиби (например, в уголовном деле) имеет свой конец; в определенный моментреальность прекращает вращение турникета. Миф же представляет собойЗНАЧИМОСТЬ и не может рассматриваться с точки зрения истины; ничто не мешаетему сохранять вечное алиби; наличие двух сторон у означающего всегдапозволяет ему находиться в другом месте, смысл всегда здесь, чтобыМАНИФЕСТИРОВАТЬ форму; форма всегда здесь, чтобы ЗАСЛОНИТЬ смысл. Получаетсятак, что между смыслом и формой никогда не возникает противоречия,конфликта; они никогда не сталкиваются друг с другом, потому что никогда неоказываются в одной и той же точке. Для сравнения можно привести следующуюситуацию: когда я еду в автомобиле и смотрю в окно, то по своему желанию ямогу сосредоточить внимание или на пейзаже или на стекле; я смотрю на стекло- и тогда пейзаж отодвигается на второй план, или, наоборот, стеклостановится для меня прозрачным и я воспринимаю глубину пейзажа. Результатподобного чередования неизменен: я воспринимаю присутствие стекла и в то жевремя оно для меня лишено всякого интереса; пейзаж представляется мнеирреальным и в то же время явлен мне во всей своей полноте. То же самоеможно сказать и об означающем в мифе: его форма пуста, но она есть, егосмысл отсутствует, но в то же время он заполняет собой форму. Этопротиворечие можно заметить только в том случае, если умышленно прекратитьтакое чередование формы и смысла и сосредоточиться на каждом из них как наобъекте, отличающемся от другого, если применить к мифу статическуюпроцедуру расшифровки, одним словом, если нарушить его собственную динамикуи рассматривать его с позиции не читателя, а мифолога. Именно двойственность означающего определяет обенности значения в мифе.Мы уже знаем, что миф - это сообщение, определяемое в большей мере своейинтенцией (Я СЕМЬ ПРИМЕР НА ГРАММАТИЧЕСКОЕ ПРАВИЛО), чем своим буквальнымсмыслом (Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ), и тем не менее буквальный смысл, так сказать,обездвиживает, стерилизует, представляет как вневременную, ЗА СЛОНЯЕТ этуинтенцию. (ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ
Воспользуйтесь поиском по сайту:
