Яблоко от яблони недалеко падает. 3 глава

Составьте по два предложения, связанные цепной связью, на каждую модель дополнение – подлежащее, подле­жащее – дополнение, дополнение – дополнение, ска­зуемое – подлежащее.

Параллельная связь

Структурная соотнесенность предложений может вы­ражаться и по-иному. Обратимся снова к нашему при­меру Маша рисует елку. Можно продолжать это пред­ложение, например так:

Маша рисует елку.

Игорь читает книгу.

Зина разгадывает кроссворд.

Предложения, несомненно, связаны друг с другом, хотя ни в одном из них нет повторяющихся слов. Что же связывает предложения?

Структурная соотнесенность, хотя она и имеет вид, отличный от цепной связи. Каждое последую­щее предложение построено по типу предшествую­щего. Все однотипны (состоят из подлежащего, ска­зуемого, дополнения), все имеют одинаковый по­рядок слов. Они параллельны. И этот параллелизм служит основой связи. Предложения не развивают­ся одно из другого, как при цепной связи, но со­поставляются. Мы как бы сравниваем содержание каждого последующего предложения с содержани­ем предшествующего, как в известном стихотворе­нии С. Михалкова:

Кто на лавочке сидел,

Кто на улицу глядел,

Толя пел, Борис молчал,

Николай ногой качал.

Дело было вечером,

Делать было нечего.

Возможен и несколько иной тип параллелизма:

Маша рисует елку.

Маша учится в школе.

Маша интересуется географией.

Здесь параллелизм строения предложений усили­вается, подчеркивается анафорой, единоначатием, т. е. одинаковым началом каждого предложения. И так как в нашем примере речь идет об одном человеке, то подчеркиваются, сопоставляются его качества, поступ­ки и т. д. Такое строение текста уместно при харак­теристике кого-либо, создании речевого портрета, во­обще при описании.

Вот, например, рассказ о древнем Египте:

Нравы и обычаи египтян не такие, как у других на­родов, а наоборот. Женщины у них торгуют на площа­дях, а мужчины хозяйничают дома. Хлеб в Египте пе­кут не из пшеницы и ячменя, а из полбы. Тесто месят ногами, а глину руками. Пишут и считают не слева на­право, а справа налево. Покойников не сжигают на ко­стре, как греки, а бальзамируют и стараются сохранить как можно дольше. Самые большие постройки в Егип­те не храмы и не дворцы, а царские могилы – пирами­ды. Самых больших пирамид – три; построили их ца­ри Хеопс, Хефрен и Микерин. Когда строили пирами­ду Хеопса, то работали на стройке сто тысяч человек, сменяясь каждые три месяца, а все другие работы в стране были запрещены. Строили ее тридцать лет, и на пира­миде написано, что только на редьку, лук и чеснок для рабочих издержано было две тысячи пудов серебра, а сколько на все остальное, не считал никто.

Таким образом, два основных типа связи самосто­ятельных предложений в тексте – цепная и параллель­ная – основаны на структурной соотнесенности пред­ложений. Первая используется при последовательном движении и развитии мысли, а вторая – при сопо­ставительном.

Составьте по два предложения с использованием а) пол­ного параллелизма; б) неполного параллелизма; в) ана­форы.

Подготовьте один из рефератов (по выбору):

1. Фигуры речи: параллелизм, анафора, эпифора. См., например: Никитина Е.И. Русская речь: 8–9 клас­сы. - М., 1995. - С. 11-12; 42-43. Новиков Л.А. Ис­кусство слова.– М., 1991.– С. 82–83.

2. Речь и мышление. См. Львов М.Р. Риторика. – М., 1995.- С. 108-111.

4. СТРОИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛ РЕЧИ

Предложение и строфа как единицы текста

Итак, мы выяснили, как соединяются мысли, как связываются предложения в тексте. Можно ли в ре­зультате сказать, что мы знаем, как устроен текст? Нет, конечно. Он настолько сложен, что наука толь­ко пытается приблизиться к пониманию устройства текста, делает, можно сказать, первые шаги.

Человечество постепенно открывало для себя язык и механизмы его действия. Так, для нас род, скло­нение существительных нечто привычное, знакомое. А вот когда софист Протагор впервые заговорил о родах названий, это вызвало у слушателей – древних гре­ков – большое недоумение. Сама мысль о том, что родной язык надо изучать, встречала лишь звонкий смех. Разве мы не знаем свой язык с детства?

Ответ на вопрос не так прост. Знаем, конечно, если под знанием понимать умение говорить. Не знаем, если речь идет о природе языка, о том, как он действует, как он устроен.

Итак, люди постепенно открывали для себя язык, и уже в наше время, в последние десятилетия XX века, подошли к изучению самого, по-видимому, сложно­го образования – текста.

Любой текст состоит из предложений. Это строи­тельный материал, своеобразные кирпичи, образую­щие здание текста. Но как от отдельного кирпича до законченного дома, так от предложения до завершен­ного произведения дистанция огромного размера. Меж­ду предложением и законченным произведением не может не быть промежуточных звеньев, единиц. Иначе человеческая память была бы не в состоянии охватить огромное количество предложений, составляю­щих, например, "Войну и мир" Л. Толстого. Необхо­димы перерывы, остановки, возвращения к ранее ска­занному. Вязь предложений неоднородна. Одни играют важную роль, выражая нечто существенное, отмечая вехи повествования, другие имеют локальное значе­ние. И все это получает отражение в структуре текста. Такая картина открывается, если идти от произведе­ния к отдельному предложению.

К аналогичному выводу мы придем, если двигаться от предложения к завершенному произведению. Отдельное предложение не закончено, не исчерпывает мысли.

Откроем наугад какую-либо книгу и выпишем из нее первую попавшуюся на глаза фразу, например такую:

В феврале им был сделан обзор новых русских книг.

Предложение вызывает много вопросов. О ком идет речь? Почему подчеркивается февраль? Какие новые русские книги обозревались? Ведь новых книг довольно много.

Смысл фразы проясняется только в контексте, из которого она взята, т. е. в группе предложений, пред­шествующих цитированному и следующих за ним:

Новый 1913 год начался у Гумилева все той же бур­ной деятельностью. В январском номере "Аполлона" вы­шла его статья "Заветы символизма и акмеизм". В фев­рале им был сделан обзор новых русских книг. В мар­товском номере появилась подборка стихов поэтов, причислявших себя к акмеистам, и среди них стихотворение Гумилева "Пятистопные ямбы". Наконец, в чет­вертом, апрельском номере – его же переводы из "Большого завещания" Франсуа Вийона. Но, вероятно, глав­ной была работа по подготовке уже пятого по счету сборника стихов, который поэт решил назвать "Колчан". В него должны были войти все итальянские стихи, а также и все написанное им в самое последнее время.

Это отрывок из книги В.В. Бронгулеева "Посреди­не странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева" (М., 1995, с. 275).

Итак, отдельное предложение не исчерпывает мысли, оно выражает лишь какую-либо ее часть, ка­кую-либо сторону. И это соответствует характеру че­ловеческого восприятия. Мы воспринимаем инфор­мацию долями, частями, анализируя их, соединяя, суммируя, производя сложные, не до конца изве­стные науке умственные процессы. Так, смотря фильм, мы воспринимаем прежде всего кадры – своеобразные "буквы" фильма, которые складыва­ются в "слова" – движения героя, элементы кар­тины; последние – в сцены (предложения), "предложения" – в эпизоды и т. д.

Крупное живописное полотно мы также восприни­маем через детали, компонуя которые художник на­правляет наше восприятие. То же – в музыке, скуль­птуре, литературе. Иначе говоря, особенность чело­веческого восприятия такова, что мы получаем информацию частями.

Предложения в тексте – это своеобразные кван­ты, доли информации, из которых складывается це­лая информационная картина, целое речевое произ­ведение. Отдельное предложение, как мы уже знаем, это часть мысли. Что же соответствует более или ме­нее полному выражению мысли? Иначе говоря, во что объединяются предложения?

Для развития, более или менее полного раскры­тия мысли требуется группа предложений. Язык, как известно, это форма мысли. Слова выражают поня­тия, предложения – суждения, а группа предложе­ний – законченную мысль.

Таким образом, группа предложений, объединен­ных по смыслу и грамматически и выражающих бо­лее или менее законченную мысль, – это языковая единица, как слово или предложение, но более слож­ная по составу, устройству.

В научной литературе ее называют по-разному: сложное синтаксическое целое, сверхфразовое един­ство, компонент, прозаическая строфа и др. Восполь­зуемся последним термином. Строфа обозначает тесно взаимосвязанную группу стихов, представляющих собой смысловое, метрическое и синтаксическое единство.

Вот, например, строфа, созданная А.С. Пушкиным для романа в стихах "Евгений Онегин" (онегинская):

Высокой страсти не имея

Для звуков жизни не щадить,

Не мог он ямба от хорея,

Как мы ни бились, отличить.

Бранил Гомера, Феокрита;

Зато читал Адама Смита

И был глубокий эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живет, и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет.

Отец понять его не мог

И земли отдавал в залог.

Онегинская строфа состоит из 14 стихов. Первое четверостишие дает обычно тему строфы, второе – развитие, третье – кульминацию и последнее двусти­шие – концовку. По своей цельности онегинская стро­фа представляет собой как бы "стихотворение в сти­хотворении".

В отличие от стихотворной строфы тесное смыс­ловое и синтаксическое единство законченных пред­ложений в прозаической речи логично называть про­заической строфой. В дальнейшем для краткости можно пользоваться и термином строфа, понимая под этим прозаическую строфу.

Важно иметь в виду, что строфа – это не сумма предложений, а синтаксическая единица, единица языка. Между составляющими строфу предложени­ями существуют грамматические отношения (ср. от­ношения между словами в предложении). Любой до­статочно протяженный текст естественно членится на строфы. С другой стороны, если нам нужно на­писать какой-либо текст, мы не можем обойтись без прозаических строф, составляющих строительный ма­териал речи.

Немецкий писатель Л. Франк в автобиографическом романе "Слева, где сердце" рассказывает о том, как малограмотная крестьянка, мать главного героя про­изведения, написала роман: "Они читали целый день. Во всем романе не было ни одной запятой. Но каж­дая страница распадалась на абзацы там, где они са­ми собой возникали в ходе повествования".

Членение текста на прозаические строфы – один из законов построения речи. И он проявляется в лю­бом тексте.

Важная характеристика строфы – отношение ав­тора (говорящего) к тому, что им высказывается. Возьмем, например, начало "Медного всадника" А. С. Пушкина.

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный челн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел.

И думал он...

Этот отрывок, конечно, не просто механическое соединение предложений, перечисление случайных кар­тин, деталей. Он един прежде всего по выраженному в нем авторскому отношению. Разные в принципе мыс­ли-предложения (стоящий в раздумий он, несущаяся река, мшистые, топкие берега, одинокий челн) тесно объединяются не только благодаря цепным связям меж­ду предложениями, но и благодаря единому тону. По­зиция автора на протяжении отрывка неизменна. Он описывает человека, глубоко погрузившегося в думы, и окружающую его обстановку. Описание исполнено величия, силы, таинственности. Пустынная, дикая, мрачная природа – и на этом фоне некто размыш­ляющий. Контраст фона и личности резко выделяет, подчеркивает человека. Местоимение он у Пушкина дано курсивом, т.е. логически выделено, но содер­жательно не раскрыто.

Вот этот единый тон по отношению к изображае­мому, единая авторская позиция и объединяют тес­но предложения.

Предложения строфы имеют, как правило, единую авторскую позицию, и любое изменение ее сказыва­ется на структуре строфы. В качестве средств выра­жения авторской позиции используются (для оформления переходов, начала, конца мысли и т.д.) лич­ные местоимения (я, мы), личные глагольные формы, модальные слова, частицы и др.

Что такое прозаическая строфа и как ее можно назвать иначе?

Композиция строфы

Итак, прозаическая строфа – это единица, стро­ящаяся по законам языка. Составляющие строфу пред­ложения объединяются грамматическими отношени­ями (цепная, параллельная связь) и единой автор­ской позицией. Это внутренний, грамматический план строения строфы.

Однако, будучи одной из крупных структурных еди­ниц, на которые членится речь, строфа имеет и внеш­ний план строения – определенную композицию. Входя­щие в нее предложения играют неодинаковую роль. Наибольшей самостоятельностью, относительно боль­шой свободой своего строения характеризуется пер­вое предложение – зачин. Для зачина используются специальные синтаксические средства, оформляющие момент начала речи. Другие предложения строфы менее самостоятельны в структурном и смысловом отношении и часто зависят синтаксически от зачина. Зачин яв­ляется организующим синтаксическим центром строфы.

Синтаксическая специфика зачина связана с его назначением в качестве первого предложения строфы. В любом виде речи существует необходимость выразить начало мысли, оформить его синтаксическими сред­ствами. Можно, например, отметить существование устойчивых формул начала мысли в диалогической речи.

Вспомним стихотворение Н.А. Некрасова "Желез­ная дорога":

Слушай, мой милый: труды роковые

Кончены – немец уж рельсы кладет.

Мертвые в землю зарыты; больные

Скрыты в землянках; рабочий народ

Тесной гурьбой у конторы собрался...

Слушай, мой милый – это и обращение к собесед­нику, привлечение его внимания, и оформление на­чала рассказа, сообщения.

Первое предложение не отталкивается от предыду­щего, уже известного, данного, а начинает сообщение, содержит "новое". Если рассматривать предложения с точки зрения движения мысли, данного и нового, то зачины – это такие предложения, которые содержат лишь "новое". Это предложения, начинающие пове­ствование, вводящие то, о чем будет идти речь.

В некоторых жанрах народного творчества, напри­мер в сказках, существуют устойчивые зачины – фор­мулы типа жили-были: Жил-был мальчик; Жили-были старик со старухой.

Другой вид и состав имеют устойчивые зачины араб­ских сказок "Тысяча и одна ночь":

– Дошло до меня, о счастливый царь, – сказала Шах­разада, – что был один рыбак, глубокий старец, и бы­ли у него жена и трое детей, и жил он в бедности. И был у него обычай забрасывать свою сеть каждый день четыре раза, ни больше, ни меньше; и вот однажды он вышел в полуденную жару <...> ("Сказка о рыбаке").

– Дошло до меня, о счастливый царь, – сказала Шах­разада, – что был в Басре царь из царей, который лю­бил бедняков и нищих, и был благосклонен к поддан­ным, и одаривал из своих денег тех, кто верил в Му­хаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует! ("Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джали").

А вот другой вариант зачинов из тех же арабских сказок:

Рассказывают также, что был в давние времена и минувшие века и годы мудрец из мудрецов греческих, и было этому мудрецу имя Данияль ("Рассказ о Хасибе и царице змей").

Рассказывают, что однажды царевич Тадж-аль-Мулук поехал со своей свитой на охоту и ловлю ("Повесть о любящем и любимом").

Вводя новую мысль, зачин определяет во многом ее развитие, как бы дает тон последующему изложению. Обладая законченностью не только грамматиче­ской, но и смысловой, тематической, зачин неред­ко заключает в себе краткое содержание всей строфы.

В художественной речи зачин не только обознача­ет тему строфы, но и служит своего рода камерто­ном, определяющим стилистическое единство стро­фы. Не случайно поэтому первому предложению про­изведения писатели уделяют так много внимания.

"Строка сделана и сразу становится основной, оп­ределяющей все четверостишие", – писал В. Мая­ковский о работе над стихотворением "Сергею Есе­нину".

"Да, первая фраза имеет решающее значение. Она определяет, прежде всего, размер произведения, зву­чание всего произведения в целом. И вот еще что. Если этот изначальный звук не удается взять правильно, то неизбежно или запутаешься и отложишь начатое, или просто отбросишь начатое, как негодное", – чи­таем мы в произведении И.А. Бунина "Как я пишу".

"Я просмотрел все его первые фразы, – пишет В. Каверин о прозе А. П. Чехова. – Поразительно по­хожие по своей структуре, часто состоящие из глав­ных предложений (без придаточных), а иногда из од­ного слова, они вводят читателя в действие сразу, с полной определенностью, без малейших колебаний".

Вот некоторые первые фразы А.П Чехова:

Музыкантов было восемь человек ("Корреспондент").

Земская больница. Утро ("Сельские эскулапы").

Ужасно плакать хочется! Зареви я, так, кажется, лег­че бы стало ("Пропащее дело").

Дело завязалось еще зимой ("Скверная история").

Маленький, еле видимый городишко. Называется городом, но на город столько же похож, сколько плохая деревня на город ("Ярмарка").

Таким образом, зачин играет большую роль в строфе. Обозначая начало мысли, он определяет дальнейший ход ее развития. Не менее значительна роль зачина как организующего центра строфы. Только первое пред­ложение строфы можно считать построенным свободно. Структура же второго предложения и последующих в значительной степени определена и обусловлена от­ношением к первому.

Однако синтаксическая самостоятельность, неза­висимость зачина относительна. Строфа – единое син­таксическое целое, и все ее элементы тесно взаимо­связаны.

Так, в строфе Наступила поздняя осень. Редко све­тит осеннее солнышко. Часто идет мелкий дождь зачин в значительной степени определяет структуру стро­фы. Но и строение самого зачина обусловлено структу­рой всей строфы. В нем невозможно, например, изменить порядок слов, не нарушив целостность структуры.

Синтаксическое строение зачинов разнообразно. Но тем не менее существуют определенные устойчивые повторяющиеся формы, синтаксические способы вы­ражения начала мысли, перехода от одной мысли к другой и т. д. Разумеется, эти зачины далеки от ус­тойчивых фольклорных зачинов типа жили-были, но наблюдения показывают, что многие зачины однотип­ны по своей синтаксической форме и, имея разное лексическое наполнение, встречаются у разных авторов. Сравним в этом отношении несколько зачинов:

Гости съезжались на дачу (А.С. Пушкин).

Все смешалось в доме Облонских (Л.Н. Толстой).

Мы были в Германии (Я. Гумилев).

При полной несхожести лексической по синтакси­ческой своей форме данные зачины однотипны. Все они имеют одинаковый (прямой) порядок слов: под­лежащее, сказуемое, обстоятельство. Сказуемое – про­стое, выраженное обычно глаголом прошедшего вре­мени совершенного или несовершенного вида. Здесь нет специальных "вводящих" средств, подчеркиваю­щих, выражающих начало действия, описания; дей­ствие как бы описывается с середины. В таких зачи­нах подчеркивается само действие, событие, процесс.

Для смыслового членения этих зачинов характер­на равномерная распределенность логического ударения между всеми членами предложения: каждое слово про­износится четко, раздельно. В зачинах этого типа ска­зуемое выражено, как правило, глаголом конкретного физического действия; предложения невелики, они на­зывают субъект действия, его направленность и объ­ект. Зачины эти употребляются обычно в первых, на­чальных строфах произведений. Именно отсутствие спе­циальных вводящих средств, по-видимому, восхитило Л. Толстого в пушкинском зачине "Гости съезжались на дачу": "Вот как надо начинать... Пушкин– наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комна­ты, а Пушкин прямо приступает к делу".

Лапидарно называя действие, событие, такие бы­стрые энергичные зачины являются как бы синтак­сически открытыми – требуют развития, распростра­нения. Такие зачины можно назвать динамическими.

Зачин оформляет начало мысли, микротему строфы. Затем следует средняя часть – развитие мысли, темы.

Средняя часть может быть более или менее протя­женной (одно, два или больше предложений), что за­висит от характера мысли, вида речи, индивидуаль­ного стиля и других факторов. Но особыми синтак­сическими средствами эта часть не оформляется. Предложения присоединяются к зачину посредством цепной или параллельной связи.

А вот нижняя граница строфы, ее завершение – концовка– выделяется, как правило, особо, специ­ально. Читатель должен почувствовать, что развитие мысли строфы завершается.

Древние римляне, например, обычно заключали свои речи, свои выступления коротким и энергичным словом Dixi! (Я сказал!). Это означало: все необходи­мое сказано, больше говорить не о чем. В дальней­шем это слово перешло из латыни во многие языки. Его можно встретить у Пушкина, Тургенева, Черны­шевского и других писателей. Часто этим словом за­канчивали письма, например: "Итак, Dixi!"

Концовки постоянного лексического состава нередко используются в устном народном творчестве, например в арабских сказках из "Тысячи и одной ночи":

И в это время пришел к ним султан, и они рассказа­ли ему обо всем, что случилось из-за брата магрибинца, и показали его труп, и тогда султан велел его сжечь так же, как его брата, и его сожгли и развеяли прах но воз­духу. И Ала ад-Дин со своей женой госпожой Будур проводили время в веселье и радости, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучтельница собраний – смерть ("Рассказ про Ала ад-Дина и вол­шебный светильник").

И оставался Хасан царем в Багдаде долгое время, и получил он от дочери царя троих детей мужеского по­ла, которые унаследовали власть после него И жили они прекраснейшей и приятнейшей жизнью, пока не при­шла к ним смерть – Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Да будет же слава тому, кому принадлежит вечность и в чьей руке отмена и утверж­дение! ("Рассказ о купце Али-Египтянине").

В других жанрах – и это гораздо чаще – концовка оформляется преимущественно с помощью синтакси­ческих средств. Так, широко распространено исполь­зование союза и в последнем предложении строфы.

Они прошли ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами. Несколько генералов и тайных советников играли в вист, молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили труб­ки. В гостиной за длинным столом, около которого тес­нилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и ме­тал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности, голова была покрыта серебря­ной сединою; полное и свежее лицо изображало добро­душие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыб­кою Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и про­должал метать (А. С. Пушкин).

Последнее предложение строфы состоит из трех од­нородных сказуемых с союзом и перед последним из них. В составе предложения союз и перед последним из однородных членов замыкает их ряд, означает ис­черпанность перечисления. В концовке прозаической строфы функция союза и в аналогичных синтаксиче­ских условиях усложняется: он сигнализирует о завер­шенности не только перечисления, но и всей стро­фы, значение замкнутости, исчерпанности как бы на­слаивается на основные смысловые оттенки союза, становясь среди них преобладающим.

Для синтаксического оформления концовки стро­фы союз и используется и в другом своем качестве – в присоединительном значении в начале последнего предложения:

Не ясно ли, что мы иногда неправильно употребляем слово "язык" и что в действительности нет у нас мно­жества особых языков, а есть в различных формах и сти­лях один и единственный русский язык. Он служит и художественной литературе, и газетам, и технике, и нау­ке, и суду. И во всех видах и разновидностях языка одно требование непреложно: он должен быть правильным, грамотным, живым (Д. Заславский).

Способы синтаксического оформления концовки многообразны. Кроме союза и используются союзы а, но, да. Средствами завершения строфы могут служить восклицательные или вопросительные предложения, вводные слова, прямая речь и т. д. Общим для всех этих средств является изменение синтаксического об­лика концовки по сравнению с предшествующим тек­стом (изменение порядка слов, структуры предложе­ния, характера синтаксической связи концовки с пред­шествующим предложением, изменение характера повествования и т. д.).

Таким образом, строфа имеет, как правило, сле­дующую композицию: зачин, содержащий начало мыс­ли, формулирующий ее тему, среднюю часть – раз­витие мысли, темы и концовку – своеобразную син­таксическую (композиционную) точку, подводящую итог микротеме строфы и подчеркивающую это не только в смысловом, но и в синтаксическом отно­шении.

Следует также отметить, что описанная компози­ция строфы – характерная, типовая, но необязательная. В зависимости от структуры целого произведения или его фрагментов возможны строфы без зачинов, без концовки и строфы-предложения. Композиционно-те­матическое многообразие строф определяется зада­чами, содержанием текста. Однако все это многооб­разие основывается на типовом, "идеальном" виде строфы, состоящей из трех отмеченных нами частей.

Из каких частей чаще всего состоит строфа?

Фрагмент

Итак, предложения объединяются в прозаические строфы. Следующий после предложения уровень син­таксической структуры текста – уровень прозаической строфы. Именно строфа выступает в качестве основ­ной единицы текста. И это вполне естественно. Каж­дый шаг вперед от слова к тексту ведет к укрупне­нию основной единицы анализа.

Чтобы построить предложение, необходимо со­единить определенные слова – члены предложения. Чтобы построить строфу, соединяют предложения. Чтобы составить более сложное сообщение, мы дол­жны мыслить более крупными "блоками" – строфа­ми, наметить план, движение, развитие темы, пе­реходов, связи.

Прозаические строфы, как и предложения, не су­ществуют в речи изолированно, но так или иначе сопоставляются, противопоставляются, вступают в другие смысловые отношения, нередко очень слож­ные, выражая движение, развитие мысли-темы. Обычно одна тема (или ее аспект) развивается в двух или нескольких прозаических строфах. Эти строфы образуют семантико-синтаксическую единицу – фраг­мент. Во фрагменте, как правило, наибольшую смыс­ловую, информационную и композиционную нагрузку несет строфа, открывающая произведение или на­чинающая новую тему, выражающая узловой момент ее развития.

Рассмотрим начальный фрагмент рассказа А.П. Че­хова "Белолобый":

Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее вол­чата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.

Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха бы­ла слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и ло­шадиных следов, пни, сложенные дрова и темная уна­воженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за де­ревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом во­ют собаки. Она была уже немолода и чутье у нее ос­лабло, так, что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обхо­дила лошадей с жеребятами, а питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у нее детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.

Зачин фрагмента (одновременно и всего рассказа) содержит в сжатом виде "программу" сюжета, его глав­ную тему, которая далее будет развиваться. В смыс­ловом, логическом отношении предложение (зачин) состоит из субъекта – голодная волчиха и предиката – встала, чтобы идти на охоту. Об этом и пойдет речь далее – о голодной старой волчихе и о том, что про­изошло с ней на охоте. Именно так и раскрывается содержание рассказа.

Начальный фрагмент представляет собой развитие линии субъекта (волчиха), последующие – развитие ли­нии предиката (охота).

Цитированный фрагмент состоит из трех прозаи­ческих строф, связанных тесно между собой, но раз­личающихся функционально.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: