 |
Тяжкая обязанность быть здоровым
|
|
|
|
Самоубийства бывают быстрые и медленные.
Один из мотивов, почти рефлекс — «к черту!».
Отвращение к обязательному, ненависть к необходимому. Ненависть, до тошноты, до судорог — аллергия на слово «надо», еще со школы, еще с пеленок: не давите на меня. Хватит! Не хочу никому и ничему подчиняться! Никому ничего не должен, в том числе и себе! Хочу жить как хочу и умирать как хочу!..
Совокупный рефлекс на воинствующий воспитательный идиотизм. Из-за него (плюс всякие побочные обстоятельства) одни целеустремленно пьют, другие яростно плюют на диету, третьи доканывают сердце изуверской малоподвижностью, четвертые вдохновенно не чистят зубы…
Болезнь как способ привлечь внимание. Когда мы болели — далеко, в детстве — ах, было, было… За нами ухаживали, над нами тряслись. Нас любили, как никогда, и мы это запомнили. За это — о да, за такое заплатить можно и кашлем, и насморком, и температурой, и сыпью, и даже болью, да, настоящей болью, лишь бы не слишком и лишь бы вот так посмотрели, погладили. И ни в детский садик, ни в школу… Ну а теперь? Где-то в глубине мне запомнилось, что болеть — может быть, и хорошо, славно, а быть здоровым бывает и скучно, и грустно… Не хочу болеть, нет, сознательно не хочу, упаси боже. А вот подсознательно — тем детским своим нутришком…
Истерическое, слишком истерическое. Любой маломальский квалифицированный врач легко отличит болезнь от сознательной симуляции. Но сознательная симуляция есть не воля к нездоровью, а воля производить впечатление нездоровья. Как правило, симулянты крайне плохие артисты, крайне вульгарны. Но вот от симуляции подсознательной, неведомой самому человеку — невроза, способного в серьезнейшей форме воспроизвести картину любой болезни, со всеми симптомами и последствиями, и, сверх того, рождать много новых, — от такой псевдоболезни отличить истинную можно уже не иначе как путем лечения, да и то не всегда. Ибо это уже и есть сама воля к нездоровью, осуществившаяся, воплотившаяся.
|
|
|
Простого «невозражения» подсознания в соединении с сознательным пренебрежением к самоконтролю достаточно, чтобы открыть широкую дорогу недугу. Ну, а там уже…
«Жизнь вредна, от нее умирают». У 50-летнего творческого работника, излеченного внушением и ОК от множества хворей и многолетней несостоятельности, рождаются от юной жены один за другим двое детей. Вопроса «зачем быть здоровым?» для него нет. Но вот 60-летняя мать взрослых детей, уже давно живущих своей жизнью, живущих далеко… Вот 19-летний философ с законченно пессимистической концепцией бытия как наказания, которое остается терпеть. А если терпеть невмоготу, то… Вот одинокая сорокалетняя. Шансов стать матерью уже нет, предмет любви разочаровал, интересы не развиты…
Гениальная шутка Олеши «жизнь вредна, от нее умирают» могла бы стать эпиграфом к томам превосходнейших сочинений, обосновывающих волю к нездоровью простым фактам конечности существования.
ЗАЧЕМ? ВСЕ РАВНО. От судьбы не спрячешься. Всего не предусмотришь, не переборешь, не перелечишь. Все равно какая-нибудь болячка тебя достанет, расковыряет, разрушит. Все равно жизнь — та или иная разновидность самоубийства, более или менее растянутого. Все равно впереди старость, а далее…
Если ВСЕ РАВНО, то не все ли равно?.. Десятью годами пораньше, пятью годами попозже… Что значат какие-то жалкие четверть века, даже и полтора века в масштабах вечности? Зачем, кому нужно это микроскопическое долголетие? Вот Н. — вел исключительно правильный образ жизни, не пил, не курил, моржевал, йожился, бегал по утрам — ну и в одно распрекрасное утро, едва успев набрать скорость, столкнулся с поливальной машиной, набравшей скорость чуть раньше. А вот М. — ест за четверых, пьет, как лошадь, дымит, как паровоз, и не пропускает ни одной дамы, в чем единственно и состоит его физзарядка. Позавчера сей почтенный юноша отпраздновал восьмидесятилетие, как всегда, шумел, ко всем придирался и рассказывал неразборчивые анекдоты. Ну-с, так как же насчет физзарядки?.. А вот Т., великий спортсмен, еще совсем молодой, — за два месяца съеден раком, неизвестно откуда взявшимся. Так как насчет физзарядки?..
|
|
|
ЗАТЕМ, ЧТО НЕ ВСЕ РАВНО. Всех самовредителей я бы сам, собственными руками, со скорбным удовольствием подвергал общественно-показательной гигиенической порке, именно по местам, безвредным для организма. Чтобы чувствовали, что жизнь полезна. Что от нее оживают.
Миру нужны и здоровые, и больные. Но здоровые не имеют права делать себя больными, потому что в мире и так слишком мало здоровья. Наше здоровье есть общечеловеческое, общевселенское, космическое достояние. И нездоровье наше — проблема вселенская, и никак не меньше. Но всего прежде и важнее — проблема наших детей.
Убийство же есть убийство — важно ли, чьими руками оно совершается? Убивающий себя — такой же убийца, как и убивающий другого. Самоубийство в любом виде, совершаемое не ради другой жизни, есть преступление перед жизнью.
ЩЕЛИ В ОБРАЗЕ ЖИЗНИ
ОК, правильный образ жизни. Найди, выбери образ жизни.
Легко сказать.
А если выбора нет? А если — ночные дежурства, день в шахте, в горячем цеху, в шумной душной конторе, а потом автобус битком, больной ребенок, неуклонная супруга, уклоняющийся супруг, умопомрачительная теща, ни сна, ни отдыха…
ЭТО все, разумеется, тоже выбрано. Но что-то и навязано, а чтото обрушивается. Сам, собственными руками завязал узел судьбы, но уже не развяжешь. А разрубить — значит разрубить жизнь, и не только свою.
Насколько переводим опыт одной жизни в другую, даже опыт миллионов — в одну-единственную, но другую?
Правильно питаться, правильно воздерживаться, правильно восстанавливаться?.. Магазинный рацион ограничен. Зима, мало фруктов и овощей. Не хватает денег, нет времени, нет никакой возможности. Прогулки, ходьба, бег трусцой?! А если у человека нет ног? Что же ему?
|
|
|
Нет ног? Тем более — двигаться! Обязательнейшие упражнения, деятельность всяческая. Трудом всех оставшихся мышц будут жить сосуды, сердце и мозг.
При наличии духа нехватка ног, равно как и любых других частей тела, — не катастрофа, примеров тому немало.
Но наличие духа… Где взять его, дух, где найти?.. С таблетками не заглатывается, с инъекциями не впрыскивается. Не позаимствуешь, не возьмешь напрокат.
Сидим, тупо уставившись в телевизор.
Пьем пивко, если доступно, осваиваем технологию самогоноварения. В парках находим все больше пустых бутылочек из-под самых лучших одеколонов.
Бережем энергию: ездим в лифте на четвертый, третий этаж. А что бы пешком, да на своих двоих? Потренировать лишний раз сердце?..
Идем в кино на необязательный фильм. Не идем ни в парк, ни в лес, а валяемся взакупорку на тахте в грустных помыслах о самоусовершенствовании. В рабочий перерыв сидим, дымим, маразмируем под видом общения. Приглашаем гостей не ахти каких, отправляемся сами куда-то — не то чтобы охота, но надо…
Болтать не обязательно. Что, поймал?.. Никуда не денешься. Болтовня, болтовня. Огромная выхлопная труба. Утечка энергии, отравление атмосферы. А ведь мы болтать не обязаны. Мы можем быть заняты, у нас может болеть горло. И доктор может нам дать медицинскую справку с личной печатью о катастрофической противопоказанности болтовни.
Не будем болтать. Серьезно. Всмотримся в свои позабытые, в свои пренебрегнутые силы, время, свободу. Внутри образа жизни, диктуемого обстоятельствами, всегда прячется масса других — неизведанных. Кто ищет — найдет.
Пешком, еще раз пешком. Простая щелка в самооздоровление, доступная, наверное, более чем половине читателей этой книги: на работу и с работы — пешком ходить, топать, на все тех же своих двоих. Быстрым шагом, как можно более быстрым. В большом городе — стараться по возможности не по самым загазованным магистралям… Очень далеко?.. Ну а полпути, четверть хотя бы? Десятую?.. А на велосипеде попробовали?
|
|
|
Полчаса — это здоровье. Не получается?.. Ну а если вставать каждый день на полчаса раньше? Только на полчаса, всего-то на полчаса. Да, брать эти полчаса у драгоценного сна, у сладчайшего утреннего сна — отбирать. Но — отдавать занятию, обеспечивающему за эти самые полчаса бодрость и уравновешенность целого дня: хатха-йоге. Или просто пробежка, гимнастика, а затем душ и самомассаж. Эти полчаса, отнятые у сна, возместятся, окупятся втрое, впятеро. Лечь на полчаса раньше… Как просто и как трудно!
Не однажды я с ужасом и отчаянием убеждался, что самосовершенствование подобно ходьбе по кругу: начинаешь с того же места, опять и опять, продвижения нет. Но если не двигаться, если не начинать каждый день, каждый час — с начала, с того же места, — круг быстро сужается и превращается в засасывающую воронку, тебя затягивает, ты гибнешь.
Продержавшись на круге с переменным успехом без малого тридцать лет, имею право сказать: он не замкнут. Труд одухотворения дает счастье.
Меньше, да лучше. «Человек все может», «взять себя в руки», «заставить себя», «переломить себя», «победить себя» — все это демагогия и опаснейшая из глупостей, если нет знания возможностей и пределов.
Ну вот и еще… Рьяно поднимал тяжести, качал силу — докачался до грыжи, и близорукость пошла вперед. Испугался, бросил упражняться совсем, отказался от всяких нагрузок, стал толстеть безудержно, стал нервным, тревожным, вспыльчивым, пошли головные боли, расклеилось сердце… Голодала, свирепо блюла талию — доголодалась до дистрофии, перепортила внутренности, сорвала психику… Занимался йогой, делал регулярно стойку на голове, хотя почему-то именно это упражнение делать не хотелось. Однако ж превозмогал себя… Как-то решил, испытывая волю, постоять подольше — и вдруг померкло в глазах: кровоизлияние в сетчатку. А ведь это тот самый слабый сосудик — предупреждал, не хотел… Геройски бросил курить — все прекрасно, но начал неудержимо переедать, весь расползся; а дальше и того хуже; вдруг нечем стало противостоять эмоциональным нагрузкам, разъехались нервы, покатился в депрессию, попал в клинику. А ведь другие бросают спокойно — и все в порядке, цветут!.. Смиряла себя в неукоснительном альтруизме, везла воз, никому ни слова, тянула — и не выдержала, свалилась сама, стала обузой… Преодолевал трусость: прыгал с вышек, прыгал с парашютом. Но трусость не отступала, возвращалась опять, ныла, подзуживала. И вот однажды полез на скалу.
Неудача похожа на своего хозяина. Тут и однобокое понимание «силы воли», и непонимание себя, и некритически воспринятые внушения со стороны, и зависть к тем, кто устроен иначе…
|
|
|
Чувство меры, стереоскопия противоположностей — ДИАЛЕКТИКА ЖИЗНИ — даются всего труднее. Кошмар кривотолков. Скажи абзацем повыше: «Нужно заставлять себя, принуждать…» — «Ну опять, старая песня. Вы требуете невозможного». Скажи абзацем пониже: «Нужно уметь отпускать себя, уметь быть внутренне свободным». — «Ага, так вы за распущенность!»
Как втолковать, что одни гибнут от распущенности, другие — от внутренней несвободы, а третьи, коим несть числа, — от того и другого одновременно?.. Что научиться пользоваться свободой стократ сложнее, чем свободу завоевать? Что нельзя бороться с собой, не научившись с собой дружить?..
Не предавать себя. Сладок вкус и малой победы, драгоценен и опыт поражения.
Но не знающий себя после чересчур резвой попытки подняться рискует скатиться еще ниже.
Печален опыт пытающихся похудеть сразу, наскоком. Держимся день, другой, пятый, сбрасываем геройски килограмм за килограммом, прокалываем новую дырочку в поясе… А потом — ух!.. Пропади все пропадом!
Взобраться наверх — мало. Надо еще там привыкнуть, научиться держать привычку. Тяга вниз — она ведь всегда…
Я удивлялся одно время недолговечности многих бывших великих спортсменов. Один едва дотягивает до шестидесяти, другой, глядишь, в 42… «В чем же дело?» — спрашивал я себя. Спорт, казалось бы, такой могучий заряд жизненности, на годы вперед. Спортсмены, тем более выдающиеся — физически одаренные, повышенно здоровые люди… Почему же, стоит только сойти с арены, так быстро начинают многие из них пухнуть, жиреть, расползаться, покрываться морщинами, седеть и лысеть, терять живость реакции?..
Спортивная изношенность?.. Не исключено. Но не в том ли главное, что эти повышенно здоровые люди позволяют себе становиться бывшими?
Останавливаются, прекращают. С безоговорочной внушаемостью принимают свой «неспортивный» возраст, свой статус «ушедших». Разрешают себе жить без прежних ограничений и прежних нагрузок: хватит, свое отыграл, отвоевал, отпрыгал, отбегал — теперь поучим других…
Месть за самопредательство: все оборачивается вспять, ржавеет, разваливается.
И наш мир, и мы сами устроены так, что все требует пополнения, поддержания — и, что всего труднее, развития: перехода на другие уровни. Про запас не набегаешься, не надышишься, не налюбишься. Кто больше имеет, тот и больше теряет. Организм живет ритмами и циклами, маленькими и большими, которые не только изначально вписаны в гены, но и создаются, образуются на ходу, образом жизни. Меня легко поймет всякий бросивший, допустим, курить, пить или принимать сильнодействующее лекарство. Бросить, как заметил наблюдательный Марк Твен, — проще простого. Трудно держаться — жить дальше, заполнив образовавшийся вакуум новым содержанием. Трудность отказа набирает силу не сразу, а вонзает звериные когти, когда подходит тому время. После долгого голодания не сразу, не с первой едой приходит главный аппетит, а потом…
Тот, кто бегал и прыгал годами, а потом стал лишь сидеть и похаживать, — не сразу, не через месяц, а через год-другой-третий, но обязательно обнаружит, что суставы его ног превратились в скрипучие деревяшки, а сердце заплыло удушающим жиром. Образ жизни, который прекратился, обязательно, скоро или медленно, даст отдачу — в контраст, в собственную противоположность. Прекращенное действие переходит в противодействие. У бывших спортсменов происходит, очевидно, какая-то глубокая отмашка всех биомаятников — вся наработанная масса повышенного здоровья начинает ползти назад…
Но еще страшнее, когда назад уползает и смысловой пик жизни. И душа, и тело могут жить, только когда этот пик впереди — только впереди!..
Некому об этом заботиться, кроме нас самих.
Они это выбрали. А вот другое. Вот 89-летний марафонец, которого нельзя назвать стариком: человек без возраста, с юными сосудами. Он знает, что перестать бегать нельзя, потому что это значит перестать жить. Вот ослепительно седой Чарли Чаплин, гений подвижности, ушедший под девяносто и не совместимый со смертью; он знал, что прекращать играть и снимать — нельзя: он держался и рос. Вот великая Балерина. Сколько ей лет?.. Да какая разница! Она все та же, она все лучше.
Они держатся. Они продолжают и не прекращают развития.
Финиш может быть разным. Да, и это придет… Но это задумано как миг торжества.
Финал — в танце; финиш — на бегу; уход — в работе, в полете; воспарение — в наслаждении, в тихом сне… Славный Поль Брэгг утонул, катаясь в океанских волнах на бревне, без малого 96 лет от роду.
Уже философия. Когда это изучается в курсе логики, все вроде бы ясно. С=А+В. «А» необходимо для получения «С». Но одного «А» недостаточно. Нужно еще и «В».
Понять в жизни труднее. Жизнь не складывается из А+В.
«Почему у меня повышенное давление и сердечные спазмы? Я не пью и не курю, делаю по утрам зарядку, по воскресеньям бегаю кроссы — разве этого недостаточно?»
Недостаточно, уважаемый. Вы едите чересчур много соли, мяса и хлеба, а двигаетесь все равно меньше, чем нужно; у вас хроническое воздушно-солнечное голодание; вы не овладели гимнастикой для сосудов, вы не прочищаете капилляры; наконец, вы внутренне напряжены и тревожны, вы слишком узко зависимы, вы суживаете свои сосуды узким отношением к жизни, не обижайтесь. А если бы впридачу еще и курили, пили и лишили себя движения?! А что, если почаще ходить смотреть мультики?.. Нет, и этого недостаточно!! Срочно завести фокстерьера и бегать кроссы с ним вперегонки…
«…У меня бессонница, головные боли, печеночные колики и боли в суставах из-за солевых отложений. Я периодически воздерживаюсь от еды и соблюдаю строгую диету, много хожу, занимаюсь плаванием и йогой, практикую аутотренинг, об алкоголе и курении нет и речи — и все равно. Разве этого недостаточно?»
Недостаточно, сударыня. Необходимо, но недостаточно. Все вы делаете хорошо, живете гигиенически правильно, это и помогает держаться, честь и хвала. Если бы не делали — давно бы уже…
Может быть, нужна смена климата, а может быть, препарат, который еще и не изобрели. Чтобы прошли головные боли, следовало бы, вероятно, ввести в гимнастику новые упражнения, добавить самовнушение… Чтобы прошла бессонница… Может быть, вы еще слишком молоды и темпераментны?..
Проза врачевания: надевая халат правоты, скрываешь чувство вины. Каждому хочется дать бессмертие. Каждую книгу сделать исчерпывающей…
Недостаточность необходимого. Это наша видовая философия.
Точку ставить нельзя. Я видел и быстрые, как снегопад, постарения, и поздний, сладостно-затяжной возврат весны, которая вдруг обрывалась ударом грома. Наблюдал мгновенное повзросление и столь же мгновенное впадение в детство.
Есть времена года. Но есть еще и погода, могущая время опровергать, что, как известно, немаловажно для урожая. Есть запрограммированная дистанция жизни, от старта до финиша — пробег между двумя инобытиями. Но программирование не во всем жестко — программа открытая, подвижная и, может быть, включает в себя и какие-то антипрограммы. Есть гены и гены-«антагонисты». Есть характер врожденный, есть созданный обстоятельствами, судьбой и есть выработанный, саморожденный — последний, если и не всегда сильнее, то несравненно важней. Есть явный возраст, со всеми его непреложностями и необратимостями. Но есть и другой возраст — таинственный, духообязанный, и он иногда снисходит на тело и торжествует над временем, над генами и врачами…
ПРИНЯТИЕ ПУТИ
В. Л.
Мне 60 лет. Восемь лет назад у меня начался сильнейший диабет, в 55 лет — тяжелый инфаркт миокарда, через три года — еще один инфаркт. Лежа в больнице, я поняла, что должна выйти из нее другим человеком, на 180° повернуть всю свою жизнь, если хочу жить и не быть в тягость близким.
По образованию я филолог, по работе — редактор, так что «не от хорошей жизни» засела я за книги по диетологии и медицине, относящиеся к натуропатии. Я постаралась понять, о чем пишут в своих трудах Бирхер-Беннер, Шелтон, Брэгг, Джеффери, Уокер, Ойген Хойн, Алиса Чейз, Роджерс и др. Прочла кое-что и из йогов.
(Что могла достать…)
Три с половиной года назад я составила себе программу «естественного оздоровления», которой и следую по сей день. Во многом пришлось нарушить каноны «официальной медицины».
Теперь можно уже подвести некоторые итоги: ушел диабет, вес с 93 кг снизился до 73, был большой кальцинат, в дуге аорты — теперь, говорят, «в пределах нормы», были холестериновые камни в желчном пузыре и страшные приступы — теперь их нет (и приступов, и камней), стабилизировалось давление (120/70), не болят и не отекают ноги…
Четвертый год я не ем животных белков (это не просто вегетарианство, а «энергетическая диета»), освоила дыхание йогов, некоторые посильные асаны и шавасану. Конечно, я очень далека от совершенства (да ведь у него и нет предела), но стараюсь.
В прошлом году прошла два курса лечебного голодания — 42 и 28 дней — под руководством опытного «голодаря». Много раз проводила курсы сокотерапии по 5, 7, 8 дней.
Я делаю все по дому, и без устали. Помогаю воспитывать маленькую внучку. У меня хороший муж и добрые дети, которые полностью поддерживают меня во всех начинаниях и понимают.
Но… все же осталась при мне стенокардия, и даже как-то мучительней и обидней стала она в последнее время. Сильных приступов нет (уже почти год не держала во рту нитроглицерина), но в редкие дни я могу свободно ходить по улице не останавливаясь — внезапный «зажим» появляется через каждые 50-100 шагов и проходит через несколько секунд покоя. В последнее время я както потеряла дух, свою опору в борьбе за здоровье. Кажется, что причина приступов лежит где-то уже не в физической области, а в психической (если можно так сказать). Память тела о перенесенной боли? А может, души?.. Мечта — посоветоваться, понимаю, что это трудно. Немного поразмыслю о своих бедах и думаю, что найду верный путь борьбы за здоровье, ведь жить «по воле волн» я уже никогда больше не смогу… (.)
Не буду распространяться, как обрадовало и вдохновило меня ваше письмо. Вы просто молодец.
Жаль мне только, что не у всех столько духа, сколько у вас, и "не всем желающим последовать вашему примеру доступны руководства, которыми вы воспользовались.
Стенокардия, при вас оставшаяся… Вы все понимаете. Да, это память — и органическая, тканевая, и психическая, душевная. Но дух вы не потеряли, нет — дух при вас. Это ведь он с великим мужеством решил задачу, казалось, немыслимую, — вытащить вас из преждевременной погибели и инвалидности. Это дух дал вам новую жизнь. Но сейчас дух ваш ищет опору для другой
жизненной задачи, которую ему предстоит решать… Другую опору.
А именно — опору для принятия того всеобщего, но для каждого единственного факта, что с телом, своим временным пристанищем, духу так или иначе приходится расставаться.
Чтоб стало ясно, о чем речь, хочу рассказать вам о людях иного склада, чем вы, но все же на какой-то глубине родственниках.
(Все мы родственники в самом главном.)
Страх. Навязчивый страх смерти. Мучаясь этим сам в свои плохие времена, а в хорошие долго и малоуспешно пытаясь помочь множеству страдальцев, я долго не понимал, в чем тут дело.
У некоторых из таких в прошлом — эпизоды действительной серьезной угрозы (сердечно-сосудистые кризисы, травмы, ранения), но далеко не у всех. Иногда всю драму многолетней фобии провоцирует какая-нибудь мелкая случайная дурнота или просто — увидел, узнал, услышал… С кем-то, где-то… А иной раз и просто так, ни с того ни с сего.
Но всегда и у всех страх «этого» (они боятся и слова «смерть») и признаки (жуткие ощущения) меняют причинно-следственный порядок на обратный. Не признаки вызывают страх, а наоборот.
Поэтому-то очень многие быстро доходят до «страха страха» — отгораживаются ото всего, что может вызвать хоть малейший намек… Сосредоточивают всю свою жизнь на пятачке условной безопасности. «Борьбой за здоровье» — лишают себя здоровья, «борьбой за жизнь» — отнимают жизнь.
Была у меня пациентка, физически очень здоровая, на восемь с лишком лет буквально привязавшая себя к домашнему телефону, — чтобы в любой миг можно было вызвать «скорую». Однажды телефон у нее не работал целую неделю — стряслось что-то на АТС. За это время она и выздоровела. А я-то, тупоголовый, почти полтора года промучился — внушал, убеждал всячески, пичкал лекарствами, пытался вытаскивать чуть ли не силком на
прогулки — казалось, вот-вот, еще одно усилие… Лечил я таких и «сверху», и «снизу».
«Сверху» — убеждения, логические и эмоциональные доводы, вдохновляющие примеры, опыт микроскопических побед с постепенным увеличением масштаба, всяческая психоаналитика… Тяжкий, неблагодарный труд. Редкие победы, очень нестойкие.
«Снизу» — задачка иногда временно решается искусственным забыванием «этого» — с помощью ли лекарств, создающих положительный фон настроения (подчас трудно отличимый от тупости), или гипнотического внушения…
Обращал на себя внимание странный парадокс: гипнозу такие люди вроде бы «поддаются» со всем возможным усердием, замечательно входят в самые глубокие фазы, но… Результаты предельно скромные.
Наконец дошло, что повышенная подчиняемость и «сознательность» таких пациентов — оборотная сторона медали совсем иной. Подсознательно они желают вовсе не вылечиться, а только лечиться, бесконечно лечиться. Внутри у этих милых и, кажется, вполне разумных созданий сидит эгоцентричный младенчик — слепой вроде бы, но и страшно зоркий — мертвой хваткой моментально вцепляющийся во всякого, кто подаст им хотя бы малейшую надежду на духовное иждивенчество.
Для многих, очень многих эта самая фобия как таковая — это вот положение больного страхом — и оказывается пятачком безопасности психологической— от проблем, конфликтов и противоречий реальности — от судьбы, от себя, от жизни, которая…
Которая самим своим началом имеет в виду и…
«Нет!! Нет-нет-нет!.. Только не это!..»
Поверьте, с вами говорит не герой. Эту младенческую психологию я постиг всего более на себе самом. Все пережил: и ужас «приближения», и кошмарную унизительность страха… Больше всего это похоже на судорогу, слепую, животную судорогу, с какой утопающий тянет ко дну своего спасителя. Разница только в том, что спаситель этот не кто-нибудь, а ты сам.
…Ну вот, а теперь скажу вам, кто исцелил меня СВЕРХУ. Многие, очень многие — неявно, а явно — на 90 процентов — мой любимый друг, мудрый Сенека. «Нравственные письма к Луцилию» — там у него все сказано по этому вопросу почти исчерпывающе, как, впрочем, и в общеизвестной формуле: «Одной не миновать, а двум не бывать» (лучше звучит с перестановкой слагаемых).
Процентов девять добавил, пожалуй, и я сам — не какими-то особыми усилиями, а дозреванием. Посильным додумыванием — того, о чем и так думается поневоле и от чего так хочется убежать в бездумье.
Додумывать — до предела возможного и принимать этот предел. Вот и все.
Сейчас я уже понимаю, что это не мужество, а всего лишь реализм, простой здравый смысл, не более. И вера в духовное бессмертие для меня уже не вера, а просто знание.
Остался еще (цифры условны, конечно) один процент недоисцеленности… Наверное, самый трудный. Но я надеюсь, что оставшегося процента жизни на него вдруг и хватит.
Принятие своего пути — вот чего ищет душа целую жизнь, сколько бы ни продлилась. Принятие, а не бегство, подобное общеизвестной страусиной самозащите.
Смятение и подавленность отступят, если вы позволите себе осознать это как главную нынешнюю задачу, — вот это высокое принятие, а не закоснение в стереотипе всепоглощающей «борьбы за здоровье», необходимой как часть жизни, но абсурдной как самоцель и невозможной как вечное состояние.
Убедитесь: в этом нет ничего сверх принятия ЖИЗНИ В ЦЕЛОМ.
Не обещайте себе, что приступы непременно отступят. Но если уже поняли, что дело в памяти, то призовите на помощь память добрую. Память радости. Память здоровья. Ее ведь у вас много, несравненно больше, чем памяти боли. Память здоровья, память счастья — ее тоже хранят и тело ваше, и душа, и само сердце.
Обращайтесь в себе — к этой памяти, выходите на улицу—с этой памятью, оживляйте ее в себе.
При такой установке будет ЛУЧШЕЕ ИЗ ВОЗМОЖНОГО. (.)
ПОСВЯЩЕНИЕ
(Из романа)
Молодой герой этих страниц чем-то напоминает автора в студенческой юности.
Герой старший — личность таинственная, человек сверхживой. Есть смысл читать эту главу как учебник.
Тропинки к Тебе начинаются всюду, концов не имеют. Смертному в джунглях земных суждено заблудиться. Ищут Тебя молодые, ответствуют старцы, будто нашли, а в душе безнадежность.
Видишь Ты каждого путь. Знаешь заранее, кто забредет на болото, кто в ледяную пустыню; кто, обезумев в тоске, брата убьет или себя уничтожит. Больно Тебе наблюдать, как рожденные радостью обращаются в скучных чудовищ. Страшно смотреть, что творят они с вечной любовью, которою созданы. Ложь производят из веры, насилие из свободы. Племя самоубийц!
Ищешь Ты, в чем ошибка. Просишь снова и снова: ищи…
КУИНБУС ФЛЕСТРИН
— Мир не тесен — дорожки узкие, вот и встретились. Коллеги, значит. На третьем? Придешь ко мне практикантом. Гаудеамус!..
«Gaudeamus igitur» (лат.) — «Итак, будем веселиться» — начало старинной студенческой песни.
Психиатр из нашего мединститута.
Вот уж не помышлял о таком знакомстве, да еще в питейном заведении…
— Мечтал хирургом, да куда однолапому. Пришлось — где языком. Ну, химия… Зато клиника наша всюду. И здесь лечатся, кто как понимает. Вон тот приятель, слева, с подбитым носом, видишь? Из депрессии вылазит посредством белой горячки. Через месячишко пожалует ко мне в буйное.
«Куинбус Флестрин, — чуть не вслух вспомнилось из любимого «Гулливера». — Куинбус Флестрин, Человек-Гора».
— Там буду в халате, «вы» и «Борис Петрович Калган». Здесь — «ты» и «Боб», покороче.
— У нас во дворе кричали: как дам по калгану!
— Во-во, голова, как котелок, голая — вот такая. А еще цветок, корень вроде жень-шеня, ото всех хворей. Батя, сапожник рязанский, болтал, поддамши, будто предки наши каштановый секрет знали, знахарствовали. А бокс ты вовремя бросил — мозги нокаутами не вставишь…
Как он узнал, что я занимался боксом?..
Правая рука этого громадного человека была ампутирована.
Правая нога оторвана целиком, левая нога — от колена. Протез. Костыль. На лысом черепе глубокие вмятины, вместо правого глаза — шрам. Голос низкий, золотистого тембра.
Через несколько секунд я перестал замечать, что у него один глаз. Выпуклый, то серо-сиреневый, то карминно-оранжевый, глаз этот был чрезвычайно подвижен; не помню, чтобы хоть одно выражение повторилось. В пространстве вокруг лучился мощный и ровный жар, будто топилась невидимая печь, и столь явственно ощущалось, что серьезность и юмор не разграничиваются, что хотелось наглеть и говорить, говорить…
— Обаяние, — предупредил он, стрельнув глазом в рюмку. — Не поддавайся. А ты зачем сюда, а, коллега? Я тебя приметил.
Зачем?..
— Ну… Затем же, зачем и…
— Я? Не угадал. Научная, брат, работа. По совместительству. Сегодня, кстати, дата одна… Это только глухим кажется, что за одним все сюда ходят. Этот, сзади, не оглядывайся — завсегдатай. Знаешь, какой поэт!.. Помолчи, вслушайся… Голос выше других…
Действительно, над пьяным галдежом взлетали, как ласточки, теноровые рулады, полоскались где-то у потолка, вязли в сизой какофонии: «…тут еще Семипядьев повадился. Художник, он всегда ко мне ходит. Ну знаешь, во-во, распятия и сперматозоиды на каждой картинке. Да видал я их выставки, подтереться нечем. Слушай, говорю, Семипядьев, поедем вместе в сожаление, ночной курорт на полпути в одно мое стихотворение, не помню, господи прости… Не одобряю, когда при мне ходят в обнимку со своей исключительностью, сам исключительностью обладаю, другим не советую. Опять сперматозоидов своих притащил. А я ему, как всегда: а пошел ты, говорю, как всегда, на улицу. Мне, говорю, на твой сексреализм… Ты послушай, говорю. Резво, лазорево, розово резали зеркало озера весла, плескаясь в блеске. Руны, буруны, бурлески… Убери от меня свою исключительность, я свою-то не знаю куда девать. Он — как это, как это? Ты что ж, Мася, лажаешь гения, история не простит. А я ему: а пошел, говорю, тебе, спрашиваю, что-либо непонятно? Могу повторить: пошел, пошел со своей гениальностью, история говорю, и не такое прощала…»
— Слыхал? Экспромтами сыплет. И все врет, не ходит к нему никто. А ты фортепиано не забывай, а то пропадешь». А это откуда знает? — Борис Петрович… — Здесь Боб.
— Боб… Если честно, Боб. Если честно. Мне не совсем понятно.
Я понимаю, есть многое на свете, друг Горацио… — Не допивай. Оставь это дело.
— Ослушаюсь. Повинуюсь. Но если честно, Боб… Я могу, Боб. Я могу. Силу воли имею. Гипнозу не поддаюсь. Могу сам…
— Эк куда, эрудит. Сказал бы лучше, что живешь в коммуналке, отца слабо помнишь.
— Точно так, ваше благородие, у меня это на морде написано, п-психиатр видит насквозь… Но если честно, Боб, если честно… Я вас — с первого взгляда… Дорогой Фуинбус Клестринович. Извини, отец, но если честно…
— Ну, марш домой. Хватит. Таких, как ты… Вдруг посерел. Пошатнулся.
— Доведи, — ткнул в бок кто-то опытный. — Отрубается.
…Полутьма переулка, первый этаж некоего клоповника.
Перевалившись через порог, он сразу потвердел, нашарил лампу, зажег, каким-то образом оказался без протеза и рухнул на пол возле диванчика. Костыль прильнул сбоку.
Я опустился на колено. Не сдвинуть.
— Оставь меня так. Все в порядке. Любую книгу в любое время.
Потом следующую.
Выпорхнуло седоватое облачко. Глаз закрылся.
Светильник с зеленым абажуром на самодельном столике, заваленном книгами; свет не яркий, но позволяющий оглядеться. Книги, сплошные книги, ничего, кроме книг: хребты, отроги, утесы на голом полу, острова, облака, уже где-то под потолком. Купол лба, мерно вздымающийся на всплывах дыхания. Что-то еще кроме книг… Старенькая стремянка. Телевизор первого выпуска с запыленной линзой. Двухпудовая гиря. Метроном.
Мстительная физиология напомнила о себе сразу с двух сторон. В одном из межкнижных фьордов обнаружил проход в кухоньку.
На обратном пути произвел обвал: обрушилась скала фолиантов, завалила проход. Защекотало в носу, посыпалось что-то дальше, застучал метроном.
«Теория вероятностей»… Какой-то арабский, что ли, — трактат? — знаковая ткань, змеисто-летучая, гипнотизирующая… (Потом выяснил: Авиценна. «Трактат о любви».
«Теория излучений». Да-да… И он, который в отключке там, все это… На всех языках?..
У диванчика обнаружил последствие лавины: новый полуостров. Листанул — ноты: «Весна священная» Стравинского, Бах,
Моцарт…
А это что такое, в сторонке, серенькое? Поглядим.
«Здоровье и красота для всех. Система самоконтроля и совершенного физического развития доктора Мюллера».
С картинками, любопытно. Ух ты, какие трицепсы у мужика! А я спорт забросил совсем. Вот что почитать надо.
Подошел на цыпочках.
— Борис Петрович… Боб… Я пошел… Я приду, Боб.
Два больших профиля на полу: изуродованный и безмятежный, светящийся — раздвинулись и слились.
…Утром под мелодию «Я люблю тебя, жизнь» отправляюсь на экзамен по патанатомии. Лихорадочно дописываю и рассовываю шпаргалки — некоторая оснащенность не повредит… Шнурок на ботинке на три узла, была-а-а бы только тройка… Полотенце на пять узлов, это программа максимум… Ножницы на пол, чайную ложку под книжный шкаф, в карман два окурка, огрызок яблока, таблетку элениума, три раза через левое плечо, ну и все, мам, я бегу, пока, ни пуха ни пера, к черту, по деревяшке, бешеный бег по улице, головокружительные антраша выскакивающих отовсюду котов…
ВОЗВРАТ УДИВЛЕНИЯ
…Как же, как же это узнать… откуда я, кто я, где нахожусь, куда дальше, что дальше, зачем… зачем… нет, нет, не выныривать, продолжать колыхаться в тепловатой водице… света не нужно… я давно уже здесь, и что за проблема, меня просто нет, я не хочу быть, не хочу, не надо, не надо меня мять, зачем вам несущество
— ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ — застучал метроном… Я проснулся, не открывая еще глаз, исподтишка вслушался. Нет, не будильник, с этим старым идиотом я свел счеты два сна назад, он умолк навеки, а стучит метроном в темпе модерато, стучит именно так, как стучал… Где? Кто же это произнес надо мной такую неудобную фразу… Что создать?.. А, вот что было: я валялся на морском дне, в неглубокой бухте, вокруг меня шныряли рыбешки, копошились рачки, каракатицы, колыхались медузы, я был перезрелым утопленником, и это меня устраивало; а потом этот громадный седой Глаз… Метроном все еще стучит, — стало быть, я еще не проснулся, это тот самый дурацкий последний сон, в котором тебя то ли будят в несчетный раз, то ли опять рожают, и можно дальше — ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ — метроном смолк. Что за черт, захрипел будильник. Проснулся. Вот подлость всегда с этими снами: выдается под занавес что-то страшно важное — не успеваешь схватить… Вставать, увы, пересдавать проклятую патанатомию.
О благодарности
(Из записей Бориса Калгана)
(…) Не все сразу, мой мальчик, ты не готов еще, нечем видеть.
Мы встретились для осуществления жизни. Важно ли, кто есть кто. Мимолетностью мир творится и пишутся письмена.
Потихоньку веду историю твоей болезни, потом отдам, чтобы смог вглядеться в свое пространство. Болезнь есть почерк жизни, способ движения, как видишь и на моем наглядном пособии.
Будешь, как и я, мучиться тайной страдания, благо ли зло — не вычислишь. Только цельнобыт<
|
|
|
