Город в период господства родовой знати в средние века и в древности

[355]

Развитие Венеции определялось прежде всего про­должением местных наборов рекрутов, установленных со времен Адриана и увеличивавшихся вместе с ростом литурги­ческого характера позднеримского и византийского государ­ственного хозяйства. Солдаты гарнизонов все больше рекру­тировались из местного населения, практически их поставля­ли посессоры из числа своих колонов. Под началом dux на­ходились командиры отрядов, трибуны, формально их долж­ность была также литургической повинностью, фактически же правом местных посессоров, из рядов которых они происхо­дили; как и повсюду, эта должность стала фактически наслед­ственной в определенных родах, тогда как dux до VIII в. на­значался Византией. Эти роды трибунов, т. е. военная арис­тократия, были ядром старейших родов города. С ослаблени­ем денежного хозяйства и ростом милитаризации в Византий­ской империи власть знатных трибунов полностью заменила римские курии и defensores[41]. Первое восстание, которое при­вело в Венеции к началу образования города, было направ­лено, как и во всей Италии, в 726 г. против тогдашнего иконо­борческого правительства и его чиновников и завоевало на долгое время право выборов dux знатными трибунами и кли­ром. Вскоре началась длившаяся три столетия борьба дожа, стремившегося обрести наследственную патримониальную власть над городом-государством, со своими противниками -знатью и патриархом, который был, в свою очередь, заинте­ресован в том, чтобы остановить притязания дожа на созда­ние «частной церкви»[42]. Дожа поддерживали дворы импера­торов Востока и Запада. Византия благосклонно отнеслась к назначению сына дожа соправителем, что в соответствии с античной традицией было скрытой попыткой учредить наслед­ственность престола. Приданое Вальдрады[43], дочери герман­ского императора, позволило последнему кандианцу [44] еще раз увеличить иноземную свиту, и прежде всего отряд телохраните­лей, на который с 811 г. опирался дож. В то время патримониаль­ный характер власти дожа над городом пластически выступает во всех ее проявлениях: дож был крупным землевладельцем и куп­цом, он монополизировал (отчасти по политическим причи­нам) почту между Востоком и Западом, которая шла через Венецию, а с 960 г. и работорговлю вследствие запретов ее церковью. Невзирая на протесты церкви, он назначал и сме­щал патриархов, аббатов, священников. Дож был решающей судебной инстанцией, правда в пределах действия принципа судебного собрания, проникшего и сюда под франкским влия­нием [45], назначал судью и выносил решение по спорным при­говорам. Управление он осуществлял частично через должно­стных лиц своего двора, частично с помощью церкви. После­днее особенно в тех случаях, когда речь шла об иноземных

[356]

поселениях венецианцев. Его отношение к своей власти как к личной собственности, не отделенной от государственной, проявлялось не только в назначении соправителя, но в одном случае выразилось даже в завещании. Дож снаряжал флот преимущественно на собственные средства, держал наемни­ков и распоряжался поставками ремесленников двору, подчас произвольно их увеличивая. Такое увеличение, вызванное, вероятно, ростом расходов на внешнюю политику, и послужи­ло в 1032 г. поводом к завершившемуся победой восстанию, а это, в свою очередь, было использовано постоянно находив­шейся в оппозиции знатью для того, чтобы в значительной степени сломить власть дожа. Как это всегда бывает в усло­виях военной самоэкипировки, дож был сильнее всех от­дельно взятых родов (или их групп), но уступал им, если все они объединялись в союз. А такой союз тогда, как и в наши дни, выносил свое решение, когда дож предъявлял родам финансовые требования. Господство сидящих на Риальто [46] родов городской знати началось в сравнительно демократи­ческих правовых формах. Так называемым «первым основ­ным законом республики» было запрещение назначать сопра­вителя, что должно было предотвратить наследственность власти (как это было в Риме). После «сословно-государственного» промежуточного периода, когда права и обязанности рас­пределялись между дожем и коммуной, как в других местах между властителем территории и выборными представителя­ми, все остальное было установлено избирательными капиту­ляциями [47], которые формально низвели дожа до уровня стро­го контролируемого, связанного ограничивающим его церемо­ниалом, оплачиваемого чиновника, следовательно, социально к primus inter pares в корпорации знати. Справедливо указы­валось (Ленелем), что господствующее положение дожа, ос­нованное также на иноземных связях, было ограничено и в области внешней политики, которая перешла к совету sapientes (с 1141 г. это подтверждается). Необходимо особо подчеркнуть, что здесь, как и повсюду, привлечение патрици­ата к управлению стало неизбежным прежде всего в силу фи­нансовых требований, связанных с военной, колониальной и торговой политикой, подобно тому как впоследствии на конти­ненте основой растущей власти сословий стали войны госуда­рей, ведение которых было связано с финансами страны. Хрисовул [48] императора Алексея [49] означал конец торгового господства греков и возникновение торговой монополии Вене­ции на Востоке за предоставление охраны Восточной империи на морях и финансовой поддержки. Значительная часть госу­дарственного, церковного и частного капитала венецианцев в греческой империи была вложена, принося им ренты, в тор­говлю, в эргастерии [50] разного рода, в государственную аренду

[357]

и в земельную собственность. Выросшая для охраны этих прав военная мощь Венеции привела к ее участию в завоева­тельной войне латинян и к приобретению знаменитых «трех восьмых» (quarta pars et dimidia) Латинской империи[51]. По распоряжению дожа Дандоло все колониальные приобрете­ния передавались на основе тщательно составленных право­вых решений коммуне и ее должностным лицам, а не дожу, что подтвердило его бессилие. Естественным следствием такой внешней политики были государственные долги и по­стоянные расходы коммуны. Эти финансовые потребности могли быть удовлетворены только патрициатом, т. е. той час­тью старого сословия землевладельцев из среды трибунов, несомненно усиленного новой знатью, которое, входя в состав горожан, могло извлекать доходы посредством предоставле­ния капитала в виде комменды и других форм участия в тор­говле и иных выгодных предприятиях. В руках этого патрициа­та находилась как концентрация капитала посредством де­нежно-хозяйственных операций, так и политическая власть. Поэтому параллельно с ослаблением имущественного могу­щества дожа шла монополизация всей политической власти в Венецианской республике городом, находящимся под господ­ством патрициата, в противоположность все более теряющей свои политические права сельской местности. В placita [52] дожа номинально вплоть до XII в. посылались представители арис­тократических родов всего герцогства[53]. Но с возникновением Венецианской коммуны (commune Venetiarum), впервые упо­минаемой в источниках в 1143г., положение изменилось, со­вет и sapientes, которых избирали граждане (cives), и которым присягал дож, состояли теперь только из проживающих на Риальто крупных землевладельцев, экономически заинтере­сованных в заморских вложениях капитала. В 1187 г. почти во всех городах, где господствовала родовая знать, уже суще­ствовало деление на Большой совет, выносящий решения, и Малый совет, осуществлявший управление городом. Дальней­шее, не интересующее нас в подробностях развитие вело к фак­тическому уничтожению собрания всех горожан-землевладель­цев, хотя необходимость их одобрения официально сохраня­лась до XIV в., к назначению дожа узкой выборной коллегией, состоящей из нобилей, к фактическому ограничению выбора должностных лиц кругом фамилий, обладавших правом засе­дать в совете, и, наконец, к формальному закрытию списка (1297-1315), получившему впоследствии название «Золотой книги». Значительное экономическое превосходство участвовав­ших в заморских политических и торговых предприятиях родов ускорило этот процесс монополизации власти в их руках. Госу­дарственное устройство и техника управления Венеции знамени­ты установлением патримониально-государственной тирании

[358]

городской знати, распространявшейся на большую сухопутную и морскую территорию, при строгом взаимном контроле друг друга аристократическими фамилиями. Их власть не колеба­лась, потому что они, подобно спартиатам, располагали всеми средствами господства и сохраняли свои служебные тайны так строго, как нигде более. Возможность этого была обуслов­лена прежде всего пониманием каждым заинтересованным в громадных монопольных прибылях членом союза значения солидарности интересов во внешних и внутренних делах, что требовало участия каждого в коллективной тирании. Техни­чески же это осуществлялось: 1) посредством борьбы за раз­деление власти между конкурирующими должностными груп­пами в центральном управлении; различные коллегии особого управления, почти все облеченные судебной и администра­тивной властью, конкурировали друг с другом по вопросам своей компетенции; 2) посредством разделения сфер власти между происходившими из кругов знати должностными лица­ми; судебное, военное и финансовое управление всегда на­ходилось в руках различных должностных лиц; 3) посредством краткосрочности всех должностей и особой системы контроля; 4) с XIV в. посредством политического инквизиционного суда, Совета Десяти, который сначала был следственной комиссией по одному заговору[54], затем превратился в постоянное уч­реждение по расследованию политических дел и, наконец, стал следить за политическим и повседневным поведением нобилей. Этот орган нередко кассировал постановления Большо­го совета, короче говоря, обладал своего рода трибунской влас­тью, быстрое и тайное пользование которой позволило ему заво­евать высший авторитет в общине. Страшен он был только зна­ти, среди бесправных подданных он, напротив, был наиболее популярным учреждением, предоставлявшим очень действен­ные средства для успешного удовлетворения жалоб на арис­тократических должностных лиц, значительно более дей­ственные, чем давал римский репетундный процесс[55].

Параллельно этой монополизации, представляющей особенно ясно и резко выраженный пример развития родовой знати города, монополизации всей власти над большой, по­степенно распространявшейся на континентальную Италию, основанной на наемной военной силе и утверждавшейся в полезу коммуны, сферой господства, а внутри нее в пользу пат­рициата, возникало с самого начала и другое явление. Растущие расходы общины, которые обусловливали ее зависимость от кре­дитовавшего ее патрициата, были связаны помимо затрат на наемные войска, снаряжение флота и оснащение армии также и с глубоким изменением системы управления. Помощником патрициата в его борьбе с дожем явилась типичная для Запа­да окрепшая церковная бюрократия. Ослабление власти дожа

[359]

не случайно совпало с расколом между государством и церко­вью в ходе борьбы за инвеституру[56]; все итальянские города извлекли выгоду из уничтожения одной из самых прочных, идущих от права на частную церковь опор патримониальной и феодальной власти. Исключение из сферы управления церк­вей и монастырей, которые вплоть до XII в. заменяли, арендуя управление в колониях, светский аппарат власти, привело к необходимости создать оплачиваемое светское чиновниче­ство, в первую очередь в колониях. Этот процесс также был вре­менно завершен в правление Дандоло. Система краткосрочных должностей, обусловленная, с одной стороны, политическими соображениями, но также и желанием предоставлять поперемен­но эти должности по возможности многим, ограничение кругом родовой знати, небюрократическое, строго коллегиальное управление самой правящей столицей - все это служило пре­пятствием созданию профессионального чиновничества, ко­торое должно было возникнуть из господства знатных родов.

В этом отношении развитие остальных итальянских коммун уже в период господства знатных родов шло совер­шенно иным путем. В Венеции удалось осуществить монопо­лизацию и замкнутость слоя городской знати от вторжений извне. Прием новых фамилий в число имеющих право уча­ствовать в заседаниях Большого совета происходил только по решению корпорации знати на основе политических заслуг, а впоследствии вообще прекратился. В связи с этим удалось полностью подавить распри между членами городской знати, что было необходимо уже в силу постоянно грозившей городу опасности. В других коммунах в период господства знатных родов об этом не было и речи. Ориентация на монополию в заморской торговле нигде не была столь очевидной и непре­рекаемой основой всего существования знати, как это было в Венеции в определенное время. Вследствие бушевавших по­всюду раздоров среди городского патрициата знати приходи­лось во время своего полного господства считаться с другими, пользующимися влиянием слоями общества. К тому же враж­да родов и их глубокое недоверие друг к другу исключали со­здание рационального управления типа венецианского. Почти повсюду фамилии, обладавшие особенно большой земельной собственностью и многочисленными клиентами, в течение ряда веков противостояли друг другу, каждая из них в союзе с многочисленными, менее богатыми домами стремилась вы­теснить с занимаемых должностей и устранить из городского управления других, а если удастся, и вообще изгнать их. Так же как в Мекке, почти все время какая-нибудь часть знати объявля­лась неспособной занимать государственные должности, изго­нялась и в противоположность арабской галантности нравов объявлялась вне закона, а на имущество накладывался

[360]

секвестр; это продолжалось до тех пор, пока при перемене политических условий господствующую знать не ждала та же участь. Общность межрегиональных интересов возникла сама собой. Правда, образование партий гвельфов и гибеллинов [57] было отчасти обусловлено государственно-политическими и социальными моментами. Гибеллины принадлежали в подав­ляющем большинстве случаев к старым фамилиям вассалов королевского дома или действовали под их руководством. Однако в значительной своей части эта партия возникла вследствие противоположности интересов конкурировавших городов, и прежде всего вследствие конкуренции внутри горо­дов интерлокально связанных организаций знати. Эти органи­зации, особенно организации гвельфов, представляли собой прочные союзы со статутами и военными матрикулами, кото­рые в случае необходимости превращали рыцарство отдель­ных городов в определенные воинские контингенты, подобно немецким матрикулам в походах против Рима. Но если в во­енном отношении обученное рыцарство было решающей си­лой, то уже в период господства родов при финансировании военных действий нельзя было обойтись без привлечения бюргеров нерыцарского происхождения. Их заинтересован­ность в рационально действующем судопроизводстве, с одной стороны, и соперничество партий знати - с другой, привели в Италии и в нескольких граничащих с ней областях к своеоб­разной должности как бы переезжающего с места на место знатного профессионального чиновника, podestä, заменивше­го прежнего «консула», формально избранного из среды мес­тной знати, фактически же занимавшего должность, монопо­лизированную несколькими борющимися за эту привилегию фа­милиями.

Этот институт возник именно во время тяжелых боев коммун с императорами династии Штауфенов[58], потребовав­шими внутреннего объединения и усилившими финансовое напряжение. Расцвет института подеста относится к первой половине XIII в. Подеста призывался обычно из чужой общины на короткое время службы и облекался высшей судебной вла­стью; он был обладателем установленного и поэтому, по сравнению с консулами, высокого оклада, выборным должно­стным лицом, как правило, знатного происхождения и боль­шей частью с юридическим университетским образованием. Выбирался он либо советами, либо, что типично для Италии, определенной для этого комиссией, состоящей из знатных лиц города. При приглашении на должность велись переговоры с общиной, откуда он был родом, а иногда к ней прямо обраща­лись с просьбой назвать подходящее лицо. Согласие общины рассматривалось как дружественный, отказ - как недруже­ственный политический акт. Подчас совершался даже обмен

[361]

подеста. Приглашенные нередко требовали предоставления заложников как гарантии хорошего обращения, торговались об условиях, как современный профессор, а если условия их не привлекали, отказывались от предложенной должности. Приглашенный должен был сам собрать соответствующее рыцарское сопровождение, пригласить необходимый персо­нал, состоящий не только из мелких чиновников, но часто и из ученых юристов, помощников и представителей, которые не­редко составляли целый штаб. Главной обязанностью по­деста было, в соответствии с целью его приглашения, следить за общественной безопасностью и порядком, прежде всего за сохранением мира в городе, наряду с этим часто осуществ­лять и военное командование, всегда же - правосудие. Все это под контролем совета. Его влияние на законодательство было повсюду довольно ограниченно. Как правило, сменялся не только подеста, но менялось, по-видимому преднамерен­но, и место, откуда его приглашали. Вместе с тем коммуны придавали значение тому, чтобы их жители занимали по воз­можности больше должностей в других городах - отчасти, как правильно предполагает Ганауэр, из политических, отчасти из экономических соображений; высокие оклады на чужбине со­ставляли желанный источник дохода местной знати. Важней­шие стороны института подеста были следующие: во-первых, само возникновение этой влиятельной должности. Ганауэр указывает, что в четвертом десятилетии XIII в. только для 16 из 60 городов выявлено 70 человек, которые занимали долж­ность подеста 2 раза, и 20 лиц, занимавших эту должность 6 и более раз; нередко эта должность становилась и пожизнен­ной. За сто лет расцвета этого института Ганауэр насчитывает в 60 коммунах 5400 должностей подеста. Существовали знат­ные фамилии, все время представлявшие кандидатов на эту должность. К этому надо еще присоединить значительное число необходимых, имеющих юридическое образование по­мощников. К этой подготовке части знати для участия в строго деловом особо контролируемом местным общественным мне­нием управлении присоединялся еще один момент. Для того чтобы юрисдикция подеста родом из чужой общины была осуществимой, действующее право необходимо было коди­фицировать, рационализировать и переработать в единое для разных областей. Как и в других местах интересы князей и должностных лиц требовали возможности их повсеместного осуществления, так здесь, исходя из близких этому причин, институт подеста способствовал рационализации права, и в частности распространению римского права.

Институт подеста в его типическом выражении был яв­лением, ограничивающимся областью Средиземноморья. От­дельные аналогии встречаются и на Западе. Так, в Регенсбурге

[363]

(в 1334 г.) местные жители не были допущены к занятию должности бургомистра, приглашен был рыцарь из другого места, и после него эту должность в течение 100 лет все вре­мя занимали чужеземцы: это было время внутреннего мира после раздирающих город междоусобиц родов и борьбы с изгнанными представителями знати.

Если в Венеции городская знать формировалась на основе строго выраженного господства родов без существен­ных нарушений этого процесса и во главе остальных коммун Италии также стояла родовая знать, то на севере развитие замкнутого городского патрициата происходило отчасти на иной основе, отчасти под действием противоположных моти­вов. Типичным примером ярко выраженного отличия может служить развитие олигархии английского города. Здесь ре­шающей в установлении строя была королевская власть. Правда, она отнюдь не с самого начала так твердо, как впос­ледствии, противостояла городам. Не было этого еще даже после норманнского завоевания. Вильгельм Завоеватель не пытался после битвы при Гастингсе [59] завоевать Лондон, но, зная, что обладание этим городом с давних пор означало об­ладание английской короной, достиг своего признания лон­донскими горожанами посредством договора. Ибо хотя во времена англосаксов легитимной властью в городе обладали епископ и назначенный королем portreeve[60], - к ним и обра­щается в своей хартии Вильгельм Завоеватель, - но голос лондонского патрициата имел большой вес едва ли не при каждом избрании англосаксонского короля. В представлении горожан королевское достоинство не означало без их свобод­но выраженного согласия господства над их городом и еще в правление Стефана [61] их согласие было в самом деле реша­ющим. Однако вскоре после признания его лондонцами Виль­гельм Завоеватель построил в Лондоне свой Тауэр. С тех пор Лондон, как и другие английские города, облагался налогом по усмотрению короля.

Военное значение городов пало в норманнский период в результате объединения государства, прекращения угрозы извне и роста значения крупных, живущих в своих владениях баронов. Феодалы строили теперь свои укрепленные замки вне городов. С этого здесь начинается, как мы впоследствии увидим, характерное для Запада вне пределов Италии разде­ление между военной властью и бюргерством. Английские города в противоположность итальянским почти полностью утратили в это время господство над сельской местностью, которым они раньше, по-видимому, обладали в качестве больших городских общин. Они превратились в экономически ориентированные корпорации. Здесь, как и везде, бароны стали основывать города, предоставляя им привилегии очень

[363]

различного содержания. Однако нет никаких следов борьбы городского населения с королем или с другими сеньорами города. Нет и следа и каких-либо узурпации, которые привели бы к уничтожению бурга короля или других городских сеньо­ров или к необходимости перемещать бурги за пределы горо­да. Нет никаких сведений и о том, что в борьбе против короля было создано войско горожан, что насильственно было вве­дено собственное судопроизводство с выборными лицами вместо королевских судей и создано собственное кодифици­рованное право.

Конечно, в силу королевского пожалования и в Англии возникали особые городские суды, которым предоставлялась привилегия заменять судебный поединок ведением рацио­нального процесса и которые вместе с тем могли отклонять нововведения в королевском процессе, а именно jury[62]. Но правотворчество оставалось исключительной прерогативой короля и королевских судов. Король предоставлял городу особое судебное положение, чтобы иметь его на своей сторо­не в противостоянии феодальной знати; тем самым города извлекали выгоду из типичной для феодализма борьбы. Но важнее судебных привилегий была - и это свидетельствует о высоком положении короля - автономия городов в области фискального управления, которой они постепенно сумели до­стигнуть. С точки зрения короля, город был до правления Тю­доров [63] прежде всего объектом налогообложения. Корреля­том бюргерских привилегий, gratia emendi et vendendi [64] и тор­говых монополий служила особая налоговая повинность го­рожан. Налоги отдавались на откуп, и главными претендента­ми были наряду с богатыми горожанами, естественно, наибо­лее состоятельные королевские чиновники. Постепенно горо­жанам удалось устранить конкурентов и взять у короля на от­куп право взимания налогов за взнос общей суммы (firma burghi), а затем с помощью отдельных взносов и подарков - и дальнейшие привилегии, в первую очередь право самим вы­бирать шерифа. Несмотря на то что, как мы увидим, среди горожан было много лиц с ярко выраженными сеньориальными интересами, решающими для конституирования города были эко­номические и финансовые соображения. Правда, conjuratio горо­жан, распространенная на континенте, встречается и в английс­ких городах. Но здесь она принимала типичную форму монополь­ной гильдии. Впрочем, не повсюду. В Лондоне, например, ее не было, но во многих других городах гильдия в качестве гаранта фискальной повинности была решающим объединением в городе. Часто она, так же как цех богатых в Кёльне, предос­тавляла право гражданства. В медиатизированных городах [65] ей большей частью удавалось добиться особой юрисдикции над членами гильдии, но именно как таковыми, а не как горо

[364]

жанами. Почти везде она фактически, если и не юридически, была союзом, управляющим городом. Ибо горожанином был по-прежнему тот, кто участвовал в несении королю повиннос­тей (по охране, страже, судопроизводству) и уплате податей. Горожанами были не только те, кто жил в городе; в союз го­рожан входили, как правило, и соседние землевладельцы - джентри (gentry). Членами лондонской общины были в XII в. почти все крупные епископы и должностные лица страны знатного происхождения, так как у всех них были дома в Лон­доне, резиденции короля и местопребывании административ­ных учреждений; явление, характерное как параллель, еще больше как пластическое отклонение от условий в Римской республике. Те, кто не были в состоянии участвовать в уплате налоговых гарантий городской корпорации, а платили подати королю от случая к случаю, следовательно, главным образом люди неимущие, тем самым исключались из числа активных горожан. Все привилегии города были пожалованиями короля или сеньоров, которые толковались, правда, произвольно. В Италии, впрочем, это также часто происходило. Но развитие в Англии полностью отличалось от развития в Италии тем, что города стали привилегированными корпорациями внутри со­словного государства - после того как понятие корпорации вообще было реципировано английским правом, - органы ко­торых имели определенные отдельные права, полученные в силу особых правовых норм. Совершенно так же, как отдель­ные права апроприировались баронами или торговыми корпо­рациями. Переход от привилегированной company к гильдии и городской корпорации был текучим. Особое правовое поло­жение горожан складывалось, таким образом, из совокупности привилегий, которые они приобретали внутри сословного, по­луфеодального, полупатримониального государственного со­юза. Но эти привилегии проистекали не из принадлежности к обладающему политическим господством корпоративному, вовне политически независимому союзу. В общих чертах раз­витие шло следующим образом: сначала города были прину­дительными союзами, несущими королю литургические повинно­сти, отличающиеся правда, от повинностей деревень, затем в многочисленных, основываемых королем и крупными землевла­дельцами городах, получивших экономические и сословные при­вилегии на основе особых пожалований, устанавливались принципиальное равенство прав всех обладающих земельной собственностью горожан и ограниченная автономия; вслед за тем частные вначале гильдии признавались в качестве гаран­тов финансовых повинностей королевскими привилегиями, и, наконец, городу жаловалось право корпорации) Коммуной в континентальном понимании был Лондон. Генрих I предоста­вил Лондону право самому выбирать шерифа, с конца XII в.

[365]

король Иоанн [66] признал город коммуной, союзом горожан с выборными, как и шериф, мэром и scivini (шеффенами); с на­чала XIII в. последние вместе с таким же числом выборных советников (councillors) объединены в совет: Откуп коммуной должности шерифа в Миддлсексе дал ей господство над всей округой. С XIV в. бургомистр Лондона носит титул лорда. Большинство же других городов были или, вернее, стали пос­ле недолгих попыток образовать политические общины про­стыми принудительными союзами с определенными специфи­ческими привилегиями и твердо установленными корпоратив­ными правами автономии. Формирование цеховой организа­ции будет рассмотрено ниже, но уже здесь можно сказать, что и она не изменила основной характер английских городов. Споры по вопросам городского устройства, возникавшие меж­ду цехами и знатными родами, разрешал король. Ему города были обязаны платить налоги до тех пор, пока сословное представительство в парламенте не установило коллектив­ные гарантии против введения произвольного обложения, чего не могли добиться собственными силами ни отдельные города, ни города в их совокупности. Право активного горожа­нина оставалось наследственным правом членов корпорации и приобреталось посредством взноса в определенные союзы. Отличие от развития на континенте имело вследствие особенно­стей английского корпоративного права очень большое значе­ние, хотя иногда и сводилось только к степени: в Англии не возникло понятия территориальной корпоративной общины.

Причина этого своеобразного развития заключалась в не встречающей препятствий, усиливавшейся со времени Тю­доров власти королевского управления, которое служило ос­новой политического единства страны и единства правового устройства. Хотя королевское управление строго контролиро­валось сословиями и зависело от поддержки знати, но именно это вело к тому, что экономические и политические интересы связывались не с интересами отдельных замкнутых городских общин, а были ориентированы на центральное управление; от него ждали предоставления шансов на получение экономи­ческих выгод и социальных преимуществ, гарантий монополии и помощи при нарушении привилегий. Короли, полностью за­висевшие в финансовом отношении и в деле управления от привилегированных сословий, боялись их. Однако в своей политике они также ориентировались на власть парламента как центрального учреждения. Они пытались только прово­дить свою политику при парламентских выборах, влияя на характер городского устройства и на личный состав городских советов, и поэтому поддерживали олигархию знати. Предста­вители знати, в свою очередь, могли получить гарантию свое­го монопольного положения от посягательств непривилегированных

 

[366]

слоев от центрального управления, и только от него. Вследствие отсутствия собственного бюрократического аппа­рата короли именно в своей политике централизации нужда­лись в содействии знати. В Англии причина, которая привела горожан к власти, но не к их военному могуществу, носила чисто негативный характер; она заключалась в неспособности феодального управления, несмотря на его относительно вы­сокий технический уровень, осуществить действительное гос­подство над страной без постоянной поддержки экономически могущественной знати. Военная сила большинства английских городов была в средние века сравнительно незначительной. Но тем более значительной была финансовая сила горожан. Однако она находила свое выражение в сословном единении commons коллективно в парламенте, в виде интересов при­вилегированного городского сословия, и поэтому с парламен­том были связаны все интересы, выходящие за пределы хо­зяйственных преимуществ локальных монополий. Здесь, сле­довательно, впервые выступает межрегиональное, нацио­нальное городское сословие. Растущая власть бюргерства как в системе королевского управления - в сфере деятельно­сти мировых судей, так и в парламенте, следовательно, их сила в сословном аристократическом государстве, препят­ствовала возникновению мощного политического движения от­дельных коммун как таковых - основой политического объеди­нения горожан стали не местные, а межрегиональные интересы - и способствовала формированию бюргерско-торго<

⇐ Предыдущая123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: