Численность войска и наборы солдат в IV столетии

Предание гласит, что Диоклетиан очень сильно - в четыре раза - увеличил римские военные силы. Лактанций больше всего упрекает императора за усиление военных повинностей, а Моммзен на основе "Расписания должностей" ("Notitia dignitatum") и всех других свидетельств счел возможным приблизительно определить общую численность римских военных сил в IV столетии в 500 000-600 000 человек, принимая в то же время для начала III столетия, когда Север увеличил число легионов до 33, численность римской армии равной приблизительно 300 000 воинов140.

Однако, те основания, на которых покоится это исчисление, как указал уже сам Моммзен весьма недостоверны. Ведь неизвестно, какие войсковые части из числа поименованных в "Расписании" существовали на самом деле и какова была численность отдельных частей, а также в какой мере вообще можно считать солдатами "пограничников" (limitanei). Собственно говоря, мне нигде не удалось найти безусловно надежную цифру, из которой можно было бы исходить и при помощи которой можно было бы проверять другие цифры. Те цифры, при помощи которых историки определяют численность войск, участвовавших в сражениях при Константине, не имеют никакой цены. Само собой разумеется, что следует считать совершенно невозможной задачу прокормить большие армии при наличии и при помощи натурального хозяйства. Об этом в нашем дальнейшем изложении нам придется еще часто говорить. А ход военных действий и та единственная цифра численности войска, которою мы располагаем и которую мы можем считать более или менее надежным свидетельством, говорят за то, что армии этого времени были не только не больше, но даже значительно меньше, чем в эпоху Августа и Тиберия.

Сохранился документ, текст которого гласит о передаче императором Валерианом крупного командования позднейшему императору Аврелиану141. В этом послании перечисляются все войсковые части, входящие в состав данной армии. Это - 1 легион, 4 германских князя, 300 итирейских лучников, 600 армян, 150 арабов, 200 сарацин, 400 воинов из Месопотамии, 800 тяжеловооруженных всадников. То обстоятельство, что здесь отдельно перечисляются столь незначительные войсковые единицы, ясно указывает, что вся эта армия в целом была очень небольшой.

Но важнее всего то, что Юлиан в 357 г. при Страсбурге якобы с войском, не превышавшим 13 000 человек, победил алеманнов, которые со своей стороны, как гласит источник142, насчитывали 35 000 человек. Эти цифры, очевидно, восходят к собственным записям Юлиана. В следующей части мы будем говорить об этом сражении, здесь же мы лишь коснемся вопроса о численности этих армий. 35 000 алеманнов мы попросту вычеркнем, - это ведь не что иное, как обычное преувеличение. Вообще ни в одну эпоху 13 000 римлян не могли победить в открытом бою 35 000 германцев, а в IV в. это, конечно, было совершенно невозможно. Вопрос лишь в том, можем ли мы по отношению к римскому войску признать правильной цифру 13 000. Ведь полководцы слишком часто бывают склонны преуменьшать свои силы, для того чтобы окружить большим блеском славу собственной победы. Поэтому нам кажется, что 13 000 солдат - слишком мало для полководца, который располагал не только всеми силами Галлии, но, вероятно, также Британии и Испании, причем это сражение было не случайной стычкой, но задолго предусмотренным и подготовленным решительным сражением, для которого Юлиан имел возможность без всяких помех мобилизовать все бывшие в его распоряжении силы.

Но если мы даже примем, что Юлиан на самом деле излишне преуменьшил численность своей армии, то все же, исходя из этой цифры, мы должны прийти к тому выводу, что в больших решающих сражениях уже больше не участвовали в эту эпоху армии в 60 000 или в 80 000 человек. Ведь даже при искажениях и увеличениях все же приходится считаться с господствующими представлениями, и Юлиан не мог указать такие цифры, абсурдность которых была бы тотчас же замечена его современниками. Если бы он захотел похвастаться, то мог бы еще более повысить численность армии алеманнов. Не считая эту цифру в 13 000 человек безусловно достоверной, я все же полагаю, что это указание дает нам возможность говорить, что армии в этом сражении и тем самым в течение всей этой эпохи были менее многочисленны, чем во время войн Цезаря и Германика.

Против этого можно было бы возразить, что здесь мы имеем дело с исключительным случаем, так как Юлиан самым серьезным образом жаловался, что его двоюродный брат император Констанций побуждаемый завистью и недоверием сознательно препятствовал ему и потому оказал лишь слабую поддержку. Но мы можем сомневаться143 в справедливости и основательности этих жалоб, да, кроме того, если бы они даже были справедливы, то все же Юлиан сам имел в своем собственном распоряжении богатейшие и прекраснейшие провинции; наконец, Аммиан указывает (16, 11), что соперник Юлиана в Реции Барбацион имел не более 25 000 человек.

Малочисленность войск в эту эпоху подтверждается также и тем соображением, что в противном случае германцы никак не смогли бы получить в римской армии такого преобладающего значения. Хотя у нас и нет никакого масштаба для измерения общей численности германских племен в эту эпоху, все же сотни тысяч не могли находиться тогда на римской службе. Если же, несмотря на это, они все более и более задавали тон римскому войску, то общий состав этого войска не мог быть очень многочисленным.

Я не решаюсь указывать определенные цифры, но мне кажется я могу с уверенностью утверждать, что не может быть и речи об увеличении Диоклетианом состава армии по сравнению с ее численностью в эпоху Северов, причем, конечно даже цифра в 300 000 человек для начала III столетия является слишком высокой. Очень сомнительно, чтобы увеличение числа легионов Септимием Севером вообще указывало на усиление войска, и во всяком случае нельзя согласиться с тем, что было увеличено также и число вспомогательных войск. Мне кажется вполне возможным, что армия Северов, состоявшая в общей сложности из 33 легионов, все же насчитывала не более 250 000 человек.

Снижая принятую цифру численности войска, мы должны вместе с тем изменить и наше представление о характере рекрутских наборов в IV столетии. Вегеций и юридические источники сообщают нам, что поссессоры (землевладельцы) были обязаны поставлять рекрут. Это является совершенно новым порядком, происхождение которого, как говорит Моммзен (стр. 246), покрыто мраком неизвестности и который был поставлен в связь с недавно возникшим установлением колоната, с крепостной зависимостью крестьян. Эта поставка рекрут была охарактеризована как реальная повинность, связанная с крупным землевладением.

Если я не ошибаюсь, новая форма рекрутских наборов явилась непосредственным выражением новых общественно-политических условий, будучи в то же время простым продолжением более древнего установления. Более древнее римское местное управление основывалось на городах, которым были подчинены сельские поселения. Крупные помещики жили в городе и управляли оттуда своими поместьями, наезжая в свои имения лишь для того, чтобы там иногда наблюдать за порядком или проводить там свой летний отдых. Но постепенно эти крупные землевладельцы переселились из городов в свои поместья, политически выделив их из сферы ведения городских общин и развив их в самостоятельные административные округа. Управление этими округами оказалось в руках помещиков144.

Натуральное хозяйство ускорило этот процесс: хозяин, которому его имение уже не давало достаточного количества арендной платы, сам отправлялся в свое поместье, чтобы непосредственно на месте потреблять доходы своих угодий.

Более древний способ производства рекрутских наборов состоял, по нашему мнению, в том, что производившие их чиновники с местными властями (общинными властями - Kommunalobrigkeiten) выбирали из большого наличного контингента людей лишь некоторых. Местными властями являлись тогда поссессоры. Города почти совсем теряют свое значение в отношении рекрутских наборов, так как государственная власть принуждала горожан начиная от декурионов, нести уже иные и сверх того наследственные принудительные повинности. Число поставлявшихся рекрут было минимально. Мы не можем его по-настоящему исчислить, так как не имеем исходных точек ни для определения количества населения, ни для установления численности войска. Только ради наглядности мы могли бы примерно предположить, что население всей империи равнялось 90 млн. и что оно должно было поставить армию, численность которой, не считая вспомогательных войск варваров, должна была достигать 150 000 человек. При 20-летнем сроке службы для пополнения этой армии было достаточно 1/15 ее части, или 10 000 человек, в качестве ежегодного контингента. Но если даже мы примем цифру в 20 000 или 30 000 человек и сопоставим с тем, что в 1900 г. германская империя при 54-млн. населении имела возможность ежегодно выставлять и призывать 250 000 годных к военной службе молодых людей, то мы придем к выводу, что поставка рекрут как таковая не могла быть слишком обременительной повинностью для римского населения даже в том случае, если мы значительно изменим количество населения и величину армии, понизив первое число и повысив второе.

Рекрутский набор, при котором из 30 или 40 пригодных к службе молодых людей всегда берется лишь один, разумеется, гораздо ближе к вербовке, чем к призыву. Поэтому нужно целиком присоединиться к словам Моммзена: "Если уже в додиоклитиановскую эпоху пополнение войска регулярно обеспечивалось путем добровольного вступления в его ряды, то это же явление в более поздние эпохи сказывалось в более сильной степени"145 Императорские указы, сохранившиеся в Кодексе Феодосия (кн. 7, разд. 13 о рекрутах; разд. 20 о ветеранах; разд. 22 о сыновьях военнослужащих и ветеранов), хотя все еще до некоторой степени нуждаются в полном и надежном истолковании, не оставляют, однако, никакого сомнения в том, что поставка рекрут землевладельцами на практике скорее приобретала характер вербовки. Сыновья ветеранов считались потомственно военнообязанными, других же старались привлечь на военную службу, предоставляя налоговые льготы им самим, а также их родителям и женам. Если бы вербовка производилась регулярно каждый год, то она могла бы проходить без всяких затруднений, однако, она, что, впрочем, вполне понятно, производилась очень неравномерно, порывисто, после больших потерь или при больших опасностях. В таких случаях, несмотря на достаточное количество годных для военной службы людей, все же ощущался недостаток в добровольцах, так что вербовка производилась, как в XVIII столетии, в. порядке применения большего или меньшего насилия, в результате чего завербованные старались уклониться от военной службы, прибегая к членовредительству.

В общем необходимо признать, что преобладала вербовка, причем с военной точки зрения чрезвычайно важно установить этот факт, потому что в противном случае было бы непонятно, каким образом римские войска вообще могли что-либо совершать. Призванных или принудительно завербованных солдат можно использовать лишь в очень хорошо дисциплинированных войсковых частях с постоянными кадрами. Но римские легионы этой эпохи уже, конечно, не обладали этими свойствами.

Этих людей можно было использовать в качестве более или менее пригодных солдат лишь в том случае, если они шли на военную службу добровольно, избрав эту профессию и побуждаемые к этому естественным инстинктом и стремлением к военной жизни. Таким образом, фактически солдат вербовали, хотя формально сохраняли порядок поставки рекрут поссессорами, как для того, чтобы облегчить процесс вербовки и сделать его более деловым для государства, так особенно для того (и это случалось очень часто), чтобы обязанность поставки рекрут превратить в денежную повинность, которая иногда разрешалась, но часто прямо-таки предписывалась. В 406 г. государство, находясь в очень тяжелом положении, непосредственно вербовало солдат и предлагало сперва 3, а затем 10 солидов (золотых) в качестве задатка. Даже рабам, согласившимся поступить на военную службу, была обещана свобода и помимо того им были пожалованы 2 солида на дорогу (прогонные, дорожные, "пыльные" деньги - pulveraticum)146. Для поссессоров выкуп за рекрута оценивался в 30, а иногда в 25 солидов, причем эту повинность иногда делили между собой несколько землевладельцев147.

ОТНОСИТЕЛЬНО ВЕГЕЦИЯ

Касаясь истории римского военного дела в IV столетии, я совершенно обошел те факты, которые описаны Вегецием в 20-й главе его книги. Рюстов в своей "Истории пехоты" (т. I, стр. 52) использовал их, так же как и ряд других. Но если внимательнее вдуматься в его описание, то придется сделать из него тот вывод, что все эти якобы существовавшие явления совершенно невозможны. Вегеций утверждает, что римская пехота вплоть до эпохи Грациана была снабжена панцирями и шлемами, но что впоследствии воины перестали носить это предохранительное вооружение, так как оно стало казаться слишком тяжелым для недисциплинированных солдат. Какой же вид должна была приобрести римская пехота без этого предохранительного вооружения? Разве римлянами стали пользоваться лишь как легковооруженными войсками? Это невозможно, так как труднее хорошо обучить стрелка из лука, копьеметателя или пельтаста, нежели гоплита. Но не было таких гоплитов, которые не имели бы предохранительного вооружения. Я считаю, что все это описание является лишним доказательством того, что Вегеций был литератором, оторванным от жизни, писавшим свой труд на основании научных источников и черпавшим свои сведения понаслышке. Единственный вывод, который можно было бы сделать из его описания, это тот, что в ту эпоху уже совершенно не было настоящих римских солдат, и что государство держало у себя на военной службе одних лишь варваров. То, что сообщает Вегеций, - лишь пустая услышанная им болтовня. Это подтверждается отдельными чертами его описания. С гневом и печалью пишет он о том, как ничем не защищенные римляне попадали под удары готов. И при натиске готов римляне гибли не от копий, мечей или топоров, но под градом их стрел. И опять-таки, говоря о недостатке в вооружении, он имеет в виду не римских гоплитов, но стрелков из лука, которые непременно должны иметь шлем и панцирь, так как они не могут держать щит. Здесь, как видно, перепутываются между собой все эти понятия и факты. Поэтому все это описание следует отвергнуть, как не имеющее никакой цены.

Ко второму изданию. В этом издании обе главы об императорском римском войске и об его окончательном разложении были существенным образом дополнены на основании неоднократно цитированных исследований Домашевского. Однако, я должен высказаться против мнения этого заслуженного автора относительно факта упадка. Домашевский считает причинами гибели Римской империи не крупные объективные причины и перемены, но личные ошибки некоторых императоров, а именно Септимия Севера и его династии. Он пишет148, что Август разоружил гражданское население ради безопасности принцепса и что последствия этой военной системы привели, наконец, государство к гибели. Против этого следует возразить, что не принцепс разоружил граждан, но что, наоборот, постепенно происходившее после Второй Пунической войны разоружение граждан вызвало необходимость создания профессионального войска и создало то войско, которое наконец, в свою очередь вызвало к жизни власть принцепса. Август сохранил постоянную профессиональную армию не ради своей личной безопасности, как думает Макс Вебер149, и не ради поссессоров и арендаторов доменов, но ради государственных нужд. Иначе как же можно было бы при помощи одного лишь гражданского ополчения удержать в своей власти и в своем повиновении насильственно покоренные провинции и защищать границы культурного мира от натиска диких германцев?

Домашевский считает, что постоянный рост военных повинностей, высосавших весь сок из государства, явился гибельным следствием системы Августа. Выше мы видели, что рост военных повинностей был уже не так велик, как это могло бы показаться, судя по размеру денежных сумм. Но если мы даже и будем считать повышение солдатского жалованья абсолютным и вполне реальным, то все же оно явилось не в результате военной системы, но было следствием политической структуры государства, которая ставила назначение и существование главы государства в зависимость от армии, что представляло армии случай и давало возможность к вымогательствам, которые шли все дальше и дальше. Это видно из аналогии между английской и римской армиями, которую проводит Домашевский. В Англии нельзя найти этих гибельных следствий военной системы, потому что политическая структура английского государства совершенно иная. Домашевский называет повышение жалованья солдатам, произведенное Септимием Севером и вслед за ним его сыном Каракаллой (с 500 до 750 денариев годового оклада), "преступным" и "безбожным". Вследствие этого безгранично распоясалась жадность и хищность солдат, среди которых уже без того главенствовал варварский элемент, так что некогда гордое войско, совершенно утерявшее всякую дисциплину, стало внушать ужас собственной стране, вызывая лишь насмешки со стороны врагов150. Сам Септимий Север был плохим полководцем, который обеспечил себе верность своих солдат лишь при помощи постоянных подкупов армии, безграничных денежных раздач и не менее безграничных повышений солдатского жалованья. Каракалла, следуя примеру своего отца, закрепил на целое столетие состояние финансового банкротства государства151.

Принципат рухнул, так как вредоносное правление восточной династии подрыло его основы152.

Против этого следует возразить, что Септимий Север, как это устанавливает сам Домашевский153, снова сумел утвердить свою власть над своими наемниками и поставить границы их жадности. Если это удалось Северу, так же как удалось и Августу, то историческая проблема здесь заключается именно в том, почему это не удалось впоследствии. Весьма возможно, что повышение жалованья, произведенное Каракаллой для того, чтобы привязать к себе войска после убийства брата и искупить это преступление, превысило хозяйственные силы государства. Но если, исходя из этого, Домашевский считает, что государство погибло "без надежды на спасение", то позволительно спросить: почему же "без надежды на спасение"? И прежние императоры во время политических кризисов раздавали чудовищные суммы солдатам, чтобы привлечь их на свою сторону. Так например поступил Тиберий после казни Сеяна. Подобная отдельная ошибка, заключающаяся в том, что император однажды подарил или обещал солдатам больше того, что могла предоставить государственная казна, еще не приводит к гибели мировую империю. А дисциплину в войсках, состоявших из наемников, всегда можно было заново восстановить даже после самых тяжелых потрясений, если бы только во главе войска стоял полководец с бесспорным и непоколебленным авторитетом, а военное казначейство имело бы возможность регулярно выплачивать необходимые средства. Поэтому причину падения римской военной дисциплины следует искать не в отдельных поступках и ошибках императоров из династии Северов, а в отсутствии соответствующих полководцев и недостаточности средств, что, впрочем, вытекает из сказанного нами выше.

Макс Вебер в своей "Римской аграрной истории", а также в статье, напечатанной в "Истине" (т. 6, No 3, Штутгарт 1896) под заглавием "Социальные причины гибели античной культуры" и являющейся дополнением к названному труду, выступил с собственно теорией гибели Римской империи. Вебер придает особенное значение тому факту, что римский мир необычайно расширился, вобрав в себя большие материковые страны - Испанию, Галлию, Иллирию и придунайские области. Благодаря этому центр тяжести главной массы населения передвинулся в глубину материка, а античная культура сделала попытку изменить арену своего действия и из береговой культуры превратиться в материковую. "Она распространилась на столь чудовищную по размерам хозяйственную область, которая даже в течение столетий не могла быть охвачена товарным движением и денежным обращением в такой степени, в какой это было на побережье Средиземного моря". Движение товаров во внутренних областях было настолько трудным и незначительным, что экономика застряла и должна была застрять на стадии почти неподвижного натурального хозяйства.

Совершенно ясно, что есть некоторая доля истины в противопоставлении береговой торговли материковой, ко также ясно и то, что эта антитеза излишне преувеличена и уже искажает истинное положение вещей. Действительно, античная культура главным образом, но все же не целиком, основывалась на морской торговле. Город, игравший такую крупную роль в преданиях и в истории Греции, как Фивы, и второй город в Италии после Рима Капуя были материковыми городами. Наоборот, втянутые в сферу Римской империи, - как это следует отметить, не в эпоху поздней империи, но уже с III в. н. э., - так называемые материковые области все же обладали настолько развитой материковой культурой, что не может быть и речи о перенесении центра тяжести главной массы населения вглубь материка, в особенности если мы присоединим к ним Британию с ее береговым развитием, которую Вебер совершенно обошел. И, пожалуй, мы придадим этому меньше всего значения, если примем во внимание, что через эти страны протекают судоходные реки, которые со всеми своими разветвлениями были использованы древними вплоть до малейших притоков. Поэтому морские торговые пути вряд ли имели перед ними какие-либо особые преимущества. Да и помимо этого, для перевозки товаров пользовались прекрасными римскими военными дорогами. Выше (на стр. 153), полемизируя с Вебером, я привел свидетельство, подтверждающее этот факт.

Далее Вебер считает, что переселение в провинцию крупных землевладельцев, которые раньше жили в городах, не вызывало расширения и усиления хозяйственной жизни, как я это установил выше, но являлось причиной ее ослабления, так как вследствие этого города понесли большой ущерб, а появление новых господских усадеб, где доходы имений потреблялись на месте, указывало на переход от денежного хозяйства к натуральному. "Этот упадок городов усиливался государственной финансовой политикой: и она также становилась все более и более натурально-хозяйственной, а фиск - "ойкосом", потребности которого удовлетворялись по возможности минимально на рынке и по возможности максимально из собственных ресурсов, что, однако, задерживало процесс образования капиталов (денежных состояний - Geldverm^en)".

Но тогда позволительно поставить вопрос: почему же фиск перешел к натуральному хозяйству? Именно для фиска и бюрократии денежное хозяйство обладает неоценимыми преимуществами по сравнению с натуральным. В течение всей всемирной истории бюрократия всегда и всюду стремилась к тому, чтобы освободиться от натурального хозяйства и перейти к денежному. Бюрократия и денежное хозяйство связаны между собой так же крепко, как связан феодализм с натуральным хозяйством. Каждое исключение из этого правила, конечно, объясняется лишь крайней необходимостью. Чем же объяснить, что римская бюрократия стала вдруг обнаруживать такое пристрастие к натуральному хозяйству? Совершенно ясно, что в данном случае Вебер недостаточно проанализировал взаимодействие причины и следствия, и что не бюрократия задержала развитие денежного хозяйства при помощи создания и поощрения натурального хозяйства, но что, наоборот, денежное хозяйство, стесненное по каким-либо причинам в своем развитии, принудило бюрократию перейти к натуральному хозяйству. Все эти наблюдения настолько ясны и очевидны, что я в первом издании своего труда не считал нужным касаться этого вопроса и опровергать точку зрения Вебера, прибегая к бесспорным аргументам. Но я должен вернуться к этому вопросу, так как Вебер снова выдвинул свою теорию в несколько измененной форме в статье "Аграрная история" в 3-м издании "Справочника социально-политических наук" ("Handbuch fer Staatswissenschaften") Конрада и, таким образом, отклонил и стал опровергать мои выводы, которые были мною здесь приведены выше.

Вебер твердо стоит за антитезу между береговыми странами, обладающими развитой торговлей, и внутренними областями с незначительной торговлей.

Он полагает (стр. 180), что за время, протекшее от Гракхов до Каракаллы, торговля в абсолютном отношении, разумеется, сильно возросла, но что этот рост по отношению к расширению культурного мира был все же не слишком большим. "В прибрежных странах, - пишет он, - продукты и одежда, необходимые для рабов в больших ойкосах, приобретались на рынке. Рабы или колоны поссессора внутри страны жили, разумеется, в условиях натурального хозяйства. Лишь тонкий правящий слой обладал здесь потребностями, которые давали повод к покупкам и удовлетворялись посредством продажи избытков от доходов с имения. Эта торговля - лишь тонкая сетка, покрывавшая прочную базу натурального хозяйства. С другой же стороны, массы населения больших городов снабжались продуктами не посредством частной торговли, а при помощи аппарата государственного снабжения". Этот взгляд доказывается Вебером посредством ряда цитат, взятых из римских писателей, писавших по вопросам сельского хозяйства, - из Катона, Варрона и Колумеллы.

Прежде всего следует указать на то, что все эти цитаты неправильно применены. Согласно Веберу, они должны доказать, что путям не придавалось никакого особенного значения. На самом же деле они доказывают обратное. Катон требует ("De re rust.", cap. 1), чтобы имение находилось по возможности у подножия горы, чтобы оно было обращено к югу, находилось бы в здоровой местности, где можно было бы достать рабочих и хорошую воду, и где поблизости находились бы значительный город, или море, или судоходная река, или же хорошая оживленная дорога. Таким образом, здесь имеется прямое указание на значение путей сообщения. И если Вебер хочет ослабить значение этого свидетельства, указывая, что Катон ставит это требование в связи с возможностью достать рабочих во время сбора урожая, то на это следует возразить, что в тексте нет даже малейшего указания на такого рода связь. Это добавление сделано Вебером совершенно произвольно.

Вебер говорит, что Варрон исчислял ренту имения, находившегося у моря, по отношению к имению, лежавшему внутри страны, устанавливая между ними пропорцию 5:1. На самом же деле Варрон говорит (III, гл. 2) об определенном имении, находившемся в Албанском округе, в котором успешно разводились птица, рыба и пр. для экспорта в Рим, а именно - что оно давало бы в пять раз большую ренту, если бы его можно было расположить где-нибудь возле моря. Так как албанское поле находилось ровно в трех милях от ворот Рима по Аппиевой дороге, то совершенно ясно, что море упомянуто здесь в этой связи не вследствие своих лучших транспортных условий, но в связи с разведением рыбы.

Наконец, относительно Колумеллы Вебер утверждает, что хотя он и считает море и большие реки выгодными для торгового обмена, но признает нежелательной близость больших дорог, так как на них обычно водятся бродяги и сопутствующие им паразиты. Совершенно правильно, что Колумелла в приведенной Вебером цитате (I, гл. 5) упоминает об этих хорошо известных неудобствах, связанных с непосредственной близостью к большим военным дорогам. Но в другом месте он говорит, что большое значение имеют для имения, наряду с плодородием почвы и здоровой местностью, дорога, вода и сосед, а затем подробно описывает преимущество хорошего пути "в отношении необходимого ввоза и вывоза хозяйственного инвентаря; хороший путь увеличивает цену заготовленных продуктов и уменьшает издержки по доставке предметов, которые привозятся по тем более низкой цене, чем меньше усилий требуется затрачивать для их доставки. И ничего не стоит даже маленькому (человеку) везти, если путь совершаешь при помощи вьючного скота, что более выгодно, чем держать у себя".

Говоря о теории Вебера, следует к тому же отметить, что "государственное снабжение" имелось лишь в Риме. Хотя торговля зерном в муниципальных городах и не была целиком предоставлена частной спекуляции, а находилась под наблюдением и под опекой городских общественных должностных лиц, но все же, без всякого сомнения, это были по существу частные предприятия, и даже для Рима эта возможность не была совершенно исключенной"154.

Далее, неправильно, что колоны внутри страны жили в условиях чистого натурального хозяйства. Они в некоторой, конечно, небольшой степени нуждались в изделиях ремесла и имели некоторые небольшие культурные потребности, так же как и крепостные крестьяне эпохи Средневековья. Даже в самых бедных хижинах не могло не быть нескольких сосудов и орудий, сделанных из глины и железа, и нескольких пестрых платков и украшений, которые в значительном большинстве случаев не изготовлялись на господском дворе, но доставлялись из города. Это вытекает из факта существования многочисленных мелких и средних городов, которые нуждались в розничном снабжении сельскохозяйственными продуктами и оплачивали эти продукты ремесленными изделиями. Эти хозяйственные отношения, как мы это видим в эпоху Средних веков, могли существовать даже в эпоху преобладания натурального хозяйства. Однако, следует помнить, что здесь дело идет не об абсолютных противоположностях, но лишь об относительных, и что в эпоху позднего Средневековья и расцвета городов денежно-хозяйственный элемент непрерывно возрастал, усиливался и уже играл довольно значительную роль. Изучая римскую налоговую систему, мы можем с уверенностью сделать вывод, что в Римской империи этот денежно-хозяйственный момент был столь же значителен, как и в позднее Средневековье, а может быть, даже играл еще более крупную роль. Налоги на торговлю, подушная и поземельная подати немыслимы, если колон не продает торговцу или на городском рынке часть своих продуктов. При этом следует принять во внимание, что колоны ни в каком случае не должны были выполнять своим господам одни лишь натуральные повинности и нести одну лишь барщину, но должны были также выплачивать денежную аренду. Еще в I столетии н. э. они платили свою аренду исключительно деньгами, и если во II в. наряду с этим появляется также и частичная аренда, то это, может быть, уже стоит в связи со все возраставшим недостатком в наличных деньгах. И опять-таки в Африке, которая как и Италия, относится к типу береговых культур, с самого начала господствовала частичная аренда. Как бы то ни было, но тот налог, который надо было выплачивать государству, уже вызывал необходимость оживленной торговли. Нет никакого сомнения в том, что из года в год большое количество денег текло из всех провинций в Рим и в лагеря легионов и, постепенно обмениваясь на товары, текло оттуда обратно в провинции. Это было бы невозможно, если бы не было весьма оживленного торгового обмена как внутри страны, так и на побережье.

Означало ли частичное переселение аристократических семей из городов в провинцию увеличение или уменьшение торговли в целом, зависит не только от одного этого факта, но также и от всей природы хозяйственной жизни в целом. Каждая помещичья усадьба в провинции являлась новым маленьким культурным центром. Благодаря этому во многих отношениях сберегались средства, пробуждались новые продуктивные силы и создавались новые торговые потребности, так что город ни в каком случае не терял того, что приобретала деревня. Надо по крайней мере доказать, что именно так происходило в Римской империи.

Наконец, как кажется, теперь даже сам Вебер отказался от своего взгляда, что бюрократия как таковая тяготела к натуральному хозяйству и потому задерживала развитие денежного обращения. Прямое влияние он теперь заменил косвенным. Бюрократия, говорит Вебер, задушила капитализм. Античный капитализм был построен на политической базе: это - массы рабов, которые поставлялись из военнопленных, торговые операции с государством, откупа и поставки. Империя, во-первых, принесла с собой мир и тем самым остановила доставку рабов, а во-вторых, создала чиновничью иерархию, которая взяла у капиталистов их предприятия и стала ими самостоятельно управлять. Таким образом, крупных негоциантов, несмотря на рост денежного хозяйства вплоть до эпохи Марка Аврелия, стали заменять мелкие торговцы и ремесленники, подобно тому как в сельском хозяйстве вместо рабовладельческих плантаций стали появляться мелкие арендаторы - колоны.

Но это все еще, очевидно, не симптомы хозяйственного упадка; напротив, здесь можно видеть во многих отношениях факт крупного прогресса и роста. Вебер, однако, приходит к противоположному выводу, говоря (стр. 182): "Бюрократический строй убивал каждую - как политическую, так и экономическую - инициативу подданных, которая не имела соответствующих шансов для своего развития".

Совсем не так легко следовать за этим ходом мыслей, так как одно сальто-мортале следует за другим: бюрократия, убивая политическую инициативу граждан, убивала также и экономическую их инициативу; бюрократия, ограничивая капитализм вообще, убивала экономическую инициативу; уничтожение экономической инициативы граждан разрушило хозяйство, превратив денежное хозяйство в натуральное. Но последним звеном в этой цепи является гибель античной культуры.

Правда ли, что бюрократия убила политическую инициативу римских граждан? Разве только италиков, так как громадное большинство жителей империи, порабощенных уже в эпоху республики, было тогда лишено возможности участвовать в политической жизни.

Правда ли, что сужение рамок капитализма, у которого посредством откупов и скупки хлеба были отняты или ограничены наиболее выгодные для него области его действия, задушило вообще всю экономику? Вебер сам говорит о мелких торговцах, которые появились в эту эпоху, а многочисленные цветущие города, выросшие в течение этих столетий, достаточно красноречиво говорят против его теории. И, конечно, неправильно, что бюрократия так целиком и вытеснила крупный капитал из сферы его применения. Если бюрократия и отняла у него поставки для столицы и для армии, что, впрочем, происходило весьма постепенно, то все же он еще имел достаточно простора для своего действия. Мы уже видели каким мощным должно было быть то денежное обращение, которое непрерывным потоком шло, с одной стороны, из провинции, а с другой стороны - из столицы и лагерей легионов. Одни лишь мелкие торговцы не могли обеспечить такого крупного денежного обращения. Рим был средоточием мощных грандиозных кредитных операций, причем никогда банковское дело не было столь выгодно, как в эту эпоху. Товары, которые провинции должны были произвести и отправить в крупные города и в лагерные стоянки, для того чтобы снова получить те наличные деньги, которые из них из года в год выкачивались в качестве налогов?, конечно, не могли быть изготовлены, собраны, зафрахтованы, проданы, обменены и оплачены без посредства крупных предпринимателей. Равным образом и часть рудников постоянно оставалась в частном владении, а еще больше - в частном пользовании155. Сказать, что все такого рода предприятия, как постройка больших городов с их храмами, амфитеатрами и водопроводами; торговля солью, вином, маслом и фруктами; изготовление и сбыт товаров массового потребления и предметов роскоши из тканей, металла, кожи, камня и дерева; постройка и сдача в наем крупных доходных жилых домов - не приносили уже больше никаких выгод, или что у римского населения не хватало уже больше для всего этого необходимой экономической инициативы и деятельности, - сказать это было бы чисто доктринерским и догматическим построением, которое не только ни на чем не основывается, но прямо опровергается фактами. Это звучит как последний отголосок той аргументации сторонников абсолютно свободной торговли, которые отвергали какое бы то ни было вмешательство государства в народное хозяйство, в функционирование государственных железных дорог и в социально- политическую жизнь, так как это притупляло экономическое чувство индивидуумов. Многие богатые семьи, имена которых мы встречаем в латинской литературе, конечно, обязаны своим

⇐ Предыдущая61626364656667686970Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: