Ожидаемые коммуникативные акты

В эту группу коммуникативных актов входят рече­вые ситуации, которые можно распределить на две под­группы:

А. Коммуникативные акты, предполагаемые адре­сатом.

Б. Коммуникативные акты, объявленные адресан­том.

Коммуникативные акты, названные в двух подгруп­пах, довольно сильно отличаются друг от друга: если А реферирует к случаям варьирующихся коммуникатив­ных стратегий, то Б часто предполагает практически ин­вариантные коммуникативные стратегии.

При обсуждении коммуникативных актов обеих подгрупп нам потребуется широко обсуждаемое в со­временных лингвистических дисциплинах «снятие прагматической пресуппозиции, или презумпции». (Пресуппозиция — термин латинского происхожде­ния: ср. рге — перед, предварительно и supposition — предположение.) Может быть, его следовало бы ввести еще раньше, при обсуждении фигуры адресанта, на первом же этапе обсуждения ожиданий коммуни­кантов, которые они связывают друг с другом при вступлении в коммуникативный акт. Однако, учитывая большое количество спонтанных речевых ситуаций, в которые говорящие то и дело бывают вовлечены, во­прос о пресуппозициях был сознательно перемещен нами в эту главу.

Самое простое и нетерминологическое определе­ние пресуппозиции есть определение ее через ожида­ние. Вступая в коммуникативный акт, оба партнера (адресант и адресат) ожидают, что у них имеются неко­торые общие «сведения о мире», которые дадут им воз­можность держаться в процессе коммуникации изве-

стных обоим ориентиров и границ. Кстати, иногда пре­суппозицию нестрого, но вполне приемлемо определя­ют как наличие у коммуникантов предварительных знаний.

Проблемы разработки коммуникативных стратегий — это во многом проблемы сопоставления наших ожида­ний, пресуппозиции, с реальным процессом коммуника­ции. Понятно, что любой речевой акт связан с уточнени­ем и корректированием пресуппозиций, однако, прежде чем уточнять и корректировать пресуппозиции, их все же необходимо «увидеть» и «прочувствовать». Именно этим коммуниканты, как правило, и озабочены на пер­вых этапах коммуникации.

В лингвистической литературе о пресуппозициях сказано довольно много. Например, различаются так называемые семантические пресуппозиции, или пре­суппозиции истинности, т. е. ожидания того, что, по крайней мере, часть высказывания является истин­ной. Кроме того, выделяют и прагматические пресуп­позиции.

Прагматические пресуппозиции называют иногда «пресуппозициями известности» (в отличие от пресуп­позиции истинности), в этом случае прагматическую пресуппозицию определяют как ожидание того — или расчет на то,— что часть предлагаемой информации самоочевидна и/или хорошо известна слушателю.

Скажем, если я намерен обсуждать вопрос о том, есть ли жизнь на Марсе, я ожидаю, что коммуниканту известно хотя бы следующее: Марс есть планета Сол­нечной системы (1) и Жизнь есть одна из форм суще­ствования материи (2). (1) и (2) есть компоненты моей прагматической пресуппозиции относительно слуша­теля — только при их наличии я позволю себе вступать с ним в коммуникативный акт по поводу жизни на Марсе.

Пресуппозиции регулируют отношения между ком­муникантами задолго до момента начала коммуника­тивного акта. Это тоже своего рода негласные соглаше-

ния, на которые любой собеседник практически вправе рассчитывать.

Естественно, что чем выше специализация коммуни­кативного акта (т. е. чем более узкопредметный харак­тер имеет коммуникативный акт), тем более точные пре­суппозиции должны иметься у коммуникантов относительно друг друга.

Так, я не рискну обсуждать преимущества «твердых форм» стиха с адресатом, если ему ничего не говорят та­кие слова, как «сонет», «рондо», «ритурнель», «венок строф» и т. п. Адресат же, в свою очередь, вправе ожи­дать от меня, что я учту имеющиеся в его распоряжении пресуппозиции и не заставлю его барахтаться в море не­известных ему понятий.

Если речь идет об обычном (не специализированном или, по крайней мере, не высокоспециализированном) коммуникативном акте, велика вероятность того, что хо­тя бы часть пресуппозиции коммуникантов окажется общей. Именно она, эта общая часть, и будет основани­ем для этаблирования коммуникативного акта.

Общие пресуппозиции определяют чаще всего в ка­тегориях энциклопедического знания о мире. Выраже­нием такого энциклопедического знания являются представления о родовидовых (1) и структурных (2) осо­бенностях предметного мира, или так называемые так­сономические представления. В сущности это представ­ления о классах, в которые включаются предметы и понятия на основании общих для них признаков, с од­ной стороны, и о признаках, из которых «состоят» пред­меты, — с другой.

Для того чтобы понять, что конкретно в данном слу­чае имеется в виду, можно обратиться к логике Аристо­теля: в соответствии с его представлениями, в частности, о таксономии, отношения между предметами и поняти­ями выступают в виде двух иерархий, или упорядочен­ных систем связей. Первая из них — это иерархия «быть» (иерархия бытия, существования), вторая — ие­рархия «иметь» (иерархия наличия, присутствия). Пред-

мет связан с обеими иерархиями и определить его место в мире других предметов легче всего с помощью уяснения его положения в составе каждой из иерархий.

Иерархия «быть» есть иерархия, определяющая по­зицию предмета-понятия в вертикальном ряду ему по­добных, т. е. включение его последовательно во все бо­лее и более общие классы.

Возьмем, к примеру, такое не слишком широко и хорошо известное понятие, как синекдоха: для «чисто­ты эксперимента» даже лучше, если у того, кто знако­мится с этим учебным пособием, нет ни малейших представлений о том, что это такое. Попытаемся распо­ложить понятие синекдохи в составе близких к нему понятий. Начнем с него самого (ибо именно оно нас сейчас интересует) как с нижнего звена и будем посте­пенно выводить его во все более широкие понятия до тех пор, пока не достигнем того уровня обобщения, на котором будет по крайней мере понятно, о чем прибли­зительно идет речь.

Итак, синекдоха есть частный случай метонимии. Трудно предположить, что у человека, никогда не слы­шавшего слово «синекдоха», уже на этом этапе появятся какие-либо отчетливые представления о содержании данного понятия. Но это еще лишь первый уровень обоб­щения.

Метонимия, в свою очередь, есть один из тропов — второй уровень обобщения. Впрочем, уровень этот тоже едва ли сулит какие-нибудь внезапные озарения непо­священным.

Троп — третий уровень обобщения — включается в понятие риторических фигур. Уже здесь, видимо, мож­но допустить, что часть читателей поняла, в какой облас­ти знаний искать синекдоху и что это за область знаний. Те же, у кого и сейчас не возникло никаких знакомых ассоциаций, могут двигаться далее по линии обобщения.

Четвертый уровень обобщения: риторические фигу­ры представляют собой формы непрямого выражения (употребления слов и конструкций в непрямых значе-

ниях). После четвертого уровня, смеем надеяться, с на­ми осталось еще меньше желающих подниматься выше.

Для тех, кто все-таки остался,— пятый уровень обоб­щения: формы непрямого выражения входят в состав форм выражения как таковых.

Шестой уровень обобщения: формы выражения включаются в понятие оборотов речи.

Схематически проделанный нами путь будет выгля­деть так:

Вертикаль, полученная таким образом, и представ­ляет собой иерархию «быть», то есть систему упорядо­ченных связей, в которой каждый предшествующий эле­мент связан с последующим механизмом подчинения и которая перестает быть системой, если один из эле­ментов исключен или перемещен.

Однако иерархия «быть», разумеется, не дает и не может дать нам четких представлений о том, что такое синекдоха. Она только указывает направление поис­ков. Не будет ошибкой охарактеризовать синекдоху с помощью любого из элементов представленной выше иерархии: каждый из них действительно определяет синекдоху (например, синекдоха есть случай метони­мии, синекдоха есть разновидность риторической фи­гуры, синекдоха есть тип форм непрямого выраже­ния... синекдоха есть речевой оборот).

Вместе с тем более конкретные представления полу­чает тот, кто находится не на вершине вертикали, а по­близости от ее основания. Сведения, находящиеся на «самой вершине», в той же степени истинны, но они на­столько абстрактны, что ими практически невозможно воспользоваться.

Так, человеку, не имеющему представления о том, что такое орех, мало поможет сведение о том, что ко­косовый орех — это еда: добыть «собственно еду» из кокосового ореха он все равно не сможет. Поэтому определение синекдохи как речевого оборота (для тех, кто вынужден был проследовать от первого до послед­него, седьмого, уровня обобщения) способно, конечно, «что-то дать», но удовлетворение при этом получить трудно.

Для того чтобы создать о предмете более точные представления, следует рассмотреть его в составе дру­гой иерархии — иерархии «иметь».

Иерархия «иметь» отвечает за структуру предмета, то есть демонстрирует, из чего состоит предмет. В этом смысле любой предмет можно представить себе как не­которую систему признаков, которые, налагаясь друг на

друга, в конце концов отграничивают данный интересу­ющий нас предмет от других предметов. Например, зе­леный квадрат отличает от зеленого треугольника толь­ко признак формы, красный квадрат от зеленого треугольника — признак формы и признак цвета, крас­ный куб от зеленого треугольника — признак формы, признак цвета и признак трехмерности — и так далее. Возвращаясь к синекдохе, попытаемся представить себе, из чего состоит это описание, то есть что необходи­мо для того, чтобы некое описание считалось синекдо­хой. Какого типа описание это должно быть?

Признак первый: это описание посредством называния. Признак второй: это называние не целого предмета,

а только его части.

Признак третий: это называние не любой части предме­та, а только части существенной или выразительной. Признак четвертый: это называние не любой сущест­венной или выразительной части предмета, но лишь той, которая наиболее быстро и точно дает представ­ление о предмете (или вызывает соответствующий предмет в нашем представлении). Например:

Подай мне, пожалуйста, вон ту круглую штуку (1).

Подай мне, пожалуйста, вон ту штуку с ци­ферблатом (2).

(1) не фиксирует существенного или выразительного признака часов и не имеет потенций стать синекдохой. «На круге полночь» есть дефектная синекдоха, создаю-щая аномальное предложение, которое в принципе не может быть осмыслено. (2) фиксирует один из наиболее существенных признаков часов и имеет потенции стать синекдохой, пусть и не бог весть какой. Ср.: На цифер­блате полночь (вместо: На часах полночь).

Совокупность сведений, заложенных в двух «иерар­хиях», создает относительно полный концепт интересу­ющего нас предмета.

Очевидно, что «сбои» в таксономической картине мира порождают конфликт коммуникативных страте­гий (коммуникативной стратегии адресанта и коммуни­кативной стратегии адресата). Так, у адресата может быть свое мнение относительно синекдохи, что, кстати сказать, совсем не беспочвенно. Если адресат не считает синекдоху частным случаем метонимии, а такого мне­ния, кстати, придерживается довольно большая группа исследователей, утверждающих, что синекдоха есть са­мостоятельный троп, то естественно предположить, что коммуникативный акт по поводу синекдохи не будет протекать гладко.

Однако заметим со всей строгостью, что общие пресуппозиции отнюдь не исчерпываются энциклопе­дическими сведениями о мире. В состав общих пресуп­позиций входят еще и так называемые фреймы, или сценарии.

Например, еще перед началом коммуникативного ак­та, в ходе которого я предполагаю дать обещание, я осве­домлен о том, что такое обещание, т. е. о том, что данный «жанр» речевой деятельности предполагает соответст­вие моих последующих действий тому, что я намерен вы­сказать, т. е. наличие определенной коммуникативной перспективы. Такими же знаниями располагает и адре­сат, который вправе ожидать от меня, при прочтении коммуникативного акта как «акта обещания», соответст­вия избранному мною речевому «жанру».

Б ходе коммуникативного акта может, например, быть установлено, что я пообещал нечто непосильное для себя (например, никогда больше не лгать) — тогда мой партнер будет, очевидно, вынужден скорректиро­вать свои представления о характере коммуникативного акта, обо мне как «обещающем» или о самом «жанре» обещания.

Ему придется задать себе, скажем, такие вопросы: не является ли коммуникативный акт, в который он во­влечен, ироническим, двусмысленным или демагогиче­ским (т. е. шуткой, обманом или пустословием); пред-

ставляет ли себе его партнер последствия инициируе­мой им речевой процедуры и адекватны ли представле­ния партнера о «жанре» обещания вообще; а также ка­ковы его собственные (адресата) основания для того, чтобы считать данный коммуникативный акт «актом обещания». Только после решения этих вопросов адре­сат, по-видимому, рискнет сделать вывод о том, были ли его ожидания оправданными и является ли данный предлагаемый ему коммуникативный акт действитель­но «актом обещания».

 

В лингвистической литературе определений фрей­мам дано очень много, причем не всегда совпадающих. Например, существует настолько широкое понимание фрейма, что им считается практически любое понятие вместе с сопровождающими его устойчивыми (истори­ческими, национальными и проч.) ассоциациями. В этом смысле говорят, например, о фрейме «человек» или фрейме «история» и так далее. Дефиниция фрейма в по­добных случаях настолько обща, что приводить ее про­сто рискованно.

Иногда термин «фрейм» выступает как синоним тер­мину «сценарий», иногда — нет: тогда под фреймом понимают совокупность устойчивых представлений о предмете или группе предметов, а под сценарием — совокупность устойчивых представлений о процессе как наборе регулярно воспроизводящихся событий. Другие исследователи просто считают сценарии развернутыми фреймами.

Для наших целей воспользуемся самым простым и уловимым определением фрейма, причем разницы между фреймом и сценарием делать не будем — преж­де всего в силу того, что разница эта не столь уж очевид­на. Относиться к предлагаемому определению фрейма (сценария) лучше всего как к определению рабочему, чтобы не предъявлять особенно высоких требований к степени его академичности.

Будем понимать под фреймом устойчивый и доста­точно стереотипно воспроизводящийся «жанр» речевого взаимодействия (в духе «речевых жанров» М. М. Бахти­на), который к настоящему времени можно рассматри­вать в качестве своего рода ритуала или топика.

Хорошее представление о фреймах дают в этом смысле учебники иностранных языков, построенные по принципу обучения речевым ситуациям: сведения о языке в таких учебниках имплицитно присутствуют в топиках (от греч. «1ороз» — место), т. е. в актах взаимо­действия, наиболее часто встречающихся в жизни: ср. такие топики, как «В аэропорту», «На вокзале», «Пас­портный и таможенный контроль», «В гостинице», «На почте», «В магазине», «В парикмахерской» и многие дру­гие. Знать эти ситуации означает знать речевые оборо­ты, «задействованные» в соответствующих (в частности, национальных) ритуалах.

Между прочим, все перечисленные выше «учебни-ковые» речевые ситуации действительно являются фреймами и знание этих фреймов в высшей степени необходимо. Другое дело, что фреймы эти относитель­но простые и не надо быть особенно хорошим речевым стратегом, чтобы купить в магазине полкило сыру (ис­ключение в этом смысле составляют магазины, где не. продается сыра: купить сыр в таком магазине значит действительно проявить недюжинные речевые спо­собности!).

Для удобства такие простые фреймы можно назвать фреймами места: структура их во многом определяется тем, где происходит коммуникативный акт. Из этого, од­нако, не следует, будто все фреймы места одинаково просты: например, фрейм «В церкви» предполагает зна­ние чрезвычайно сложного ритуала, если коммуникант, разумеется, желает соответствовать этому фрейму.

Однако, к сожалению, фреймы, которые должны «в готовом виде» быть в распоряжении застигнутого рече­вым актом, не исчерпываются «фреймами места»: за их пределами лежит чрезвычайно большая и разнообраз-

ная область «ритуальных» речевых ситуаций, отнюдь не каждая из которых (несмотря на свою, в общем-то, тра­диционность) досконально известна коммуникантам. Вот примеры лишь нескольких фреймов, читая список которых, лучше всего пытаться представить себе, всегда ли одинаково легко сориентироваться хотя бы в упоми­наемых фреймах:

клясться, иллюстрировать, приглашать, договари­ваться, упрашивать, сочувствовать, пересматри­вать, хвастаться, отрекаться, информировать, де­лать выговор, анализировать, гарантировать, докладывать, объяснять, присягать, толковать, со­блазнять, рекомендовать, обвинять, запрещать, возражать, признаваться, оспаривать, предупреж­дать, аннулировать, успокаивать и прочие.

В принципе адресат, приглашенный к речевому вза­имодействию в рамках одного из этих (или многих дру­гих) фреймов, должен заранее располагать не только сведениями о том, «как это делается», но и иметь недву­смысленную коммуникативную стратегию по отноше­нию к любой из этих речевых ситуаций.

Реальная же, то есть складывающаяся в пределах те­кущего коммуникативного акта, коммуникативная стра­тегия будет лишь вариантом по отношению к «домаш­ней заготовке» (более или менее инвариантной структуре, хранящейся в «речевой памяти» индивида и составляющей часть его речевой компетенции).

Иными словами, нормальная коммуникативная стратегия в ходе того или иного коммуникативного ак­та, как правило, имеет в качестве «фона» соответствую­щий ей фрейм: вообразить себе какую бы то ни было речевую ситуацию, абсолютно новую для коммуникан­тов (разумеется, если коммуниканты не дети), все-таки весьма затруднительно. Тем не менее следует на всякий случай иметь в виду, что утверждать, будто каждая ре­чевая ситуация базируется на известном коммуникан­там фрейме, было бы, пожалуй, все-таки слишком нео­сторожно.

Итак, «энциклопедические» знания, а также модели соответствующих фреймов (сценариев) плюс некото­рые другие «предварительные сведения», которые в каждом конкретном случае приходится оговаривать специально, образуют то, что в литературе иногда назы­вают «коммуникативным фоном», «фоном допущений и практик» или каким-нибудь подобным словосочетани­ем. Этот фон способен создать если не полную, то, во всяком случае, достаточную боевую готовность адреса­та, даже не подозревающего о предстоящем ему комму­никативном акте. Однако этот фон тем не менее не обя­зан гарантировать успешность коммуникации, которая, как мы понимаем, зависит далеко не только от общих пресуппозиций.

Общие пресуппозиции есть стартовый капитал или верительные бумаги, молчаливо вручаемые коммуни­кантами друг другу. В «бумагах» этих записано очень много самых разнообразных соглашений (от соглаше­ния о том, что оба коммуниканта на момент начала ком­муникативного акта вменяемы до соглашения о том, что Земля имеет форму шара и что на дворе начало XXI ве­ка). Иногда в эти «бумаги» вносятся сведения о предсто­ящем коммуникативном акте. Причем формулироваться подобные сведения могут по-разному. В зависимости от особенностей формулировок и различаются коммуни­кативные акты двух названных выше подгрупп в составе группы «Ожидаемые коммуникативные акты».

Коммуникативные акты,

Предполагаемые адресатом

Не будет большим преувеличением сказать, что са­мые разнообразные коммуникативные акты «угрожа­ют» нам практически на каждом шагу. Об угрозе неко­торых из них мы вообще не имеем никакого представления (модель: скажите, пожалуйста, как пройти на 16-ю Парковую улицу?) — коммуникатив­ные акты такого типа уже были предметом обсужде-

ния в параграфе «Неожидаемые коммуникативные акт ты»). Вероятность других представляется нам вполне отчетливо. Понятно, что применительно к ним должна иметь место некоторая предварительная готовность адресата.

Причем чем выше вероятность того или иного ком­муникативного акта, тем большей должна быть и сте­пень готовности. Если мне, например, доподлинно из­вестно, что на всю оставшуюся жизнь я обречен каждый день эффективно избегать общения с моим со­седом по лестничной клетке, лучше всего не придумы­вать во время каждой очередной встречи новую страте­гию, а воспользоваться некоторой хорошо работающей коммуникативной схемой. Разработка ее напоминает разработку некоего компьютерного шаблона — регу­лярно воспроизводящегося «образца» (не требующего каждый раз больших затрат времени и сил), в который будет «на месте» вписываться лишь варьирующаяся часть информации.

Отчасти предварительную готовность к предполага­емым коммуникативным актам обеспечивает набор об­щих прагматических пресуппозиций, имеющийся в распоряжении человека. Кстати, как раз эти, общие, пресуппозиции и создают минимально необходимый уровень «защищенности» адресата при вступлении его в коммуникативный акт. Только имея в своем распоря­жении пресуппозицию (то, что известно), я смогу по­нять ассерцию (то, что утверждается).

Таким образом, некий расчет на то, что адресат апри­ори, условно говоря, подготовлен к предполагаемой им речевой ситуации, делать вполне допустимо. Но если та­кой степени готовности вполне хватает для речевой си­туации, возникающей непредсказуемо, то ограничи­ваться этим уровнем тогда, когда коммуникативный акт легко предполагаем, было бы все-таки несколько нестра-тегично.

О речевых ситуациях какого плана в данном случае, собственно, идет речь? Их можно описать такой не

слишком привлекательной, например, моделью, как те­перь тебе попадет от начальства (народный вариант: знает кошка, чье мясо съела). Стало быть, имеются в ви­ду речевые ситуации-следствия, причины которых адре­сату в принципе известны. А. значит, можно с достаточ­но большой долей уверенности утверждать, что о характере следствий (как приятных, так и неприятных) кое-какие предварительные познания у адресата обяза­тельно бывают.

Это и есть сведения из области будущей речевой си­туации, которые уже нельзя квалифицировать в качестве набора общих прагматических пресуппозиций. Данную группу пресуппозиций лучше всего охарактеризовать как конситуативные пресуппозиции, т. е. представления о направлении и структуре предстоящего коммуника­тивного акта.

От неожидаемых коммуникативных актов коммуни­кативные акты, предполагаемые адресатом, отличаются тем, что из группы общих пресуппозиций в подобных случаях отчетливо вычленяется некоторая «подгруппа», которую имеет смысл «активировать» (понятно, что «ожидание скандала» и «ожидание поощрения» суть разные виды ожидания!): это и есть релевантные для предстоящей речевой ситуации, или конситуативные пресуппозиции.

Активирование подгруппы общих пресуппозиций желательно произвести для того, чтобы «освежить» в сознании адресата известный ему инвариант коммуни­кативной модели и соответствующий ей тип коммуни­кативной стратегии. Тогда практически никакая ком­муникативная стратегия адресанта, включая даже, пожалуй, самые экстравагантные, не застанет адресата врасплох. В случае, когда подготовка к предполагаемо­му коммуникативному акту осуществляется по схеме если — то («Если мне предложат понижение в должно­сти, я соглашаюсь, а если предложат переход в другой отдел — отказываюсь» и т. п.), обычно «проигрывают­ся» все основные типы реакций.

Такая подготовка позволит адресату довольно скоро опознать коммуникативную стратегию адресанта, а это на этапе этаблирования коммуникативного акта самое важное. Потому что последовательность реакций есть то, что делает коммуникативную стратегию адресата со­стоятельной, и позаботиться об этой последовательнос­ти лучше заранее. Тактические скачки компрометируют адресата как ничто другое.

Безусловно, если коммуникативный акт только предполагается (а, например, не объявлен), вероят­ность ошибиться в его характере не маленькая. И в том случае, если ошибка действительно произошла, искать «виноватых» не стоит: видимо, при таком сте­чении обстоятельств имеет место одна из незапро­граммированных адресатом (т. е.; как правило, пара­доксальных) коммуникативных стратегий адресанта. А значит, нелишне помнить, что предполагаемый ком­муникативный акт не есть неизбежный коммуника­тивный акт и что вариант «отсроченной» коммуника­тивной стратегии в подобных случаях тоже вполне допустим.

Отсроченная коммуникативная стратегия, то есть коммуникативный акт, откладываемый на будущее, остается безусловным правом адресата и здесь — точно так же, как в условиях неожидаемого коммуникативно­го акта. Можно с полной уверенностью утверждать, что отсроченная коммуникативная стратегия всегда лучше, чем случайно и наспех выбранная. И, в сущнос­ти, единственной разумной формой речевого поведе­ния адресата', «не рассчитавшего» предстоящей шах­матной партии или оказавшегося перед чрезмерно коварным противником, следует признать стремление оставить речевую ситуацию открытой.

А потому «стратегичнее всего» будет попытка пре­образовать данный коммуникативный акт в какой-ли­бо другой, разумеется, если условия речевой ситуации это позволяют. Если же нет, то при неудачных стече­ниях обстоятельств не остается ничего другого, как

«преобразовать» актуальный коммуникативный акт, предполагаемый адресатом, в будущий коммуника­тивный акт, объявленный адресантом. Тем более что прагматических клише для такого преобразования предостаточно (от обтекаемого: разрешите мне поду­мать над этим вопросом, до прямого — Вы застали ме­ня несколько врасплох). Иначе говоря, тем или иным способом адресату следует сильно опередить адресан­та в признании речевого акта неприемлемым.

В этом отношении коммуникативная стратегия ад-рессанта сильно отличается от коммуникативной стра­тегии адресата: если со стороны адресанта признание речевого акта неприемлемым происходит, как прави­ло, по окончании акта речевого взаимодействия, то для адресата такое открытие, разумеется, «выгоднее» сде­лать не так поздно — в идеале чем раньше, тем лучше. Ибо в проигрыше очевидным образом оказывается тот, кто вынужден выслушать «приговор».

Такие «речевые условности» со стороны адресан­та, как: видимо, мне не удалось найти убедительных доводов, обычно ничего не меняют в его оценке рече­вого акта и партнера по коммуникации: предпола­гать, что адресант действительно винит себя в неус­пехе взаимодействия, могут только неисправимые идеалисты.

Итак, в случае с коммуникативными актами, предпо­лагаемыми адресатом, наиболее действенной будет, по-видимому, следующая коммуникативная стратегия: ак­тивирование группы релевантных для предстоящей ситуации общих пресуппозиций как пресуппозиции кон - ситуативных (1) и построение модели собственного речевого поведения в соответствии с ними (2); если пресуппозиции эти не подтверждаются в ходе реально­го речевого взаимодействия (3); имеет смысл предпо­честь отсроченную коммуникативную стратегию (4), т. е. преобразовать данный коммуникативный акт в другой (4а) или в коммуникативный акт, объявленный адресантом (46).

Коммуникативный акт,

Объявленный адресантом

Данная группа речевых ситуаций относится к разря­ду тех, уклониться от которых можно только «не явив­шись». «Отложительные методы» здесь тоже не годятся. Подобного рода коммуникативные акты представляют собой нечто такое, для чего требуется определенное му­жество и «проигрывание» собственной коммуникатив­ной стратегии любой ценой.

Говорить же о конкретной, подготовленной заранее коммуникативной стратегии применительно к речевым взаимодействиям, относящимся к 46, как раз и возмож­но. Разумеется, это не означает, что данная стратегия должна быть негибкой, но даже ее гибкость может и должна быть «запланированной».

При разработке коммуникативной стратегии адре­сату следует помнить, что он «выбран» адресантом в качестве партнера по коммуникативному акту и что, стало быть, у такого выбора имелись некоторые осно­вания. Разгадать эти основания и является первооче­редной задачей адресата. Иногда (при «прозрачных» позициях в социальной иерархии: адресант — началь­ник, адресат — подчиненный) особенных способнос­тей «разгадывать» и не требуется, но при «социальном равноправии» коммуникантов это может оказаться очень непросто.

Коммуникативные акты с декларированным комму­никативным заданием (модель: я хотел бы поговорить с Вами о...) в этом смысле следует отличать от коммуни­кативных актов на свободную, то есть не оговоренную предварительно, тему.

Насчет последних в лингвистической прагматике, кстати, существует одно хорошее правило: адресат име­ет право знать содержание (а иногда, при нечетком фрейме, и структуру) объявленного коммуникативного акта. Право это диктуется не только требованиями эти­ки (невежливо заставлять собеседника гадать), но и тре-

бованиями прагматики: стартовые возможности долж­ны быть одинаковыми.

Какие из пресуппозиций адресата принимают учас­тие в конструировании коммуникативных актов, объяв­ленных адресантом? Прежде всего, пресуппозиции, ка­сающиеся личности адресанта. Это означает, что собственные «энциклопедические знания» адресата и известные ему фреймы имеют значение только в том от­ношении, в каком они совпадают с «энциклопедически­ми знаниями» адресанта и известными ему фреймами. Потому что (и об этом уже говорилось выше) именно общность хотя бы некоторых их них обеспечит коммуни­кативному акту возможность развиваться после старта, в чем оба коммуниканта будут, видимо, заинтересованы.

Предсказать же успешное его развитие возможно лишь в том случае, если коммуниканты не готовят друг другу явных подвохов в виде сильно расходящихся пре­суппозиций или резко неожиданных коммуникативных стратегий. То есть участникам речевого взаимодействия в случае с запланированным коммуникативным актом полагается, в общем-то, соответствовать ожиданиям друг друга или оговорить свои «индивидуальные особен­ности» за пределами коммуникативного акта. Любая другая форма поведения была бы саморазрушительной, фактически ведущей к коммуникативной неудаче.

Если сравнивать коммуникативную стратегию адреса­та, уведомленного о планируемом коммуникативном акте, с коммуникативной стратегией адресата, который только предполагает предстоящий коммуникативный акт, то ста­новится понятно, что в первом случае ссылки на неподго­товленность к речевому взаимодействию уже не могут быть извинительными. В обязанности адресата фактичес­ки входит разработка довольно четкой и точной линии по­ведения. Иными словами, особенность коммуникатив­ных актов данного типа состоит в том, что «основная работа» коммуникантов происходит до момента этаблиро-вания коммуникации, тем более, что направление для та­кой работы, так сказать, предварительно задано.

А потому обременять инициатора коммуникативно­го акта речевой ситуацией, в которой адресат по ходу взаимодействия ищет оптимальную коммуникативную стратегию, в высшей степени «непрагматично». Между прочим, при таком стечении обстоятельств инициатор коммуникативного акта вправе обратить внимание ад­ресата на то, что у него, адресата, было достаточно вре­мени подумать о том, с какой речевой программой всту­пить в коммуникативный акт. Судорожные поиски нужной речевой программы адресатом практически означают не только неуважение к собеседнику, но и от­сутствие стремления к общей коммуникативной цели, т. е. по существу игнорирование успеха взаимодействия.

Основная ошибка адресата при подготовке к объяв­ленному взаимодействию — это, как правило, подмена пресуппозиций собеседника своими собственными пре­суппозициями. Интересно, что основанием для такого правила служит довольно известный психологический механизм, а именно некритическое отношение к собст­венным знаниям. Стоит ли удивляться, что я могу ока­заться совершенно неподготовленным к коммуникатив­ному акту, если при рассмотрении его перспектив я все равно не пойду дальше проецирования собственных пресуппозиций на собеседника?

В сущности реальная подготовка к реально нависшей надо мной речевой ситуации есть ревизия моих же пре­суппозиций. И лучше всего для предстоящего коммуника­тивного акта, если я подвергну их сомнению и попытаюсь представить себе, как еще интересующая меня группа пресуппозиций могла бы быть организована. Не лишним будет и провести инвентаризацию параметров фрейма речевой ситуации, к которой я хочу прийти подготовлен­ным: легко может оказаться, что я рассматриваю соответ­ствующий фрейм односторонне. (Например, я убежден в том, что, приглашая меня на обсуждение некоего кон­кретного вопроса, адресант предлагает мне участвовать в дискуссии, в то время как ему, может быть, интересно вы­слушать лишь мое мнение, без презентации собственно-

го.) Разумеется, я не забуду и получить у инициатора бу­дущего коммуникативного акта все возможные сведения о предмете и направлении взаимодействия.

Может быть, правильно было бы считать, что объяв­ленный коммуникативный акт происходит задолго до" его начала, а реальный же процесс речевого взаимодей­ствия — лишь форма его «фиксации». При четком и точ­ном осознании коммуникантами своих коммуникатив­ных стратегий собственно коммуникативный акт, условно говоря, уже и ни к чему.

Проблемы из круга речевой акт неприемлем возни­кают применительно к анализируемому случаю лишь тогда, когда налицо конфликт коммуникативных стра­тегий, проявляющийся в невозможности скоординиро­вать пресуппозиции коммуникантов или их представ­ления о соответствующем коммуникативному акту фрейме. Вот почему как пресуппозиции, так и предпо­лагаемый обоими собеседниками фрейм лучше всего напрямую вербально эксплицировать (назвать) уже в начале коммуникативного акта.

Разумеется, никто не требует уточнять ситуацию в таких выражениях, как: «Простите, Вы ведь намерены мне что-то пообещать?» или «Если я правильно пред­ставляю себе цель нашей встречи, то Вы хотите при­знаться мне в любви» и проч. Речь идет исключительно о том, чтобы довольно косвенным (но все-таки доступным для понимания!) образом обозначить свой взгляд на ре­левантные вещи и создать у инициатора коммуникатив­ного акта представление о том, что адресат точно пони­мает «жанр» предлагаемого ему взаимодействия.

Такие прагматические клише, как: не выходит ли это за рамки нашей темы? или мы, как я понимаю, встретились, чтобы обсудить вопрос о... и т. п., могут оказать неоценимую услугу собеседникам, «наводящим мосты». Прагматические клише, вроде приведенных, одинаково необходимы как адресату, так и инициатору коммуникативного акта, ибо опасность выйти за преде­лы «коммуникативной рамки» всегда очень велика.

Поэтому коммуникантам, особенно в процессе этабли-рования коммуникативного акта, лучше всего время от времени посылать «сигналы», свидетельствующие о том, что оба все еще пребывают в объявленных услови­ях речевого взаимодействия. Такие сигналы можно рас­сматривать как метатекстовую область речевого взаи­модействия.

 

Под метатекстом (от греч.meta — около, после) обычно

⇐ Предыдущая123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: