 |
Царица как переходящий приз
|
|
|
|
В более чем тысячелетней истории византийских династий фигурирует несколько ярких, а выражаясь мелодраматически, роковых женщин. Одна из самых поразительных femmes fatales Константинополя – императрица Феофано.
Эта пелопонесская гречанка была дочерью простого трактирщика. «Самая прекрасная, обольстительная и утонченная женщина своего времени, одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью», – аттестует ее современник Лев Диакон.
Царевич Роман, юный наследник Константина Багрянородного, воспылал к красавице такой страстью, что сочетался с ней браком, невзирая на гнев отца. Вскоре после этого император скончался. Ходили слухи, что его отравила невестка, дабы поскорее возвести мужа на престол (впрочем, сплетни подобного рода сопровождали эту женщину всю жизнь).
Так Феофано стала императрицей в первый раз. Молодой базилевс оказался никчемным правителем. Он так бурно прожигал жизнь, что в 26 лет умер от истощения. А может быть, не умер, но был опять-таки отравлен. Уж очень быстро Феофано оказалась женой следующего венценосца – императрицей во второй раз.
Никифор (то есть «Победоносец») Фока считался самым выдающимся полководцем своего времени. Он вернул империи Крит и Кипр, успешно воевал в Сирии и Малой Азии. Правда, новый муж Феофано был немолод и безобразен. «Большеголовый карлик с крошечными кротовьими глазками», пишет про него современник. Это был грубый и суровый солдат, который собирался навести в державе порядок и устрашить врагов Византии.
Но управлять империей труднее, чем командовать армией. Мы видели, как неудачно Никифор попробовал решить болгарскую проблему, в результате накликав на Византию еще худшую беду. Страна была базилевсом недовольна.
|
|
|
И тогда Феофано задумала стать императрицей в третий раз. Она взяла в любовники полководца Иоанна Цимисхия, который приходился Никифору племянником.
Иоанн, как и дядя, не отличался статью («Цимисхий» означает «Коротышка»), но был хорош собой, энергичен, решителен. Он слыл непобедимым в схватке воином и превосходным военачальником. С помощью Феофано осуществить переворот было нетрудно – императрица помогла заговорщикам проникнуть в царскую опочивальню.
В первый миг убийцы решили, что замысел не удался, – постель была пуста. Но затем увидели, что Никифор спит на полу. Неприхотливому вояке так было привычней. Иоанн снес императору голову собственной рукой. (На гробнице Никифора потом высекут надпись: «Ты завоевал все кроме женщины»).
Однако Цимисхий оказался хитрее своих предшественников. Он не пожелал стать игрушкой в руках опытной интриганки и заточил Феофано в монастырь. В третий раз императрицей она так и не стала.
Теперь у Святослава появился достойный противник.
События русско-византийской войны 970–971 г. г. описываются «Повестью временных лет» и греческими авторами по-разному.
У русского летописца дело выглядит так, что побеждал все время Святослав, у византийцев – что верх раз за разом брал Цимисхий. Судя по исходу войны, доверять, пожалуй, следует грекам. К такому выводу еще двести лет назад пришел и Карамзин:
В описании сей кровопролитной войны Нестор и Византийские Историки не согласны: первый отдает честь и славу победы Князю Российскому, вторые Императору – и, кажется, справедливее: ибо война кончилась тем, что Болгария осталась в руках у Греков, а Святослав принужден был, с горстию воинов, идти назад в Россию: следствия, весьма несообразные с счастливым успехом его оружия! К тому же Греческие Историки описывают все обстоятельства подробнее, яснее, – и мы, предпочитая истину народному самохвальству, не должны отвергнуть их любопытного сказания.
|
|
|
Не будем его отвергать и мы. Но сначала давайте посмотрим, как излагает ход событий «Повесть временных лет», в тексте которой тоже немало любопытного. Вероятно, прав С. М. Соловьев, предположивший, что в основу летописи легли устные рассказы русских дружинников, «которые, передавая об одних подвигах своих, умолчали о неудачах».
Начинается описание войны с того, что греки присылают к Святославу послов:
Невмоготу нам сопротивляться вам, так возьми с нас дань и на всю свою дружину и скажи, сколько вас, и дадим мы по числу дружинников твоих.
При этом сдаваться без боя базилевс вовсе не намерен и просто хочет выведать точную численность русского войска. Но не на того напали хитрые греки. Святослав увеличивает размер своей армии вдвое – говорит, что у него двадцать тысяч воинов. Однако эта цифра не пугает византийцев. Они выводят в поле стотысячную армию.
Увидев, сколь многочисленны враги, дружина приходит в ужас, и Святослав воодушевляет ее очередной речью:
Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим – позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь.
В последующие века эту хрестоматийную орацию на Руси цитировали чуть не перед каждым сражением, а слова «мертвые сраму не имут» стали у нас главной военной максимой.
«И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали», – утверждает летопись. Князь двинулся прямо на Царьград, разоряя мелкие города, «иже стоять пусты и до днешьнего дне».
Дальше повествование приобретает явно сказочный вид, используя один из кочующих с древности фольклорных сюжетов. Испуганный император собирает своих «бояр» на совет: как быть? Решают испытать Святослава на алчность – посылают ему в дар золото и шелка. Но князь даже не смотрит на эти подношения. Тогда император отправляет Святославу в подарок оружие – и такому дару князь очень радуется. Вернувшись к царю, послы говорят: «Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань».
|
|
|
После этого летописец ни о каких военных действиях уже не рассказывает, а лишь описывает мирные переговоры, в результате которых Святослав получает от византийцев богатую дань, подписывает с ними мир и отправляется назад, на родину. Дается в «Повести» и пересказ этого договора, датированного 14 июля 971 года. Там Святослав клянется Перуном и Велесом никогда больше не воевать с Византией.
То есть, в изложении русского летописца, война выглядит обычным – притом удачным – походом за добычей. Цель достигнута, дань получена, можно с честью отправляться восвояси. Только почему-то больше не упоминается о том, что Переяславец – середина Святославовых земель.
Не совсем так рассказывают о противостоянии византийские авторы. Их двое – Лев Диакон и Иоанн Скилица. Первый был очевидцем и непосредственным участником событий; второй описывал их без малого век спустя, очевидно пользуясь документами и другими ныне утраченными источниками. Эти повествования во многом совпадают и отчасти дополняют друг друга. Если выкинуть явные преувеличения и натяжки, картина войны предстает следующим образом.
Весной 970 года Святослав вторгся на византийскую территорию с армией, к которой кроме печенегов и венгров присоединились покоренные болгары. Перейдя через Балканы, князь взял Филиппополь (современный Пловдив) и оказался всего в 120 километрах от Константинополя. Здесь, под Аркадиополем, состоялось генеральное сражение. Греческим войском командовал Варда Склир. Святослав потерпел поражение, причем печенежский отряд его многонационального воинства был истреблен полностью. От идеи захвата византийской столицы пришлось отказаться. Русские отступили назад, к Дунаю.
Не могу здесь удержаться от того, чтобы не привести оценку этого похода главным советским историком Б. А. Рыбаковым – в качестве примера того, как губительна для исторической науки (а бывает, что и комична) всякая идеологическая предвзятость и сиюминутная политическая конъюнктура.
|
|
|
Мысль о том, что русское войско даже тысячу лет назад могло просто взять и проиграть сражение, для высокопатриотичного историка недопустима. «Печенеги и венгры, входившие в русско-болгарское войско, дрогнули», – пишет Рыбаков, тем самым давая понять, что русские и даже болгары «дрогнуть» никак не могли. Исследование писалось в годы большой советско-болгарской дружбы, поэтому ученый вообще старается обойти тему завоевания Русью болгарского царства. Академик пишет о Святославе: «…Его действия на Дунае и за Балканами были проявлением дружбы и солидарности с народом Болгарии, которому Святослав помогал отстаивать и свою столицу, и своего царя, и политическую самостоятельность от посягательств Византии». По-моему, это настоящий шедевр политической тактичности.
Развить успех византийцы не смогли, потому что Цимисхий был вынужден перекинуть войска в Малую Азию, где восстали сторонники свергнутого императора Никифора.
На некоторое время в русско-византийской войне наступило затишье.
В болгарской столице Великом Преславе под присмотром русского гарнизона сидел новый царь Борис. Сам Святослав обосновался в Переяславце, продолжая совершать набеги на византийские земли.
Так продолжалось до апреля 971 года, когда Иоанн Цимисхий наконец решил положить этому конец. Он лично возглавил большую армию, а Дунай запер флотом из 300 кораблей, чтобы русские не могли уйти. Император рассчитывал уничтожить неприятеля без остатка.
Задача оказалась трудновыполнимой. Преслав греки захватили, русский отряд оттуда изгнали, взяли в плен болгарского царя, но потом надолго застряли у крепости Доростол (современная Силистрия), к которой Святослав стянул свои основные силы.
После трехмесячной осады, в которой обе стороны понесли большие потери, произошла упорная битва. Победителя она не выявила. Когда Святослава ранило стрелой, русские отступили в крепость, но и греки были обескровлены.
Византийские авторы сообщают ряд любопытных подробностей об осаде Доростола. Лев Диакон утверждает, что русские хорошо сражаются в пешем строю, а искусством кавалерийского боя совсем не владеют. (В это можно поверить, учитывая, что варяги изначально не конные воины, хотя непрерывные стычки с кочевниками должны были научить киевских воевод основам кавалерийской тактики). Не умеют русы и противостоять метательным машинам византийцев. «Каждый день от ударов камней погибало множество скифов», пишет историк. Зато в рукопашной схватке они неостановимы: «Росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя, как одержимые, на ромеев».
|
|
|
После битвы осажденные на глазах у врага устроили тризну с человеческими жертвоприношениями. «И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев, а также петухов, топя их в водах Дуная.
После такого кровопролития обе стороны были рады заключить мир. Император уже не надеялся уничтожить русских без остатка; Святослав понял, что Болгарии он не удержит.
Условия мира были почетными: уцелевшие воины брали с собой захваченную добычу и даже получили от греков в дорогу продовольствие; торговля между Киевом и Константинополем восстанавливалась.
И все же победу в этой войне несомненно одержала Византия.
Империя не только отразила нападение с Севера, но и расширила свои владения, покорив прежде враждебную Болгарию. Святославу же пришлось отказаться от планов основать державу с центром на Дунае.
Возможно, через некоторое время воинственный князь собрал бы новую силу и опять попытался осуществить свое намерение, однако его дни были сочтены.
Герой или авантюрист?
Летопись повествует, что Святослав не смог добраться до Киева, ибо у днепровских порогов его поджидали печенеги. Князь был вынужден зимовать в степи, и в стане русских «бысть глад велик», так что за конскую голову давали по полгривне серебра. Весною Святослав все-таки тронулся в путь, решив прорваться, но пал в неравном бою. Печенежский вождь Куря сделал из черепа убитого князя чашу для вина. (Этот зловещий ритуал существовал у степных народов с незапамятных времен – его придерживались еще Геродотовы скифы).
В том, что печенеги устроили русским засаду, летопись обвиняет переяславцев, которые якобы предупредили кочевников, что добычи у Святослава много, а людей мало. Если так, вряд ли болгар можно осуждать – князь приходил к ним с войной дважды и, вполне вероятно, явился бы снова. Некоторые историки подозревают в коварстве Цимисхия – это тоже вполне возможно и было бы в привычках византийской дипломатии. Но, думается, печенеги и без подсказки сообразили бы, что им выпадает отличный способ поживиться. Не исключено также, что степняки жаждали мести, – ведь их сородичи, поверившие Святославу и пошедшие с ним на Константинополь, все полегли в сражении под Аркадиополем.
Почему князь не обошел пороги на конях, как советовал ему старый Свенельд, понятно – все лошади были съедены в голодную зиму. Неясно вот что: как вышло, что Ярополк за всю зиму не нашел возможности прислать из Киева подмогу отцу? Можно предположить, что сын не очень-то желал, чтобы великий князь вернулся – тогда пришлось бы уступить ему престол. К тому же в летописи нет сведений о каких-либо попытках отомстить Куре за убийство отца и глумление над его останками. Там просто сказано: «Нача княжити Ярополк» – и все, как будто ничего особенного не произошло. Более того – несколько лет спустя, во время междоусобной войны, Ярополк раздумывает, не отправиться ли ему за помощью к печенегам, то есть явно не держит на них зла.
Финал Святослава, в общем, логичен. Именно так и должен был окончить свои дни этот неукротимый и неугомонный воин.
Это первый из русских князей, который сквозь строки летописи и византийских хроник предстает перед нами не персонажем легенды, а реальной личностью с определенными чертами характера.
Он был архетипическим «человеком войны». Из точно такого же теста были слеплены многие завоеватели разных эпох и стран – от Александра Македонского до Карла XII Шведского.
Святослав был мрачен, аскетичен, безжалостен к себе, умел воспламенять сердца воинов правильно подобранными словами, но при этом не признавал никакой рисовки. У греческого историка Иоанна Скилицы описан эпизод, красноречиво демонстрирующий разницу между двумя видами храбрости – театральной греческой и суровой варяжско-русской.
Видя, что скифы сражаются с большим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Сфендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властителем всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает больше жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою…
Они все-таки встретились, но не в схватке, а уже после заключения мира. То, как проходила эта встреча, тоже многое объясняет о Святославе.
Цимисхий явился к берегу реки пышно разодетый, в сопровождении златолатных телохранителей. Русский князь сидел в лодке, почти неотличимый от других гребцов. Только белая рубаха была чище, чем у остальных, да в ухе висела золотая серьга с рубином и двумя жемчужинами.
Но восхищаться доблестью и личной скромностью Святослава легко. Гораздо труднее дать адекватную оценку его княжению.
Те отечественные историки, кто был озабочен не столько фактами, сколько их «правильной» интерпретацией, писали о Святославе Игоревиче восторженно. Так было и в царские, и в советские времена.
Генерал Нечволодов славил не только «великого Святослава», но и его вполне разбойничью дружину: «Это были настоящие сыны своей великой Родины и преданные друзья и слуги своего князя». Академик Рыбаков, придерживавшийся совершенно противоположной идеологии, тоже называет правление Святослава «блистательным».
Я же склонен согласиться с Карамзиным:
Святослав, образец великих Полководцев, не есть пример Государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага и, характером своим пленяя воображение Стихотворца, заслуживает укоризну Историка.
Укорять Святослава, пожалуй, не за что – он был совершенно естественным порождением своей эпохи и воинственного варяжского воспитания, но приходится констатировать, что жертвы, подвиги и походы этого выдающегося полководца были напрасны.
Первая попытка российского государства превратиться в транснациональную империю окончилась крахом. Следующая произойдет очень нескоро, много столетий спустя.
ВЛАДИМИР
Не будет преувеличением сказать, что князь Владимир Святославич, вошедший в официальную историю как Владимир Святой или Владимир Креститель, а в фольклор как Владимир Красно Солнышко, является главным героем «Повести временных лет», которая уделяет этому правителю больше внимания, чем какому-либо другому. Но рассказ этот неравномерен. Пространные, очень подробные эпизоды чередуются с лакунами, растягивающимися на годы. Жизнеописание состоит из нескольких блоков и фрагментов, важнейшим из которых для автора-монаха являются события, связанные с крещением Владимира и христианизацией страны. О военно-политических деяниях и государственном строительстве сведений гораздо меньше.
Однако в этот период в глазах окружающего мира Русь превращается из глухого края, где обитают опасные, но малоинтересные варвары, в значительную и, по понятиям того времени, цивилизованную страну, а киевский «король» («каган», «архонт») начинает восприниматься как пусть периферийный, но влиятельный европейский властитель. Поэтому информацию нашей изначальной летописи можно пополнить за счет иностранных свидетельств. Наконец, впервые появляются и альтернативные русские источники – например, «Память и похвала князю Владимиру» чернеца Иакова Мниха, сочинение по жанру религиозно-житийное, но написанное всего через несколько десятилетий после смерти Крестителя – можно сказать, по свежим следам.
Все эти тексты вместе взятые позволяют нам восстановить картину жизни и деяний Владимира с относительной полнотой.
Путь к трону
Год его рождения, впрочем, неизвестен. Если верно, что Святослав родился в 942 году, то Владимир, не старший из его сыновей, вряд ли мог появиться на свет ранее 960 года. Однако современник, немецкий монах Титмар Мерзебургский пишет, что князь умер в 1015 году глубоким стариком (даже для XI века пятьдесят пять лет «глубокой старостью» никак не считались); а в 970-е годы, в период борьбы за власть, княжич ведет себя как вполне зрелый муж, поэтому вероятнее, что летопись несколько омолаживает Владимира.
Известно, что матерью будущего великого правителя была некая Малуша из Любеча, ключница княгини Ольги – по тогдашним представлениям невольница. Это ставило ее ниже не только жен, но и других наложниц, а Владимир хоть и считался княжичем, но по статусу уступал единокровным братьям Ярополку и Олегу. По сведениям некоторых летописей, Малуша была удалена Ольгой из Киева за какую-то провинность, и бабушка воспитывала Владимира сама (однако к христианской вере приобщить не сумела).
Клеймо «холопища» и «рабичича» доставило юноше немало неприятностей. Когда Святослав распределял земли между сыновьями и новгородцы попросили собственного князя, третий сын был предложен им не без смущения – как кандидат несколько подмоченный. Новгородцы, впрочем, согласились, поскольку с ними предварительно поговорил Добрыня, брат Малуши и в дальнейшем главный советчик молодого князя.
Таким образом, к моменту гибели Святослава Игоревича Русь была поделена между тремя наследниками: Ярополк сидел в Киеве, Олег у древлян, Владимир в Новгороде. Принцип раздела страны между сыновьями лишний раз доказывает, что воинственный Святослав не был в достаточной мере наделен государственным предвидением. Вскоре после его смерти началась борьба за главенство – первый приступ болезни, которая в конце концов приведет Киевское государство к распаду.
Ярополк считался старшим в роде, но его власть, очевидно, распространялась только на столичную область. Ближним боярином при князе состоял старый Свенельд.
О периоде Ярополкова княжения почти ничего не известно. Мирная жизнь вскоре прервалась. Судя по инциденту, который летопись относит к 975 году, к этому времени отношения между братьями давно уже были враждебными.
Поводом к гражданской войне послужила драма на охоте. Лют, сын Свенельда, гонясь за зверем, оказался в заповедных угодьях Олега Древлянского. Это считалось серьезным нарушением феодального права. Узнав, что виновник – сын Свенельда, Олег велел его убить. Этот поступок был равнозначен объявлению войны.
Жаждущий отмщения Свенельд стал уговаривать Ярополка: «Поиди на брата своего и приимеши власть един его». Киевский князь напал на древлянского. В битве Олег потерпел поражение; во время панического бегства он упал с моста в ров и был задавлен трупами лошадей и людей. Летопись рассказывает, что Ярополк, увидев мертвого брата, плакал и горько корил Свенельда: «Вижь, иже ты сего хотяше». (Это последнее упоминание о Свенельде; с сего момента у Ярополка появляется новый ближний боярин по имени Блуд).
Устрашенный расправой над Олегом, Владимир Новгородский бежал за море к скандинавам, и Ярополк стал править русской землей один. Длилось его торжество недолго.
Владимир искал между тем способа возвратиться с могуществом и славою, – пишет Карамзин. – Два года пробыл он в древнем отечестве своих предков, в земле Варяжской; участвовал, может быть, в смелых предприятиях Норманов, которых флаги развевались на всех морях Европейских и храбрость ужасала все страны от Германии до Италии; наконец собрал многих Варягов под свои знамена; прибыл с сей надежною дружиною в Новгород.
Нападение застало Ярополка врасплох. Собрать войско он не успел, а киевская дружина уступала численностью варяжской, которую Владимир и Добрыня наняли в Скандинавии, пообещав большую награду. И все же Владимиру для победы над братом одного преимущества в силе оказалось недостаточно. Понадобилось коварство.
Летопись излагает историю падения Ярополка следующим образом.
|
|
|
