Германия, Дюссельдорф, университетская клиника.

Это не укладывалось в голове. Всё тело дрожало и плохо подчинялось приказам мозга, который в свою очередь тоже буквально лихорадило.

Коллеги пока больше не тревожили. Начальство тоже держалось в стороне, выжидая. Беспокоились, конечно, близкие и друзья, а также некоторые из коллег, однако помочь были не в состоянии. А могли лишь помешать - помешать сделать глупость. Правда, что такое глупость в сложившейся ситуации?

Оставалось только ждать. Ждать конца этой разворачивающейся на их глазах трагедии. Одной трагедии одного знакомого им человека.

Вольфганг сполз по стене на холодный пол. Рядом за стеной несколько человек тщетно пытались взломать дверь. Кое-кто из них сначала уговаривал доктора Кёненбергера не делать глупостей, но сейчас замолк.

Когда Клаудия позвонила мужу и сообщила о повышенной температуре у сына, родительское сердце замерло.

Вольфганг ежедневно имел дело с людьми, поражёнными "заразой апокалипсиса" и старался как-то помочь им, беспрерывно отгоняя от себя мысли, что следующим пациентом может оказаться член его семьи. Но это всё же случилось.

При тщательной проверке и проведённых анализах наличие возбудителя VBMC было однозначно доказано не только у Маркуса, но и у Клаудии.

Но это было, как казалось, бесконечно давно. Сейчас же Вольфганг сидел на полу перед изоляционной камерой, в которой умирала его семья. Он видел уже достаточно жертв этой болезни и отчётливо понимал - жене и сыну осталось всего несколько часов ужасной агонии перед смертью.

Не было больше надежды... никакой. Даже призрачной, на чудо. Всё! Конец!

Вольфганг умирал вместе с ними. Не от VBMC - от горя. Ему хотелось кричать, но из груди вырывалось лишь неровное содрогающееся дыхание.

В течение последних дней доктор Кёненбергер не покидал клиники. Он забросил все обязанности и заботился только о Клаудии и Маркусе. Сначала начальство пыталось повлиять на него, убедить продолжать работать в прежнем режиме, но само понимало, что это бессмысленно. В конце концов, человеку позволили проводить последние дни с родными, жизни которых вскоре должны были оборваться. Такой участи, как наблюдать неизбежную мучительную смерть близких, не пожелаешь даже врагу.

Несколько раз Вольфганг видел по телевидению репортажи о том, как молодые отцы, потеряв работу и лишившись возможности выплачивать кредит, или ещё по какой причине, убивали жену и детей, а затем накладывали руки и на себя. Этого он никогда понять не мог. Однажды даже самому довелось спасать пятилетнюю девочку, которую такой вот отец-убийца... не добил. Теперь отважный врач, еще днем ранее стойко борющийся за жизни людей, решал уже для себя вопрос - жить или не жить?

А эти наблюдатели за дверью... Им тоже интересно знать его ответ на вопрос. Стоят там сейчас и с испуганными глазами ждут. Вряд ли из любопытства. Вольфганг их достаточно хорошо знал. Они его уважают. Они переживают. Они искренне сожалеют, но могут лишь безмолвно созерцать и надеяться, что доктор Кёненбергер зайдёт в изоляционную камеру к жене и сыну в защитном костюме. А он сидел и вспоминал годы семейной жизни.

Все началось тёплым весенним днём на Рейнских лугах. Среди большого количества молодёжи, выбравшейся сюда из серых громад зданий, лёжа на пляжном полотенце под слабогреющим, но таким приятным после долгого периода дождей, солнцем, готовилась к сессии и одна из студенток исторического факультета. Точнее, это только потом он узнал, откуда была эта очеровательная фрау, которая сразу привлекла его внимание. А тогда он и еще несколько молодых человек дурачились с футбольным мячом неподалеку от того места, где она занималась. Они тогда так шумно играли, что ей, чтобы не отвлекаться, пришлось надеть наушники и включить погромче мп3-плейер. Хотя и об этом он узнал потом, когда уже познакомился с ней.

А тогда мяч, неуклюже отбитый одним из парней, с немалой силой попал девушке прямо в голову. Но та, хотя и была молодой красивой блондинкой, видимо являлась наследницей если и не крови, то духа амазонок или легендарных валькирий. Поэтому, преодолев последствия сильного удара, сразу же вскочила и в весьма гневных тонах осыпала молодых людей таким количеством рекомендаций на тему, куда им следует идти и что там делать, услышав которые замерла вся округа. Впрочем, закончился эпизод достаточно мирно. Парни буквально рассыпались в извинениях и предложениях помочь, чем потушили пыл взбешённой девушки.

А позже, перед тем, как отправиться домой, он, Вотльфганг, снова подошёл к ней, ещё раз извинился и предложил загладить вину приятелей приглашением в кино. Неуклюжая попытка познакомиться сочеталась в нем с хорошей внешностью и природным обаянием. Это смягчило суровый нрав Клаудии. Пошутив на тему о том, уж не вся ли компания решила пригласить её в кинотеатр, девушка согласилась.

Поход в кино оказался для молодых людей очень даже удачным. Через два года у них родился мальчик. Молодой доктор Кёненбергер не позволил Клаудии сделать аборт, хотя та вовсе не желала заводить детей так рано. На тот момент ей было не так уж и много (по немецким меркам) лет - всего 28. Спустя ещё три года состоялась свадьба.

Что же дальше? Ах, да, шлюз в изоляционную камеру.

Вольфганг остановился перед входом. Он вспомнил последнее слово, которое успела прошептать ему Клаудия, пока рассудок её не помутнел от страшных болей и ужасающих галлюцинаций. Она сказала: "Живи"!

Шлюз открылся внутрь камеры, и человек в защитном костюме шагнул к кровати. Он проведёт последние минуты с родными, проводит их туда, где, он надеялся, существует иной мир без боли, страданий, болезней и горя. А затем будет жить. Будет. Как-нибудь, но будет. Хотя бы ради их памяти.