 |
Глава 22. Империя Рамсеса II
|
|
|
|
Глава 22
Империя Рамсеса II
Главенство Египта в азиатских делах неизбежно повлекло за собой перенесение правительственного центра на Ниле из Фив в Дельту. Эхнатон резко порвал с традицией империи, обязывавшей фараона иметь резиденцию в Фивах. Возможно, что Харемхеб вернулся туда, но мы видели, что после возвышения XIX династии царю Сети I пришлось провести начало своего царствования на севере, и мы находим его живущим месяцами в Дельте. Планы Рамсеса II относительно завоеваний в Азии заставили наконец совершенно покинуть Фивы как царскую резиденцию. Они остались священной столицей государства, и фараон часто присутствовал на значительнейших празднествах ее храмового календаря, но его постоянная резиденция находилась на севере. Последнее обстоятельство вызвало развитие городов Восточной Дельты, какого они не знали раньше. Танис стал большим и цветущим городом с великолепным храмом, созданием архитекторов Рамсеса. Над его огромными пилонами возвышался монолитный колосс Рамсеса из гранита более 90 футов в высоту, весивший 900 тонн и видимый за много миль с плоской равнины окружающей Дельты. Вади-Тумилат, по которому, вероятно, уже проходил на восток к Горьким озерам Нильский канал, составлявший естественный путь сообщения между Египтом и Азией, был также объектом тщательной заботы со стороны Рамсеса. Фараон построил в нем, на полдороге к Суэцкому перешейку, «город хранилищ» Пифом, или «Дом Атума». В западном его конце он и Сети основали город, как раз на север от Гелиополя, ныне известный под названием Тель-эль-Иехудие. В одном из пунктов Восточной Дельты фараон основал столичный город Пер-Рамсес, или «Дом Рамсеса». Местоположение его не установлено; его часто отождествляли с Танисом, но он должен был лежать у самой восточной границы, ибо поэт того времени, воспевавший его красоты, говорит о нем как о городе, находящемся между Египтом и Сирией. Кроме того, он был доступен для морской торговли. Пер-Рамсес стал правительственным центром, и в нем хранились все государственные документы, но визирь имел свою резиденцию в Гелиополе. Сам Рамсес почитался одним из городских богов. Благодаря этим городам и другим великим предприятиям Рамсеса в этой области центральная часть Восточной Дельты стала известной под названием «страны Рамсеса», которое настолько утвердилось за ней, что еврейское предание распространило его назад, на дни Иосифа и его присных, когда ни один Рамсес не сидел еще на престоле. Если цветущее состояние Дельты того времени являлось почти неизбежным следствием замыслов Рамсеса относительно Азии, то, с другой стороны, его энергичный дух ощущался не менее сильно и в остальном государстве, где такие мотивы отсутствовали. От его построек в Гелиополе ничего не осталось, и сохранились только самые скудные остатки его храмов в Мемфисе. Мы уже отмечали его обширную строительную деятельность в Абидосе, где он достроил великолепный храм своего отца. Он не удовольствовался этим и воздвиг еще свой собственный заупокойный храм недалеко от храма Сети. В Фивах он затратил большие сокровища и массу рабочих сил на довершение заупокойного храма своего отца, другого великолепного святилища для заупокойной службы в память его самого, известного всем современным посетителям Фив как Рамессеум. Он расширил Луксорский храм посредством обширного двора и пилона, и его архитекторы достроили колоссальный гипостильный зал Карнакского храма, величайшее по размерам здание как древнего, так и нового мира, начатое уже при первом Рамсесе, деде фараона. Немногие из числа больших храмов Египта не имеют какого-либо чертога, зала, колоннады или пилона с его именем, ради увековечения которого царь не задумывался осквернить или разрушить любой древний памятник страны. Постройки царя Атоти, VI династии, послужили материалом для храма Рамсеса в Мемфисе, фараон расхитил пирамиду Сенусерта II в Иллахуне, разрушил вокруг нее замощенную площадь и разбил на куски великолепные памятники, стоявшие на ней, с целью получения материала для своего собственного храма в соседнем Гераклеополе. В Дельте он с равной бесцеремонностью использовал памятники Среднего царства, и, чтобы получить нужное пространство для расширения Луксорского храма, он срыл изысканную гранитную молельню Тутмоса III и употребил в дело добытые таким путем материалы, причем стоявшее на них имя Тутмоса оказалось замурованным внутри новой каменной кладки. Нет числа памятникам его предков, на которых он начертал свое имя. При всем том его собственное, неподложное строительство совершенно превосходило по величине и протяжению все сделанное когда-либо его предками. Воздвигнутые им строения были наполнены бесчисленными памятниками, в особенности его собственными статуями и обелисками. Первые представляют собою величайшие из числа когда-либо сделанных монолитных статуй. Мы уже упоминали о высочайшей из них в танисском храме; был еще другой гранитный монолит, возвышавшийся над пилонами Рамессеума в Фивах, который, хотя и менее высокий, весил около 1000 тонн. По мере того как проходили годы и он праздновал юбилей за юбилеем, обелиски, воздвигаемые им в ознаменование этих празднеств, быстро вырастали в храмах. В одном Танисе Рамсес поставил их не менее четырнадцати, которые все теперь лежат на земле; три его обелиска находятся в настоящее время в Риме, и из числа двух, воздвигнутых в Луксоре, один стоит в Париже. Кроме средств, затраченных на сооружение, каждый такой храм требовал богатого обеспечения. Сообщив о том, как строился из чудного известняка его храм в Абидосе, украшенный гранитными косяками и дверями из меди, оправленными в сплав золота и серебра, Рамсес говорит относительно его обеспечения, что «были установлены для него (бога) постоянные ежедневные приношения, в начале времен года, все празднества в свое время… Он (Рамсес) наполнил его всем, наводнил пищей и запасами, быками, телятами, волами, гусями, хлебом, вином, фруктами. Он был снабжен рабами-крестьянами, (количество) его полей было удвоено, его стада – умножены; амбары были наполнены так, что они ломились; кучи зерна возвышались до неба… для житницы божественных приношений из добычи его победоносного меча. Его сокровищница была наполнена всякими ценными камнями, серебром, золотом в слитках; хранилище было наполнено всевозможными вещами из дани со всех стран. Он разбил много садов, усаженных всякого рода деревьями, всевозможными приятными благовонными кущами, растениями из Пунта». Все это было сделано для одного только храма; обеспечение подобным же образом всех его многочисленных храмов представляло собой серьезную экономическую проблему.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Обломки тысячетонного колосса Рамсеса II от сидячей статуи из элефантинского гранита, стоявшей перед вторым пилоном Рамессеума
Несмотря на перенесение правительственного центра на север, юг не остался в пренебрежении. В Нубии Рамсес почитался божеством-покровителем, там было воздвигнуто не менее шести новых храмов великим богам Египта Амону, Ра и Птаху; во всех них Рамсесу воздавалось более или менее преобладающее поклонение, а в одном его жене Нефертити поклонялись как главному божеству. Из его нубийских святилищ наиболее прекрасным является большой храм в скалах Абу-Симбела, вполне заслуженно представляющий собою конечную цель современных путешественников по Египту. Нубия приобретала все более и более египетский отпечаток, и страна между первыми и вторыми порогами была прочно приобщена к цивилизации фараонов. Старые туземные вожди фактически исчезли, страной полновластно управляли административные чиновники, и там существовал даже суд с наместником в качестве главного судьи.
Хранилища в Пифоме. Часть города, построенного, согласно еврейскому преданию, израильтянами
|
|
|
Великие строительные предприятия Рамсеса потребовали больших затрат, в особенности труда. Хотя он не мог доставать из Азии рабов в таком значительном количестве, как это делали его великие предшественники из XVIII династии, тем не менее его постройки возводились при помощи подневольного труда. Едва ли можно сомневаться в точности предания евреев, приписывающих угнетение одного их племени строителю Пифома и Рамсеса; тот факт, что это племя спаслось бегством из страны, дабы избежать такого труда, вполне согласуется с тем, что нам известно относительно эпохи. Сношения с Палестиной и Сирией были теперь более тесны, чем когда-либо раньше. Письмо пограничного чиновника эпохи преемника Рамсеса II говорит о пропуске табора эдомских бедуинов через крепость в Вади-Тумилате с тем, чтобы они могли пасти свои стада у Пифомских озер, как это делали евреи в дни Иосифа.
В черновых записях одного из писцов коменданта, вероятно, пограничной крепости Джару на Суэцком перешейке мы находим также упоминание о людях, которым он давал пропуск: гонцах с письмами к офицерам палестинских гарнизонов, к царю Тира и к офицерам, участвовавшим в то время под начальством царя в сирийском походе, не считая офицеров, везших донесения или спешивших в Сирию в армию фараона. Хотя никогда не существовало непрерывных фортификаций, значительных по протяжению, поперек Суэцкого перешейка, все же имелась линия укреплений, из которых одним был Джару, а другим, вероятно, Рамсес, в достаточной мере преграждавшая пути сообщения между Египтом и Азией. Оборонительная линия не распространялась на южную половину перешейка, но ограничивалась территорией между озером Тимса и Средиземным морем; начинаясь около этого последнего, линия крепостей шла на юг и, минуя вышеназванное озеро, загибала на запад в Вади-Тумилат. Поэтому еврейское предание рисует бегство израильтян через южную половину перешейка, не захваченную оборонительной линией, которая иначе могла бы их задержать. Прилив и отлив торговых караванов через Суэцкий перешеек был даже интенсивнее, чем в эпоху XVIII династии, и Средиземное море белело парусами египетских галер.
За столом фараона подавались редкости и деликатесы с Кипра, из страны хеттов и амореев, из Вавилонии и Нахарины. Тщательно сделанные колесницы, оружие, бичи и посохи с золотыми оправами из палестинских и сирийских городов наполняли его склады, а его стойла славились чудными вавилонскими конями и скотом из страны хеттов. В состав имущества богатого человека входила галера, совершавшая рейсы между Египтом и сирийскими берегами для доставки пресыщенному египтянину предметов роскоши из Азии, и даже заупокойный храм Сети I в Абидосе владел собственным морским судном, пожертвованным Рамсесом для того, чтобы на нем привозились с Востока жертвенные продукты. Дома богатых людей были наполнены самыми изысканными изделиями азиатских ремесленников и художников, которые сильнейшим образом влияли на египетское искусство. Страна кишела рабами семитского и иного азиатского происхождения, а финикийские и другие иноземные торговцы были настолько многочисленны, что в Мемфисе существовал особый квартал для чужестранцев с храмами Ваала и Астарты, и эти боги, равно как и другие семитские божества, проникли в египетский пантеон. Диалекты Палестины и соседних областей, одним из которых был еврейский, сообщили много семитских слов разговорному языку тех дней, так же как и изысканных выражений, которыми любили украшать свои сочинения ученые писцы. Мы находим очень часто такие слова в папирусах XIX династии за четыре или пять столетий до того, как они появляются в еврейских книгах Ветхого Завета. Царская фамилия не избегла подобного влияния, любимая дочь Рамсеса носила семитское имя Бинт-Анат, означающее «Дочь Анаты» (сирийской богини), а один из царских жеребцов назывался Анат-Херте – «Анат удовлетворена».
|
|
|
Тяжеловооруженные шердены из числа наемных телохранителей Рамсеса II
Влияние обильного притока азиатских элементов, уже заметное в эпоху XVIII династии, было теперь весьма глубоким, и не один чужеземец семитской крови входил в милость и достигал высокого положения при дворе или в правительственной иерархии. Сириец по имени Бен-Озен занимал должность главного глашатая, или маршала, при дворе Мернептаха, но никогда не был, как иногда утверждают, регентом. Удачная торговля приносила иноземцам в Египте богатство и могущество. Сирийский капитан по имени Бен-Анат мог выдать свою дочь за одного из сыновей Рамсеса II. В армии для малоазиатов была открыта блестящая карьера, хотя низшие ряды войск фараона пополнялись преимущественно рекрутами из числа западных и южных народов. В пятитысячном военном отряде, посланном Рамсесом в хаммаматские каменоломни, нельзя найти ни одного египтянина: более четырех тысяч из них были шерденами и ливийцами, а остальные неграми, находившимися, как мы видели, в египетских рядах уже в эпоху VI династии. Опасные стороны подобной системы уже обнаруживались и вскоре дали себя почувствовать царскому дому, бессильному противостоять им. Воинственный дух, сделавший Египет первой мировой империей, держался всего несколько столетий, и по существу невоинственный народ вернулся к своей обычной мирной жизни в тот самый момент, когда восточная часть Средиземного моря и ливийские племена предлагали фараону великолепных наемных солдат, которыми он, конечно, не мог при таких условиях не воспользоваться.
Несмотря на то что азиатские походы не восстановили империю Тутмоса III, вся Палестина и, может быть, часть Северной Сирии продолжали платить дань фараону; на юге же граница империи находилась по-прежнему в Напате, ниже четвертых порогов. Бывали торжественные парады, когда великолепный фараон в расцвете сил принимал сановников империи, начиная с наследника престола и высокопоставленных особ и кончая главами отдаленных городов, – блестящую процессию, приносившую дань и подати со всего его царства, от южных пределов Нубии до хеттской границы в Сирии. Притекавшие богатства все еще служили высоким целям. Искусство продолжало процветать. Египетским скульптором никогда не производилось ничего совершеннее превосходной статуи юноши Рамсеса, шедевра Туринского музея, и даже колоссальные статуи, подобные находящимся в Абу-Симбеле, представляют собою прекрасные портреты. Если допускать, что искусство клонилось к упадку, все же не следует забывать, что в то время существовали мастера рельефа, способные запечатлеть на камне изысканные, несмотря на свою холодность, черты любимой дочери фараона Бен-Анат. Как ни много недостает большому Карнакскому храму в отношении чистоты работы, присущей созданиям XVIII династии, все же это самое внушительное здание в Египте, и в конце концов, как говорит Рескин, размеры сами говорят за себя. Тот, кто стоит впервые в тени его подавляющих своей величиной колоннад, этого леса могучих стволов, грандиознейших из когда-либо созданных человеческими руками, увенчанных выступающими капителями нефа, из которых на каждой могут стоять одновременно сто человек; кто созерцает огромные пролеты его крыльев, покрытых сверху архитравами, весящими каждый сотню тонн, и знает, что в его стенах поместился бы весь собор Нотр-Дам, и притом далеко не вплотную; кто охватит взглядом колоссальный портал, над которым некогда находилась в качестве притолки глыба более 40 футов длиной и около 150 тонн весом, – такой наблюдатель, говорю я, исполнится глубокого уважения к эпохе, создавшей этот величайший из когда-либо воздвигнутых людьми зал с колоннами. И если внимательный взор получит большее впечатление от его величины, нежели от красоты его линии, то не следует забывать, что те же самые архитекторы создали заупокойный храм фараона – Рамессеум, здание не уступающее тонкой красотой лучшим произведениям XVIII династии. Также и в Нубии, где узкая полоса земли между Нилом и скалами либо была недостаточна, либо не могла быть приспособлена для возведения каменных храмов, высеченные в скалах святилища Рамсеса представляют собою ценный вклад в местную архитектуру. Ни один посетитель храма в Абу-Симбеле никогда не забудет торжественного величия уединенного святилища, взирающего на реку из темных скал. Но в числе множества зданий, построенных для Рамсеса его архитекторами, неизбежно находилось немало таких, которые были лишены всякой жизни и свежести или, как пристройка к Луксорскому храму, были тяжелы, вульгарны и самой неряшливой работы. Все эти здания были украшены ярко расписанными рельефами, изображавшими отважные подвиги фараона во время различных его войн и, как мы уже отмечали, в особенности – его отчаянную борьбу в битве под Кадешем. Последняя представляла собой самую сложную композицию из числа тех, на какие дерзали египетские рисовальщики.
Большой зал в Карнаке в разрезе. Реконструкция. Гипостиль XIX династии в главном храме Амона
Неф большого зала в Карнаке. Вид на запад в сторону Нила из глубины зала. Скалы позади западной равнины видны через главный вход
Рамессеум. Заупокойный храм Рамсеса II
Храм в скалах Абу-Симбела. Вид на юг вдоль фасада
Статуя Рамсеса II. Черный гранит
Извивающаяся река, защищенный рвом город, бегущий враг, осторожный царь хеттов, окруженный воинами и, тем не менее, открыто воздерживающийся от непосредственного участия в битве – в виде резкого контраста с яростным нападением фараона, – все это исполнено с умением, хотя и отмеченным бессознательностью в сфере временных и пространственных отношений, всегда характерной для египетских, равно как и вообще для всяких других ранневосточных композиций. В то время как рельефы эпохи Рамсеса, таким образом, обнаруживают несомненный прогресс в искусстве композиции, с другой стороны, бесчисленные находящиеся на них фигуры слишком мало индивидуально очерчены и часто плохо нарисованы. Тем не менее нигде в восточном мире нельзя найти столь изысканных произведений в продолжение шестисот лет или более того.
Доблестная самооборона Рамсеса в битве под Кадешем не только имела влияние в сфере графического искусства; она также могущественно действовала на воображение придворных поэтов, из которых один сочинил поэму в прозе, воспевавшую битву. Эта поэма обнаруживает значительное литературное мастерство и является наиболее эпическим произведением египетской литературы. Мы узнаем из нее, что враги покрывали холмы, как кузнечики; эпизоды, повлекшие за собой катастрофу, описаны точно и ясно, и, когда фараон показывается один среди врагов, поэт рисует его взывающим о помощи к своему отцу Амону, и бог, слыша из далеких Фив вопль своего сына, отвечает и придает ему силы для поединка словами, дышащими возвышенным, героическим духом эпической поэмы. Понимание автором драматических контрастов поразительное. Он описывает ужас царского возничего с тем, чтобы противопоставить его неустрашимому фараону и вложить в уста Рамсеса гордую ободряющую речь. Когда это миновало и критический момент остался позади, мы открываем, к своему удовольствию, среди прочего эпическую черту в клятве Рамсеса всегда кормить из собственных рук смелых коней колесницы, вынесших его невредимым из столкновения. Копия с этого сочинения была снята на папирусе писцом по имени Пентеуера (Пентаур), которого первые исследователи документа ошибочно приняли за его автора. Настоящий автор неизвестен, и обычно продолжают приписывать честь составления поэмы все тому же Пентауру. В отношении формы эта героическая поэма открывает новые пути, но она появилась в слишком поздний период национальной истории Египта, чтобы послужить импульсом для подлинно великого эпического творчества. Воинственный пыл и творческий дух миновали в Египте. Однако в сказке XIX династия выказала поистине большую плодовитость в соединении с естественным натурализмом, совершенно отбросившим все следы искусственного стиля Среднего царства. Уже в эту последнюю эпоху появились сборники безыскусных народных сказок, часто вращавшихся около исторического мотива, и такие сказки, составленные на простом народном языке, вызвали к себе в начале XVIII династии достаточное литературное уважение, чтобы быть записанными. Хотя XVIII династия обладала такими сказками, все же большая часть дошедших до нас манускриптов подобного рода относится к XIX династии и позже. В это время находим мы историю столкновения между гиксосским царем Апопи и Секененра из Фив – сказку, потерянный конец которой, несомненно, содержал народную версию изгнания гиксосов. Читатель припомнит, что она дополнила наши скудные сведения относительно гиксосов. Народ любил останавливаться на подвигах военачальников Тутмоса III и рассказывал о Тути и взятии им Иоппии путем введения в город египетских солдат, спрятанных в корзинах, навьюченных на ослов, – сказка, послужившая, быть может, прототипом «Али-Бабы и сорока разбойников». Но безыскусная прелесть повести о заколдованном царевиче совершенно превосходит подобные исторические сказки. Единственный сын, он обречен богиней Хатор при самом рождении умереть от крокодила, змеи или собаки. Во время путешествия по Сирии ему удается взобраться на башню, куда заключил свою дочь князь Нахарины с тем, чтобы тот из знатных сирийских юношей, чья сильная рука и решимость позволят ему взлететь к окну девушки, взял бы ее в жены. Но так как царевич скрыл свое настоящее происхождение и выдал себя за сына египетского возничего, то царь Нахарины отказывается отдать за него свою дочь и хочет его убить. Но тут молодая девушка спасает милого, поклявшись в своем твердом решении покончить с собой, если только его убьют. Тогда царь смягчился, и царевич получил свою невесту. После того как он избежал смерти от крокодила и змеи, возможно, он пал жертвой своей верной собаки, сопровождавшей его из Египта. Конец повести потерян. Это древнейший из известных нам примеров почти всемирно распространенного мотива, где юноша должен пройти через испытание или состязание, чтобы добыть себе жену, – мотив, позднее встречающийся в более совершенных произведениях, именно в греческой драме, например в легенде об Эдипе и сфинксе, ставшей бессмертной благодаря трагедии Софокла. Пастушеская сказка, исполненная идиллической простоты, повествует о двух братьях, живущих вместе. Старший женат и является собственником, тогда как младший находится при нем «на положении сына». Но вот с младшим братом случается происшествие, позднее перенесенное на еврейского героя Иосифа. Жена старшего брата пытается его соблазнить, но, найдя его непоколебимым, оговаривает его, чтобы отомстить, перед своим мужем. Юноша, предупрежденный своим скотом в то время, когда он гнал его в стойла, спасается бегством, и здесь сказка сменяется рядом полумифических эпизодов, не столь непритязательных, как начальная глава. Число таких сказок должно было быть легион, и в греческие времена они составляли все, что многие эллинские писатели, и даже жрец Манефон, знали о древних египетских царях.
Сцена битвы из числа больших кадешских рельефов Рамсеса II на стенах Рамессеума. На ней изображен один Рамсес (хотя, разумеется, его должна была сопровождать гвардия), окруженный азиатскими колесницами (внизу и вверху). Перед ним павшие вожди хеттского царя, каждый с именем и титулами, высеченными рядом. Сцена изображает момент нападения фараона, сбрасывающего восточное крыло неприятельской армии в реку
Хотя многое в этой литературе является поэтическим по содержанию и по духу, тем не менее ей недостает поэтической формы. Но эта форма все же существовала, и в числе песен этого периода имеется несколько поэм, вполне достойных занять место и в более совершенной литературе. Существовали также любовные песни, которые в этой стране, лишенной сильного воображения, обладали непосредственным чувством, понятным и нам в настоящее время. Религиозные поэмы, песни и гимны создавались в избытке, и некоторые из них носят несомненно литературный характер. Мы еще вернемся к ним, говоря о религии эпохи. Многочисленные корреспонденции писцов и чиновников, упражнения и примерные письма учеников писарских школ, указы, храмовые летописи и отчеты – все это детально восстанавливает картину, необыкновенную по полноте и интересу.
Значительно большая часть сохранившейся литературы того времени имеет характер религиозный, и, поскольку она отпрыск государственной религии, она не вызывает к себе сочувствия. Со времени низвержения Эхнатона и возвращения к условностям прошлого государственная религия утратила всякую жизненность и не обладала больше в руках ортодоксальных жрецов творческими силами. Тем не менее религия известным образом эволюционировала или, по меньшей мере, двигалась в известном направлении, и притом весьма быстро. Государство, тесно связанное с религией, все больше и больше начало рассматриваться как преимущественно религиозное установление, долженствующее восхвалять и почитать богов в лице своего главы – фараона. Наряду с другими указаниями на эту тенденцию, о ней в значительной мере говорят и наименования храмов. Святилища, называвшиеся прежде «Сияние Сияний», «Сияющее Среди Памятников», «Дар Жизни» и т. п., именовались теперь «Обиталище Сети в доме Амона» или «Обиталище Рамсеса в доме Птаха». Тенденция, уже заметная в эпоху Среднего царства, стала отныне всеобщей, и каждый храм обозначался как святилище царствующего фараона. То, что долгое время было только жреческой теорией и государственным идеалом, начало теперь фактически реализовываться: империя должна была стать достоянием богов, а фараону надлежало посвятить себя обязанностям всеохватывающего верховного жречества. Храмовые наделы, свободные от податей, стали играть значительную экономическую роль, и мы видели, что Сети I и Рамсес искали новые источники доходов в связи с возраставшими требованиями жрецов. Государственная жизнь с возобладанием одной функции постепенно исказилась, и благосостояние и экономические ресурсы страны были постепенно поглощены жречеством, пока наконец ремесла не стали лишь одним из элементов поддержания богов. По мере увеличения богатств и могущества, главным образом Амона, верховный жрец в Фивах становился все более и более значительной политической силой. Вспомним, что он был главой объединенных жреческих корпораций всей страны, другими словами – руководил наиболее влиятельной политической организацией. В результате верховный жрец Амона при Мернептахе (сыне и преемнике Рамсеса II), а быть может, уже и при самом Рамсесе, мог пойти дальше и назначить собственного сына своим преемником, утвердив, таким образом, прочно свою фамилию во главе могущественнейшей иерархии в Египте. Так как царская династия могла быть низвергнута, то эта фамилия оказывалась для нее опасной, и кончилось действительно тем, что фараоны были лишены престола жрецами. Но до этого события еще оставалось около 150 лет, и тем временем верховный жрец направлял свое влияние и силу на фараона, предъявляя все новые требования к его казне, пока наконец к концу XIX династии Амон не приобрел в свою собственность даже известную золотоносную область в Мубине. Она управлялась наместником Куша, который поэтому принял добавочный титул «губернатора золотоносной области Амона». Так постепенно возникло жреческое государство, описанное Диодором, на которое египетские жрецы греческих времен оглядывались, как на золотой век. В то время как внутреннее содержание господствующей религии уже давно было установлено доминирующей жреческой корпорацией, ее внешние проявления были только теперь разработаны ею в обширную и ненарушимую систему, и близость каждого фараона к жрецам определялась степенью его податливости их требованиям.
Хотя государственная религия состояла из формальностей, тем не менее деятельность фараонов не была лишена моральных основ. Мы видели усилия Харемхеба увеличить честность в отношениях государственных чиновников с подданными, мы отмечали уважение Тутмоса III к истине. В посвятительной надписи в своем заупокойном храме в Фивах Рамсес III заявляет, что он не сносил ни одной древней гробницы с целью получить достаточно места для своей постройки. И он также желает, чтобы знали, что он достиг высокого положения, не лишая никого престола. При всем том мы уже отмечали варварское презрение к святости памяти предков со стороны Рамсеса II. То, о чем молились эти цари, не касалось ни нравственности, ни непорочной жизни: они желали одних материальных благ. Рамсес IV просит Осириса: «И да даруешь ты мне здоровье, жизнь, многолетие и продолжительное царствование; долгую жизнь каждому моему члену, зрение моим глазам, слух моим ушам, радость моему сердцу – ежедневно. И да даруешь ты мне есть, пока я не насыщусь, и да даруешь ты мне пить, пока я не утолю своей жажды. И да утвердишь ты моих потомков царями во веки веков. И да даруешь ты мне удовлетворение каждый день, и да услышишь ты мой голос при всех моих речениях, когда я буду говорить их тебе, и да даруешь ты мне их с любящим сердцем. И да даруешь ты мне высокие и обильные разливы Нила, дабы совершать тебе божественные приношения и дабы совершать божественные приношения всем богам и богиням Юга и Севера, дабы сохранять в живых божественных быков, дабы сохранять живым народ во всех твоих странах, его скот и его рощи, которые соделала твоя рука. Ибо ты – тот, кто сотворил их всех, и ты не можешь покинуть их, дабы осуществить относительно них другие намерения, ибо это несправедливо».
Более возвышенная форма личной религии развивалась среди избранного класса народа, сравнительно с чувственным материализмом, выраженным в этой царской молитве. Прекрасный гимн Амону, популярный в то время, заключает в себе много иных идей, преобладавших в религии Атона. Другие религиозные поэмы показывают, что постепенно возрастало личное отношение верующего к богу, в котором он видит друга и покровителя людей. Так, один говорит: «Амон-Ра, я люблю тебя, и я заключил тебя в моем сердце… Я не подпадаю заботе в моем сердце; то, что говорит Амон, процветает». Или еще: «Амон, преклони свой слух к тому, кто стоит один в судной палате», и, когда палата подкуплена богатыми взятками, Амон становится «визирем бедняков». Человек также понимает смысл греха и восклицает: «Не карай меня за многие мои прегрешения». Вошедшая в пословицу мудрость эпохи носит в значительной степени тот же характер. В то время как прежде она внушала только надлежащее поведение, теперь она побуждает ненавидеть зло и гнушаться того же, что и бог. Молитва должна быть безмолвным устремлением сердца, и мудрец молится Тоту: «О ты, сладостный родник для жаждущего в пустыне! Ты закрыт перед тем, кто говорит, но ты открыт перед тем, кто хранит молчание. Когда хранящий молчание приходит, вот – он находит родник». Тлетворная сила магической литературы, повсюду теперь распространяемой жрецами, постепенно погасила эти стремления среднего класса, и последние следы моральных воззрений мало-помалу исчезли из религии Египта. Единственно только в это время можем мы познакомиться с религиозными воззрениями простого народа. Присвоение храмов государством уже давно лишило его древних алтарей. Беднякам не было места среди великолепия, и не могли они предложить ничего, достойного внимания бога, окруженного блеском. Так как скромный древний культ великих богов уже давно перестал существовать, то простой народ мог лишь обратиться к множеству малых гениев, или духов, веселья и музыки, полубогам, которые, посещая ту или иную область, проявляли участие и готовность помогать смиренным в их повседневных нуждах и заботах. Каждый предмет мог стать богом простого народа. Человек, пишущий из Фив, препоручает своего друга Амону, Мут и Хонсу, великим божествам своего города, а также – «великим вратам Беки, восьми обезьянам, находящимся на переднем дворе» и двум деревьям. В фиванском некрополе Аменхотеп I и царица Нефертити стали любимейшими местными божествами, и человек, случайно попавший рукой в отверстие, где лежала большая змея, не будучи укушен ею, немедленно ставил плиту с описанием происшествия и выражением признательности Аменхотепу, чья сила одна спасла его. Другой в чем-нибудь провинился перед богиней, обитавшей, по народному поверью, на вершине холма в том же некрополе, и, когда богиня избавляла его от болезни, которой она же сама покарала его, он ставил в ее честь такой же памятник. Равным образом и мертвецы могли вредить живым, и офицер, которого мучила его покойная жена, написал ей письмо с выговором, которое вложил в руку другого умершего, чтобы оно надлежащим образом было передано в потустороннем мире его жене. Кроме местных богов или полубогов и древних царей, также и иноземные боги Сирии, принесенные множеством азиатских рабов, появляются среди тех, к которым обращался народ; Ваал, Кедеш, Астарта, Решеп, Анат и Сутех часто фигурируют на вотивных таблицах. Сутех, форма Сета, перешедший из Египта в Сирию и затем вернувшийся назад с гиксосами, даже стал любимейшим божеством, богом и патроном столицы Рамсеса II. Также начинает появляться почитание животных как среди народа, так и в официальных кругах.
Молодой фараон, при котором медленно совершались эти важные перемены, был, на наш взгляд, слишком мягок к ним, чтобы мы могли определить, что это был за человек. Все его указы, почти без исключения, жреческого происхождения. И во всех настолько преобладает – или, можно сказать, составляет все их содержание – жреческая лесть с бесконечными повторениями условного подобострастия, что мы едва можем разглядеть его личность сквозь туман бессмысленного словоизвержения. Его великолепная статуя в Турине, как показывает его сохранившееся тело, представляет собою верный портрет, показывающий нам по меньшей мере его внешний вид. Он был высок ростом и хорошо сложен, с чертами мечтательной и почти женственной красоты, отнюдь не передающими той мужественности, которой он, без сомнения, обладал. Происшествие под Кадешем, бесспорно, выставляет его человеком весьма решительным и способным на величайшее напряжение; неукротимый дух, проявленный им тут, обнаруживается также и в упорстве, с которым он вел войну против великой Хеттской империи и совершал свои завоевания – хотя и недолговечные – в глубине Северной Сирии. После приблизительно пятнадцати лет походов, во время которых он более чем искупил почти фатальную ошибку, допущенную им под Кадешем, он был склонен наслаждаться вполне заслуженным миром. Он был необычайно горд и с бо]льшим тщеславием изображал свои войны на памятниках, чем это когда-либо делал Тутмос III. Он любил легкую и приятную жизнь и безудержно предавался чувственным удовольствиям. У него был огромный гарем, и с годами число его детей быстро увеличивалось. Он имел более ста сыновей и по меньшей мере пятьдесят дочерей, на некоторых из которых он сам женился. Он оставил после себя настолько многочисленное семейство, что последнее образовало особый благородный рамессидский класс, который еще спустя четыреста лет носил среди других титулов имя Рамсеса не как отца, а как обозначение класса или ранга. Так как, быть может, он не был в состоянии найти подходящих по знатности и состоянию жен для множества своих сыновей, то один из числа последних, как мы видели, женился на дочери сирийского военачальника. Рамсес очень гордился своим огромным семейством и часто приказывал скульпторам изображать своих сыновей и дочерей в длинных рядах на стенах храмов. Старшие сыновья сопровождали его в походах, и, согласно Диодору, каждый отряд его армии находился под командой одного из них. Его любимцем был Хамуас, которого он сделал верховным жрецом Птаха в Мемфисе. Но вниманием его пользовались все, и его любимейшие жены и дочери появляются весьма часто на его памятниках.
В тридцатую годовщину своего царствования Рамсес отпраздновал первый юбилей, поручив
|
|
|
