Развитие высших форм запоминания

Д. Норман

СЕМАНТИЧЕСКИЕ СЕТИ1

 

Предположим, что исследователи космоса открыли планету, обитатели которой похожи на нас. Вероятно ли, чтоэти инопланетяне потребляют пищу?

На такой вопрос нет правильного ответа, но для того, чтобы высказать правдоподобную догадку, нужно рассмотреть природу пищи и людей. В конце концов я получу ответ — даже несколько ответов,— но я постараюсь растянуть обсуждение, так как в действительности этот вопрос служит только поводом к тому, чтобы рассмотреть, какого рода структуры памяти могли бы сделать возможным анализ, необходимый для ответа.

Для начала упростим задачу, поставив несколько связанных с нею вопросов. Все они относятся к некоему Ж. — субъекту, которого мы никогда не встречали. Все, что вы знаете о Ж., должно быть получено как вывод.

Вопрос 1: У Ж. две ноги?

Ответ 1: Вероятно. Ж. — человек, а у человека обычно две ноги. Значит, если Ж. не урод и жертва несчастного случая, то у него должны быть две ноги.

Вопрос 2: Потребляет ли Ж. пищу?

Ответ 2: Конечно. Ж.— человек, а человек — животное; все животные едят; то, что они едят, называется пищей.

Вопрос 2А: Хорошо; но что, если Ж. находится в состоянии комы или объявил голодовку? И уверены ли вы, что все животные едят? А как же только что вылупившийся цыпленок?

Ответ 2А: Вы ужасно придирчивы. Мы ведь говорим только о людях. Все люди едят, каждый это знает. Именно поэтому кома или голодовка — исключения, возникающие вопреки биологической необходимости. Может быть, мне следовало сказать, что все люди должны ecть или каким-то образом получать питание, чтобы не умереть через несколько недель.

Допрос 3: Обладает ли Ж. массой?

Ответ 3: Какие странные вопросы вы задаете! Ж. — человек, а все люди имеют тело. Пожалуй, я мог бы вам это доказать. Тело Ж. — физический объект, а все физические объекты обладают массой. Верно?

 

Эти простые вопросы касаются самой сущности нашего Предмета. Видите, как просты очевидные ответы на все три основных вопроса: да, да, да. У человека две ноги, он питается, его тело обладает массой. Это очевидные, в известном смысле «правильные» ответы. Трудность состоит в том, что я могу представить себе особые случаи, к которым эти ответы не­применимы, как видно из оговорки «обычно» в ответе 1 и возражения в вопросе 2. Каким-то образом теория структуры памяти должна включать оба аспекта этих ответов: то, что имеется немедленный, очевидный ответ, и то, что мы можем долго взвешивать и уточнять почти любой ответ. Но теперь посмотрим, какого рода структуры памяти могут быть ис­пользованы для очевидных ответов.

Очевидный способ ответа на вопросы 1, 2 и 3 состоит в том, чтобы сначала отнести Ж. к определенному классу — признать в нем человека, животное, физический объект, а затем определить свойства данного класса и заключить, что все его представители должны обладать этими свойствами. Для этого нам нужны какие-то средства, позволяющие ото­бразить принадлежность к классу, представить свойства клас­са и использовать то и другое для ответа на вопросы. Для этого может быть полезна семантическая сеть — структура, в которой нужные куски информации соединены между собой надлежащим образом.

Семантические сети дают возможность представить отно­шения между понятиями и событиями в системе памяти. Такие сети хорошо описывают процесс нашего рассуждения. Но существует громадная разница между тем, чтобы пред­ложить теоретическую модель процессов человеческого мыш­ления и памяти, и тем, чтобы действительно установить, что эта модель дает удовлетворительное объяснение. Семантичес­кие сети — полезный инструмент, но оказалось, что они не во всем верно описывают человеческое поведение. Поэтому их пришлось видоизменить; как именно — мы увидим позже. Теоретическое и экспериментальное изучение возможных мо­делей еще только начинается. Поэтому к изложенному далее не следует относиться с полным доверием: семантические сети служат мощным орудием исследования, позволяющим отобразить значительную часть процессов творческого мышления, но все же мы имеем здесь дело с гипотезой, а не с фактом.

На рис. 1 показана семантическая сеть, с помощь которой можно получить очевидный ответ на вопрос о числе ног у субъекта Ж. В ней представлена информация о том, что Ж. человек и что у людей две ноги.

Важными частями сети являются узлы и отношения. На рис. 1 Ж. и Человек – это узлы, а стрелка с надписью есть – отношение, означающее здесь принадлежность Ж. к классу людей. Таким же образом представлено свойство обладания двумя ногами; отношение имеет стоит между узлами Человек и < две ноги >. (Скобки означают, что узел две ноги – это не такого же рода понятие, как Человек; на самом деле понятие две ноги должно быть представлено несколько сложнее, чем это показано здесь).

Теперь на вопрос 1. – «Имеет ли Ж. две ноги?» – можно ответить при помощи сети. Ж. есть человек, человек имеет две ноги; следовательно, Ж. имеет две ноги.

На вопрос 2 — «потребляет ли Ж. пищу?» — ответ дается в результате такого же рода процесса, но сеть должна быть дополнена так, как показано на рис. 2.

В расширенную сеть я ввожу несколько новых типов от­ношений. Это, прежде всего, отношение подкласс, сходное по функции с есть, но означающее, что понятие человек составляет подкласс понятия животное. Овалом представлен более сложный узел. Овальный узел образует основной формат предложения. В данном примере такой узел означает, что объект, на который указывает стрелка а, поедает то, на что указывает стрелка b. Узлом *100 представлен поедаемый объект, который в свою очередь является частным случаем пищи. Скобки нужны потому, что данное животное поедает не всякую, а только определенную пищу. Итак, *100 есть пища; иными словами, *100 означает частные случаи, отно­сящиеся к классу предметов, называемых пищей. (*100 ни­чего не значит; это ярлык, с помощью которого я могу ссылаться на данное понятие.)

Важным свойством семантических сетей является насле­дование. Свойства понятия наследуются его «потомками», т.е. частными случаями и подклассами. Если А — частный случай или подкласс В, а В связано отношением r с С, то тогда и А связано отношением r с С (рис. 3).

По поводу Ж. был задан еще вопрос 3: «Обладает ли Ж. массой?». На рис. 4 показаны два пути к ответу на него. 1) Ж.— человек, а люди обладают телом; тела — это объекты, обладающие массой. 2) Ж.— человек, который в свою очередь является млекопитающим и животным, живым существом и физическим телом. Все физические тела обладают массой.

Семантические сети оказались мощным орудием для пред­ставления знаний и для выведения заключений. Одно из достоинств семантических сетей стоит в богатстве отношений, которые они могут описать. Заметьте, что эти сети не сводятся к таким иерархиям, как «человек — животное, а животные — живые существа». Иерархия может быть нарушена, как на рис. 4, где я показал, что человек является как млекопита­ющим, так и животным.

Есть возможность пойти гораздо дальше этих простых сетей. Я могу объединить тысячи (и даже миллионы) утверж­дений, представленных в форме простого тройного сочетания «узел-отношение-узел». Я могу показать вам, как строить схемы отношений, образующие сложные сети знания. Вскоре сетями начнет оперировать логика, которая позволит вам вывести, что хлеб обладает массой, что у канарейки тоже должна быть масса, а у песни ее нет. Знания, содержащиеся в сетях, будут все более и более сложными. Я могу включить в цепи противоречия и исключения; все птицы могут летать, за исключением пингвина, страуса и некоторых других. Скоро сети станут достаточно мощными, чтобы констатировать функции вещей и выявлять сложную структуру различных предметов. Сети будут становиться все более обширными. Если позволить им расти беспрепятственно, то они займут всю эту книгу (ибо в моей голове знаний, давших мне воз­можность написать эту книгу, безусловно, должно быть больше, чем в книге). В результате создается огромная компи­ляция знаний, способная поддерживать разумную дедукцию и выражать как глубокомыслие, так и тривиальность. Скоро трудно станет прослеживать отдельные цепи, так как они станут такими большими, что их нельзя будет увидеть во всем их объеме. И сети начнут жить собственной жизнью.

Семантические сети являются мощным инструментом, иони послужили исходным пунктом для многих современных исследований. Но они уже существенно видоизменены. Поэтому я перейду к рассмотрению свойств репрезентационной системы. Но сначала семантические сети нужно модифицировать, чтобы они годились для более крупных единиц знания. В результате создается метод, называемый схемой.

 

 

 

 

 

СХЕМЫ: ПАКЕТЫ ЗНАНИЙ

 

Что мы знаем о пище, что могло бы подвести нас к ответу на заданный в предыдущей главе вопрос о людях на другой планете? В моем экземпляре словаря Уэбстера сказано, что есть — это значит «принимать через рот в ка­честве пищи». А рот, согласно тому же словарю,— это «от­верстие, через которое пища проникает в тело животного». Пища — это «материал... используемый в организме для обес­печения роста, восстановления, жизненных процессов и для получения энергии». Эти определения идут по замкнутому кругу, но смысл их ясен. Вот мой вариант, основанный на моих собственных знаниях:

 

Потребление пищи — это поглощение материала, дающего возмож­ность биологическим структурам тела расти, восстанавливать повреж­денные части и получать достаточное количество энергии для повседневной активности. Отверстие, через которое этот материал по­ступает в организм, называется ртом, а сам материал называется пищей.

 

Такой пакет информации, как это определение, образует организованный комплекс знаний — схему.

Схемы соответствуют более глубокому уровню знания, чем простые структуры семантических сетей, и значительно ук­репляют репрезентационную теорию. Схемы дополняют се­мантические сети в нескольких отношениях. По существу это комплексы знаний, относящиеся к некоторой ограничен­ной области. У нас могут быть, например, схемы, касающиеся книг, клавиатуры пишущей машинки или игры в бейсбол. Схемы образуют отдельные пакеты знания, которые состоят из тесно взаимосвязанных структур знания (возможно, что содержание их частично представлено небольшой семанти­ческой сетью).

Схемы могут содержать как знание, так и правила его ис­пользования. Схемы могут состоять из ссылок на другие схемы; скажем, схема орудий письма отсылает к схеме пи­шущей машинки, которая в свою очередь отсылает к схемам ее составных частей, например, к схемам клавиатуры. Схемы могут быть специальные (например, схема моей собственной машинки) или общие (схема типичной пишущей машинки, сходная со схемой моей пишущей машинки, но в чем-то отличная от нее).

Как могут схемы помочь ответить на вопрос, едят ли инопланетяне? Пища служит для организма источником ма­териала и энергии для восстановления, роста и других про­цессов. Растут ли инопланетяне по мере созревания? Могут ли они заживлять повреждения путем нового роста? Нужна ли для их существования энергия? Данных для ответа на первые два вопроса у нас нет (здесь возможны лишь прав­доподобные догадки), но мы можем ответить на последний вопрос. Любая живая или неживая система, осуществляющая активную функцию — например, движение, мышление или просто поддержание своей температуры на уровне, отличном от окружающей среды,— нуждается в энергии. Если иноп­ланетяне осуществляют какой-либо из этих процессов, они должны потреблять энергию. Но должны ли они есть? Ответ на это — и да, и нет. Если инопланетяне должны восполнять затраченную ими энергию, то тогда они должны поглощать ее в какой-то форме. Если энергия поступает с пищей, то тогда должно существовать отверстие — рот. Разумеется, это не единственный возможный ответ. Какие у нас есть схемы потребления энергии не через рот? Я могу представить ceбе по меньшей мере две такие схемы. Энергия могла бы быть электромагнитной или же поступать с жидкостью или газом, поглощаемыми через кожу или наружные слои тела без какого-либо специального «рта».

Первый ответ звучит правдоподобнее. Я предположительно заключаю, что да, инопланетяне едят, что у них есть рот способ направлять пищу в рот и способ избавляться от отходов (сомневаюсь, чтобы они могли извлекать из пищи 100 % энергии).

Разумеется, возможны и другие пути получения энергии Инопланетяне могли стать чем-то вроде наших автомобилей и каждый месяц останавливаться у колонки большого завода жидкого топлива и вводить шланг в отверстие в верхней части тела. Из шланга в это отверстие поступает органическая жидкость. Можно ли назвать это питанием? Будет ли такая жидкость «пищей»?

Или предположим, что инопланетяне проходят метаморфоз от растения к животному. В первые два года жизни они растут подобно овощам. Достигнув окончательных размеров, они отрываются от своих корней и превращаются в живот­ных — в людей. С этого момента они живут за счет энергии, накопленной в их теле в период растительной жизни. С воз­растом они уменьшаются, пока не усохнут и не умрут. В зре­лой форме они не едят (и не выделяют отходов).

Смысл всего этого упражнения, конечно, состоит в том, что для того, чтобы делать выводы, недостаточно простого использования средств памяти. Имеющееся знание должно быть рассмотрено, переформулировано, применено по-новому. Хранение нужной информации и извлечение того, что было вложено раньше,— самые очевидные, но, пожалуй, наименее важные аспекты использования памяти.

 

 

А.Н. Леонтьев

 

РАЗВИТИЕ ВЫСШИХ ФОРМ ЗАПОМИНАНИЯ

Переход от примитивных, биологических форм памяти к высшим, специфически человеческим ее формам яв­ляется результатом длительного и сложного процесса куль­турного, исторического развития. Человек должен был овла­деть своей натуральной, биологической памятью, подчинить ее деятельность новым условиям своего социального бытия, должен был заново воссоздать свою память, сделав ее памятью человеческой. Прекрасно отражена эта мысль о создании человеком своей памяти в старой греческой трагедии:

Послушайте, что смертным сделал я:

Число им изобрел,

И буквы научил соединять, —

Им память дал, мать муз,— всего причину2.

В этих строках замечательно то, что происхождение памяти связывается в них с происхождением таких, бесспорно, исторических приемов поведения, как счет и письменность; мы увидим действительно, что память современного человека является таким же продуктом его культурного, социального развития, как и его речь, письменность или счет.

С первыми шагами к овладению своей натуральной памятью мы встречаемся уже у самых примитивных народов. Это первые попытки обеспечить свое воспоминание, воскрешение какого-нибудь следа в своей памяти с помощью специального стимула, который таким образом выполняет функцию средства запоминания. «Первые запоминания,— говорит Жане,— суть запоминания вещей с помощью вещей же. Человек, который хочет заставить всплыть у себя воспоминание, берет в свою руку какой-нибудь предмет; так завязывают узелок на платке или кладут себе в карман маленький камешек, кусочек бумаги или лист с дерева. Это то, что мы до сих пор еще зовем сувенирами»3.

Именно такой же механизм обнаруживают те примитивные приемы, относящиеся к запоминанию какого-нибудь поруче­ния, которые мы встречаем у культурно отсталых племен. Такова, в частности, функция и так называемых жезлов, вестников, открытых у австралийцев...

Одна лишь огромная сила запечатления, которая, вероят­но, также свойственна и этим племенам, не в состоянии, конечно, гарантировать всплывание нужного воспоминания в тот самый момент, когда послание должно быть передано. Для того чтобы воскреснуть, механически удержанные па­мятью следы должны через какое-нибудь общее звено вступить в естественную связь с данной новой ситуацией; вот это-то общее звено и не может быть гарантировано, когда он не создается заранее в самом процессе запоминания; наконец, не может быть гарантирована и невозможность случайного выпадения какой-нибудь отдельной части запоминаемого материала. Как поступает австралийский вестник, когда нужно обеспечить надежное воспроизведение в нужную минуту соответствующего послания? Нанося на свой жезл зарубки, он как бы искусственно создает это необходимое общее звено, соединяющее его настоящее с некоторой будущей ситуацией; сделанные зарубки и будут служить ему тем выполняющим функцию средства воспоминания промежуточным стимулом, с помощью которого он таким образом овладевает своей памятью...

Активное приспособление к будущему и есть такой непрямой акт, структура которого является специфической именно для высшего поведения человека. Выслушивая передаваемое поручение, австралиец не выполняет непосредственно своей задачи, не действует в прямом направлении, диктуемом данной стимулирующей его ситуацией, но как бы встает на «обходный путь»: он создает предварительно средства, инструмент для ее решения, так же как, вместо того, чтобы прилагать непосредственные усилия к сдвигаемой тяжести, он предварительно выламывает для этого соответствующий рычаг. Различие между орудием труда и тем средством-инструментом, которое изготовляет первобытный человек для своей памяти, заключается лишь в том, что, в то время как первое всегда направлено на внешнюю природу, с помощью второго он овладевает своим собственным поведением...

Та роль, которая в опосредствованной операции запоминания выполняется искусственно организованным «стимулом-средством», первоначально выполнялась в силу естественных законов памяти каким-нибудь случайным стимулом, входящим в прежде запечатлевшуюся ситуацию. Необходимо было лишь исключить случайность действия такого стимула, подготовив его заранее, чтобы обеспечить воспроизведение и тем самым сделать его произвольным. Вероятно, сначала такие связывающие стимулы создавались по отношению к другим людям; понятно, что и в этом случае процесс вос­произведения, хотя и может рассматриваться как объективно опосредствованный, субъективно для «вспоминающего» оста­ется непосредственным, натуральным. Только будучи обра­щено на самого себя, вспомогательное средство запоминания сообщает этойоперации новое качество. Таким образом, опосредствование акта запоминания ничего не изменяет в биологических законах этой функции; изменяется лишь структура oneрации в целом. Организуя соответствующий «стимул-средство», обеспечивающий воспроизведение полученного впечатления, мы овладеваем своей памятью, овладевая ее стимуляцией, т.е. овладеваем ею на основе подчинения ее же собственным естественным законам…

Первоначально стимулы-средства, с помощью которых че­ловек организует свое запоминание, весьма несовершенны. Обычно это простейшие вещественные знаки или недиффе­ренцированные зарубки, примитивные бирки, или даже части собственного тела4.

Понятно, что подобные элементарные «инструменты» не­редко оказываются не в состоянии выполнить свое назначе­ние. Их дальнейшее усовершенствование заключается в про­цессе их дальнейшей дифференциации и специализации. «Уз­ловое письмо» перуанцев может служить примером такого дальнейшего усовершенствования внешнего мнемотехнического знака (рис. 1). Знаки этого письма («квипу» — узлы) чрезвычайно мало походят на современные письменные знаки; их главное отличие заключается в том, что они не обладают раз навсегда установленным значением и поэтому требуют для своей расшифровки дополнительных устных ком­ментариев со стороны писавшего5. Таким образом, эти узлы представляют собой лишь чрезвычайно дифференцированные условные вспомогательные знаки для памяти, принципиально еще ничем не отличающиеся от простейших мнемотехнических знаков. Вместе с тем они являются как бы начальным этапом в развитии письменности в собственном смысле этого слова. Приобретая определенные значения, подобные весьма условно употребляющиеся знаки (узлы, рисунки и т.п.) образуют уже элементы пиктографического письма, которое дальнейшем уступает свое место еще более совершенны формам письменности.

Этот процесс развития упрощенных мнемотехнических знаков в письменные не проходит бесследно для самой по памяти, изменяя условия ее функционирования; каждый новый этап в развитии этих знаков предполагает и новые ее формы. Однако история развития памяти не может быть понята только как история развития внешних фиксирующих знаков. Отличие нашей памяти от ее натуральных биологических форм заключается не только в том, что мы имеем возможность пользоваться записной книжкой или историческими документами; как то, так и другое скорее лишь замещает ее функции: стенограмма, фото- или кинематограмма могут обеспечить даже у страдающего амнезией воспроизведение, столь же уверенное и точное, как и воспроизведение эйдетика. Существует и еще одна, вторая линия развития памяти которая развертывается как бы параллельно с первой и находится с ней в постоянном взаимодействии.

Обращаясь к употреблению вспомогательных средств, мы тем самым изменяем структуру нашего акта запоминания; прежде прямое, непосредственное наше запоминание становится опосредствованным, опирающимся на две системы или на два ряда стимулов: к прямым стимулам, которые мы можем назвать «стимулами-объектами» запоминания, присоединяются дополнительные «стимулы-средства».

Мы видели, что первоначально эти вспомогательные стимулы-средства обычно имеют форму действующих извне раз­дражителей. Это завязанный узелок, сделанная на деревянном предмете зарубка и т.п., наконец, это может быть какой-нибудь орган нашего собственного тела. В последнем случае мы уже наталкиваемся на некоторое затруднение: наше сред­ство запоминания является средством весьма малоспециализированным, оно не изготовляется специально для данной цели, оно постоянно присутствует с нами, постоянно находится в сфере нашего восприятия. Если при употреблении вполне дифференцированного и специализированного средства, на­пример при употреблении письменных знаков, воспроизведение происходит как бы вне зависимости от нашей памяти как операция чисто внешняя, то, наоборот, при употреблении неспециализированных знаков действует преимущественно память, хотя и сохранившая полностью свою новую структуру, специфически присущую опосредствованному запоминанию, разумеется, что недостаточно специализированный знак может просто не выполнить своей функции или выполнить ее плохо, однако в том случае, когда она выполняется успешно, необ­ходимо, чтобы недостаточность знака была как бы компен­сирована внутренней стороной операции...

Такое опирающееся на систему внутренних стимулов-средств запоминание представляет собой сравнительно поздний этап развития памяти. Для того чтобы мог осуществиться переход от употребления внешних стимулов к употреблению внутренних элементов опыта, необходимо, чтобы сами эти внутренние элементы были достаточно сформированы, рас­членены, короче, необходимо, чтобы предшествующий мате­риал памяти был достаточно организован. В этом процессе формирования внутреннего опыта человека центральная роль, несомненно, принадлежит речи; именно в речи замыкаются необходимые для опосредствованного запоминания связи и создаются намерения. Можно предположить, что самый пере­ход, совершающийся от внешне опосредствованного запоми­нания к запоминанию, внутренне опосредствованному, стоит в теснейшей связи с превращением речи из чисто технической функции в функцию внутреннюю...

Итак, в той форме памяти, которая возникает на основе употребления вспомогательных стимулов-средств, делающих наше воспроизведение произвольным, уже заключаются все признаки, отличающие высшую память человека от его низ­шей, биологической памяти.

Ее дальнейшее развитие идет как бы по двум отдельным взаимосвязанным линиям: по линии развития и усовершен­ствования средств запоминания, остающихся в форме действующих извне раздражителей, и по линии превращения этих средств запоминания в средства внутренние. Эта первая линия в ее конечном продолжении есть линия развития письмен­ности; развиваясь и дифференцируясь, внешний мнемотехнический знак превращается в знак письменный. Вместе с тем его функция все более специализируется и приобретает новые специфические черты; в своей вполне развитой форме письменный знак уже полностью отрицает ту функцию — память, с которой связано его рождение. Эта линия развития лежит вне поля зрения нашего исследования.

Вторая линия — линия перехода от употребления высших средств запоминания к употреблению средств внутренних — есть линия развития, собственно, высшей логической памяти. Как и первая, она непосредственно связана с общим процессом культурного, исторического развития человечества...

В соответствии с той центральной идеей, которая лежит в основе нашей общей гипотезы, находится и методика нашего эксперимента. Исходя из того положения, что развитие высших форм памяти происходит на основе перехода от натурального запоминания к приемам запоминания опосредствованного, заключающегося в том, что оно совершается с помощью вспомогательных — безразлично, внутренних или внешних — стимулов-средств, мы должны были в нашем эксперименте вынести наружу этот процесс, сделать его доступным нашему наблюдению. Эту возможность и дает нам разработанная Л.С.Выготским и А.Р.Лурия «функциональная методика двойной стимуляции», которая строится по принципу введения в экспериментальную задачу, предлагаемую испытуемым, кроме основных исходных стимулов еще второго дополнительного ряда стимулов (стимулов-средств), могущих служить испытуемым тем «психологическим инструментом» с помощью которого они могут решить данную задачу.

 

 

Наше первое экспериментальное исследование па­мяти было проведено на массовом дифференциальном мате­риале и всего охватило собой около 1200 испытуемых. За ис­ключением 222 студентов, с которыми были поставлены опыты по коллективной методике, все остальные испытуемые прошли через индивидуальный эксперимент, состоявший из четырех серий, заключавших в себе ряды по 15 слов, под­лежащих запоминанию (кроме первой, состоявшей из 10 бессмысленных слогов). Таким образом, по этому массовому исследованию мы получили около 4 тыс. величин, характе­ризующих запоминание у наших испытуемых, выведенных на основании более 65 тыс. полученных данных...

Первое ориентировочное исследование, которое мы провели на нормальных и умственно отсталых детях, состояло всего из трех серий слов для запоминания, которые мы предъявляли слуховым способом. В первой серии мы прочитывали слова с интервалами около трех секунд и непосредственно после этого предлагали испытуемому воспроизвести их. Во второй серии испытуемым предлагалось пользоваться для запоминания коллекцией из 20 картинок (карточек лото), которые располагались перед ним на столе в начале опыта «чтобы легче было запомнить»). В этом ориентировочном исследовании мы, как правило, не подсказывали испытуемым приемы употребления карточек, за исключением лишь опытов детьми-олигофренами Медико-педагогической клиники НКП.

Карточки-картинки, которые мы употребляли в этих экс­периментах, были подобраны таким образом, что их содер­жание не совпадало с содержанием слов, подлежащих запо­минанию.

Третья серия отличалась от второй только большей труд­ностью как словесного ряда, так и подбором картинок, рас­считанным на более сложные формы связи их с запоминаемым материалом.

Опыты во второй и третьей сериях протекали обычно следующим образом: ребенок, слушая читаемые ему слова, одновременно отбирал из числа лежащих перед ним карточек те из них, которые своим содержанием могли напомнить ему соответствующие слова. Затем, после того как весь ряд слов был прочитан, ребенок воспроизводил его, смотря на предварительно отложенные им картинки. В конце опыта экспериментатор опрашивал ребенка, почему для запоминания данного слова им была взята та или другая карточка и как она «помогла ему запомнить» это слово...

Наши первоначальные данные с полной очевидностью показали нам, что более или менее удачный выбор карточки для запоминания еще не свидетельствует о том, что данную карточку ребенок способен инструментально использовать. Процесс в целом идет как бы мимо нее, она оказывается ассоциативно связанной с ним, но не вошедшей в него. При предложении воспроизвести слова ребенок, который не способен опосредствовать свое запоминание, обычно или называет слова безотносительно к картинке (смотрит на картинку, воспроизводит слово из заданного ряда, но не то, которое соответствует картинке), или же просто называет изображенный на картинке предмет. Картинка в этом случае не помогает ребенку, а мешает, мешает именно потому, что она участвует в процессе не вместе с основным стимулом, а наряду с ним...

Здесь мы приходим и ко второму вопросу, поставленному нашим предварительным исследованием: в чем может найти свое объяснение то отмечаемое нами увеличение коэффициентов непосредственного запоминания, которое первоначально идет весьма медленно, образуя все большее и большее расхождение с коэффициентами запоминания с помощью картинок, а затем энергично приближается к этим вторым коэффициентам, которые также резко теряют темп своего возрастания...

Уже классические исследования эмпирической психологии, в которых испытуемые приглашались заучивать предлагаемый им бессмысленный материал чисто механически, отмечали, что некоторые испытуемые все же не могли превращать своего запоминания в сложную деятельность, характеризующуюся употреблением тех или иных вспомогательных средств.

Этот второй тип запоминания, который обычно обозначался (Огден, Эфрусси) как тип интеллектуальный, или искусственный, в противоположность первому — сенсорному, или механическому, является при отсутствии специальных искусственных ограничений в сущности единственным типом развитого человеческого запоминания. Новейшее специальное исследование, которое было предпринято Фуко в целях изучения роли вспомогательных средств памяти, показало, что все испытуемые, прошедшие через это исследование, в той или иной мере опосредствовали процесс своего запоминания. В своей работе Фуко отмечает на основании показаний самонаблюдения испытуемых целый ряд употреблявшихся ими для запоминания предметов, среди которых встречаются иногда чрезвычайно сложные и остроумные построения. Так, по поводу запоминания слов plage, grele, robe один из испы­туемых показывает: «Я подумал, что дама гуляла на пляже, пошел град и испортил ей платье»... Равным образом и запоминание чисел нередко происходит чисто интеллекту­альным образом, например, с помощью мысленного постро­ения соответствующих кривых, подмечания композиции числа (633, 255, 909, 191 и т.п.) и числовых отношений (721 = 7x3 = 21), наконец, с помощью установления связей с определенными датами и т.д.6

Вполне аналогичные этим показаниям получили и мы, подвергая студентов, прошедших через обычное психогическое испытание памяти, опросу о том, каким способом запоминали они предлагаемые им слова...

Тенденция к сближению коэффициентов серий различных степеней трудности на низшем и высшем уровнях развития приемов запоминания совершенно совпадает также и с той тенденцией к сближению показателей, которую мы наблюдаем в наших экспериментах. Она становится совершенно понятной с точки зрения высказанной нами концепции развития за­поминания: при том в значительной степени механическом способе запоминания, который мы встречаем у испытуемых с общими низкими коэффициентами, различие в содержании запоминаемого материала принципиально для них столь же безразлично, как безразлично для эйдетика содержание вос­производимых им образов. Мы говорим принципиально без­различно, ибо мы едва ли можем здесь говорить о чисто «механическом» способе запоминания; чтобы быть более точ­ным, нужно было бы сказать несколько иначе: безразлично постольку, поскольку запоминание данного испытуемого яв­ляется механическим. Если в этом случае запоминание оди­наково не может быть опосредствовано, безразлично при ус­ловии запечатления осмысленного или бессмысленного мате­риала или запечатления с помощью картинок или без них, у испытуемых с высокоразвитым запоминанием оно оказы­вается, наоборот, опосредствованным при любых условиях: с помощью карточек или с помощью внутренних средств при удержании бессмысленных слов, цифр или слов родного языка, т.е. и у них мы, естественно, должны также ожидать вы­равнивания показателей...

 

 

Методика нашего массового исследования несколько отличалась от методики первых ориентировочных экспери­ментов. Формуляры этого исследования содержали серии слов, число которых было доведено до 15; кроме того, мы ввели в них еще одну (первую) серию, состоявшую из 10 бессмысленных слогов.

Самый эксперимент протекал так же, как и в первом исследовании, с той, однако, разницей, что в инструкции к третьей (и четвертой) серии прием употребления карточек всегда указывался («Когда я назову слово, посмотри в кар­точки, выбери и отложи такую карточку, которая поможет тебе припомнить слово»)... После выбора последней картинки экспериментатор брал у испытуемого отложенные им кар­точки, располагал их, если их порядок был нарушен, в их первоначальной последовательности и предъявлял их по оче реди одну за другой испытуемому, предлагая ему называть соответствующее каждой карточке слово...

Для получения нашего «возрастного среза» мы исследовали в индивидуальном эксперименте испытуемых дошкольников, детей школьного возраста и взрослых.

 

Таблица 2
Серии опытов	Дети	Дети первого	Дети	Взрослые
	дошкольного	школьного возраста	Второго	испыту
	возраста			Школьного	еЕмые -
	4—5	6—7	уч-ся	уч-ся	Возраста	студенты
	лет	лет	І—ІІ	III—IV	уч-ся V— ут	(22—28
			классов	классов	VI кл.	лет)
			(7—12	(10—14	(12—16
			лет)	лет)	Лет)
Первая серия М°	-	2,0	2,0	2,0	3,0	4,0
Ме	0,23	1,60	1,70	1,91	3,07	4,05
M	0,23	1,45	1,80	1,87	3,19	4,43
m	0,1	0,2	0,1	0,1	0,1	0,3
Вторая серия Мо	3,0	5,0	6,0	8,0	0,7	9,0
Ме	2,17	4,83	6,17	7,21	7,62	9,71
М	2,2	4,70	6,26	7,25	7,88	10,09
m	0,3	0,3	0,2	0,2	0,2	0,4
Третья серия М°	-	8,0	13,0	14,0	15,0	15,0
Ме	2,0	8,0	12,07	13,27	13,67	14,7
М	2,92	8,1	11,41	12,4	13,1	14,28
m	0,2	0,8	0,3	0,3	0,2	0,2
Четвертая М°	-	6,0	9,0	12,0	12,0	14,0
серия М

12	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: