 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 12 глава
|
|
|
|
Информационная война сейчас была на руку: всякое заблуждение нефтяников, будь то поставщики или потребители, повышало напряжение в их рядах, несло разнотолки и подталкивало фазу агрессии к завершению. Затем должна была последовать фаза массового покаяния — Смотрящий хорошо знал психологию голодных и алчных олигархов. Как только начнут ломать тюбетейки, шапки и кипы, становиться в просящие позы, следует ожидать резкого притока инвестиций.
Еще в начале своей карьеры реформатора Сторчак взял за правило высшим пилотажем управления считать условие, когда реформы проводятся на деньги тех, против кого эти реформы направлены. Умирающие сами обязаны заботиться о своих гробах и оплачивать раскопку могил.
Вопреки ожиданиям, агрессия не снижалась, давление на Осколково увеличивалось, нефтянка начала подпитывать не только журналистов, но и правозащитников, заговорили о правах на информацию и общечеловеческих ценностях. Особенно свирепствовали по поводу шарашек — мол, на территории Осколкова введен сталинский режим, молодых ученых содержат в камерах, в полной изоляции от мира, и вынуждают работать. Знали бы они, как эти нечистые на руку гении мечтали угодить в такие благоустроенные тюрьмы, ибо им светили реальные, с большими сроками за мошенничество и хищения в особо крупных размерах.
Сдержать этот напор было несложно, однако когда вступила тяжелая артиллерия в виде обеих палат парламента, пришлось с пользой для дела вынести кое-какой сор из избы. Ни о какой публичности речи быть не могло, к очередному обследованию допустили только известного авторитетного академика, медийного детского врача и представителей от палат парламента. И тут обнаружилось, что пресса писала правду: всего за месяц, прошедший между ревизиями, девятиметровый монолит выгрызли изнутри настолько, что в некоторых местах оставалась корка чуть толще консервной банки. А последующая проверка установила, каким образом злоумышленники, невзирая даже на личный контроль Филина, продолжали выедать железную руку!
|
|
|
Оказывается, на случай ядерного нападения еще во времена «холодной войны» все корпуса НИИ зернобобовых связали подземными галереями. Один из таких бетонированных ходов вел в подвал сгоревшего здания, которым воспользовались расхитители. Они беспрепятственно проникали к основанию столпа и все это время добывали, кстати сказать, очень мягкий и пластичный металл. Кроме того, служба внутренней охраны обнаружила еще два подземных хода, которые пробивались с помощью гастарбайтеров на территорию технопарка со стороны МКАД, к счастью незавершенных.
Молодых ученых на фабрику гениев собирали со всей страны поштучно, через десятки конкурсов, индивидуальных и длительных бесед с каждым. Комиссию возглавлял сам Церковер — тонкий психолог и знаток человеческих слабостей. Он изучал даже родословные кандидатов, дабы проследить генетику умственных возможностей, проверял по своим оперативным каналам на предмет склонности к противоправным действиям живых и мертвых родственников, использовал для отбора многие наработки физиономистов и хиромантов, когда-то еще в лагере начитавшись подпольного издания Ломброзо. Ничто не спасло — воровали все поголовно, используя для этого весь интеллектуальный потенциал, причем тащили не только металл, но и дорогостоящее оборудование, закупленное за рубежом, деньги, отпущенные на исследования, и кукурузу с полей.
И на этот раз сдавать в прокуратуру Сторчак никого не стал, позволил Филину временно открыть третью шарашку в лабораторном корпусе и посадить изобретательных гениев под надзор охраны, которая уже давно выполняла функции внутренней полиции.
|
|
|
Скрыть эти факты уже было трудно, но все-таки возможно, хотя бы на срок, пока Церковер окончательно не поправится. Однако начальник разведки Филин, будучи подчиненным напрямую, пришел и все в деталях доложил Осколу. В том числе и о том, что вся фабрика гениев — гордость и заслуга Церковера — помещена в шарашки под надзор внутренней полиции и теперь даже в столовую ходит строем.
Тут не выдержала даже телесная молодость, и марлевая повязка не спасла — произошел инсульт, и Церковера разбил паралич правой стороны. Когда Сторчак узнал об этом и примчался в технопарк, Оскол лежал, опутанный трубками, обставленный аппаратурой и что-то невнятно бормочущий. Он шевелил кулаком и часто мигал одним глазом — второй был прикрыт веком, словно у спящего. Однако дежурившие рядом две медсестры его понимали и на минуту удалились из комнаты. Старик раскрыл руку — там оказался ключ с привязанной к нему засаленной цветастой тряпочкой, свитой в шнурок.
Церковер предусмотрел все, в том числе и утрату дара речи. В сейфе, замурованном в стену, на самом видном месте, поверх многочисленных папок с бумагами и каких-то слежавшихся свертков, оказалось три пронумерованных пакета, адресованных Смотрящему. Тут же, не отходя от больного, он поочередно вскрыл их и бегло ознакомился с содержимым.
В первом Оскол наказывал сохранить остатки свидетельства применения неведомого топлива — достать оставшуюся от железной руки жестянку из пожарища, спрессовать и положить на ответственное хранение в банк. Во втором он переводил в подчинение Сторчака всю зону Д, которой управлял единолично, вместе со службой разведки, самим Филиным, аналитиками, шарашками и драгоценным архивом.
Но самым важным оказался третий, в котором Церковер просил обратить самое пристальное внимание на музей Забытых Вещей в Великом Новгороде и приводил план неотложных действий, исполнить которые предстояло в течение двух ближайших суток.
Сторчак запер сейф, машинально хотел спрятать ключ в карман, но увидел протянутую, трясущуюся руку Оскола и требовательный взор единственного видящего глаза…
|
|
|
В музее Забытых Вещей Сколот был в последний раз полтора года назад, поздней осенью, когда вернулся с истока реки Ура.
Тогда его переполняли восторженные надежды и удовлетворение от выполненного урока: в распоряжение Стратига он привез результат одиннадцатилетнего своего пребывания в Сколе — так называлась школа, куда Авеги приносили Соль Знаний, проще говоря, вразумляли отроков древнему искусству управления материями. Сколотов было всего трое, и каждый изучал свое направление в этом искусстве, и шел по своему пути познания, хотя перед всеми стояла одна и та же задача — воспроизводство забытых, утраченных человечеством видов естественно получаемых энергий. В то время Стратиг гордился своим детищем — программой «Соларис» и несколько раз наведывался на Тариги, чтобы лично убедиться, как продвигаются дела с восстановлением технологии получения топлива на основе фотосинтеза. Сколот занимался этой темой весь срок учебы, и еще пять лет назад первые образцы топлива были произведены и испытаны на специальном секретном полигоне, который построил Мамонт, будучи Страгой Нового Света. Однако Стратиг после испытаний забраковал продукт, поскольку сразу же выявилось его двойное назначение: соларис можно было использовать и как оружие. Заряженный в обыкновенный баллон со взрывателем, по принципу вакуумной бомбы, он был способен стереть в порошок среднее европейское государство.
Новый соларис создавался на той же основе, однако со строго мирными качествами и под опосредованным наблюдением Стратига, поэтому претензий быть не могло. Сколот теперь вернулся с килограммом готового продукта, упакованного в простой солдатский вещмешок, безопасного, как гранитная крошка, например, которой посыпают тротуары, однако вершитель судеб вдруг заметно потерял интерес. Его печальный и суровый взор не дрогнул, даже когда ученик продемонстрировал неведомый миру вид топлива, который с виду и в самом деле напоминал каменную красноватую крошку. Сколот активизировал несколько гранул, расплавил в камине сначала жестяной совок, потом массивные, кованые каминные щипцы — огня хватило бы еще, чтоб года два отапливать просторное жилище, но Стратиг велел затушить огонь и остался сидеть с отсутствующим видом.
|
|
|
Не подивили его ни легкость и простота производства горючего материала, можно сказать, из воздуха, воды и сопряженных с ними солнечного света и радиации, ни даже то, что его использование может заменить вырубленные леса и естественный газообмен в атмосфере.
— Я посоветуюсь, — вдруг сказал вершитель судеб, безразлично наблюдая, как застывает металл. — Тебе было поручение создать технологию производства, управляемую извне.
— Это исполнено. — Сколоту казалось, Стратиг даже не вникает в суть вопроса. — Перед применением соларис необходимо активизировать, иначе не вызвать реакции горения. То есть подвергнуть облучению кодированным спектром красного лучистого вещества. Чтобы потушить, производится дезактивация… — Он извлек бронзовую фигурку филина, висящую на шее как амулет — глаза птицы засветились красноватым мерцающим цветом.
— Технологические подробности меня не интересуют, — перебил Стратиг. — То есть возможность контроля и управления остается в наших руках?
— Полного контроля!
— Оружие из него сделать можно?
— При горении энергия топлива всецело поглощается окружающим материалом, — доложил Сколот. — А переизбыток кислорода — атмосферой. Возникает эффект синтеза, только наоборот…
— Не вдавайся в технологию! Что это значит?
— Короче, не взрывается и не создает действия реактивной тяги. Нет пламени, выделяемое тепло невозможно загнать в трубу, а газы инертны. Единственное условие: хранить активизированное топливо необходимо в медных капсулах. Иначе произойдет самовозгорание под воздействием солнечных лучей. И это еще один способ контроля и управления. Можно переходить к фазе полигонных испытаний технологии производства. Ты обещал отправить меня к отцу, в Новый Свет.
— Полигон возле Сан-Франциско пришлось уничтожить, — признался Стратиг. — За ненадобностью.
— А где же отец?
— Исполняет урок в другой части света.
— Я готов построить новый, в России, — мгновенно нашелся Сколот. — Например, где-нибудь в соляных копях Урала. Это совсем не сложно, технологическое оборудование можно заказать на любом заводе оптико-волоконных приборов. Или приспособить зеркальные линзы и некоторые агрегаты готовых оптических изделий. Есть полный перечень необходимого технологического оборудования…
Стратиг остудил его восторг ледяным спокойствием:
— Добро, обсудим, подумаем, что с этим делать… Ты же понимаешь, соларис потянет за собой кардинальное изменение всей энергетической инфраструктуры. Закрыть все атомные и тепловые электростанции, разрушить плотины на реках… А металлургическое производство? Нефтяные и газовые промыслы?.. Не нужен даже двигатель внутреннего сгорания!
|
|
|
— Я предупреждал, это мечта человечества…
— Только вот мечтает ли об этом нынешнее человечество? — не дал договорить вершитель судеб. — Ладно, ты пока поживи в музее. Осмотрись, погуляй по городу. Тебе надо привыкать к миру.
— Где моя Дара? — окончательно теряя азарт, спросил Сколот.
— Может, еще и няньку подать? — грубо спросил Стратиг. — Привыкай сам ходить, тебе придется существовать в мире изгоев. — Он пригласил престарелую Дару-ключницу по имени Валга и попросил поселить Сколота в чердачной комнате флигеля.
Сколот не знал, с кем и как долго он собирается обсуждать то, что, казалось бы, давно решено и определено, и ушел обескураженным. Стратигу опять что-то не нравилось, хотя на сей раз были исполнены все его условия.
Мрачноватый, неуютный каменный флигель стоял в глубине парка и, видимо, служил приютом для странствующих. Старуха поднялась по скрипучей наружной лестнице на деревянный балкончик и отомкнула дверь.
— Света тут нет, — предупредила. — Ты, сударь, гляди, с огнем не балуй. Стемнеет, так спать ложись. Утром государь позовет.
Так старые Дары называли Стратига…
С истока реки Ура Сколота сопровождала совсем молоденькая Дара, и в самом деле, несмотря на возраст, бывшая вместо няньки, наставника, путеводителя и благодарного слушателя, поскольку он развлекал ее своими песнями и потому не заметил ни дороги, ни времени, ни пространства, по коему передвигался. Кажется, были попутные грузовики, автобусы, приветливые люди на пустынном шоссе, потом теплоход на ночной реке, нескончаемое ощущение радости, легкой взаимной влюбленности и уверенность, что это никогда не кончится. К тому же Дара призналась, что получила приятный для нее урок спутницы Сколота и теперь всегда и всюду будет с ним рядом. Но в музее внезапно, даже не попрощавшись, исчезла, и он словно проснулся, очутившись перед грозным государем, вернее, под его самоуглубленным, отстраненным взором.
* * *
Комната под чердаком была летняя, неотапливаемая, хотя посередине проходила печная труба с дверцей и вьюшкой, а на улице стояла ярко-желтая, холодная середина октября. С вечера еще было терпимо, ночью же Сколот кое-как согрелся под тонким одеялом, задремал ненадолго и вскоре замерз до крупной дрожи и чаканья зубов. И тут, еще в полусне, привиделось, будто он снова в истоке реки Ура: выбрался из пещеры, чтоб набрать свежего снега, а перед входом матерая волчица. Вскинула голову и завыла — говорили, будто она стережет Тариги и сколотов, но ему всегда слышалась в ее голосе обыкновенная звериная тоска.
Сколот стряхнул дрему и услышал, как в трубе воет ветер. Дощатые стены продувало насквозь, пузырилась и плавала в воздухе занавеска на единственном окне, вдобавок и крыша оказалась дырявой, с потолка капало. В пещерах под Таригами было намного теплее. По крайней мере, неподвижный воздух можно нагреть собственным телом и сколько угодно поддерживать температуру…
Сколот закутался в одеяло, вынул гитару и попробовал играть, но онемевшие пальцы не слушались. Тогда он размял, растер ладони, погрел их у себя под мышками, однако гриф и струны все равно через минуту их выстудили, и музыка получалась холодной, заунывной. Свой, личный запас активизированного топлива, утаенный от Стратига, у него был и хранился в медной капсуле, спрятанной в чехле гитары вместе с другими веществами, принесенными с истока реки солнца. Невзирая на предупреждение ключницы Валги, он открыл дверцу в трубе, достал всего одно зернышко и уже хотел запалить его на закрытой чугунной вьюшке, но вновь уловил глухой волчий голос. Вначале подумал, это опять ветер, но прислушался и обнаружил, что звук исходит из трубы, причем откуда-то снизу. Скорее всего, где-то на первом этаже скулил пес — откуда здесь взяться зверю? Сколот нащупал кольцо на вьюшке, поднял ее и отставил в сторону. И уже явственно услышал обреченный скулеж с подвывом.
— Что, брат, заперли тебя? — Он посвистел в трубу.
Все звуки разом оборвались. И через несколько секунд послышался осторожный голос — вроде бы юный, ломкий, подростковый:
— Ты кто?.. Эй?.. Ты музыкант?
— А ты кто? — не сразу спросил Сколот и замер.
— Пленница… Меня держат под замками!
— Мне показалось, там собака или волк…
— Я Ящерица! Белая Ящерица!
— Это что, прозвище?
— Ну да!.. Меня так звали. А я сейчас вроде бы слышала гитару. Это ты играл?
— Я играл. Только руки замерзли…
— Поиграй еще, — донеслось из трубы. — А лучше спой что-нибудь. Ты умеешь петь?
Сколот осторожно просунул голову во вьюшечную камеру — внизу была черная, сажистая темень. Потоком воздуха несло запах гари и сырости.
— Где ты есть?
— В подвале! — донеслось снизу. — Здесь холодно и крысы.
— Разве тут есть подвал?
— Здесь склад забытых вещей. Музейные запасники.
— Давай я спущусь к тебе?
— Я сижу под запорами. А труба узкая. Ко мне не попадешь…
— А кто тебя посадил?
— Эта старуха, Валга… И еще грозилась обрядить в смирительную рубашку!
— За что?
— Хочешь, расскажу?.. Только через трубу плохо. Твой голос уносится вверх.
— Погоди, приду к тебе! Где вход?
— Через вход ко мне не попасть! — Голосок Белой Ящерицы затрепетал. — Двойная железная дверь… Подойди к окошку! К реке выходит! Я вытащу раму… Только на нем решетка!.. И смотри, чтоб никто не увидел! Валга не спит по ночам.
После дождя лестница перестала скрипеть, и Сколот, прихватив гитару, почти бесшумно спустился с чердака. Флигель давно врос в землю, и вокруг, под самыми стенами, буйно и густо поднималась малина. Он продрался сквозь заросли и не сразу отыскал единственное узенькое оконце на уровне с землей, крестообразно перехваченное массивными прутьями.
— Я здесь, здесь! — услышал срывающийся шепот. — Вот моя рука!
Стены тоже были настолько мощными, что он едва достал руку, просунув свою до плеча — ее пальцы оказались влажными и неожиданно ледяными. Разглядеть что-либо было невозможно, хотя почудилось, в полном мраке на миг засветились зеленые глаза.
— Я тебя вижу, — прошелестел радостный голосок пленницы. — Думала — Странник, но ты не похож на Странника… Кто ты?
— Сколот, — признался он. — Пришел, чтоб получить урок.
— Сколот? — Рука ее дрогнула и замерла. — Ты был в истоке реки Ура?
— Целых одиннадцать лет. А теперь предстоит жить в миру, среди изгоев…
— Ты — сын Мамонта?
— Да!.. А ты его знаешь?
— Он был избран Валькирией!
— Мне говорили об этом…
— И не пожелал открыть Книгу Будущности! — проговорила она с каким-то печальным восторгом. — Отказался от рока Вещего Гоя!
— Что это значит? — спросил Сколот.
— Не захотел расставаться с земной жизнью. Тебе следует гордиться своим отцом. И ты можешь повторить его судьбу.
В тот миг у него промелькнула мысль подробнее расспросить об отце, однако рука незримой Белой Ящерицы сжала его ладонь.
— А меня поймали и заперли в клетке, — вдруг пожаловалась пленница. — Теперь жду суда Валькирий.
Ее холодные пальчики неожиданно сделались горячими, и у Сколота перехватило дыхание.
— Суда Валькирий?..
— Утром за мной придут.
— Значит, ты… ты сама Валькирия? — сбивчиво и сипло спросил он.
— Нет, я еще Дева, — скорбно отозвалась она. — Но уже завтра меня лишат косм и сделают Карной… Это в лучшем случае. А скорее всего, вместе с волосами отсекут память и нарядят в смирительную рубашку. Потом отдадут замуж за какого-нибудь стареющего вдовца.
— Но за что? — выдохнул он спазм, сжимающий горло. — Почему?
— За неповиновение року, — как-то просто призналась она. — Бежала в мир и целых два года жила вольно, среди простых смертных…
— Разве это преступление?
— Сестры посчитали, я искушаю мир. Ты же знаешь, нельзя вселять несбыточные надежды… Но я не прельщала раем живущих в аду! Только собрала молодых, ярых изгоев в стаю и повела за собой. Они хотели вожака и назвали меня Белой Ящерицей… Конечно же искушала солью знаний, но они жаждали этого! Я проповедовала здоровый образ жизни, строгость мужского и женского начала, силу, смелость, радость восприятия мира, и ничего более. Сейчас ты получишь урок, пойдешь в мир и сам увидишь эту вселенскую жажду. Увидишь блеск нищеты и нищий блеск роскоши. Ты много что увидишь и тебе тоже захочется поделиться с изгоями солью…
Она замолкла, и рука ее ослабла.
— Сейчас выведу тебя отсюда! — Сколот сжал ее пальчики и хотел выпустить, но она вцепилась обеими руками.
— Ты навлечешь на себя гнев Стратига! Получится, и тебя искусила…
Сколот уперся головой в решетку и прошептал:
— И мечтать не мог о таком искушении — спасти космы Девы!
— Чем ты распилишь решетку? Осталось совсем мало времени. На рассвете придут посыльные…
— Я расплавлю ее! Сейчас увидишь!
— Постой!.. Если нас поймают, смирительной рубашки не избежать! Нам обоим!
— А что это такое? Я не знаю…
— И хорошо бы никогда не узнать… Это полное смирение воли и чувств, когда человек начинает обрастать шерстью. Я и сама умею шить такие рубашки…
Ее отчаяние передалось и Сколоту — через горячие ладони.
— Что же делать? — на минуту растерялся он. — Может, попросить Стратига?.. Или нет, поставить ему условия!
— И слушать не станет. Он всего лишь исполняет священную волю Валькирий…
И вдруг руки ее захолодели, пальцы расслабились, и он ощутил пустоту.
— Где ты? — Сколот хватал пустое пространство. — Надо что-то придумать. Сейчас же пойду! И потребую! Выход должен быть…
— Выхода нет, есть выбор, — донесся ее ледяной голос. — Как ты скажешь, так и сделаю. Спасти свои космы и снова бежать к изгоям или же повиниться и предстать перед судом…
— Спасти космы! — воскликнул он и долго слушал тишину.
Наконец из подвала послышался обреченный вздох:
— Добро, ты сказал слово. Теперь выпусти меня.
Сколот выхватил из кармана капсулу с топливом, наугад извлек гранулу и положил на крестовину сочлененных прутьев решетки.
— Закрой глаза, — попросил он.
— Зачем?
— Без привычки может ослепить в темноте. Свет будет яркий, все равно что смотреть на солнце в зените.
— Ничего, мне любопытно…
Он запалил соларис, стоя на коленях, заслонил распахнутой курткой огонь и уставился в узкий проем оконца. И опять показалось, там засветились глубокие, изумрудные глаза…
Наверное, Дева и впрямь наблюдала за горением, поскольку с первыми каплями расплавленного металла, искристо павшими на каменный откос подоконника, спросила:
— Это и есть соларис?
— Мне удалось синтезировать солнечное излучение, — сдержанно похвастался Сколот.
— Значит, ты тоже пришел искушать изгоев, — вдруг заключила она, когда толстый железный прут уже истекал искристым тяжелым ручьем.
— Почему? — с вызовом спросил он. — Я всего лишь научился управлять материями. И принес топливо будущего!
— Ты принес забытую мечту человечества. — Голос ее зазвучал жестко. — А это великое искушение. Вокруг тебя возникнет свара, голодные изгои застучат ложками. Берегись, Сколот!
Он еще пытался рассмотреть ее сквозь слепящее свечение расплавляемого, кипящего железа, но увидел лишь ладони, которые пленница протягивала к свету.
— Странный огонь, — задумчиво произнесла она. — Даже рук не согреть…
Сколот отгреб от стены сухие листья и старый малинник — металл лился на землю.
— Потому что лучистое тепло поглощается сталью.
— Но запах очень знакомый! Как в весеннем лесу после первой грозы…
— Это выделяются инертный кислород и озон, — между делом объяснил он. — А мне казалось, Валькирии обладают абсолютной волей и властью. И их невозможно пленить, например заточить в темницу…
— Но я Дева, — отозвалась она, видимо зачарованно взирая на струящееся железо. — И стану Валькирией, когда отыщу своего избранника. А сестры вручат мне меч… Если прежде не отрежут космы.
Железная крестовина в оконце истаяла, словно воск, и стекла на землю, возле стены флигеля. Сколот погасил недогоревшее зерно солариса, бережно спрятал в капсулу.
— Погоди, пусть остынет, — предупредил он. — Иначе загорится одежда.
От красной лепешки на холодной земле вспыхнула былинка сухого малинника — он затоптал огонь ботинком. И в следующий миг пожалел, что сделал это: после яркого света ночь показалась и вовсе непроглядной, даже своих рук не видно. К тому же вновь пошел дождь.
А пленница тем временем и впрямь как ящерица стремительно выскользнула из освобожденного оконного проема, и Сколот смог различить лишь очертания ее фигуры и насыщенную драгоценную зелень светящихся глаз. Одежда на ней дымилась, пахло жженой тряпкой, но она не обращала внимания — проворно вскочила на ноги.
Видимо, космы были убраны под тугую повязку, охватывающую голову до бровей. Он потянулся руками, чтобы сбить с ее плеча тлеющий огонь, но Дева уже оказалась за спиной.
— Ты горишь!
— Дождик потушит.
— Постой! — вспомнил он. — Я же хотел тебе спеть!
— Мы еще встретимся, — торопливо пообещала она. — Я скоро приду к тебе, Сколот! И наслушаюсь твоих песен… А сейчас мне пора!
Через мгновение ее неясный профиль растворился в темном парке и осталась лишь мерцающая точка — тлеющее пятно на плече. Секундой позже и оно погасло…
Сколот машинально сделал несколько шагов за ней, волоча гитару, и услышал шепот из темноты:
— А если не приду — значит, меня лишили не только волос…
— Как тебя зовут? Скажи имя!
— Я снова Белая Ящерица!..
* * *
На рассвете Сколота застигли на месте преступления, возле подвального окна флигеля, и он даже не подумал скрываться или как-то отвести от себя подозрения. Он сидел на земле, привалясь спиной к стене, счастливый, бесшабашный и блаженный, теребил гитарные струны и улыбался.
— Говорила тебе, сударь, не балуй с огнем. — Валга позвенела у него над ухом связкой ключей.
Сколот встал перед престарелой Дарой из уважения, но и не собирался отвечать — стоял и улыбался.
— Перед государем отчитаешься! — пригрозила ключница и ушла.
Он поднялся в свою каморку на чердаке и, совершенно не ощущая холода, сначала растянулся на музейном скрипучем диванчике, но уснуть не смог. В груди и голове, словно расплавленный металл, переливался поток обжигающего, бездумного восторга, требующего формы, воплощения, и тогда, спохватившись, он снова взялся за гитару.
Это был подарок Авеги, который приносил ему Соль с реки Ганга. Знающий Пути уверял, что гитара настоящая, сделанная потомственными индийскими мастерами. Сколот никогда в этом не сомневался, пока однажды, любуясь инструментом, не обнаружил внутри крохотный лейбл на английском — «Made in China». И все равно гитара звучала сильно, сочно, а самое главное — почти не расстраивалась от перепадов температуры, долгой переноски и не совсем бережного обращения, что было важно для всякого странствующего менестреля. Однако особым, можно сказать, чудесным качеством подарка Авеги Сколот считал его иное свойство: звучание, ритм, мелодия, а потом и слова возникали сами собой, в зависимости от состояния духа. Он не писал песен, как это обыкновенно делают композиторы; он начинал просто трогать струны, играть, отпустив воображение на волю, и все рождалось само собой, ибо материя звука, как и всякая иная, обретала гармонию в соитии с чувствами. Потому иногда он не мог повторить того, что пел еще недавно, и это лишало его творчество всякого профессионализма.
Появление Белой Ящерицы, отпущенной на волю, сейчас неожиданным образом перевоплотилось в балладу, но об одиноком волке, поскольку он испытывал страстное, неуемное желание, не дожидаясь ничего, броситься на ее розыски. Сколот так и не смог рассмотреть лица Девы, не знал настоящего имени, однако и это сейчас казалось не важным; он был уверен, что узна́ет пленницу, как только увидит пригрезившиеся изумрудные глаза ящерицы или коснется ладони, ибо рука раз и навсегда затвердила в памяти ее прикосновение. Он пел и почти физически чувствовал, как оборачивается этим самым волком-одиночкой, который рыщет по земле в поисках волчицы.
Потом внезапно услышал скрип шагов на лестнице, резко оборвал песню и накрыл струны ладонью.
— Ступай к государю! — беззлобно заворчала старуха. — И мой тебе совет — не противься. Принимай урок как подобает… А то взяли моду перечить!
Валга последила, как он заталкивает гитару в чехол, одновременно служивший еще и дорожной сумкой, и вдруг оживилась:
— Ты в музыке, должно быть, понимаешь, сударь. А часы исправить можешь?
— Часы не могу, — отозвался Сколот.
— Там музыка не играет. Бой надо поправить! В зале времени одни часы есть, старинные. Давно молчат, никто не знает почему.
— Надо посмотреть…
— Посмотри, сударь. Очень уж послушать хочется!
* * *
Стратиг сидел перед топящимся камином, кутался в наброшенный на плечи овчинный полушубок и задумчиво разглядывал щипцы с расплавленными концами.
— Ты знаешь, кого выпустил на волю? — даже не подняв глаз, спросил он.
— Белую Ящерицу, — ответил Сколот.
— Волчицу ты выпустил! Она собирала молодых людей в стаи, устраивала беспорядки и погромы на улицах.
Он не знал таких подробностей, однако все равно сказал:
— Знаю.
— Ее банды теперь истребляют пороки мира во многих городах страны! — возмущенно продолжал Стратиг. — Мы не можем впрямую влиять на жизнь изгоев. Обычно из такого вмешательства рождаются еще более уродливые формы их существования. И тебе было известно об этом… Признайся, ты ведь освободил Деву в надежде, что она вспомнит твой благородный шаг?
Чтоб узреть это, особой проницательности не требовалось, но Сколот не захотел признаваться.
— Я спасал ее космы…
— Чтобы когда-нибудь их расчесать? — с тяжелой усмешкой спросил Стратиг. — Напрасно обольщаешься. Эта искусительница изберет себе… какого-нибудь безвестного изгоя. Поверь, так и будет!.. Поэтому я даже не стану наказывать тебя за то, что ты совершил по отроческому недомыслию. К тому же Белой Ящерице не удастся избежать суда своих сестер. Изгои снова сдадут ее властям, на то они и изгои…
Он произнес последние слова с каким-то обреченным сожалением, замолчал, и Сколот услышал в этом некое тайное единомыслие вершителя судеб с отпущенной пленницей. И только сейчас вдруг подумал, что Стратиг не случайно поселил его на чердаке флигеля, предугадав, как станут развиваться события… Отсюда и его неожиданное великодушие, признание отроческого недомыслия!
— Я хотел бы получить урок, Стратиг, — напомнил о себе Сколот, и это прозвучало как выражение благодарности.
— Урок? — встрепенулся он и встал. — Да, конечно, получишь урок… Что тебя держать здесь, среди забытых вещей? Отваги и дерзости в тебе достаточно, чтобы жить в мире изгоев. Придешь в Москву и поступишь учиться. В МГУ или Бауманку. Очно и на общих основаниях. По окончании останешься в аспирантуре…
|
|
|
