I. Повесть о чиновнике крадущем шинели

В департаменте податей и сборов, который впрочем иногда называют департаментом подлостей и вздоров, не потому чтобы в самом деле были там подлости, но потому что господа чиновники любят так же как и военные офицеры немножко поострить, — итак в этом департаменте служил чиновник, собой не очень взрачный, низенький, плешивый, рябоват, красноват, даже на вид несколько подслеповат, [служил он очень беспорочно]. [Вместо “[служил ~ беспорочно]” на полях написано: Был он то, что называют вечный титулярный советник, чин, над которым, как известно, наострились немало разные писатели, которых сочинения [доныне] еще [читаются в деревнях] смешат разных невинных читателей, любящих почитать от скуки и для препровождения времени. ] В то время еще не выходил указ о том, чтобы застегнуть чиновников в вицмундиры. Он ходил во фраке, цвету коровьей коврижки. Он был [очень] доволен службою и чином титулярного советника. Никаких замыслов на коллежского асессора, ни надежд на прибавку жалованья: в существе своем это было очень доброе животное и т&#972;, что называют благонамеренный человек, ибо в самом деле от него почти никогда не слыхали ни дурного, ни доброго слова. Он совершенно жил [и назы<вался?>] и наслаждался своим должностным занятием, и потому на себя почти никогда не глядел, даже брился без зеркала. На фраке у него вечно были перья, и он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно в то самое время, когда из него выбрасывали какую-нибудь дрянь, и потому он вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Зато нужно было поглядеть на него, когда он сидел в присутствии за столом и переписывал; нужно было видеть наслаждение, выражавшееся на его лице: некоторые буквы у него были фавориты, до которых, если [он] добирался, то на лице у него просто был восторг. [Сверху и на полях написано: то чувствовал [такой] восторг, [что] описать нельзя: и подсмеивался и подмигивал и голову совсем на бок. Так что [иногда] для охотника можно в лице читать бы[ло] всякую букву. Живете, мыслете, слово, твердо — всё это просто рисовалось и отпечатывалось на лице его. Губы его невольно и сжимались и послаблялись и [обраща<лись?>] как будто даже отчасти помогали. Тогда он не глядел ни на что и не слушал ничего, рассказывал ли один чиновник другому, что он заказал новый фрак и почем сукно [или] и споры о том, кто лучше шьет, о Петергофе, о театре или хоть даже анекдот весьма интересный, потому что довольно старый и знакомый, [шла ли <речь>] о том как одному коменданту сказали, что у статуи Петра отрублен хвост, шла ли речь наконец о нем самом. Ему хоть трава не расти. Он в это время жил <?>.] Он всегда приходил раньше всех. Если не было переписывать, подшивал бумаги, [чи<нил>] перечинивал перья, [При всем том] словом служил очень ревностно на пользу отечества, [На полях написано: Служил так ревностно как решительно нельзя уже ревностнее] но выслужил [Сверху написано: кажется что-то очень не много, только] пряжку в петлицу да гиморой в поясницу. [Сверху и на полях написано: вот и всего. Конечно, это было немного, но большего даже трудно было и дать ему, потому что когда один раз попробовали употребить <его> на дело немного высшее, именно [дали] поручено было ему из готового дела составить отношение в какое-то присутств<енное> место<?> всё дело состояло в том чтобы переменить только заглавие и поставить в третьем лице всё то, что находилось в первом, это задало ему такую головоломку, что он вспотел совершенно, тер лоб и сказал, чтобы дали ему переписать что-нибудь. ] Несмотря на то уважения к нему было очень немного: молодые чиновники над ним подсмеивались, и сыпали на голову ему бумажки, что называли снегом; старые швыряли ему бумаги, говоря “на, перепиши”; сторожа даже не приподнимались с мест своих, когда он проходил. Жалованья ему было четыреста рублей в год. На это жалованье [Сверху написано: На это жалование он доставлял себе множество наслаждений. ] он ел что-то в роде [Сверху написано: щей или] супа [Сверху написано: Бог его знает впрочем] и какое-то блюдо из говядины, [пахнувшее страшно] [Вместо “пахнувшее страшно”: прошпигованное немилосердно] луком; валялся в [узкой] узенькой [Вместо:“валялся ~ узенькой”: отлеживался во всю волю на кровати] комнатке над сараями, в Свечном переулке, [штопал сапоги и клал заплаты] [Вместо “штопал ~ заплаты”: и платил [за штопку] за помещение заплаты] на свои панталоны вечно [Вместо “вечно”: почти] на одном и том же месте. [Сверху и на полях написано: и всё это за те же 400 рублей и даже ему оставалось <1 нрзб.> на поставку подметок в год на сапоги, которые он очень берег, [и потому] <по> этой причине [дома] на квартире сидел всегда в чулках. ] Право не помню его фамилии. Дело в том, что это был первый человек, довольный своим состоянием, если бы не одно маленькое, очень затруднительное впрочем обстоятельство. В то время, когда Петербург дрожит от холода и двадцатиградусный мороз дает свои колючие щелчки по носам даже [и] действительных тайных советников первого и второго класса, бедные титулярные советники остаются решительно без всякой защиты. Чиновник, о котором идет дело, укрывал кое-как, как знал, свой нос, впрочем очень не замечательный, тупой, и несколько похожий на то пирожное, которое делают [Сверху написано: некоторым чиновникам] кухарки в Петербурге, называемое пышками. Он его упрятывал во что-то больше похожее на капот, чем на шинель, что-то очень неопределенное и очень поношенное. [С каждым годом] На сорок втором году своей жизни он заметил, что этот капот или шинель становится очень холодновата. [Сверху написано: Он уже издавна стал замечать, что шинель становится чем далее как будто бы немного холодноватее. ] Рассмотревши его всего насквозь, к свету и так, он решился снести его к портному, жившему [в том же доме, в такой же] почти комнатке, который [чинил] [занимался] несмотря на свой кривой глаз [Сверху написано: <и> рябизну по всему телу] занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков. [Вместо “жившему ~ фраков”: которому эта шинель была [решительно] так же знакома, как собственная, и он знал совершенно местоположение всех худых и дырявых мест. Весь предыдущий основной текст написан почерком М. П. Погодина, а исправления в подстрочных сносках — почерком Гоголя, всё дальнейшее — почерком Гоголя.]

Об этом портном нечего и говорить, но читатели народ ужасно любопытный, им непременно хочется узнать, что и какой портной и был <ли> он женат и в которой улице живет и сколько расходует и к&#225;к у него нос, крив ли и вздернут или просто лепешкой. Итак, хоть оно казалось нечего бы говорить о портном, но т. к. автор совершенно во власти читателя [то]… нечего делать.

Сначала он назывался просто Петр и был крепостным человеком не помню у какого-то барина. Петровичем же он стал называться с тех пор как получил отпускную, [с тех пор как отпуще<н>] женился и стал попивать довольно сильно по праздникам, сначала главным, а потом и всем церковным, где только есть в календаре крестик, нужды нет что не в кружке. С этой стороны Петрович был сильно привязан к религии. На счет же, [На счет того] на третьей ли жене он женат или на первой, прошу пред читателями извинения, право не знаю; знаю только что есть жена, расхаживает и по воскресным дням надевает даже чепчик. Собой же кажется вовсе не смазлива, так что одни только гвардейские солдаты заглядывают ей в лицо, когда <1 нрзб.> моргнувши как водится и испустивши потом что-то подобное на рычание сквозь… [Не дописано.]

Портной, взявши в руки капот и вскинувши немного пол<ы?>, посмотрел его всего против света очень тщательно и покачав головою полез в карман за табаком. [На полях написано: а. Акакий Акакиевич очень понимал этот жест: он всегда употреблялся в дело <?>, это значило, что положение дела должно быть было довольно трудно. Чрез несколько минут [вышла] [вытащил] [показа<лась?>] рука Петровича вышла из кармана с табакеркой. — б. а сам полез в карман своего довольно дурно сшитого сертука, что как известно почти всегда бывает у хороших портных. Вытащенная им из кармана вещь была табакерка с портретом какого<-то> генерала, какого именно не известно потому что |лицо] в месте, которое занимало лицо, была проткнута пальцем дырка, которую он залепил бумажкой; вынувши табакерку он попринялся набивать себе ноздри. ] Понюхав табаку, [Сверху написано: Набивши обе ноздри и потом] он перевернул шинель [Сверху написано: которая была [обровн<ена?>] [на меху] извнутри подбита каким-то мехом похожим несколько на [шерсть которую] мех, которым обивают внутри зимние валенки <?>.] вниз и так верх ногами, и вновь начал [и стал] рассматривать против света. [рассматривать против света. Но не добравшись, только<?> всю распл<астал?>. Сверху написано: нагрузивши обе ноздри и встряхнувши руками] Последовало вновь качание [Сверху написано: Итак случилось то же самое] головою, [качание головою и самое крепкое набитие носа табаком] после чего он полез в карман за табаком [за табаком натыкавши] и вновь натащил в нос табаку, [а. и вновь понаровил себе обе ноздри б. и вновь нафабрил] после чего положил шинель на стол и сказал: Нет. Ничего нельзя сделать. Можно бы еще. Если бы сукно не было больно так попротерто. [не было так протерто. ] Клинчики и кусочки [Клинчики и лоск<утки>] можно бы еще как-нибудь положить: посмотрите только сукно не выдержит. [Далее начато: Это] Такой ответ до того смутил [Не дописано. ] …