 |
Произвольный прeфикс
|
|
|
|
Один из способов словотворчества — это деформирование слова за счет ввода в действие фантазии. Дети любят играть в эту игру, она веселая и в то же время очень серьезная: учит исследовать возможности слов, овладевать ими, принуждая их к неизвестным раньше склонениям, стимулирует речевую свободу, поощряет антиконформизм.
Одна из разновидностей этой игры — произвольное добавление префикса. Я сам неоднократно прибегал к этому методу.
Достаточно подставить префикс "s", имеющий отрицательное значение, чтобы превратить temperino (перочинный нож), предмет обыденный и не заслуживающий внимания, к тому же небезопасный, агрессивный, в «stemperino», предмет фантастический и миролюбивый, применяемый не для того, чтобы точить карандаши, а для того, чтобы исписанный, сточенный конец карандаша наращивать. В пику хозяевам писчебумажных магазинов, вразрез с идеологией общества потребления. Не без намека сексуального свойства, глубоко запрятанного, но все же детьми (в подсознании) воспринимаемого.
Тот же префикс "s" мне дает «staccapanni», то есть нечто обратное attaccapanni (вешалке) и служащее не для того, чтобы вешать одежду, а чтобы ее снимать — где‑нибудь в краю незастекленных витрин, магазинов без касс и раздевалок без номерков. От префиксов к утопии. А что, разве кому‑нибудь запрещается мечтать о городе будущего, где пальто будут бесплатными, как вода и воздух?.. Утопия воспитывает не хуже, чем дух критицизма. Достаточно перенести ее из мира разума (которому Грамши резонно предписывает методический пессимизм) в мир воли (главной отличительной чертой которого, согласно тому же Грамши, должен быть оптимизм).
Потом я придумал целую «страну с отрицательным префиксом», где вместо пушки в ходу «непушка», применяемая не для ведения войны, а для ее «отведения». «Осмысленная бессмыслица» (выражение Альфонсо Гатто) — вот что это такое.
|
|
|
Префикс bis (дважды) дарит нам двойное перо, то есть перо, которое служит двойной срок (а может быть, двум школьникам‑близнецам), двойную трубку — трубку для заядлых курильщиков, вторую Землю…
Есть еще одна Земля. Мы живем и на этой и на той одновременно. То, что здесь получается шиворот‑навыворот, там удается, и наоборот. У каждого из нас там есть двойник. (Научная фантастика широко использовала подобные гипотезы, что, по‑моему, лишний раз говорит о закономерности такого разговора с детьми.)
В одну свою давнюю повесть я уже ввел «архипсов», «архикости» и «тринокль» — производное от префикса tri (три), — так же как и «трехкорову» (животное, к сожалению, зоологии не известное).
В моем архиве имеется также «антизонт», но я пока не сумел придумать ему практическое применение…
Для разрушительных целей удивительно подходит префикс dis (раз), с помощью которого легко получить «раззадание», то есть такое домашнее задание, которое ученик, вместо того чтобы выполнять, разрывает в клочья.
Кстати о зоологии: высвободив ее из скобок, в которых она только что у нас фигурировала, мы получим «вице‑пса» и «замкота» — пожалуйста, если такие животные могут вам пригодиться для сказки, я вам их дарю.
Между прочим, могу предложить Итало Кальвино, автору «Полувиконта», такую штуку, как «полупривидение», нечто среднее между живым человеком и призраком, закутанным в простыню и громыхающим цепями; появись такое чучело, вот было бы смеху!
«Супермен», уже утвердившийся в комиксах, — яркий пример «префикса фантазии» (хотя и слизанный со «сверхчеловека» у бедняги Ницше). Но стоит вам захотеть, и у вас появятся свой «суперзабивальщик голов» или «суперспичка» (способная зажечь целый Млечный Путь).
|
|
|
Особенно продуктивными представляются наиболее свежие префиксы, родившиеся в двадцатом веке. Такие, как «микро». Или «мини». Или «макси». Вот вам — как всегда, безвозмездно — «микрогиппопотам» (выращивается дома, в аквариуме) и «мини‑небоскреб», целиком помещающийся в «мини‑ящике» и заселенный исключительно «мини‑миллиардерами». Или «макси‑одеяло», способное в зимнюю стужу укрыть всех, кто погибает от холода…
Вряд ли стоит пояснять, что «фантастический префикс» — частный случай «фантастического бинома»: один элемент — префикс — рождает новые образы, а второй — заурядное слово, которое за счет этого превращения облагораживается.
Если бы мне сказали: посоветуй какое‑нибудь упражнение на эту тему, я бы предложил написать префиксы и любые существительные в два столбика, а затем как попало их комбинировать. Я лично уже пробовал. Девяносто девять брачных союзов, заключенных с помощью такого ритуала, распадаются уже во время свадебного обеда, но сотый оказывается удачным и плодотворным.
ТВОРЧЕСКАЯ ОШИБКА
То, что из ляпсуса может получиться рассказ, не ново. Если, отстукивая на машинке статью, мне случается написать «Лампония» (lampone — малина) вместо «Лаппония» (Лапландия), передо мной возникает новая, душистая и лесистая страна, и даже не хочется браться за резинку — стирать ее с реальной географической карты; куда лучше было бы облазить ее вдоль и поперек туристом‑фантазером.
Если ребенок пишет у себя в тетрадке вместо «Lago di Garda» (озеро Гарда) l'ago di Garda (иголка Гарды), я оказываюсь перед выбором — то ли пустить в ход красно‑синий карандаш и исправить ошибку, то ли воспринять ее как смелую подсказку и сочинить историю и географию этой настолько важной иголки, что она даже обозначена на карте Италии. Интересно, луна будет отражаться на ее кончике или в ушке? И не уколет ли она себе нос?..
Замечательный пример творческой ошибки можно найти, по мнению Томпсона («Сказки в народной традиции»), в «Золушке» Шарля Перро, где башмачок поначалу должен был быть из «vaire», то есть из меха, и лишь по счастливой оплошности превратился в башмачок из «verre», то есть из стекла. Стеклянный башмачок, конечно же, необыкновеннее, чем тапочка на меху, а следовательно, намного притягательнее, несмотря на то что обязан он своим появлением то ли каламбуру, то ли описке.
|
|
|
Орфографическая ошибка, если к ней как следует присмотреться, может стать поводом для множества забавных и поучительных историй, иной раз не лишенных идейной подоплеки, как это я пытался доказать в своей «Книге ошибок». «Itaglia» <Италья> с буквой "g" вместо Italia <Италия> — это не просто вольность школьника. На самом деле есть люди, которые кричат и даже скандируют: «l‑ta‑glia» <И‑та‑лья">; эта добавочная буква отвратительна, в ней слышится избыток национализма и даже фашистский душок. Италия нуждается не в лишней букве, а в честных, порядочных людях и в умных революционерах.
Если из всех слов итальянского словаря исчезнет "h", буква, которую дети, учась грамоте, так часто пропускают, могут возникнуть интересные сюрреалистические ситуации: cherubini — херувимы, низведенные до «cerubini» — «черувимов», перестанут быть небожителями, начальник станции Chiusi‑Chianciano <Кьюзи‑Кьянчано>, услышав, что его перегон называют «Ciusi‑Cianciano» <Чузи‑Чанчано>, сочтет себя оскорбленным и подаст в отставку. Или обратится в профсоюз с просьбой за него заступиться.
Многие из так называемых «детских ошибок» на поверку оказываются чем‑то совсем иным: самостоятельным творчеством, с помощью которого дети усваивают незнакомые реалии. Слово pasticchina <пастиккина> (таблетка) ничего детскому уху не говорит; ребенок такому слову не доверяет и, уподобляя слово заложенному в нем действию, употребляет mastichina <мастикина> (жвачка). Все дети горазды на подобные выдумки.
Вернувшись из детского сада, одна девочка спросила у мамы: «Я не понимаю, монахиня нам всегда твердила, что святой Иосиф очень добрый, а сегодня утром вдруг говорит, что он самый плохой отец Иисуса Христа». По‑видимому, putativo <путативо> (приемный) ничего девочке не говорило, и она интерпретировала незнакомое слово по‑своему, переделав в il piu cattivo <иль пью каттиво> (самый плохой) на основе форм, которыми уже владела. У каждой матери имеется целый запас подобного рода анекдотов.
|
|
|
В любой ошибке заложена возможность создания рассказа.
Как‑то раз мальчику, который сделал необычную ошибку: вместо casa (дом) написал cassa (ящик, касса и т.п.), я посоветовал придумать историю о человеке, жившем в «cassa». Тему подхватили и другие ребята. Получилось много историй: один человек жил в cassa da morto (в гробу); другой был настолько мал, что для спанья ему хватало ящика, в котором держат зелень, в результате чего он очутился на рынке среди цветной капусты и моркови, и какой‑то покупатель во что бы то ни стало хотел его приобрести по стольку‑то за килограмм.
Что такое «libbro» с двумя "b" вместо libro (книга)? Будет ли это книга более тяжелая, чем другие, или неудачная, или сугубо специальная?
A «rivoltela» с одним "I" вместо «rivoltella» (револьвер), чем он будет стрелять: пулями, пухом или, может быть, фиалками?
Помимо всего прочего, смеяться над ошибками — это уже значит отмежевываться от них. Правильное слово существует лишь при противопоставлении его неправильному. Таким образом, мы снова возвращаемся к «биному фантазии»: использование ошибки, вольной или невольной, есть лишь одна из его интересных и тонких разновидностей. Первый компонент «бинома» сам порождает второй как бы путем партеногенеза. «Serpente bidone» (змея бидон) появляется из «Serpente pitone» (змеи питона) явно иначе, чем из «sasso» (камень) — «contrabbasso» (контрабас). А два существительных, например «acgua» (вода) и «acua» (без q), становятся ближайшими родственниками: значение второго можно вывести только из значения первого, оно как бы «болезнь» первого значения. Это ясно видно из примера с «cuore» (сердце) и «quore»: «quore» — это, без всякого сомнения, больное сердце, нуждающееся в витамине С.
Ошибка может содействовать выявлению скрытой истины, как это было в упомянутом примере с «Itaglia» (с буквой g).
В одном и том же слове может быть сделано много ошибок, следовательно, из него может получиться много историй. Например, из automobile (автомобиль) — ottomobile (otto — восемь), видимо, восьмиколесный автомобиль; altomobile (alto — высокий) «высотомобиль»; ettomobile (etto — сто граммов) «стограммобиль»; autonobile (nobile — аристократ) "автоаристократ, ну по меньшей мере герцог: стоять в каком‑нибудь простеньком гараже он не согласится. Есть старая поговорка: на ошибках мы учимся. Новая могла бы звучать так: на ошибках мы учимся фантазировать.
СТАРЫЕ ИГРЫ
Темы для фантазии можно черпать и из игр, которыми так увлекались дадаисты и сюрреалисты, но которые возникли, конечно, намного раньше этих течений в искусстве. Сюрреалистическими эти игры можно назвать скорее для удобства, чем из несколько запоздалого желания воздать должное Бретону.
|
|
|
Одна из таких игр заключается в следующем: вырезаются из газет заголовки статей, вырезки тасуются и группируются — получаются сообщения о нелепейших, сенсационных или просто забавных событиях вроде:
Купол собора святого Петра,
Раненный ударом кинжала,
Ограбив кассу, сбежал в Швейцарию.
Серьезное столкновение на шоссе А‑2
Между двумя танго
В честь Алессандро Мандзони.
Таким образом, всего лишь с помощью газеты и ножниц можно сочинять целые поэмы — согласен, не очень осмысленные, но и не лишенные шарма.
Я не утверждаю, что это самый полезный способ читать газету или что газету следует приносить в школу только для того, чтобы ее кромсать. Бумага — вещь серьезная. Свобода печати — тоже. Но уважения к печатному слову игра отнюдь не подорвет, разве что несколько умерит его культ, только и всего. И в конце концов, придумывать истории тоже дело серьезное.
Несуразности, получающиеся в результате вышеописанной операции, могут дать и кратковременный комический эффект, и зацепку для целого повествования. На мой взгляд, для этого все средства хороши.
Техника игры такова, что процесс «остранения» слов доводится до крайности, рождая самые настоящие «биномы фантазии». В данном случае, может быть, уместнее называть их «полиномами фантазии…».
Есть еще одна игра, известная во всем мире, — в записочки с вопросами и ответами. Начинается она с ряда вопросов, заранее намечающих некую схему, канву повествования.
Например:
Кто это был?
Где находился?
Что делал? Что сказал?
Что сказали люди?
Чем кончилось?
Первый член группы отвечает на первый вопрос и, чтобы никто не мог прочесть его ответ, край листа загибает. Второй отвечает на второй вопрос и делает второй загиб. И так, пока не кончаются вопросы. Затем ответы прочитываются вслух как слитный рассказ. Может получиться полная несуразица, а может наметиться зародыш комического рассказа. Например:
Покойник
На Пизанской башне
Вязал чулок.
Он сказал: сколько будет трижды три?
Люди пели: «Услышь мою боль!» [5]
Кончилось со счетом три — ноль.
(Эта отменная рифма получилась случайно.)
Участники игры зачитывают ответы, хохочут, и на том все кончается. Или же полученная ситуация подвергается анализу, с тем чтобы из нее вышел рассказ.
В сущности, это похоже на выбор в качестве темы случайных слов. Основное различие в том, что при данном методе наличествует «случайный синтаксис». Вместо «бинома фантазии» — «фантастическая канва».
Каждому ясно, что, набив руку, варьируя и усложняя вопросы, можно получить весьма обнадеживающие результаты.
Есть знаменитая сюрреалистическая игра: рисунок в несколько рук. Первый участник группы изображает нечто подсказывающее образ, делает набросок, который может иметь какой‑то смысл, а может и не иметь смысла. Второй участник игры, непременно отталкиваясь от первоначальной наметки, использует ее в качестве элемента другого изображения, с иным значением. Точно так же поступает третий: он не восполняет рисунок первых двух, а меняет его направленность, трансформирует замысел. Конечный результат чаще всего представляет собой нечто непонятное, поскольку ни одна из форм не завершена, одна переходит в другую — настоящий перпетуум мобиле.
Я видел, как дети увлекаются этой игрой, на лету схватывая ее правила. Первый рисует, предположим, овал глаза. Второй, интерпретируя овал по‑своему, пририсовывает к нему куриные ноги. Третий вместо головы изображает цветок. И так далее.
Конечный продукт интересует играющих меньше, чем сама игра, чем борьба, возникающая при попытке завладеть чужими формами и навязать свои, чем неожиданности и открытия, случающиеся на каждом шагу, в виде движения, которое Умберто Эко назвал бы, наверное, «миграцией содержания».
Однако в итоге изображение может заключать в себе и целый рассказ. Ненароком появляется необычный персонаж, эдакое чудо‑юдо, или фантастический пейзаж. Тут игру можно продолжить словесно, опять‑таки в направлении от бессмыслицы к смыслу. Стимул к воображению и в этой игре тоже рождается интуитивным улавливанием новой связи между двумя элементами, волей случая поставленными рядом; позаимствовав лексикон у лингвистов, это можно было бы назвать «формами выражения» или «формами содержания», по‑разному себя проявляющими; но в основе взаимодействия — все тот же двойной ритм. Власть диалектики распространяется и на область воображения.
|
|
|
