 |
Постиндустриализм (теория информационного общества Д. Белла)
|
|
|
|
Дэ́ниел Белл (1919, Нью–Йорк) — американский социолог и публицист, основатель теории постиндустриального (информационного) общества. Себя он однажды описывал как «социалиста в экономике, либерала в политике и консерватора в культуре». Белл утверждал, что «общество правильнее рассматривать как совокупность различных сфер, каждая из которых определяется своим принципом, выступающим как нормативный фактор, регламентирующий её развитие». В 1959 году, будучи в Европе и выступая на Зальцбургском семинаре, Белл впервые употребил термин «постиндустриальное общество» в широко признанном теперь значении. Под постиндустриальным он подразумевал не тот строй, в котором человек будет вытеснён из процесса производства, а социум, где индустриальный сектор потеряет свою ведущую роль под воздействием возрастающей технологизации, где основной производственной силой станет наука, потенциал же всякого общества будет измеряться масштабами той информации и тех знаний, которыми оно располагает.
В 1962 Д. Белл написал пространный аналитический доклад, который оказался первой работой, целиком посвященной проблемам исследования постиндустриального общества. Названный «Постиндустриальное общество: гипотетический взгляд на Соединённые Штаты в 1985 году и далее», этот текст так и не был в то время издан. Белл посчитал его обнародование преждевременным. Однако, отрывки из этого текста, напечатанные в журналах «Current» и «Dun`s Review», имели блистательный успех. В 1964 году журнал «Science» констатировал, что автор доклада стал наиболее цитируемым социологом, работающим на стыке социальной теории и футурологии.
Предпосылки становления и основные признаки постиндустриального общества
|
|
|
Д. Белл рассматривал историю как смену трёх эпох, (или трёх типов общества): доиндустриальная, индустриальная и постиндустриальная.
Доиндустриальное общество было организовано вокруг взаимодействия человека с природой: ресурсы обеспечивались добывающими отраслями промышленности, а общество подчиняется законам снижающейся отдачи и низкой производительности. Д. Белл в своей книге «Грядущее постиндустриальное общество» определяет данную эпоху как «такой социальный порядок, который основан на примитивных производственных формах, развивающихся прежде всего в отраслях, обеспечивающих добычу и первичную обработку ресурсов, наиболее пригодных для удовлетворения самых настоятельных потребителей» Труд в этом случае фактически является неквалифицированным, развитие способностей человека обусловлено в первую очередь сложившимися традициями, и люди остаются неразрывно связаны с прошлым.
Индустриальное общество знаменует собой радикальный разрыв с такой традиционностью и становится важнейшим условием становления постиндустриальной системы. Индустриальное общество – это уже взаимодействие человека с преобразованной природой, в его рамках добыча природных ресурсов сменяется производством заранее определённых продуктов, наблюдается возрастающая квалификация работника, основным производственным ресурсом становится энергия, человек оказывается способным делать определённые локальные технологические и хозяйственные прогнозы.
И, наконец, постиндустриальное общество: Д. Белл противопоставляет его индустриальному обществу в качестве такого, где «производство как дискретный и постоянно возобновляющийся процесс сменяется непрерывным воздействием на окружающую среду, где каждая сфера человеческой деятельности оказывается тесно связана со всеми другими». Постиндустриальное общество основано на «игре между людьми», в которой на фоне машинной технологии доминирующую позицию занимает технология интеллектуальная, основанная на информации. В этих условиях основным ресурсом становится информация, приоритет переходит от полуквалифицированных работников к инженерам и учёным, дальнейшее совершенствование знаний человека о мире происходит в первую очередь на базе применения абстрактных моделей и системного анализа, центральное значение приобретает кодификация теоретического знания, а важнейшей задачей учёных становится перспективное прогнозирование хозяйственных и социальных процессов. Быстрое развитие науки и техники в постиндустриальном обществе делает социальную революцию излишней, поскольку её место занимает научно–техническая революция.
|
|
|
Белл указывает на следующие пять признаков «постиндустриального общества»:
· переход от экономики обрабатывающих отраслей к экономике услуг;
· растущее преобладание «класса специалистов и техников»;
· главенствующая роль теоретических знаний в качестве основы нововведений и формулирования политики;
· ориентация в будущем на контроль и оценку технологии;
· принятие решений на базе новой «интеллектуальной технологии».
Что касается вопроса о характере перехода от одного типа общества к другому, то Белл чётко противопоставляет постиндустриальное и индустриальное общества как теоретические принципы. «В теоретическом аспекте, – отмечает он, – постиндустриальное общество принципиально отличается от доиндустриального и индустриального. Как теоретический принцип, идея индустриализма не возникла из аграрного способа производства. В равней степени, стратегическая роль теоретического знания как нового базиса технологического развития или роль информации в преобразовании социальных процессов никак не связаны с ролью энергии в создании промышленного или производящего общества. Короче говоря, это аналитически независимые принципы». Между тем, Д. Белл не считает необходимым столь же чётко разводить их хронологически, говоря: «Было бы безрассудно пытаться точно датировать социальные процессы, но наше представление о времени… вынуждает нас искать какие–то символические точки, которые могли бы ознаменовать возникновение нового понимания общества».
|
|
|
В этом смысле позиция Д. Белла базируется на двух моментах. С одной стороны, он предпочитает рассматривать становление постиндустриального общества через призму поступательно развивающихся процессов, которые в раной мере можно трактовать и как модификацию самого социума, и как совершенствование теоретических представлений о нём. Так, он акцентирует внимание прежде всего на таких основных признаках технократической эры, как рациональность, планирование и предвидение, отмечая, что одним из важнейших признаков постиндустриального общества становится «разительное изменение в моральном настрое – новая «ориентация на будущее», распространившаяся во всех станах и социальных системах». С другой стороны, он стремится максимально чётко указать на то, что новые тенденции не предполагают в качестве своего непосредственного результата разрушение прежних экономических и социальных форм. В Предисловии к изданию 1976 года он пишет: «Постиндустриальное общество… не замещает индустриальное, так же как индустриальное общество не ликвидирует аграрный сектор экономики. Подобно тому, как на древние фрески в последующие эпохи наносятся новые и новые изображения, более поздние общественные явления накладываются на предыдущие слои, стирая некоторые черты и наращивая ткань общества как единого целого».
Постиндустриальное общество возникает благодаря переменам в социальной структуре, которая включает экономику, структуру сферы занятости и систему стратификации. Это то общество, в котором преобладает сектор услуг, которое основано на производстве услуг. Если индустриальное общество определяется через количество товаров, определяющее уровень жизни, то постиндустриальное общество характеризуется качеством жизни, измеряемым услугами и различными удобствами, – здравоохранением, образованием, отдыхом и культурой. Неадекватность рынка для удовлетворения потребностей людей в нормальном окружении, равно как и в лучшем здравоохранении и образовании, ведёт к развитию функций государственной и муниципальной власти. Рост технических потребностей и профессионального мастерства делает образование, и в частности доступ к высшему образованию, условием вхождения в постиндустриальное общество. Информация становится основным ресурсом, а внутри организации – источником силы. Профессионализм превращается в основной критерий общественного положения. Постиндустриальное общество в той же мере является информационным обществом, в какой индустриальное общество – товаропроизводящим. Постиндустриальное общество представляет собой общество знаний в двояком смысле. Во–первых, источником инноваций всё в большей степени становятся исследования и разработки, основанные на теоретическом знании. Во–вторых, прогресс общества однозначно определяется успехами в области знания. В индустриальном обществе главной экономической проблемой была проблема капитала: как институционализировать процесс накопления досточных сбережений и превратить их в инвестиции. В постиндустриальном обществе главная проблема заключена в организации науки, а важнейшим институтом становится университет или научно–исследовательская лаборатория.
|
|
|
Постиндустриальное общество является также коммунальным обществом, где социальной единицей выступает скорее отдельное сообщество, нежели индивид, и целью служит достижение «социального решения», отличного от простой суммы индивидуальных решений. Общественная жизнь становится сложнее, поскольку множатся политические требования и гражданские права, а быстрота социальных перемен и норм поведения стирает традиционные ценности.
Выражение «информационное общество» у Белла – это новое название для постиндустриального общества, подчеркивающее не его положение в последовательности ступеней общественного развития – после индустриального общества, – а основу определения его социальной структуры – информацию. Информация для Белла связана прежде всего с научным, теоретическим знанием. Информационное общество в трактовке Белла обладает всеми основными характеристиками постиндустриального общества (экономика услуг, центральная роль теоретического знания, ориентированность в будущее и обусловленное ею управление технологиями, развитие новой интеллектуальной технологии).
«В наступающем столетии, – утверждает Д.Белл, – решающее значение для экономической и социальной жизни, для способов производства знания, а также для характера трудовой деятельности человека приобретет становление нового социального уклада, зиждущегося на телекоммуникациях. Это приведет к появлению единого пространства, в том числе и экономического: «Границы между странами практически полностью исчезли. Капитал направляется туда, где (при наличии политической стабильности) есть наибольшая отдача от инвестиций или добавочной стоимости»
|
|
|
Плюсы:
· Концепция Бэлла связывает формирование нового общества с прогрессом научного знания и технологическими достижениями;
· не разделяет общества на капиталистические и социалистические, а определяет их тип через тип и уровень развития соответствующих экономических структур.
· ни один из процессов или факторов социальной жизни в этой теории не является центральным, а суть современной жизни заключается именно в их взаимодействии, взаимовлиянии и изменении.
· черпает новые источники своего развития в конкретных фактах и тенденциях. В рамках данной концепции эмпирический материал всегда был и остается первичным по отношению к теоретическим постулатам и общеметодологическим конструкциям, что выгодно отличает ее от обществоведческих теорий, распространенных в среде современных марксистов.
Минусы:
· Концепция постиндустриализма есть взгляд на будущее с позиции индустриальной фазы. С методологической точки зрения это означает ограниченность всех построений теории рамками индустриализма. Концепции, пытающиеся определить формирующееся общество на основе одной из его характерных черт, обладают гораздо меньшими прогностическими возможностями, нежели рассматривающие его в комплексном противопоставлении предшествующим историческим этапам.
· Доктрина постиндустриализма выступает в ряде аспектов как излишне объективистская, так как не дает исследователю инструмента анализа причин того развития, которое привело к становлению индустриального, а позднее и постиндустриального общества. Переход от одной формы общества к другой рассматривается скорее как данность, а не как процесс, обладающий внутренней логикой и противоречиями. Фактически не предлагая комплексной оценки процессов перехода от до–индустриального общества к индустриальному, не сопоставляя его с процессом становления постиндустриального общества, концепция постиндустриализма фиксирует и объясняет лишь современные социальные трансформации, не пытаясь применить полученные результаты для построения глобальной социологической теории, что делает многие ее положения и выводы несколько поверхностными.
· Нет никаких оснований считать, будто бы большая занятость в секторе профессиональных услуг – а вся информационная деятельность приписывается к этому сектору – должна означать наступление радикально иного общественного устройства. Рост занятости в сфере услуг, рост числа «белых воротничков» и даже увеличение числа профессий в сфере услуг – что Белл совершенно верно подчеркивал – не означает наступления постиндустриальной эры. Напротив, эти тенденции, все вместе и каждая в отдельности, вполне объяснимы с позиций непрерывности укрепившейся и взаимозависимой социально–экономической системы.
· Разделение общества на сектор, производящий богатства, и сектор, их потребляющий, или же, в рамках терминологии постиндустриализма Белла, на товаропроизводительный сектор и сектор услуг довольно расплывчато. При более тщательном изучении вопроса становится очевидным, что занятость в сфере услуг, определяемой как отрасль, продукт которой нематериален и эфемерен, не ограничивается третичным сектором. Бухгалтера, работающего в банке, можно причислить к сектору услуг, бухгалтера, работающего на электронном заводе, – к индустриальному сектору, хотя работа, которую они выполняют, практически ничем не различается.
· Деление на стадии развития – от доиндустриального к индустриальному, а лотом и постиндустриальному обществу, по мере того как возраставшее богатство дает возможность большинству занятых работать в Мануфактурной промышленности, а потом в секторе услуг – исторически неоправданно. Преобладание третичного сектора уже в странах третьего мира, которое сейчас считается свидетельством неблагополучия в экономике, доказывает, что для развития сферы услуг нет необходимости в индустриальной базе, кроме того –– а это еще более работает против Белла, – мало что свидетельствует в пользу представления о том, что развитые общества переходят от ситуации наибольшей занятости в промышленности к ситуации наибольшей занятости в секторе услуг.
В целом концепция информационного общества Белла остается одной из самых популярных в наше время и, скорее всего, будет развиваться дальше, не теряя своих позиций.
2. Концепция З. Бжезинского
«Америка занимает доминирующие позиции в четырех имеющих решающее значение областях мировой власти: в военной области она располагает не имеющими себе равных глобальными возможностями развертывания; в области экономики остается основной движущей силой мирового развития, даже, несмотря на конкуренцию в отдельных областях со стороны Японии и Германии; в технологическом отношении она сохранила абсолютное лидерство в передовых областях науки и техники; в области культуры, несмотря на некоторую примитивность, Америка пользуется не имеющей себе равных притягательностью, особенно среди молодежи всего мира, – все это обеспечивает США полити ческое влияние, близкого к которому не имеет ни одно государство мира. Именно сочетание всех этих четырех факторов делает Америку единственной мировой сверхдержавой в полном смысле этого слова»
Геополитика и геостратегия
Использование американского глобального главенства должно тонко реагировать на тот факт, что в международных отношениях политическая география остается принципиально важным соображением. Говорят, Наполеон как–то заявил, что знание своей географии есть знание своей внешней политики. Однако наше понимание значения политической географии должно адаптироваться к новым реалиям власти. Для большей части истории международных отношений фокусом политических конфликтов являлся территориальный контроль. Причиной большинства кровопролитных войн с момента возникновения национализма было либо удовлетворение своих национальных устремлений, направленных на получение больших территорий, либо чувство национальной утраты в связи с потерей «священной» земли. И не будет преувеличением сказать, что территориальный императив был основным импульсом, управляющим поведением государства–нации. Империи также строились путем тщательно продуманного захвата и удержания жизненно важных географических достояний. Наиболее экстремальное проявление связи между национализмом и территориальным владением было продемонстрировано нацистской Германией и императорской Японией. Попытка построить «тысячелетний рейх» выходила далеко за рамки задачи по воссоединению всех немецко–говорящих народов под одной политической крышей и фокусировалась также на желании контролировать житницы Украины, равно как и другие славянские земли, чье население должно было предоставлять дешевый рабский труд имперским владениям. Японцы также страдали навязчивой идеей, заключавшейся в том, что прямое территориальное владение Маньчжурией, а позднее важной нефтедобывающей Голландской Ост–Индией было существенно важно для удовлетворения японских устремлений к национальной мощи и глобальному статусу. В аналогичном русле веками толкование российского национального величия отождествлялось с приобретение м территорий, и даже в конце XX века российское настойчивое требование сох ранить контроль над таким нерусским народом, как чеченцы, которые живут вокруг жизненно важного нефтепровода, оправдывалось заявлениями о том, что такой контроль принципиально важен для статуса России как великой державы Государства–нации продолжают оставаться основными звеньями мировой системы. Хотя упадок великодержавного национализма и угасание идеологического компонента снизили эмоциональное содержание глобальной политики, конкуренция, основанная на владении территорией, все еще доминирует в международных отношениях, даже если ее формы в настоящее время и имеют тенденцию к приобретению более цивилизованного вида. И в этой конкуренции географическое положение все еще остается отправной точкой для определения внешнеполитических приоритетов государства–нации, а размеры национальной территории по–прежнему сохраняют за собой значение важнейшего критерия статуса и силы. Однако для большинства государств–наций вопрос территориальных владений позднее стал терять свою значимость. Он скорее является не стремление м к укреплению национального статуса путем увеличения территорий, а вопросом «обиды» в связи с отказом в самоопределении этническим братьям ил и проблемой недовольства в связи с так называемым плохим обращением соседа с этническими меньшинствами. Правящие национальные элиты все ближе подходят к признанию того, что не территориальный, а другие факторы представляются более принципиальным и в определении национального статуса государства или степени международного влияния этого государства. Экономическая доблесть и ее воплощение в технологических инновациях также могут быть ключевым критерием силы. Государственный секретарь США в предшествующей – демократической администрации ответила на этот вопрос своим определением Америки: «Нация, без которой невозможно обойтись. Она остается богатейшим, сильнейшим, наиболее открытым обществом на Земле. Это пример экономической эффективности и технологического новаторства, икона популярной культуры во всех концах мира и признанный честный брокер в решении международных проблем». «Место Америки, – объясняла американскому сенату государственный секретарь Олбрайт, – находится в центре всей мировой системы… Соединенные Штаты являются организующим старейшиной всей международной системы «. До недавнего времени ведущие аналитики в области геополитики дебатировали о том, имеет ли власть на суше большее значение, чем мощь на море, и как ой конкретно регион Евразии мог бы представлять собой важное значение в плане контроля над всем континентом. Харальд МакКиндер, один из наиболее выдающихся геополитиков, в начале этого века стал инициатором дискуссии, после которой появилась его концепция евразийской «опорной территории» (которая, как утверждалось, должна была включать всю Сибирь и большую часть Средней Азии), а позднее – концепция «сердца» (хартленда) Центрально й и Восточной Европы как жизненно важного плацдарма для обретения доминирования над континентом. Он популяризировал свою концепцию «сердцевины земли» знаменитым афоризмом: Тот, кто правит Восточной Европой, владеет Сердцем земли; Тот, кто правит Сердцем земли, владеет Мировым Островом (Евразией); Тот, кто правит Мировым Островом, владеет миром. Сегодня геополитический вопрос более не сводится к тому, какая географическая часть Евразии является отправной точкой для господства над континентом, или к тому, что важнее: власть на суше или на море. Геополитика про двинулась от регионального мышления к глобальному, при этом превосходсТво над всем Евразийским континентом служит центральной основой для глобального главенства. В настоящее время Соединенные Штаты, неевропейская держава, главенствуют в международном масштабе, при этом их власть не посредственно распространена на три периферических региона Евразийского континента, с позиций, которых они и осуществляют свое мощное влияние на государства, занимающие его внутренние районы. Но именно на самом ва жном театре военных действий земного шара – в Евразии – в какой–то момент м ожет зародиться потенциальное соперничество с Америкой. Таким образом, концентрация внимания на ключевых действующих лицах и правильная оценка театра действий, по мнению Бжезинского, должны явиться отправной точкой для формулирования геостратегии Соединенных Штатов в аспекте перспективного руководства геополитическими интересами США в Евразии. Для этого требуются два основных шага: 1) выявить динамичные с геостратегической точки зрения евразийские государства, которые обладают силой, способной вызвать потенциально важный сдвиг в международном распределении сил и разгадать основные внешнеполитические цели их политических элит; 2) сформулировать конкретную политику США для того, чтобы компенсировать, подключить и / или контролировать вышесказанное в целях сохранения и продвижения жизненных интересов США, а также составить концепцию более всеобъемлющей геостратегии, которая устанавливает взаимосвязь между конкретными политическими курсами США в глобальных масштабах. Короче говоря, для Соединенных Штатов евразийская геостратегия включает в ближайшей перспективе – сохранение своей исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе – ее трансформацию во все более институционализирующееся глобальное сотрудничество.
Геостратегические действующие лиц а и геополитические центры Активными геостратегическими действующими лицами являются государства, которые обладают способностью и национальной волей осуществлять власть или оказывать влияние за пределами собственных границ. По мнению Бжезинского они имеют потенциал или склонность к непостоянству с геополитической точки зрения: стремления к национальному величию, идеологической реализованности, религиозному мессианству или экономическому возвышению. И Соединенные Штаты должны уделять особое внимание евразийским государствам, движимым такими мотивами. Геополитические центры – это государства, чье значение вытекает не из их с илы и мотивации, а из их важного местоположения и последствий их потенциальной уязвимости для действий со стороны геостратегических действующ их лиц. Чаще всего геополитические центры обусловливаются своим географическим положением, которое в ряде случаев придает им особую роль в плане либо контроля доступа к важным районам, либо возможности отказа важны м геополитическим действующим лицам в получении ресурсов. В других случаях геополитический центр может действовать как щит для государства ил и даже региона, имеющего важное значение на геополитической арене. Идентификация ключевых евразийских геополитических центров периода после холодной войны, а также их защита являются, таким образом, принципиальным аспектом глобальной геостратегии Америки. С самого начала следует также отметить, что, хотя все геостратегические действующие лица чаще являются важными и мощными странами, далеко не все важные и мощные страны автоматически становятся геостратегическими действующими лицами. В текущих условиях в масштабе всего мира выделяется всего пять ключевых геостратегических действующих лиц и пять геополитических центров (при этом два последних, возможно, также частично квалифицируются как действующие лица) могут идентифицироваться на новой евразийской политической карте. Франция, Германия, Россия, Китай и Индия являются крупными и активными фигурами, в то время как Великобритания, Япония и Индонезия (по общем у признанию, очень важные страны) не подпадают под эту квалификацию. Украина, Азербайджан, Южная Корея, Турция и Иран играют роль принципиально важных геополитических центров. На западной оконечности Евразии ключевыми и динамичными геостратегическими действующими лицами являются Франция и Германия. Для них обеих мотивацией является образ объединенной Европы, хотя они расходятся во мнениях относительно того, насколько и каким образом такая Европа должна оставаться увязанной с Америкой. Но обе хотят сложить в Европе нечто принципиально новое, изменив, таким образом, статус–кво. Более того, и Франция, и германия достаточно сильны и напористы, чтобы оказывать влияние в масштабах более широкого радиуса действия. Франция не только стремится к центральной политической роли в объединяющейся Европе, но и рассматривает себя как ядро средиземноморско–североафриканской группы стран, имеющей единые интересы. Германия все более и более осознает свой особый статус как наиболее значимое государство Европы – экономический «тягач» регион а и формирующийся лидер Европейского Союза (ЕС). Что же касается Великобритании, то ее геостратегическая политика изложена в следующих четырех положениях:
* Великобритания отвергает цель политического объединения;
* Великобритания отдает предпочтение модели экономической интеграции на основе свободной торговли;
* Великобритания предпочитает координацию внешней политики, безопасно сти и обороны вне структурных рамок ЕС (Европейского сообщества);
* и Великобритания редко полностью использует свой авторитет в ЕС.
Хотя для США она по–прежнему играет немалую роль, они все же предпочитают видеть в ней ушедшего на покой геостратегического игрока, почивающего на лаврах. Россия, что едва ли требует напоминания, остается крупным геостратегическим действующим лицом, несмотря на ослабленную государственность. Сам о ее присутствие оказывает ощутимое влияние на обретшие независимость государства в пределах широкого евразийского пространства бывшего Советского Союза. Она также лелеет амбициозные геополитические цели. Как только она восстановит свою мощь, то начнет также оказывать значительное влияние на своих западных и восточных соседей. Кроме того, России еще пред стоит сделать свой основополагающий геостратегический выбор в плане взаимоотношений с Америкой: друг это или враг? Она, возможно, прекрасно чувствует, что в этом отношении имеет серьезные варианты выбора на Евразийском континенте. Многое зависит от развития внутриполитического положения и особенно от того, станет ли Россия европейской демократией или – опять – евразийской империей. В любом случае она остается действующим лицом, даже, несмотря на то, что потеряла некоторые из ключевых позиций на «евра зийской шахматной доске». Аналогичным образом едва ли стоит доказывать, что Китай является крупны м действующим лицом на политической арене. Китай уже является важной рег иональной державой и, похоже, лелеет более широкие надежды, имея историю великой державы и сохраняя представление о китайском государстве как центре мира. Те варианты выбора, которым следует Китай, уже начинают влиять на геополитическое соотношение сил в Азии. Распад Советского Союза при вел к созданию на западных окраинах Китая ряда государств, в отношении которых китайские лидеры не могут оставаться безразличными. Таким образом, на Россию также в значительной степени повлияет более активная роль Китая на мировой арене. В восточной периферии Евразии заключен парадокс. Япония явно представляет собой крупную державу в мировых отношениях, и американо–японский альянс часто определяется как наиболее важные двусторонние отношения. Как одна из самых значительных экономических держав мира Япония, очевидно, о бладает потенциалом политической державы первого класса. Тем не менее, о на его не использует, тщательно избегая любых стремлений к региональном у доминированию и предпочитая вместо этого действовать под протекцией Америки. Япония, как и Великобритания в случае Европы, предпочитает не вступать в политические перипетии материковой Азии. В свою очередь, такая сдержанная политическая позиция Японии позволяет Соединенным Штатам играть центральную роль по обеспечению безопасности на Дальнем Востоке. Таким образом, Япония не является геостратегическим действующим лицом, хотя очевидный потенциал возлагает на особое обязательство тщательно пестовать американо–японские отношения. Вышеприведенный перечень геостратегических действующих лиц и геополи тических центров является не полным, здесь выделены лишь некоторые осно вные из них. Но по Бжезинскому он не является ни постоянным, ни неизменным. Временами некоторые государства могут быть внесены или исключены из не го. Безусловно, с какой–то точки зрения могло бы так сложиться. Однако на д анном этапе ситуация вокруг каждой из вышеупомянутых стран не принуждает нас к этому. Изменения в статусе любой из них представляли бы значительные события и повлекли за собой некоторые сдвиги в расстановке сил, но сомнительно, чтобы их последствия оказались далеко идущими. 4. Сходства и различия концепций 70 – 90–х гг. Если проанализировать все три вышеизложенные концепции, то можно выявить основные схожие тенденции и направления. Во–первых, все три автора данных концепций принадлежат к американским идеологам и двое из них даже занимали высокие должностные посты в правительстве США, то очевидной красной нитью всех трех теорий выделяется главенство американской гегемонии над остальным миром во всех сферах и областях жизни общества. И в плане идеологической победы (по Ф. Фукуяме), и по особенности развития цивилизации (по Хантингтону), и по геостратегическому влиянию в мире (по Бжезинскому). Но помимо этой четкой тенденции у всех трех авторов существуют и другие точки соприкосновения в теориях. Самой очевидной из них является раздел ение развития международных отношений на этапы по конфликтам. Например, Хантингтон выделяет три периода: с конца Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.) вп лоть до конца Первой Мировой – национальные конфликты, причинами которых являлись стремление завоевания государствами больших территорий для укрепления своего могущества или возвращение утраченных владений. О то м же самом говорит и З. Бжезинский – государства стремились удовлетворить, прежде всего, свои собственные национальные интересы, путем ведения национальных конфликтов. Второй этап по Хантингтону и Бжезинскому начинается после Первой Мировой войны – это период конфликта идеологий. К ним присоединяется и Ф. Фукуяма, т. к. он тоже называл этот период борьбой трех идеологий: либерально–демократической, коммунистической и фашистской. После поражения фашистской Германии во Второй Мировой войне на поле битвы ост авались только два направления: коммунизм и либерализм. Противостояние этих идей известно нам под названием Холодной Войны, которая закончилас ь с распадом Советского Союза. С этого момента по Хантингтону начинается третий период в истории международных отношений – период столкновение в конфликтах цивилизаций и культур, где доминантой будет служить религия. Столкновение христианского Запада (во главе с США) и конфуцианско–ислам ского альянса Востока (центры: Китай и Иран) произойдет вследствие очень близкого соприкосновения двух культур. И Хантингтон и Бжезинский акцентируют внимание на подавляющей роли Запада в развитие всей истории международных отношений. Эту же идею проповедует и Фукуяма в своей статье о «конце истории»: либерализм стал конечны м этапом общественной эволюции и единственной верной идеологией, и Запад, как основной его носитель, является эталоном и примером для подражания другим государствам. Но если Фукуяма считает, что на этом произошел «конец истории», то Хантингтон предполагает возможный конец (закат) Запада. И выводит для него определенную стратегию удержания на плаву: путем улучшения прогнозирования геополитических ситуаций, проводить политику «сталкивания» других цивилизаций друг с другом, чтобы сохранить свое главенство в мире. Что касается Бжезинского, то он посвятил этой теме целую книгу, где он вывел целое практическое руководство для удержания и наращивания господства Америки над всем остальным миром. Все эти схожие моменты в трех концепциях опять же приводят нас к главном у – очевидному доминированию США на международной арене, о чем говорилось выше. Как мы уже знаем, эти теории создавались еще в период Холодной Войн ы и были своего рода футурологическим прогнозами на будущее. Сейчас мы живем в XXI веке и можем наблюдать, находят ли они отклик в современном развитии международных отношений.
Если обращаться к фигурам, формирующим идеологию американской империи, то первыми следует назвать имена бывшего советника президента по национальной безопасности З. Бжезинского, прежнего государственного секретаря Г. Киссинджера и прежнего заведующего отделом планирования госдепартамента С. Хантингтона. Все трое в свое время были выдвинуты на академическую и политическую арену У. Эллиотом, который долгое время возглавлял Гарвардский университет – своего рода главный «питомник» правящей американской элиты. Первый из «имперской триады», З. Бжезинский, открыто определил Соединенные Штаты как современного имперского гегемона, с мощью которого никто не сможет сравняться, как минимум в ближайшие двадцать пять лет. В серии статей, опубликованных в неконсервативном журнале «National interest» (и сведенных в 2001 г. в книгу «Геостратегическая триада») Бжезинский призвал Америку блокировать «дугу нестабильности» в Юго–Восточной Европе, Центральной Азии и в анклавах Южной Азии, Ближнего Востока и Персидского залива. Целью он назвал захват «главного приза Евразии» – обеспечение того, чтобы никакая комбинация евразийских стран не смогла бросить вызов Соединенным Штатам. Сентябрь 2001 г. снял главное препятствие на пути реализации этой цели – нерасположенность американского населения связывать свою судьбу со столь далекими и переменчивыми странами. Бжезинский приветствует сравнения с Римской и Британской империями (и даже с империей Чингисхана), подчеркивая, что если уж проводить параллели, то следует ради исторической истины признать: по глобальности охвата и чисто физической мощи Американская империя не имеет полнокровных прецедентов. Лучший американский политолог (и прекрасный стилист) Хантингтон дает характеристику современного состояния международных отношений, той «системы, где есть одна сверхдержава, отсут<
|
|
|
