 |
Предатель Блуд. Гордая Рогнеда
|
|
|
|
Предатель Блуд
Киевский князь укрылся в столице, за крепкими стенами, где взять его было трудно. И тогда Владимир тайно вступил в переговоры с главным советником брата воеводой Блудом, пообещав: «Аще убью брата своего, имети тя начну в отца место своего, и многу честь возмеши от мене». Блуд соблазнился. (Скорее всего, летописец называет этого человека не именем, а хулительным прозвищем, так как одно из значений слова «блуд» – «неверность»).
Предатель убедил Ярополка уйти из города, жители которого якобы готовились взбунтоваться. Князь послушался и переместился в городок Родень, не подготовленный к длительной осаде. Через некоторое время в крепости начался голод, и тогда Блуд стал убеждать Ярополка отправиться к брату на переговоры. Он сопроводил своего князя к месту встречи, пропустил первым в горницу, а потом запер двери. Оставшегося без охраны Ярополка люди Владимира, двое варягов, «подняли мечами под пазухи».
Так свершилось второе братоубийство, и в летописи не сказано, чтобы Владимир лил над братом слезы, как Ярополк над Олегом. Блуда победитель за предательство, правда, «в отца место» почитать не стал – в дальнейшем «Повесть» не содержит упоминаний об изменнике. Зато известно, что Владимир охотно привлек на свою сторону некоего воеводу Варяжко, до конца остававшегося верным Ярополку.
Хроника утверждает, что Владимир захватил Киев в 980 году, однако большинство историков полагают, что летописец ошибся в летоисчислении и случилось это двумя годами ранее. Да и сам автор хроники в другом месте пишет, что князь Владимир правил Русью 37 лет. Если считать от года смерти (1015), получается, что с 978 года.
Первая проблема, с которой столкнулся триумфатор, могла стать для него и последней. Наемное войско викингов, обеспечившее князю победу, состояло из отъявленных разбойников. Владимир полностью зависел от этой вольницы. Награда, которой потребовали норманны, была непомерно высокой: по две гривны серебра с каждого киевлянина. «Се град нашь», – заявили воины.
|
|
|
И вновь, как в истории с Блудом, молодой князь проявил впечатляющую изворотливость. Он попросил у варягов месяц отсрочки на то, чтобы собрать требуемую сумму, и за это время принял меры. Во-первых, внес раскол в ряды чужеземцев, переманив к себе «мужей умных, добрых и славных», – назначил их наместниками по городам. А во-вторых, вероятно, собрал военную силу, способную дать остальным викингам отпор. После этого тон наемников совершенно изменился. Они уже не добивались расплаты, а лишь просили отпустить их на службу к грекам. Владимир с большим облегчением отправил скандинавов в Константинополь, да еще предупредил императора, чтоб тот распределил головорезов по разным местам и ни в коем случае не держал у себя в столице – «или то створят ти в граде, яко зде». Надо полагать, что базилевс по достоинству оценил эту мудрую рекомендацию.
Теперь нужно было укрепиться на киевском «столе», где завоеватель, приведший в город шайку иностранных разбойников, вряд ли пользовался популярностью.
Традиционным способом повышения статуса являлся престижный брак, и со временем Владимир использует этот прием самым блестящим образом, добившись руки византийской царевны. Но до этого пока было далеко. Для начала сын рабыни поступил так же, как делали в подобных случаях другие сомнительные победители и узурпаторы (вспомним сватовство древлянского князя к вдове Игоря): он взял в жены вдову брата – ту самую красавицу-гречанку, в прошлом монахиню, которую Святослав привез в подарок старшему сыну из балканского похода. Она была беременна и вскоре родила сына, знаменитого в будущем Святополка Окаянного. Официально он считался Владимировичем, но летопись называет его сыном «от двою отцю» и этим обстоятельством объясняет дальнейший конфликт между Владимиром и Святополком. Однако для киевлян символическое значение брака было вполне очевидно: младший брат занял место старшего и на престоле, и в опочивальне.
|
|
|
Гордая Рогнеда
В «Повести» есть интересный сюжет, демонстрирующий, насколько ущербным было положение «сына рабыни» в глазах современников.
Сразу после высадки в Новгороде, еще до начала похода на Киев, претендент был озабочен тем, чтоб обзавестись как можно большим количеством союзников. В Полоцке правил конунг Роговолд, и Владимир посватался к его дочери Рогнеде. Та отказала, высокомерно молвив, что не станет «разувать робичича» (по свадебному ритуалу невеста должна была разуть своего суженого), и если уж выйдет замуж, то за Ярополка.
Такого оскорбления Владимир снести не мог. Он присоединил к своей варяжской дружине славянское и финское ополчение, напал на Полоцк и убил Роговолда с сыновьями, а Рогнеду взял насильно.
О дальнейшей судьбе этой женщины сохранилось следующее предание.
В Киеве, после победы, Владимир обзавелся целым гаремом и стал относиться к Рогнеде с пренебрежением. Гордая княжна не могла этого стерпеть. Однажды ночью она попыталась зарезать ненавистного мужа – Владимира спасло лишь то, что он вовремя проснулся.
Вместо того, чтобы молить о пощаде, Рогнеда накинулась на князя с упреками: «Уж мне горько стало: отца моего ты убил и землю его полонил для меня, а теперь не любишь меня и младенца моего».
Владимир решил казнить преступницу собственной рукой, на что по обычаю имел полное право. В знак того, что это будет не убийство, а именно казнь, он приказал жене надеть свадебный наряд и ждать у себя в покоях.
От смерти Рогнеду спасла находчивость. Она успела вызвать к себе первенца, маленького Изяслава, и при нем Владимир не смог зарубить преступницу. Он лишь отселил ее от себя в специально построенный город Изяславль, где Рогнеда жила, пользуясь всеми правами княгини, вплоть до «законной», то есть христианской свадьбы Владимира.
|
|
|
«Величайший прелюбодей»
Отношениям Владимира с женским полом в летописи и иностранных хрониках вообще уделено довольно много внимания. «Бе же Володимир побежен похотью женьскою», – сокрушается автор и сообщает довольно фантастические цифры: будто бы у князя было триста наложниц в Вышгороде (замок близ Киева), триста в Белгороде и двести в Берестове (загородная резиденция). «И бе несыт блуда, и приводя к себе мужьскыя жены (замужних женщин) и девици растляя», жалуется летописец, уподобляя князя библейскому сластолюбцу царю Соломону. Далее следует сентенция: вот-де, Соломон славился мудростью, а погиб; Владимир же, даром что был «невеглас» (неуч), но благодаря христианству спасся – так что, возможно, автор преувеличивает масштабы княжеского любвеобилия именно ради эффектного сравнения с Соломоном.
Однако Владимир дохристианской поры действительно поражал современников своими чувственными аппетитами. Карамзин пишет:
Всякая прелестная жена и девица страшилась его любострастного взора: он презирал святость брачных союзов и невинности.
Титмар Мерзебургский именует киевского государя fornicator maximus, то есть «величайший прелюбодей».
Немецкий хронист тоже поминает многочисленных наложниц и еще приводит сплетню о том, что Владимир будто бы надевал для любовных утех какой-то «венерин набедренник» (lumbare venereum).
Из всех грехов, приписываемых летописью Владимиру, разврат – далеко не худший. Молодой князь предстает в «Повести» редкостным негодяем. История с насилием над Рогнедой прямо у тел ее убитых родственников отвратительна. Гнусно выглядит вероломное умерщвление брата. Да и с варягами, добывшими Владимиру победу, он обошелся не слишком порядочно. Однако все эти события описаны без особенного осуждения. Наихудшим из злодейств, с точки зрения автора, была попытка укрепления язычества на Руси.
Владимир, по-видимому, от природы обладал задатками выдающегося правителя. Уже в ранней молодости он руководствовался в своих действиях политической целесообразностью. Так, он очень хорошо понимал, что сильная власть невозможна без сильной религии, и вначале попытался превратить верования, которые исстари существовали у славян, в настоящий государственный культ.
|
|
|
И стал Владимир княжить в Киеве один, и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими.
Форсированное возвеличивание языческого пантеона объяснялось еще и тем, что при Ярополке в Киеве верховодила христианская партия и теперь требовалось подорвать ее влияние. Однако главным мотивом, видимо, все же была потребность в религиозно-идеологической поддержке княжеской власти. Если бы проблема ограничивалась только Киевом, Владимир не отправил бы своего дядю Добрыню со специальной экспедицией в Новгород – дабы установить там большого идола и принести ему жертвы. Это была именно попытка преобразовать дедовскую веру в полноценную церковь.
Для демонстрации серьезности своего намерения князю понадобились суровые меры, способные впечатлить подданных.
Увенчанный победою и славою, Владимир хотел принести благодарность идолам и кровию человеческой обагрить алтари, – пересказывает летопись Карамзин. – Исполняя совет Бояр и старцев, он велел бросить жребий, кому из отроков и девиц Киевских надлежало погибнуть в удовольствие мнимых богов, – и жребий пал на юного Варяга, прекрасного лицом и душою, коего отец был Христианином.
Эти двое варягов стали первыми русскими мучениками – они были растерзаны толпой за то, что обозвали истуканов «древом»: «днесь есть, а утро изъгнило есть».
Прошло несколько лет, прежде чем Владимир понял, что многобожие для его целей не годится. Централизованному государству и единовластию нужна сильная монотеистическая религия, в которой небесная иерархия соответствовала бы земной.
Святой Креститель
На исходе первого тысячелетия властители разных стран и разных культур, каждый своим путем, приходили к такому же выводу.
Мы видели, как еще в IX веке хазарские каганы отказались от религии предков и приняли иудаизм, чтобы отобрать власть у беков, светских вождей своего царства. Волжские булгары, связанные торговыми интересами с арабским востоком, предпочли ислам. Скандинавские монархи обратились к римскому христианству (датский король – в 974 году, норвежский – в 976-м). Польский правитель Мешко принял крещение в 974 г., венгерский – в 985-м. Таким образом, киевский князь следовал примеру других властителей, озабоченных укреплением государства.
|
|
|
Давайте сначала посмотрим, как излагает ход и логику этих знаменательных событий «Повесть временных лет». Глава эта столь длинна и наполнена таким количеством благочестивых отступлений, что лучше дать ее в пересказе.
В 986 году к Владимиру вдруг являются представители четырех основных конфессий и начинают склонять князя всяк к своей вере.
За ислам агитируют волжские булгары, соблазняют мусульманским раем, где праведники будут «с женами похоть творити блудную». Это распутному Владимиру нравится, но его смущает необходимость «обрезати уды тайныя» и не есть свинины, а более всего не устраивает отказ от алкоголя. Здесь князь произносит, вероятно, самый известный слоган всей русской истории: «Веселье Руси есть пити, не можем без того быти».
Потом перед князем предстают посланцы Рима. Соблазняют тем, что в их религии пост нестрогий, ешь и пей сколько хочешь. Князь не впечатлен.
Являются хазарские иудеи, начинают похваляться, что распяли христианского бога. Владимир сражает их едкой репликой: «Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите? ».
Совсем по-другому разговаривает он с греческим «философом». Тот, как водится, сначала ругает конкурентов. Про мусульман лжет, что они, «подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета» (Владимир на это плюется). Римскую церковь обвиняет в том, что она неправильно отправляет службу на опресноках, хотя нужно на квасном хлебе. (Владимир никак не реагирует, эти тонкости ему безразличны). Иудеев миссионер разоблачает аргументом, уже известным князю: они рассеяны по иным землям в качестве наказания Господня. Далее начинается длинная лекция о христианстве, которую Владимир перебивает сочувственными вопросами. Заканчивается беседа тем, что «философ» показывает картину, на которой изображен Страшный Суд, справа – праведники в раю, слева – грешники в аду. Владимир замечает: «Хорошо этим, справа, и плохо тем, что слева». Крестись, говорит ему грек, и будешь справа. Но князь отвечает: «Пожду еще мало» – и отпускает византийца с честью.
На следующий год Владимир собирает «бояр своих и старцев градских», чтобы посоветоваться, какую веру выбрать. Те предлагают не верить никому на слово, а съездить и посмотреть, как служат Богу в разных землях. Посольство из десяти «мужей добрых и смысленных» отправляется к булгарам, к «немцам» и к грекам (к хазарам они не едут, из чего можно заключить, что иудаизм отсеялся на первом этапе). Самое большое впечатление на инспекторов производит греческое богослужение: «Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать». Владимир вроде бы соглашается и даже задумывается, где именно ему принять крещение, но все еще медлит.
Затем летописец, как может показаться, отклоняется от темы и начинает подробно рассказывать о военном походе 988 года на Корсунь (Херсонес Таврический) – большой крымский город, принадлежавший Византии. Взять крепость Владимир никак не может, осада затягивается. Наконец один корсунянин пускает в русский стан стрелу, к которой привязана записка: если перекрыть воду, поступающую в город по подземным трубам, осажденные сдадутся. «Коли сбудется это, крещусь! » – восклицает князь. Оставшийся без воды Корсунь сдается, но и теперь Владимир не спешит принимать христианство. Он посылает византийским императорам-соправителям Василию и Константину предложение: если они отдадут за него свою сестру, город будет возвращен империи. Базилевсы отвечают, что не могут выдать царевну за язычника. После некоторой торговли относительно того, что должно произойти раньше – крещение или приезд царевны, стороны приходят к соглашению: Анна приедет со священниками, они совершат обряд крещения, а затем состоится венчание.
Последней каплей, окончательно разрешившей сомнения Владимира, становится болезнь, поразившая его «по божественному промыслу»: князь вдруг слепнет. Прибывшая в Корсунь царевна говорит, что нужно поскорее стать христианином и тогда недуг пройдет. Тут-то Владимир наконец крестится. Едва епископ «возложил на него руку», как слепота сразу прошла. И многие приближенные, увидев это, тоже стали христианами. (Между прочим, с хитрого Владимира вполне сталось бы инсценировать временную слепоту, чтобы преодолеть предубеждение тех дружинников, которым не нравилась идея перехода в чужеземную религию).
Отдав Византии Корсунь как «вено» (свадебный выкуп) за царевну, Владимир возвращается в Киев. Там он велит изрубить или сжечь идолов, которых совсем недавно с такой помпой установил, а главного из них, Перуна, привязывают к хвосту коня, колотя палками, и сбрасывают в реку.
Поскольку киевляне не очень-то хотят креститься, князь объявляет, чтобы назавтра все пришли к реке, а кто не придет – «противник мне да будеть». После этого все, конечно, являются, и свершается массовое крещение.
Случилось это, согласно летописи, 28 июля (по Григорианскому календарю) 988 года.
А теперь давайте пройдем по канве событий еще раз, чтобы получить ответы на возникающие по ходу чтения вопросы и привести версию «Повести» в соответствие с другими историческими источниками.
Начнем с того, что никакого открытого конкурса конфессий скорее всего не было – это не более чем притча, полемический прием, с помощью которого монах-летописец прославляет свою веру и принижает иные.
В конце Х века у Владимира не могло существовать серьезных сомнений относительно того, что в качестве государственной религии выбирать следует христианство, причем именно византийского толка.
Ислам вряд ли мог вызывать в Киеве особенное почтение, поскольку ассоциировался прежде всего со слабым волжско-булгарским царством, которое русские не раз побеждали. До Рима было далеко, серьезных политико-экономических связей с ним у Руси не существовало, а западноевропейская империя только-только сформировалась и не могла восприниматься как нечто, равнозначное великой и вечной Византии. Об иудаизме нечего и говорить: он был дискредитирован тем, что хазарские каганы к тому времени сами от него отказались и приняли ислам, попав в политическую зависимость от Хорезма.
Таким образом, речь могла идти только о греческом христианстве. И отправлять в Царьград послов с инспекционной поездкой, чтобы проверить, красиво ли греки чествуют Бога, Владимиру, разумеется, было незачем. Русские купцы и воины и без того часто бывали в византийской столице.
Вопрос заключался только в одном: как и на каких условиях присоединится Русь к греческой церкви.
Аргументом в этом споре и стал крымский поход Владимира, никак не объясненный летописью.
Предыстория этой военной экспедиции такова.
Молодой базилевс Василий II (976 1025), при котором Византии суждено было достичь вершин могущества, в первые годы своего правления столкнулся с трудными проблемами.
Болгария, покоренная было Иоанном Цимисхием, вновь взбунтовалась и незадолго до описываемых событий, в 986 году, нанесла византийцам тяжелое поражение.
Еще хуже обстояли дела внутри самой империи, раздираемой мятежами. Племянник свергнутого Никифора Фоки захватил Малую Азию и шел на Константинополь. Поэтому в начале 988 года Василий прислал в Киев послов с просьбой о военной помощи.
Владимир выдвинул условие – отдать ему в жены царскую сестру. Требование было неслыханно дерзким. Законы византийской монархии запрещали брак «багрянородной» принцессы (то есть родившейся у правящего монарха, в особой Багряной палате дворца) с любыми иностранцами, не говоря уж о язычниках. Всякий правитель, который получил бы в жены «порфирогенитую» царевну, невероятно возвышался в глазах всего тогдашнего мира. Западноримский император Оттон II и французский король Гуго в свое время попытали счастья – и получили отказ.
Василий находился в таком отчаянном положении, что спорить не стал, однако и выполнять скандальное условие не собирался.
После того как Владимир послал базилевсу на выручку шеститысячное варяжское войско, с помощью которого мятежники были разгромлены, Константинополь и не подумал отправлять в Киев царевну.
Тогда-то, чтобы заставить греков исполнить обещанное, Владимир и захватил Корсунь. Он был согласен принять христианство – но лишь в качестве платы за брак и не соглашался креститься, пока Анна не прибудет в Крым.
Титмар Мерзебургский, скандализованный этим мезальянсом, пишет в своей «Хронике», что Владимир «учинил большое насилие над изнеженными данайцами» (то есть греками).
Точно неизвестно, где именно князь принял христианство, но видимо это произошло именно в Корсуни, накануне свадьбы, и обряд был совершен священниками из свиты царевны. Неслучайно Владимир был наречен Василием, как бы признавая себя духовным чадом базилевса.
Креститься самому и понудить к этому приближенных было легко. Но на обращение в новую религию населения страны понадобилось много времени и сил. Из летописи ясно, что столичных жителей сделали христианами при помощи запугивания – и сугубо формально, ничего толком не объясняя. Скорее всего, киевляне восприняли непонятный обряд с залезанием в воду как очередную прихоть сурового властителя и, хоть повесили на шею крестики, все равно остались при прежних верованиях.
Владимир и не стремился проникнуть в душу подданных – ему довольно было внешнего соблюдения новых установлений.
Однако и с этим получалось не гладко.
Известно, что в Новгород пришлось снарядить целое войско во главе с боярином Добрыней. Новгородцы отказались от язычества лишь после ожесточенной борьбы. В ходе столкновений были убиты жена Добрыни и несколько его родичей. Киевским карателям пришлось поджечь город – лишь тогда местные жители объявили себя христианами. Идолы были уничтожены, разрушенную во время беспорядков церковь Преображения восстановили, горожан заставили надеть крестики.
Во времена Владимира даже подобным, исключительно декоративным образом христианство распространилось по стране лишь узкими полосами, вдоль водного пути. К лесным племенам, находившимся в стороне от этой трассы, еще несколько веков ходили миссионеры. Есть сведения, что вятичи и в XIII веке оставались язычниками. В конце концов, все русское и финское население Руси приняло христианство, но народное православие вобрало в себя и сохранило множество обычаев прежней веры.
Владимир, очевидно, и не рассчитывал на скорый результат. Он действовал последовательно и основательно.
Первым шагом, совершенно разумным, было строительство множества церквей – причем на тех же местах, где раньше находились капища и стояли идолы. Ни в коем случае нельзя было допустить религиозного вакуума.
Постепенно возникла и стала развиваться церковная иерархия – с митрополитом в Киеве и областными епархиями, которых к концу Владимирова княжения насчитывалось семь: Новгородская, Полоцкая, Черниговская, Волынская, Туровская, Белгородская и Ростовская.
Трудно переоценить роль, которую введение христианства сыграло в русской истории. Это одна из самых важных вех в эволюции государства и культуры, в формировании нации; событие не столько религиозного, сколько цивилизационного значения. Благодаря новой вере – не сразу, постепенно – произошел качественный скачок в представлениях о правильности и неправильности, приемлемом и неприемлемом поведении, Добре и Зле.
Нравы дохристианской эпохи были суровы и жестоки. Наши ранние историки описывают их, словно бы извиняясь за неприличное варварство пращуров. Еще Татищев сетовал на «мерзкое зловерие и злоключение» предков, которые жили «безумно и вредно». «Великие народы, подобно великим мужам, имеют свое младенчество и не должны его стыдиться», – пишет Карамзин – и все-таки стыдится.
Христианство упразднило человеческие жертвоприношения, многоженство, кровную месть, однако гораздо важнее то, что эта милосердная религия заложила в умы принципиально иную этическую основу. Крестившись, люди автоматически не стали нравственнее. На протяжении последующих веков они точно так же проливали кровь, нарушали все христианские заповеди, вели себя по-скотски. Но раньше, совершая всевозможные злодейства, они считали себя молодцами (вспомним месть княгини Ольги), а теперь стали сознавать, что поступают скверно. Идея о том, что убивать, воровать, изменять, обижать слабых нехорошо, сегодня кажется нам азбучной истиной. Для вчерашних язычников это, вероятно, было революцией сознания.
Но религия оказывала влияние не только на нравы. Церковь очень скоро превратилась в одну из опор, на которых держалось все русское государство. Иногда – единственную опору. В самые тяжкие времена от России оставались только язык да церковь, причем последняя оказалась прочнее. Разделенный границами, русский язык через некоторое время начинал делиться (на великорусский, украинский, белорусский), церковь же неизменно тяготела к единству и в конце концов вновь собирала рассыпавшиеся осколки страны воедино.
Академик Рыбаков, которого так приятно цитировать, пишет:
Но русский народ дорогой ценой заплатил за эту положительную сторону деятельности церкви: тонкий яд религиозной идеологии проникал (глубже, чем в языческую пору) во все разделы народной жизни, он притуплял классовую борьбу, возрождал в новой форме первобытные воззрения и на долгие века закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира, божественного происхождения властей и провиденциализма, то есть представления о том, что всеми судьбами людей всегда управляет божественная воля.
И действительно, в истории православия не все так благостно, однако, по моему разумению, главная проблема русской церкви не в том, о чем пишет советский историк. Церковь раз за разом – парадоксальным образом – оказывалась сильной в годину слабости и слабой в эпоху силы. Когда, благодаря митрополии, воскресло и окрепло русское государство, духовная власть срослась со светской до такой степени, что по сути дела превратилась (после XVII века) в одно из казенных учреждений. Это усилило ее мирскую мощь и ослабило духовную. Впрочем, к тому времени российское государство уже стояло прочно и могло обойтись собственными ресурсами.
Исторически определяющим, судьбоносным для России стало то, что Владимир Креститель избрал христианство не западной, а восточной ветви. Сделал он это из политических соображений: в 988 году Рим был в запустении, Западная Европа жила скудно, а Византия казалась великолепной и могущественной. От самого своего истока Русь взяла себе за образец греческую империю и в результате стала сначала отростком, а затем преемником византийской цивилизации – не только в религиозном, но, что еще более важно, в культурном, правовом и государственном смысле: не столько «Третий Рим», сколько «Второй Царьград».
Обменяв руку царевны на приобщение Киева к своей церкви, Константинополь не добился политического подчинения Руси, но включил ее в зону своего духовного влияния. Позднее, когда империя пришла в упадок и вовсе исчезла, Россия стала центром православного мира, жившего и развивавшегося не по европейскому, а по собственному пути. В идеологии «собственного пути», сформировавшейся примерно тогда же, когда перестала существовать Византия, есть свои плюсы и свои минусы. Мы еще не раз будем касаться этой темы.
Войны
О ратных предприятиях Владимира летопись рассказывает по большей части скороговоркой, без подробностей, очевидно, малоинтересных сто с лишним лет спустя, после многочисленных новых конфликтов. О наступательных походах князя в «Повести» говорится совсем коротко, о войнах оборонительных – пространнее, ибо они происходили на русской земле и лучше запомнились населению.
Все довольно многочисленные войны Владимирова княжения можно разделить на три категории.
К первой относятся усилия, направленные на расширение территории государства – главным образом за счет восточнославянских племен, еще сохранявших независимость или же отбившихся от Киева во время братоубийственной свары 970-х годов. Так, Владимиру пришлось вновь завоевывать радимичей и вятичей, причем на последних князь был вынужден идти с мечом дважды, прежде чем они смирились.
Важным актом было покорение западной («Червеной», то есть Красной) Руси, современной Галиции, где пришлось потеснить новорожденное польское княжество.
Кроме того, Владимир ходил походом на Днестр, где обитали белые хорваты, посадил своего сына Мстислава править отдаленной Тьмутараканью и обложил данью (но не присоединил к державе) литовское племя ятвягов.
Войны второго типа преследовали не экспансионистские цели, а должны были обозначить и закрепить возросшее значение Киевской Руси. К этой категории, например, следует отнести крымский поход 988 года «за невестой». По меньшей мере дважды Владимиру пришлось выяснять оружием отношения с Польшей. Помимо того, русские добили хазар, обложив их данью, и дважды предпринимали экспедиции против волжских булгар.
Результатом подобной деятельности великого князя (ее можно назвать военно-дипломатической) стали договоры, которые были заключены с соседними державами и зафиксировали новый статус русского государства.
Но самыми тяжелыми были войны вынужденные, когда приходилось не наступать, а защищаться. Из-за ослабления хазарского каганата значительно усилились печенеги, орды которых все чаще и чаще нападали на Русь. За время правления Владимира это случилось не менее шести раз: в 990, 992, 993, 995–997, 1001 и 1013 годах.
Тяжелее всего была война 995–997 годов, которая началась с тяжелого поражения у Василева. «Не мог Володимер стерьпети противу, подбегь, ста под мостом и едва укрыся от противных», – рассказывает летопись. Очевидно, князь был совершенно разбит, остался без войска и чудом уцелел, спрятавшись от «противных» печенегов под каким-то мостом.
В «Повести временных лет» описаны два колоритных эпизода борьбы со степными ордами.
|
|
|
