Либеральная экономика и ответственность интеллигенции

Россия не раз помогала Европе избегать опасностей и найти себя. Так случилось во времена монгольского нашествия, когда растоптанная Россия не дала прорваться на Запад ордам Чингисхана. Нечто подобное произошло и во времена Наполеона и Гитлера. А 1917 год (с его последствиями) был грозным предупреждением уже всем народам мира, а не только Европы. И в этом контексте он сыграл положительную роль для цивилизации в целом.

У Октябрьской революции нет и не может быть однозначной интерпретации. Марксисты видят в ней кульминацию классовой борьбы, когда победившие пролетарии устанавливают на огромной территории новый порядок жизни. В результате возникает непримиримое идеологическое противостояние государств, сделавших свой «социалистический выбор», и государств, развивающихся по капиталистическому пути. Возникает антагонизм, не допускающий компромиссов. Отсюда неизбежность утверждения приоритета внешней опасности, необходимость жесткой централизованной власти, единства мировоззрения и т.д. Они отодвигают все остальные интересы на второй план. Идеологическое противостояние и нагнетание внешней опасности было необходимо государству «рабочих и крестьян» как своеобразное оправдание тоталитаризма и того пути к рабству, о котором так блестяще писал Хайек*.

__________________________________

* Хайек Ф.А. Дорога к рабству. Пер. с нем. — М.: Экономика, 1992.

Но закономерна и другая интерпретация истории нынешнего века.

Начальная эра капитализма — условимся называть ее эрой Клондайка или дикого рынка — апофеоз свободы ничем неограниченной инициативы, того самого принципа laissez faire, который был провозглашен французской революцией и за утверждение которого было пролито море крови. Бесчисленные мерзости начальной фазы капитализма описаны Диккенсом, Бальзаком и другими великими писателями прошлого. Ее системный анализ был проведен Марксом и его последователями. Эпоха дикого рынка это крайнее, гипертрофированное проявление ничем не ограниченной энергии и самодеятельности личности — если угодно, предельное проявление антисоциальной сущности биосоциальных законов. И люди видели уродливость порядка эры Клондайка и искали альтернативы. Марксизм предложил лишь одну из них.

Но были и другие провидцы. Одним из них стал, может быть, лучший из учеников Маркса — Эдуард Бернштейн, которого поносил не только Ленин, но даже и «ренегат» Карл Каутский. Видя всю нерациональность «порядка XIX века», Бернштейн не предлагал его уничтожить насильственным, революционным путем. Он был уверен в его неизбежной трансформации, постепенном вырастании в нем самом социалистических начал. Теперь бы я сказал несколько по-иному: в общество свободного предпринимательства самой жизнью должны были постепенно вноситься элементы социальной ориентированности. И в его экономику, и в его общественные отношения. Но не только это. Рузвельт однажды сказал, что еще никто толком не знает, что представляет собой общество свободного предпринимательства. О таких вопросах думали не только Рузвельт и Бернштейн. О том же самом размышлял и Кейнс, и другие интеллектуалы, понимая, что в процесс общественного развития должны быть внесены «элементы очеловечивания» и направляющие начала коллективного Разума. Эта необходимость диктуется развитием производительных сил, непрерывным усложнением техники, технологий, требующих все более и более квалифицированного персонала. Именно в этом направлении идет развитие общества, и оно диктуется множеством причин, а не только перечисленными. И роль гражданского общества, его важнейшего института — государства — должна расти по мере роста могущества цивилизации. А вместе с ней должна утверждаться и свобода, но не в духе протестантского капитализма, а в соответствии с формулой Фомы Аквинского — как свобода в освобождении от зла.

Вот с такой позиции русская революция смотрится совершенно иначе. Вместо поисков компромисса между двумя началами (что только и можно считать естественным путем развития) был декларирован, а затем и насильственно реализован в нашей стране крайний вариант порядка, диаметрально противоположный порядку эры Клондайка. Я бы сказал — «порядок термитника». Он и мог возникнуть только как антитеза мерзостям эпохи дикого рынка. Но на примере России Природа как бы продемонстрировала бесперспективность этого крайнего варианта разрешения извечного противоречия. Мир ужаснулся происходящему в нашей стране, и никто не рискнул повторить в чистом виде наш опыт. Разве что Китай. Но мировое сообщество не отказалось, как теперь мы видим, и от нашего положительного опыта — от понимания того, что без государственного вмешательства, особенно в трудные периоды истории, экономика страны обойтись не может. Россия в какой уж раз оказалась испытательным полигоном и еще раз уберегла Европу от возможных ошибок (а может и крови), дав бесценный опыт цивилизации. Вряд ли современные формы либеральной экономики смогли бы утвердиться в Европе без опыта СССР.

А теперь у нас снова революция, и Россия снова выступает в своем извечном качестве «экспериментального полигона». Я — непримиримый оппортунист и глубоко убежден, что никогда никакая революция не приносила и не могла принести людям счастье, что любое реформаторство должно производиться крайне осмотрительно и учитывать возможность срыва в революционную катастрофу, неизбежно отбрасывающее общество назад. В 1986 году еще могли быть пути для реформ сверху, для постепенной либерализации экономики и деидеологизации страны. Еще какие-то шансы были в период новоогаревского процесса, когда мне (и не только мне) казалось, что появился свет в конце туннеля. Но все эти возможности рухнули после опереточного путча, организованного группой политических импотентов, и последующим распадом Великого Государства. Перестройка окончилась, началась революция с ее принципиально непредсказуемым исходом. Начался самый страшный период в истории России — дележ народного имущества, когда все вопросы нравственности, благополучия Родины, патриотизма отходят на второй план и звериный оскал биосоциальных законов начинает диктовать свои правила и условия жизни. Это и означает, что мы ступили в эпоху смутного времени.

Однако в эти «минуты роковые», когда происходит смена жизненной парадигмы (или, по-научному, в условиях бифуркации), даже ничтожные обстоятельства могут круто изменить весь ход истории. Троцкий справедливо писал, что — не окажись он и Ленин в Питере летом 17-го, — не было бы у нас и Октября. Война окончилась бы в январе 18-го, и вся история покатилась бы по другим рельсам. Черчилль сказал об этом немного иначе: «Русский дредноут затонул при входе в гавань». Вот в такие времена особенно велика ответственность интеллигенции.

В нынешнее время интеллигенция, точнее слой людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью, имеет все возрастающее значение в жизни общества. И если бы у этого слоя людей возникло некое общее понимание ситуации, сформировалось бы общее представление о желаемом будущем, о системе приоритетов, это могло бы оказать самое серьезное влияние на судьбу страны и помогло бы сформировать ту систему взглядов, которую называют общенациональными целями. Для народа трагично, когда идеология пронизывает все формы общественной жизни. Однако и без представления о общенациональных целях, без определенного видения перспектив, без мировоззрения любому народу выжить очень трудно, а сохранить культуру — невозможно... Общество, народ становятся беззащитными. Это мировоззрение — нельзя не согласиться с Руссо — не может быть навязано, оно вызревает в народе. Но ускорить его созревание, уберечь от диких крайностей можно и необходимо. И это — дело интеллекта нации!

Для выполнения такой роли необходимо не только просветительство, но и собственный пример. Когда же люди, претендующие на то, чтобы иметь право называться интеллигенцией, совестью народа, добившись определенного уровня власти, рвутся к куску общественного пирога и неспособны внятно объяснить, во имя чего происходит полная реорганизация всего общества, когда они хотят достичь лишь собственного благополучия, такая ситуация поистине трагична! Тем более, в условиях, когда основная масса людей интеллектуального труда делает в это время судорожные усилия, чтобы уберечься от элементарного голода, чтобы уцелеть в этом хаосе безвластия и прогрессирующей нищеты.

И тем не менее, именно интеллигенция только и может сформировать представление о «желаемом будущем».

Но надо, чтобы такое представление не оказалось утопией, а отражало реальность, ибо утопические иллюзии опаснее любого безыдейного хаоса. Утопия в любой ее форме, как только превращается в догму, порождает тот или иной вариант тоталитаризма — утопическое мышление отвергает либерализм в принципе — ибо не допускает альтернатив. Для того чтобы снова не впасть в утопию, необходимо рассматривать различные варианты или, как теперь принято говорить, возможные сценарии развития событий и реально оценивать тс усилия, которые могут быть предприняты. И прежде всего теми, кто стоит в стороне от общего дележа (или разграбления, что более точно!). А их, все-таки, большинство. И только их давление на людей, которые участвуют в дележе общего пирога, может оказать какое-то влияние на судьбы страны и ее народов.