«Гибель Византии»

Папа римский выполнил обещание, данное императору, и созвал крестовый поход. Правда, в войне приняли участие главным образом центральноевропейские страны, которых тревожило расширение османской державы. Англия и Франция были поглощены своей нескончаемой, уже столетней распрей.

В 1444 году довольно большое польско-венгерско-валашское войско, к которому присоединилось некоторое количество немецких и чешских рыцарей, двинулось на восток и недалеко от Варны встретилось с турками.

Азиатская армия превосходила европейскую дисциплинированностью и боевыми качествами. Разгром был ужасающим. В сражении полегла почти вся христианская рать. Погиб и двадцатилетний король Польши и Венгрии Владислав III, чью отрубленную голову султан потом долго держал в сосуде с медом.

Эта катастрофа предрешила участь Византии. Ждать помощи больше было неоткуда.

От страны осталась одна столица с окрестностями. По сравнению с временами наибольшего расцвета ее население сократилось раз в десять, дворцы полуразвалились, а стены, по-прежнему неприступные, было некому защищать – у императора осталось мало воинов.

Кроме того, в Константинополе царила смута. Люди отказывались посещать католические службы, духовенство в открытую бунтовало (в 1451 году униатскому патриарху даже пришлось бежать в Рим), а турки всё сжимали кольцо. Они не торопились.

Только весной 1453 года юный султан Мехмед II приступил к осаде. У него было стотысячное войско, мощная артиллерия, флот. Город был полностью блокирован. У последнего базилевса Константина IX Палеолога было меньше десяти тысяч воинов, однако капитулировать он отказался и погиб с мечом в руке.

Константинополь прекратил свое существование. Его место занял Стамбул, центр новой азиатской империи.

 

Хотя Византия находилась далеко от московских владений и давно уже перестала играть сколько-нибудь важную роль в русской жизни (в последние годы даже и церковной), крах империи оказал судьбоносное влияние на ход нашей истории.

Это событие по времени совпало с возрождением русской государственности, когда у московских великих князей росло ощущение своей значимости и своего величия. К этому прибавлялись воспоминания о былой близости к Византии, порождавшие новую государственную мифологию. Кроме того, русская церковь стала воспринимать себя как хранительницу православной веры, а русский государь начал считать себя гарантом и оберегателем этого священного огня.

Так, юридически еще оставаясь вассалом Орды, психологически Москва начинала готовиться к тому, чтобы взять на себя роль преемницы Константинополя. Но эта тема относится уже к другому периоду русской истории, и на ней я рассчитываю подробно остановиться в следующем томе.

 

Русское общество в конце ордынского периода

 

Долго просуществовав в составе азиатской державы, когда для выживания пришлось обзавестись новыми качествами – гибкостью, приспособляемостью, способностью к мимикрии, – славянско-варяжско-византийская Русь очень сильно изменилась.

С середины тринадцатого до второй половины пятнадцатого века страны с таким названием на условной географической карте не было. Но вот страна возродилась, и обнаружилось, что, оторвавшись от Азии, обратно в Европу она возвращаться не хочет и не может.

Выпадение из общеевропейского вектора государственной и социальной эволюции сказывалось на самых разных уровнях. Московия, как скоро станут называть новую Русь иностранцы, будто повисла между Западом и Востоком, вобрав в себя родовые черты обеих цивилизаций. Ничего уникального в такой исторической судьбе, впрочем, нет. В сходном положении оказались Болгария, Валахия, Сербия и Греция, поглощенные османской волной, – им будет суждено сделаться частью азиатского мира на еще более долгий срок, а бывшая столица Византии навсегда потеряет свой римско-греческий облик и превратится в символ Востока.

Заглавная тема данного сочинения не предполагает подробного описания общественной жизни Руси, но все же необходимо обозначить те изменения в структуре и внутреннем укладе русского социума, которые сыграли существенную роль в дальнейшей судьбе нашего государства.

Прежде всего следует сказать, что с XV века уже можно считать русскую нацию в целом сформировавшейся.

Русские, они же великороссы, – потомки той части русославян, которая оказалась сначала в зоне монгольской оккупации, а затем в положении ордынской колонии-провинции. (Если кому-то из читателей не по душе неуклюжий термин «русославяне», можно выразиться еще более нескладно: русские – потомки восточных и северных восточных славян. )

Остальные русославяне (если угодно, «западные и южные восточные славяне») попали под власть литовских государей и пошли иным путем, со временем разделившись на украинцев и белорусов. Процесс размежевания русославян происходил постепенно, так что совершенно невозможно сказать, начиная с какого момента прото-нация разветвилась. В конце XV и начале XVI века некоторые западнорусские земли перешли в состав московского государства, и их жители, по-видимому, безо всякого напряжения влились в состав великороссов.

В речи русославян, живших в разных областях и исторически относившихся к разным племенам, наверняка и раньше существовали диалектальные особенности, но в монгольские времена эти различия усугубились и в конце концов привели к образованию трех разных языков: русского, украинского и белорусского. Лингвистическое обособление, впрочем, завершится только в семнадцатом веке, однако уже в середине пятнадцатого великорусское общество по своей структуре сильно отличалось от малороссийского, и оба далеко ушли от древнерусской основы.

Теперь в социальном смысле московское государство (скоро это словосочетание станет синонимом «русского государства») представляло собой жесткую пирамиду, вершиной которой являлся один-единственный человек – великий князь. В Древней Руси власть принадлежала всему княжескому роду, где великий князь считался «старшим братом», первым среди равных. Отныне же его начинают именовать «отцом», власть его приближается к абсолютной, он становится самодержцем. Это наследственный монарх, чьи поступки не ограничены ни единым для всех законом, ни каким-либо представительным органом и определяются лишь политической целесообразностью, инстинктом самосохранения, да собственной прихотью.

Централизация власти, со временем развившаяся до уровня абсолютизма, с одной стороны, произошла под влиянием монгольской модели государственного управления; с другой стороны, эта трансформация была продиктована реалиями русской политической и экономической жизни. Лишь единовластие могло вывести страну из периода раздробленности и гражданских войн.

В монгольскую эпоху совершенно изменились матримониальные обычаи русских князей. Во времена могущества Киева брачные союзы с другими европейскими династиями были для Руси обычным делом – например, Ярослав Мудрый выдал всех своих дочерей за иноземных принцев. Позднее, в период раздробленности, когда привлекательность русских женихов и невест поблекла и появилось дополнительное осложнение из-за разделения церквей, Рюриковичи стали жениться между собой либо родниться с ближайшими соседями: восточные князья – с половецкими ханами, западные – с польскими и венгерскими монархами.

Когда же восточная Русь стала монгольской провинцией, самой выгодной партией для князей считался брак с ордынской царевной, что означало повышение статуса, давало защиту от соперников и помогало обзавестись покровителями в ханской ставке.

Часто роднились с литовскими князьями, многие из которых были, собственно, такими же русскими по крови. Но поскольку политический масштаб каждого русского князя очень сузился, самым распространенным явлением были браки с непосредственными соседями.

В удельный период, когда для правителя важнее всего было сохранить внутреннее единство своего небольшого государства, великие князья охотно вступали в семейные союзы с собственными вассалами – удельными князьями и даже боярами, от поддержки которых всецело зависели.

Редкий случай «экспортного» брака – уже поминавшееся замужество княжны Анны, дочери Василия Темного, с греческим царевичем и будущим императором Иоанном Палеологом. Однако в этой свадьбе престижности было больше, чем выгоды, поскольку Византия давно уже ослабела и обеднела, а Москва слыла сильной и богатой.

 

Впрочем, зажиточность московских государей была весьма относительна – очевидно, они казались богатеями по сравнению с другими князьями. За время оккупации и несвободы Русь и ее правители сильно обнищали.

Составить представление о размерах личного имущества великих князей можно по их завещаниям, в которых перечислено всё хоть сколько-то ценное, вплоть до одежды.

Например, знаменитый скопидомством Иван Калита оставил после себя двенадцать золотых цепей, девять дорогих поясов, девять золотых сосудов, десять серебряных блюд, четыре «чума» и «чумка» (кубки, бокалы) и какую-то специально названную «коробочку» (вероятно, шкатулку). Вот и все сокровища.

Его обедневший сын Иван владел уже только пятью цепями, четырьмя поясами да всякой мелкой чепухой, среди которой поминается даже «стакан цареградский».

 

Великого князя окружала высшая аристократия – бояре. Это были старшие сановники, входившие в думу, ближний совет при монархе. Все бояре являлись крупными землевладельцами, а некоторым принадлежали целые волости и города.

Знатнейшие из бояр носили княжеский титул, который, однако, больше не означал владетельного статуса. Эти «служилые» князья по своему происхождению делились на три группы: бывшие «удельные» Рюриковичи, переехавшие из литовских краев Гедиминовичи и Чингизиды из числа татарских царевичей, поступивших на московскую службу.

Нетитулованные бояре были потомками старших дружинников, татарских мурз и знатных мужей, перебравшихся в Москву из других областей.

Боярское сословие по-прежнему обладало огромным влиянием, хоть уже и не таким, как в предшествующий период, когда московский государь всецело зависел от поддержки аристократии. С середины XV века монархическая власть начинает тяготиться чрезмерной мощью боярства и его анахроничными для централизованного государства привилегиями – например, правом свободного перехода к другому сюзерену. К тому же у главнейших бояр (они назывались «большими») имелись собственные вооруженные отряды, иногда значительные. Во время войны они вливались в княжеское войско, но в случае междоусобицы или мятежа могли стать угрозой для государства.

Проблема слишком сильной аристократии будет еще долго беспокоить русских самодержцев. Окончательно ее решит сто с лишним лет спустя Иван Грозный, прибегнув к крайним мерам.

В XV столетии на Руси возникает и начинает укрепляться новое сословие, которому было суждено заменить боярство в качестве костяка и опоры российского государства: дворяне. (Сам термин в это время еще мало употребляется, и я использую его для простоты. )

Дворянство складывалось из нескольких социальных групп.

Во-первых, из младшей великокняжеской дружины – гридней.

Во-вторых, из великокняжеских слуг, находившихся в подчинении у главного управителя. Он назывался дворским – возможно, отсюда и пошло название «дворяне».

В-третьих, из «боярских детей», обедневших отпрысков боярских родов.

Кроме того, в новое сословие попадали старшие слуги татарских царевичей, а также простолюдины, получавшие награду за заслуги.

Дворяне занимали средние и мелкие должности в гражданской администрации, а в войске выполняли «офицерские» функции, не поднимаясь до «генеральских» постов, предназначенных для боярства.

Великий князь наделял дворян поместьями (землями, которые давались только на время службы), а кроме того сажал на кормление – позволял кормиться за счет занимаемой должности. (Взгляд на рабочее место как на источник личного дохода у российских государственных служителей окажется очень прочным, переживет смену всех формаций и, в общем, сохранится вплоть до нынешнего дня. )

Для самодержавия дворяне, конечно, были удобнее и надежнее боярства. Они целиком зависели от государственной службы, не помышляли о вольностях и знали, что могут возвыситься только за счет своего рвения и преданности монарху.

Со временем разница между боярами и дворянами начнет стираться, а затем потомки боярских фамилий растворятся среди дворянства, но это произойдет еще очень нескоро.

К этой же эпохе относится значительное разрастание еще одного привилегированного сословия – духовенства. Священники и монахи на Руси, конечно, существовали и раньше, однако их было мало и они не играли такой важной роли в общественной жизни.

Верхушка православной церкви во главе с митрополитом обрела огромное политическое влияние, однако не была самостоятельной. Церковь стала такой могущественной, потому что вошла в тесный союз с государством. Это принесло ей богатство и власть, но в то же время поставило ее в подчиненное положение по отношению к монарху. У церкви до какой-то степени сохранялась независимость от великих князей лишь до тех пор, пока митрополитов назначал или утверждал Константинополь. Правда, русские митрополиты и тогда, следуя византийской традиции, редко вступали в конфликт с государями – ведь константинопольские патриархи тоже стремились во всем помогать базилевсам.

После того, как русские сами стали выбирать главу своей церкви, в митрополиты мог попасть только кандидат, одобренный великим князем либо попросту им же выдвинутый. Времена, когда митрополит выступал в качестве третейского судьи в споре между земными владыками, ушли в прошлое.

Численность духовенства стала быстро расти благодаря повсеместному монастырскому строительству. О культурном и экономическом значении этого явления я уже рассказывал, однако само увеличение количества монахов еще не вело к формированию устойчивого сословия – ведь иноки не заводили семей и не давали потомства. Но кроме монастырей по всей Руси, вследствие общего подъема религиозности, возводились церкви и возникали новые приходы. Представители белого духовенства были заинтересованы в том, чтобы их сыновья тоже надевали рясы. Если поповский сын не шел по стопам отца, он лишался привилегий духовного звания и превращался из «митрополичьего человека» в «княжьего человека», то есть попадал в податное состояние.

Так множилась и разрасталась прослойка, выполнявшая очень важную общественную функцию. Неверно было бы назвать духовенство самым грамотным сословием позднесредневековой Руси – фактически это было единственное грамотное сословие. Уровень книжности катастрофически упал. Люди недуховного звания, как правило, не умели ни читать, ни писать. Только в Новгороде, меньше пострадавшем от завоевания, сохранялись остатки бытовой грамотности.

Сомнительно даже, умели ли писать великие князья. Дмитрий Донской, как мы помним, «книгам неучен беаше». Про Василия Темного в летописи тоже сказано, что он и в зрячую свою пору не был «ни книжен, ни грамотен».

Священные книги читали только люди церковные. Хроники и жития писали только монахи. Литературы светской почти не было, если не считать таковой военные полуповести-полулетописи вроде «Сказания о Мамаевом побоище» или «Сказания о прихожении Тахтамыша-царя». Любовных баллад монахи не писали и сказок не сочиняли.

Боярская аристократия, дворянство (которое, повторю, еще так не называлось) и духовенство, разумеется, составляли лишь крошечный процент народа. Все остальные жители Руси были «тяглыми» людьми, то есть исполняли податные обязанности.

Особую группу составляли купцы. Она была малочисленней, чем в домонгольские времена, поскольку производство, ремесла и, соответственно, товарооборот очень сильно сократились.

Меньше стало и городов, а значит горожан. Новая Русь оказалась страной в гораздо большей степени деревенской. В киевские и владимирско-суздальские времена жители крупных городов обладали множеством вольностей. Они решали важные вопросы на вече, в случае необходимости собирали ополчение. Часто бывало, что они изгоняли князей, в том числе и великих.

Монгольское владычество всё переменило. Многие города пришли в упадок и обезлюдели, не оправившись от разорения. Помимо общих для завоеванной Руси налогов и повинностей города часто облагались еще и дополнительными поборами. А когда в пятнадцатом веке в Орду перестали посылать «выход», «татарская» дань все равно бралась, только теперь она оседала в великокняжеской казне. Былые городские свободы забылись, до поры до времени сохранившись лишь в Новгороде.

Облик русских городов почти не изменился, потому что зодчество не развивалось, а скорее деградировало. Правда, в нескольких политических центрах (Новгороде, Пскове, Москве, Нижнем Новгороде) появляются каменные кремли – необходимость, вызванная бесконечными войнами. Но дома, дворцы и, за редким исключением, церкви строятся из дерева, поэтому постоянно происходят большие пожары. Согласно летописи, за сорок лет (с 1413 до 1453 года) Москва из-за скученности строений выгорала семь раз: в 1413, 1414, 1415, 1422, 1442, 1445 и 1453 гг.

Хоть с появлением централизованного государства население городов начало увеличиваться, подавляющую массу народа составляли сельские жители. Их называли «сиротами», что красноречиво описывает качество жизни главного русского сословия. Монастыри, владевшие земельными угодьями и селившие там землепашцев, именовали их просто «христианами». Примерно с конца XIV века это название – хрестьяне, затем крестьяне – распространилось на всех деревенских обитателей.

Некоторые крестьяне владели собственной землей, другие получали ее в аренду – таких было намного больше. Первые платили подати только великому князю, вторые – еще и владельцу земли (боярину, помещику или монастырю). Кроме того, арендаторы должны были исполнять трудовую повинность – барщину.

При этом крестьяне оставались лично свободными – за исключением холопов: это были неисправные должники или те, кто добровольно продался землевладельцу, а также их потомство.

Личная свобода означала, что крестьянин может переселиться на другое место. Кроме того, даже если земля не была его собственностью, крестьянина нельзя было с нее согнать – пока он выполнял установленные обязательства, то есть платил оброк и отрабатывал барщину.

Но с середины пятнадцатого века, когда централизующееся государство стало ограничивать права всех сословий, начиная с высшего, эта генеральная тенденция затрагивает и основной класс русского населения: появляются первые признаки закрепощения, то есть прикрепления крестьян к месту жительства. Сильной власти были ни к чему как вольно отъезжающие бояре, так и блуждающие крестьяне.

Раньше право передвижения арендатора ограничивалось лишь долговыми обязательствами перед землевладельцем. Расплатившись, крестьянин мог отправляться на все четыре стороны.

Потом появилась особая пошлина – пожилое, нечто вроде компенсации за потерю рабочих рук или благодарности за временное пользование участком, причем эта плата могла быть значительной.

Чтобы крестьянин не уходил до сбора урожая, бросая барщину и тем самым причиняя ущерб хозяину, право ухода вскоре ограничат коротким периодом после окончания осенних работ: две недели до Юрьева дня (26 ноября) и неделя после.

Таким образом, арендаторы фактически являлись людьми вольными всего три недели в году. Но и тот, кто владел собственной землей, сам себе не принадлежал – он назывался «человеком великого князя». Согласно монгольской традиции, перенятой Москвой, все жители страны считались слугами государя, и по-настоящему свободен был только один человек – самодержец.

В суровую эпоху всеобщей несвободы, бесправия, татарских набегов и беспрестанных междоусобиц не могли не ожесточиться нравы.

Если раньше, по «Русской правде», на Руси не существовало смертной казни даже за тяжкие преступления, то теперь умеренность прежних правил общежития стала анахронизмом, непозволительной роскошью.

Долгое время законов вообще не было, вернее властвовал лишь один закон: кто сильнее, тот и прав. С. Соловьев пишет:

 

…от времен Василия Ярославича [44]  до Иоанна Калиты отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство.

 

Жизнь хоть по каким-то правилам возобновляется лишь с правления рачительного Ивана Даниловича. Москва потому и стала центром собирания русских земель, что воспринималась как зона относительного порядка.

Об упадке городской жизни, искусств и ремесел я уже говорил, но деградация проявлялась и на уровне бытового поведения, человеческих отношений. Нравы упростились и огрубели. В деревнях это, вероятно, ощущалось меньше, чем в городах и в высших кругах общества.

Есть два параметра, по которым можно было в средние века определить уровень развития цивилизации.

Один мы недавно поминали – доля образованных людей, которая на Руси за время монгольского владычества очень сократилась.

Вторым является социальное положение женщин. По сравнению с древнерусскими временами оно сильно ухудшилось. Раньше женщины пользовались довольно высокой степенью свободы; теперь жен и дочерей в богатых домах стали держать взаперти.

Соловьев полагает, что эта новация была вызвана желанием в неспокойные времена уберечь слабый пол от посягательств, «волею или неволею удержать в чистоте нравственность, чистоту семейную». На самом деле, вероятно, здесь сказалось влияние азиатских обычаев. Перейдя в ислам, татары отошли от монгольских традиций равноправия полов, вызванного суровыми условиями степной жизни, и начали, согласно предписаниям Корана, прятать женщин от чужих глаз. Так же стали поступать и русские. (Единственным исключением и здесь был Новгород. )

Другим, еще менее симпатичным заимствованием ордынского опыта, было введение в систему наказаний смертной казни и телесных истязаний.

Напомню, что во время междоусобной войны Василий Косой вешал несогласных, а Шемяка топил слуг великого князя в реке, но ничем не лучше был и Василий II. В последние годы своей жизни он жестоко расправился с людьми князя Василия Ярославича Серпуховского, помещенного под стражу. Дружинники, сохранившие верность этому несчастному князю, попытались его освободить, но были схвачены и преданы явно нерусским мучениям: им отрубали руки, отрезали носы, били кнутом, а потом обезглавили.

Сильно ожесточились войны. Раньше русские пленников не умерщвляли, а оставляли для выкупа или обращали в холопов. Теперь могли и убить, притом по-зверски. Нижегородцы во время вражды с мордовцами затравили сдавшихся воинов противника собаками. Соловьев пишет: «Смольняне во время похода своего на Литву младенцев сажали на копья, других вешали стремглав на жердях, взрослых давили между бревнами», а «ругательства псковичей» над пленными ратниками Витовта историк описывать отказывается – очевидно, это было что-то совсем уж гнусное.

Конечно, было бы несправедливо винить во всем этом одно лишь ордынское влияние. Нормализация жестокости стала общим следствием огрубления нравов. Вследствие пережитых испытаний и понесенных потерь русская цивилизация заметно посуровела.

Второе русское государство, московское, после долгого перерыва явившееся на смену прежнему, изначальному, киевскому, а затем владимиро-суздальскому, тоже было грубее, жестче, несвободнее. Но у него имелось и одно ключевое преимущество: оно было прочнее сколочено, а стало быть, обладало бо́ льшей жизнеспособностью.

Пожалуй, закончу описание этого травматичного периода нашей истории карамзинской цитатой:

 

Человек, преодолев жестокую болезнь, уверяется в деятельности своих жизненных сил и тем более надеется на долголетие. Россия, угнетенная, подавленная всякими бедствиями, уцелела и восстала в новом величии так, что История едва ли представляет нам два примера в сем роде. Веря Провидению, можем ласкать себя мыслию, что Оно назначило России быть долговечною.

 

 

Заключение

ОРДЫНСКОЕ В РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

 

Возникает естественный вопрос: почему Орда и Русь, два с лишним века просуществовав одной страной, так и не слились в единое государство, в котором правящая верхушка была бы татарской, а основная масса населения русской? Ведь в ряде других захваченных монголами стран это произошло.

Причин было несколько. Главная, вероятно, заключалась в том, что ханы относились к Руси как к колонии, сугубо паразитически – то есть не как рачительные хозяева, а как грабители: норовили выкачать побольше дани и забрать для своих нужд побольше людей.

Кроме того, ассимилируясь среди тюркских племен, ведших одинаковый с ними образ жизни, монголы совершенно не смешивались с русославянами.

«Если бы Моголы сделали у нас то же, что в Китае, в Индии или что Турки в Греции; если бы, оставив степь и кочевание, переселились в наши города, то могли бы существовать и доныне в виде Государства», – пишет Карамзин, имея в виду государство, общее с русскими. Но монголы, превратившиеся в татар, продолжали жить географически обособленно и построили себе собственные города, оказавшиеся недолговечными.

Ну и, конечно, Русь не могла превратиться в татарское государство после того, как Золотая Орда выбрала в качестве государственной религии ислам. Был момент – во время правления Сартака, христианина и покровителя Александра Невского, – когда, кажется, возникла реальная возможность «английско-нормандского» варианта, при котором завоеватели и завоеванные превращаются в одну нацию, но новый хан прожил недолго, а его преемник Берке уже был мусульманином.

Таким образом, симбиоза не произошло. Русские и татары остались жить в одном государстве, но оно так и не сделалось общим. В нем произошла смена элит и, соответственно, всей системы управления. Сначала русские жили под властью татар, потом (это относится к эпохе, которая будет описана в следующем томе) татары стали жить под властью русских.

Московское, а затем российское государство получилось русским. Но оно унаследовало много черт от Золотой Орды. По мнению ряда историков, это наследие даже явилось главной составляющей новой русской государственности.

Попробуем выделить эти «монгольские гены».

Большинство исследователей согласны в том, что самодержавие, российская форма абсолютной монархии, возникла по ордынскому образцу. В XV и XVI веках во многих европейских странах шли централизационные процессы и укреплялась власть монархов, но нигде авторитаризм не достиг такой совершенной степени.

Власть московских великих князей постмонгольского периода была намного сильнее, а статус намного выше, чем у современных им европейских королей, не говоря уж о русских государях киевского и владимиро-суздальского периода.

Вознесение монарха на недостижимую высоту было одним из краеугольных камней системы, созданной Чингисханом. Это позволяло удерживать в повиновении массу разношерстных и буйных племен, из которых состояла великая степная империя. Еще Плано Карпини в XIII веке с удивлением писал:

 

Татары более повинуются своим владыкам, чем какие бы то ни было люди, живущие в сем мире или духовные, или светские, более всех уважают их и нелегко лгут перед ними.

 

Переняла Москва и весьма неприятный атрибут ордынского абсолютизма – традицию унижения подданных перед монархом. В Орде обычай самоуничижения (простирание ниц, словесная декларация своей ничтожности и рабского подчинения) исполнял функцию сакрального ритуала. Первым Рюриковичам, являвшимся в ханскую ставку, исполнение этого церемониала давалось нелегко, некоторые даже поплатились жизнью за строптивость. Однако со временем русские великие князья привыкли к ордынским обыкновениям, оценили их полезность и стали насаждать те же правила у себя дома. «Князья, смиренно пресмыкаясь в Орде, возвращались оттуда грозными Властелинами», – пишет Карамзин.

Монгольским наследием, по-видимому, является и присущая нашей политической культуре сакрализация государства как некоей сверхценности, высшей идеи.

В свое время русских поразила новая для них концепция Великой Державы, так убедительно реализованная Чингисханом и его ближайшими потомками. В этой идеальной державе, превосходно организованной и дисциплинированной, все жители подчинены единой воле, а общество в целом представляет собой некую жесткую пирамиду, поднимающуюся к одной вершине.

Домонгольская Русь даже в период сильной великокняжеской власти не жила по приниципу административной вертикали. Монарх должен был считаться с волей аристократии и вечевой демократией городов. По сравнению с государством Чингисхана, это была гораздо более свободная система, и, как правители ни пытались взять ее под свой контроль, у них ничего не получалось. Помогло монгольское завоевание. «Совершилось при Моголах легко и тихо чего не сделал ни Ярослав Великий, ни Андрей Боголюбский, ни Всеволод III в Владимире и везде, кроме Новагорода и Пскова, умолк Вечевой колокол, глас вышнего народного законодательства, столь часто мятежный, но любезный потомству Славянороссов», – сожалеет по этому поводу императорский историограф Карамзин, забыв, что целью его сочинения вообще-то являлось прославление благ самодержавия.

Во «втором» русском государстве, по чингисхановскому примеру, все жители будут считаться слугами государства. Каждый, от первого боярина до последнего крестьянина, окажется состоящим на службе и лишится права ее покинуть. Поскольку передвижения народной массы контролировать труднее, чем поведение немногочисленной аристократии, государству придется ввести крепостное право, которое продержится до середины XX века, с перерывом между 1861 и 1920-ми годами, когда оно воскресло в виде колхозной системы.

Всё население поделится на две численно неравные категории: тех, кто платит государству деньги (тягловые люди), и тех, кто получает от государства содержание (служилые люди). Вторые будут находиться – и поныне находятся – в привилегированном положении, но взамен обязаны быть лояльными и исполнительными. При этом, поскольку привилегированное сословие было бесправно перед государем, оно не признавало никаких прав и за нижестоящими. Вот почему в русском крепостничестве было столько жестокости, самодурства и бесчеловечности. В худшие годы крепостного права помещики обращались со своими крестьянами, как с рабами – могли как угодно глумиться, продавать оптом и в розницу, разлучать семьи, а то и замучить провинившегося холопа до смерти.

С «азиатской» сакрализацией самодержца как высшего носителя государственной идеи напрямую связана самая болезненная проблема российской государственности: слабость юридических институтов и неукорененность европейской концепции о верховенстве закона над исполнительной властью.

При ордынской организации управления было бы странно, если бы хан соизмерял свои желания с внешним диктатом каких-то там законов. Это нарушило бы принцип абсолютной власти. Управление осуществлялось не по законам, а по ханским указам.

Этот удобный принцип взяли на вооружение и московские государи, далеко уйдя от духа «Русской правды», смысл которой был совершенно противоположен: ограничить произвол сильных некими твердыми, логичными и общепонятными правилами.

В те самые времена, когда в Западной Европе, начиная с английской Великой Хартии 1215 года, постепенно, пускай очень медленно, набирает силу движение за правовое устройство, при котором правитель будет должен повиноваться законам, на Руси укрепляется тенденция прямо противоположного свойства, не изжитая и до сегодняшнего дня. Одна из самых древних и живучих русских пословиц: «Закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло».

Может создаться впечатление, что «монгольское» наследство российской государственности представляет собой набор исключительно негативных черт, но это не так.

Очень важным качеством, приобретенным в результате «монголизации» Руси, стала удароустойчивость конструкции, способность к мобилизации всех ресурсов и национальных сил в момент большой опасности. Эта характеристика начисто отсутствовала у древнерусского конгломерата родственных, но разрозненных княжеств, что привело страну к гибели в 1238 году. Все последующие испытания (а среди них были не менее суровые, чем монгольское нашествие), Россия сумела выдержать – думается, в первую очередь благодаря «азиатскости» и жесткой «вертикальности» государства. В эпоху, когда конфликты решались военными, а не экономическими или культурно-пропагандистскими методами, эта модель, обладающая массой недостатков, раз за разом подтверждала свою прочность.

Другой позитивной особенностью «второго» русского государства стала позаимствованная у Орды веротерпимость и – шире – просто терпимость к иному образу жизни. Без этого Москве не удалось бы построить огромную долговечную империю, в которой худо-бедно, но уживались разноязыкие, разнокультурные и по-разному верующие нации. Монголы правили завоеванными народами, не особенно вмешиваясь в уклад их жизни, – лишь бы были послушны и исполняли все повинности. По тому же принципу станет управлять новыми территориями и Россия, правители которой, быть может, и не сознавали, что осуществляют заветы Чингисхана, а просто следовали устоявшимся обычаям и здравому смыслу.

Историки и политики позднейших времен много спорили о том, чего больше в российской государственности – ордынского или византийского.

Официальная доктрина всегда настаивала на второй концепции. Византийство выглядело импозантнее, позволяло обозначить вселенскую преемственность, восходящую через Второй Рим к Первому, и тому же связывалось с лидерством в православной эйкумене. Русские цари и императоры соотносили себя с базилевсами, а не, упаси боже, с татарскими ханами.

Однако на самом деле преемницей Византии стала не Русь, а Османская империя, в период своего расцвета почти полностью восстановившая пределы ромейской державы. Россия же, как нетрудно заметить, на протяжении всей своей послемонгольской истории стремилась занять пространство былого «улуса Джучи» – и, в общем, этого добилась, даже двинулись дальше. Народы Азии называли российского императора «Белым Царем», что сопрягалось с памятью о Белой (Золотой) Орде и до известной степени легитимизировало российскую экспансию на восток.

Получается, что византийское в нашей государственности носило скорее декоративный и идеологический характер, ограничиваясь декларациями и риторикой («Третий Рим», «огонь древнего благочестия», не осуществленная мечта «водрузить крест над Святой Софией» и т. д. ), в то время как в строении и практике государственной жизни преобладало наследие Сарая, а отнюдь не Константинополя.

Самое главное, судьбоносное следствие «монгольского» пути, которым пошла Москва, проявилось не сразу.

Существует распространенная точка зрения, согласно которой самодержавный характер русской власти и крепостное право были необходимой платой за восстановление независимости. Если так, то с достижением этой задачи усиление абсолютизма и закрепощение крестьянства прекратились бы, однако оба процесса продолжали развиваться. Полагаю, дело в том, что «чингисхановский» алгоритм государственного устройства не мог удовлетвориться миссией национального возрождения; он предполагал более масштабное целеполагание: создание империи.

Московия, а за нею Россия унаследовала великую монгольскую мечту об объединении Евразии от океана до океана. Конечно, никакой Василий Темный или даже Иван Третий в таких категориях не мыслили, но архитектурная логика их государственно

⇐ Предыдущая70717273747576777879Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: