Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Музыка и истина, ma non troppo 6 глава




«Идея, воодушевлявшая мобилизацию некоммунистических левых, горячо поддерживалась Чипом Боленом, Исайей Берлином, Николаем Набоковым, Авереллом Гарриманом и Джорджем Кеннаном, - вспоминал Шлезингер впоследствии. - Мы все понимали, что демократический социализм был наиболее эффективной защитой от тоталитаризма. Он стал неявной тенденцией - или даже скрытым лейтмотивом - американской внешней политики в тот период» [116]. Сокращение НКЛ (некоммунистические левые) вскоре вошло в обиход в бюрократическом языке Вашингтона. «Они стали практически официально признанной группой», - писал один историк [117].

Эта «официально признанная группа» впервые выступила на страницах сборника эссе «Бог, обманувший надежды», заявлявшего о провале идеи коммунизма. Главным вдохновителем книги был Артур Кёстлер, который вернулся в Лондон в крайне взволнованном состоянии после бесед с Уильямом Донованом и другими стратегами американской разведки. Последующая история публикации книги служит примером соглашения между некоммунистическими левыми и «тёмным ангелом» американского правительства.

Летом 1948 года Кёстлер обсуждал идею книги с Ричардом Кроссманом (Richard Crossman), служившим в военное время главой Германского отдела Управления психологической войны (Psychological Warfare Executive, PWE), человеком, которого полагали «способным манипулировать людскими массами» и который обладал «почти полным набором интеллектуальных приёмов, делавших его профессиональным и безукоризненным пропагандистом» [118].

Вместе с Исайей Берлином (который тоже имел контакты с PWE во время войны) он был членом совета Нового колледжа (New College). Говорили, что Кроссман «беспринципен и очень амбициозен... способен забраться на труп матери, чтобы подняться на ступень выше» [119]. В книге Кроссмана «Платон сегодня» (1937) рассказчик удивляется, что парламентская демократия является не чем иным, как «обманом, раскрашенным пёстрыми красками забором, за которым прячутся правительство и аппарат государства». То же самое можно сказать и о книге «Бог, обманувший надежды».

27 августа 1948 года Кроссман привлёк к участию в проекте ещё одного ветерана психологической войны - американца Ч.Д. Джексона (С.D. Jackson).

«Я пишу, чтобы спросить совета. Кэсс Кэнфилд (Cass Canfield) из издательства «Харперс» (Harpers) и Хэмиш Гамильтон, мой здешний издатель, рассчитывают издать следующей весной книгу, названную «Утраченные иллюзии» (Lost Illusions), которую я взялся редактировать. Она будет состоять из ряда автобиографических очерков выдающихся интеллектуалов, рассказывающих, как они стали коммунистами или сочувствующими, что заставило их считать коммунизм надеждой мира, и как они разочаровались в нём» [120]. Ч.Д. Джексон посоветовал пригласить писателя Луиса Фишера (Louis Fischer), бывшего коммуниста, чтобы он представлял утраченные иллюзии Америки.

Затем Кроссман обратился к Мелвину Ласки, который был теперь «официально неофициальным» американским культурным пропагандистом в Германии и одним из старейших сторонников организованного интеллектуального сопротивления коммунизму. Как только Кроссман получил материалы к книге, он сразу послал их Ласки, который сделал перевод в офисах «Моната». По данным оценочного отчёта Американской верховной комиссии от 1950 года, «все, кроме одной, статьи в «Боге, обманувшем надежды» были оригинальными публикациями «Моната» или авторское право на них принадлежало журналу. В №25 «Монат» полностью закончил публикацию этих работ» [121]. Кроссман редактировал английский вариант, который был опубликован в 1950 году издателем Кёстлера Хэмишем Гамильтоном. За американское издание отвечал Кэсс Кэнфилд, близкий друг Кроссмана из Управления военной информации (Office of War Information), впоследствии издатель Аллена Даллеса. По этим причинам «Бог, обманувший надежды» был настолько же продукцией разведки, сколько и интеллигенции.

Авторами были Игнацио Силоне, Андре Жид, Ричард Райт (Richard Wright), Артур Кёстлер, Луис Фишер и Стивен Спендер (Stephen Spender). «Мы ни в коем случае не были заинтересованы ни в увеличении потока антикоммунистической пропаганды, ни в возможности личного оправдания», - писал Кроссман во введении» [122]. Тем не менее книга достигла обеих целей. Хотя вместе взятые статьи свидетельствовали о неудаче марксистской утопии, все они были глубоко личными повествованиями, политическими оправданиями людей, вынужденных выражать своё разочарование и ощущение предательства. Эта книга, коллективный акт покаяния, была также диссидентским заявлением, отвержением сталинизма в то время, когда многие по-прежнему считали подобный поступок ересью. Это была новая книга откровений послевоенной эпохи, и публикация в ней являлась входным билетом в мир официальной культуры на ближайшие 20 лет.

Трое из шести авторов «Бога, обманувшего надежды» работали на Вилли Мюнценберга. Кёстлер, однажды сказавший: вера была настолько чудесна, что не только могла двигать горы, «но и заставить считать селёдку скаковой лошадью», был одним из самых усердных учеников Мюнценберга. В 1930-е годы карьера журналиста Луиса Фишера, который тогда был так же известен в Америке, как Эд Марроу (Ed Murrow) в 1950-х, формировалась в тесной связи с его опытом коммунистической работы на Мюнценберга. Игнацио Силоне вступил в Итальянскую коммунистическую партию в 1921 году.

Как и Кёстлер, он был истинным новообращённым («партия стала семьёй, школой, церковью, казармой»), и вера протолкнула его вверх по лестнице Коммунистического Интернационала в руки Мюнценберга. Незаметно выпав из партийной деятельности после 1927 года, Силоне сохранил «пепельный вкус истощённой юности». Окончательный разрыв произошёл в 1931 году, когда коммунистическая партия попросила его выступить с публичным заявлением, осуждающим Троцкого. Он отказался, и партия изгнала его - как «клинический случай». Выступая во время войны перед группой бывших немецких коммунистов, живших, как и он, в непростых условиях изгнания в Швейцарии, Силоне сказал: «Прошлое, включая все те раны, которые оно нам оставило, не должно быть источником слабости для нас. Мы не должны позволять себе быть деморализованными ошибками, небрежностями, глупостями - сказанными или написанными. То, что требуется от нас сейчас, - это воля настолько чистая, что новая сила сможет родиться из худшего в нас - Etiam peccata {даже грехов)» [123].

На страницах «Бога, обманувшего надежды» эти бывшие пропагандисты Советского Союза были переформатированы, очищены от коммунизма и использованы правительственными стратегами, которые видели в их обращении неотразимую возможность для саботажа советской пропагандистской машины, которую те когда-то смазывали. Компания «Бога, обманувшего надежды» была теперь номенклатурой, принятой в лоно ЦРУ, «сообществом интеллектуалов, которые, - по словам одного из офицеров Управления, - были разочарованы, могли разочароваться или ещё не приняли стороны и были до некоторой степени подвержены влиянию своих товарищей в выборе» [124].

«Бог, обманувший надежды» распространялся американскими правительственными агентствами по всей Европе. В Германии, в частности, книга продвигалась особенно целенаправленно. Управление информационных исследований также способствовало распространению книги. Кёстлер был счастлив. Его планы по стратегически организованному ответу на советскую угрозу начали успешно осуществляться. Пока книга находилась в печати, он встретился с Мелвином Ласки, чтобы обсудить нечто более амбициозное и постоянное.

Хотя «Бог, обманувший надежды» показал, что тех, кто хотел бы сменить веру, ожидает тёплый приём, правда и то, что не все были готовы причаститься у алтаря организованного антикоммунизма. Коминформ быстро использовал это замешательство. После неудачи в «Вальдорф Астории» он был крайне бдителен в подготовке следующего съезда - Всемирного конгресса мира, запланированного на апрель 1949 года в Париже. Сверхсекретная шифровка ДИИ от марта того же года предписывала: «Предусмотренная техника и организация Конгресса указывают на то, что будут предприниматься всевозможные попытки использовать его в качестве простого штампа для любых замыслов Советского Союза» [125]. Тема Коминформа, несомненно, должна была звучать так: «США и западные демократии являются поджигателями войны и фашистами, а Кремль и его младшие партнёры - миролюбивыми демократиями». Всем дипломатам было предложено «изучить все возможные действия, которые могли бы снизить пропагандистское значение этого Конгресса» [126].

Но американские «кузены» из ЦРУ уже были готовы к парижскому конклаву. На следующий день после завершения Вальдорфской конференции Кармел Оффи (Carmel Offie), закадычный друг Фрэнка Уизнера, запросил Государственный департамент о том, что он намерен предпринять в связи с Парижской мирной конференцией. Оффи был специальным помощником Уизнера по труду и делам эмигрантов, лично отслеживал работу Национального комитета за свободную Европу (National Committee for a Free Europe), одного из важнейших фронтов УКП, а также занимался другими операциями, имеющими отношение к антикоммунистическим организациям в Европе.

Оффи часто работал с Ирвингом Брауном (Irving Brown), европейским представителем Американской федерации труда (American Federation of Labour, АФТ), за скромным названием должности которого скрывалась весомая политическая роль в послевоенной Европе. Через Брауна огромные суммы денег американских налогоплательщиков и средства из «совместных» фондов «Плана Маршалла» закачивались в бюджет тайных операций.

Оффи, офицер дипломатической службы, был по всем статьям зловещей фигурой. Физически уродливый, он издевался над другими мужчинами, проявляя свою гомосексуальность - например, щипал их за соски во время служебных заседаний. Однажды он был арестован за то, что шатался около общественных туалетов в парке Лафайета (Lafayette Park); этот случай сделал его цэрэушное кодовое имя Монах до смешного неуместным. Его выгнали с дипломатической службы после войны за использование дипломатической почты для незаконных валютных переводов (он также занимался алмазами, рубинами, а однажды переправил груз из 300 финских омаров). Но у него были влиятельные друзья. Чип Болен и Джордж Кеннан знали его со времён работы в посольстве в Москве, и именно Болен убедил Уизнера взять его к себе. Во время работы в УКП про Оффи говорили, что он последний человек, который видит любую бумагу, перед тем как она попадёт в руки Уизнера, а также два миллиона долларов перед тем, как они исчезнут [127].

Теперь Оффи и Уизнер начали планировать организованный ответ Парижской конференции, на которой, как мрачно предсказывал Государственный департамент, «будут убеждать невинных следовать линии Кремля и покупать их для этого фальшивого движения за мир» [128]. Уизнер телеграфировал Авереллу Гарриману из Управления экономического сотрудничества (Economic Cooperation Administration), управлявшего «Планом Маршалла», в поисках пяти миллионов франков (около 16 тысяч долларов) для финансирования контрмероприятия. Гарриман, большой сторонник пропаганды и психологической войны, был одним из первых среди американских политических тяжеловесов, кто понял, что Россия объявила идеологическую войну Западу, и обдумывал способы противодействия «взрыву оскорблений, направлявшемуся из Москвы» [129]. Он был счастлив предоставить средства «Плана Маршалла» - Уизнер называл их «сладостями» - для секретных операций.

Через Ирвинга Брауна УКП связался с французским социалистом Дэвидом Руссе (David Rousset), автором нескольких книг о концлагерях - «Дни нашей смерти» (Les Joursde Notre Mort), «Концентрационный мир» (L'Univers Concentrationnaire), и его друзьями из независимой левой газеты «Фран-Тирёр» (Franc-Tireur). Руссе согласился, чтобы «Фран-Тирёр» был выставлен счёт как официальному спонсору Дня сопротивления, вдохновлённого ЦРУ.

Что касается советской программы, то Илья Эренбург и Александр Фадеев выступали на главной конференции - «затее Коминформа от начала до конца» - вместе с Полем Робсоном (Paul Robeson), Говардом Фастом, Хьюлеттом Джонсоном (Hewlett Johnson), комиссаром Франции по атомной энергии Фредериком Жолио-Кюри (Frederic Joliot-Curie), датским писателем Мартином Андерсеном-Нексе (Martin Andersen-Nexo) и итальянским социалистом Пьетро Ненни (Pietro Nenni). Чарли Чаплин отправил телеграмму поддержки. Русский православный священник благословил конференцию, и Поль Робсон спел «Олд Мэн Ривер». Пикассо выпустил своего знаменитого Голубя Мира, который на протяжении десятилетий использовался в качестве символа коммунистического «мирного» движения. Один из организаторов конференции поэт и несгибаемый коммунист Луи Арагон (Louis Aragon) наткнулся на литографическое изображение голубя, когда пролистывал папку с последними работами студии Пикассо. Так с разрешения Пикассо появился знаменитый Голубь Мира. Вскоре он был окарикатурен «Движением за мир и свободу» (проектом ЦРУ) как «голубь, который делает «бум!» (La colombe qui fait Boum!), в комиксе, который печатался и распространялся американскими правительственными учреждениями по всему миру в брошюрах, листовках и плакатах.

Контрконференция Руссе – «Международный день сопротивления диктатуре и войне» - состоялась 30 апреля 1949 года и была поддержана посланиями Элеоноры Рузвельт, Элтона Синклера (Upton Sinclair), Джона Дос Пассоса (который находился на пути превращения в верного республиканца и уже тогда, согласно свидетельству Дуайта Макдональда, «невротически пугался России и коммунизма»), Джулиана Хаксли (Julian Huxley) и Ричарда Кроссмана. Среди делегатов, приезд которых был оплачен УКП, фигурировали Игнацио Силоне, Карло Леви (Carlo Levi), вездесущий Сидни Хук, автор «Стадса Лонигана» (Studs Lonigan), Джеймс Т. Фаррелл (James T. Farrell), Франц Боркенау (Franz Borkenau) и Феннер Брокуэй (Fenner Brockway). Но несмотря на тщательное планирование, день не удался. «С тех пор как 30 лет назад я мальчишкой внимал уличным ораторам на Мэдисон-сквер, мне не приходилось слышать таких банальностей и такой пустой риторики» [130], - сообщил Сидни Хук. На вечернем митинге группа анархистов захватила микрофон и осудила конференцию. Это событие привело Хука к выводу, что из больницы выпустили сумасшедших, и данный акт был совершён «психопатической палатой с левой стороны».

На конференции Америка также понесла первую жертву в культурной борьбе в лице Ричарда Райта, который был, согласно Хуку, «польщён Сартром, использовавшим его как своего рода дубину против американской культуры, аналогично тому, как коммунисты используют Робсона» [131]. Хотя он был одним из авторов «Бога, обманувшего надежды», антикоммунистическое лобби теперь рассматривало его в качестве подозреваемого, потому что Райт разорвал со сталинизмом «больше по личным, чем по политическим соображениям», и продемонстрировал «непонимание его истинной природы» [132]. Райт был единственным членом группы «Бога, обманувшего надежды», который лишился членства в этой компании апостолов. В течение следующего десятилетия жизнь и деятельность Райта в Париже отслеживались ЦРУ и ФБР вплоть до его смерти, которая случилась при загадочных обстоятельствах в 1960 году.

Уизнер и его друзья в Госдепартаменте были разочарованы парижской контрконференцией. Хотя удалось привлечь видных антисталинистов и спровоцировать взрыв проклятий со стороны Французской коммунистической партии, настрой конференции был «слишком радикальным и нейтралистским» [133]. Хуже было то, что антиамериканизм налетал со всех сторон.

«Французская публика, по большому счёту, была поразительно невежественна в отношении американской жизни и культуры, - писал Хук. - Её представление об Америке складывается из впечатлений, полученных от чтения романов о социальном протесте и бунте («Гроздья гнева» Стейнбека воспринимаются как правдивое и репрезентативное повествование), романов американского вырождения (Фолкнер) и бессмыслицы (Синклер Льюис - Sinclair Lewis), просмотра американских фильмов, а также под воздействием непрерывного огня коммунистической критики, которая проникает в некоммунистическую печать. Информационное перевоспитание французской общественности представляется мне наиболее фундаментальной, а также самой неотложной задачей американской демократической политики во Франции, для решения которой не было принято почти никаких эффективных мер» [134].

Идея Хука о том, что антиамериканизм может быть преодолён путём очищения европейских умов от парализующего видения выдающихся романистов Америки, кажется экстраординарной. В сущности, он выступал за вычищение тех проявлений американской жизни, которые, по его мнению, вступают в конфликт с правительственной «демократической политикой» за рубежом.

Это было грандиозное искажение самих принципов свободы слова, несовместимое с претензиями либеральной демократии, под покровительством которой оно было предложено.

Но Хук был прав в одном: для распыления на атомы «человека доброй воли» из сартровского Парижа надо вести тяжёлую борьбу. Подобно Брехту, который из комфорта своей привилегированной жизни в Восточной Германии восхвалял Сталина за «обоснованные убийства людей», интеллигенция парижского Левого берега не смогла понять, что она теперь является не «искателем истины, а защитником осаждённой, рушащейся ортодоксии» [135]. Сартр продолжал превозносить Россию как хранителя свободы, в то время как его «святой» Жан Жене отрицал существование ГУЛАГа. Это, как сказал Артур Кёстлер, была всемирная столица попутчиков коммунизма, шустрых карьеристов с умеренным талантом, наподобие Пикассо, Камю и Ануя (Anouilh).

Они внушали благоговение тем многочисленным европейским интеллектуалам, которые, по диагнозу Кёстлера, страдали «французским гриппом». Как саркастически заметил Кёстлер, коммунистическая партия может захватить власть во Франции при помощи одного телефонного звонка из Парижа.

Уизнеру было ясно, что он ещё не нашёл нужную группу для того, чтобы возглавить антикоммунистическую кампанию во Франции. В словах, показывающих, что он уже обдумывает создание постоянной базы для этой кампании, он выразил обеспокоенность тем, что «этот тип лидерства в будущем может привести к полному вырождению идеи (создания маленького Деминформа) в дурацкие поступки разных козлов и обезьян, чьи выходки способны полностью дискредитировать работу и заявления серьёзных и ответственных либералов. Мы должны серьёзно опасаться поддержки таких шоу» [136].

Устрашённые тем, что пропагандистская броня СССР казалась неуязвимой, группа немецких интеллектуалов, бывших членов «Треста Мюнценберга», углубилась в подготовку плана. Встретившись с Мелвином Ласки в номере отеля во Франкфурте в августе 1949 года, Рут Фишер (Ruth Fischer) и Франц Боркенау (бывший в своё время официальным историком Коминтерна) начали делать набросок своей идеи о создании постоянной структуры, предназначенной для организованного интеллектуального сопротивления.

Рут Фишер была сестрой Герхарта Эйслера (Gerhart Eisler), советского тайного агента, получившего в 1946-м прозвище «Коммунист номер один в США» и осуждённого в следующем году за подделку виз. С тех пор Герхарт пошёл на повышение, стал руководителем бюро пропаганды Восточной Германии и в этом качестве должен был отвечать за организацию советского ответа на планы Рут Фишер. Рут сама была одним из лидеров Коммунистической партии Германии до того, как её фракцию изгнали по приказу Москвы, что привело к её разрыву со Сталиным (и с братом).

Она писала о своих планах одному американскому дипломату: «Я думаю, что мы уже говорили об этом плане во время моего последнего пребывания в Париже, но сейчас у меня гораздо более конкретный подход к нему. Я имею в виду, конечно, идею организации большого анти-Вальдорфского конгресса в самом Берлине. Он должен собрать всех бывших коммунистов плюс хорошо представленную группу американских, английских и европейских интеллектуалов антисталинистской направленности, заявить о своей симпатии к Тито, Югославии и к безмолвной оппозиции в России и её сателлитах и предоставить Политбюро возможность катиться прямо к воротам их собственного ада. Все мои друзья согласны, что эффект от этого мероприятия будет огромным и достигнет Москвы, если оно будет организовано должным образом» [137].

Присутствовал ли Майкл Джоссельсон на собрании во Франкфурте? Несомненно, он был одним из первых, кто услышал о плане, который вскоре обсудил с Лоуренсом де Новиллем, а тот, в свою очередь, в середине сентября отправил конспект предложения Кармелу Оффи. «Идея пришла от Ласки, Джоссельсона и Кёстлера, - объяснял позднее де Новилль, - и я связался с Вашингтоном, запрашивая необходимую поддержку. Я сообщил об этом Фрэнку Линдси (Frank Lindsay) {заместитель Уизнера), и предполагаю, что он должен был обсудить дело с Уизнером. Мы просили утверждения. «План Маршалла» представлял собой источник неподотчётных средств и повсеместно использовался ЦРУ в то время, так что в деньгах не было никакого недостатка. Только борьба должна была получить одобрение» [138].

Бумага, получившая название «предложение Джоссельсона», легла на стол Уизнера в январе 1950 года. Тем временем Ласки, слишком нетерпеливый, чтобы ждать ответа, уже продвигал этот план; он привлёк Эрнста Ройтера (Ernst Reuter), мэра Западного Берлина, и нескольких видных немецких учёных, которые одобрили идею и пообещали поддержку. Вместе они сформировали постоянный комитет и начали рассылать приглашения интеллектуалам «свободного мира» приехать в Берлин, чтобы встать в ряд и быть посчитанными.

Самостоятельность Ласки, однако, не во всём имела благие последствия. «Поскольку он являлся сотрудником американской оккупационной администрации, его деятельность от имени Конгресса нанесла удар больший, чем работа нескольких вражеских аналитиков, так как предоставила доказательство того, что правительство США стояло за этим событием» [139].

Служащие УКП, добивавшиеся принятия плана Джоссельсона, представили формальный проект с бюджетом в 50 тысяч долларов, который был одобрен Уизнером 7 апреля. Уизнер добавил одно условие: Ласки и Джеймс Бэрнхам, который имел, можно сказать, профессиональный интерес в плане, должны были находиться вне поля зрения в Берлине «из опасения, что их присутствие только обеспечит боезапасом коммунистическую критику». Джоссельсон стал защищать Ласки, когда узнал о замечании Уизнера. «Здесь нет другого человека, тем более немца, который смог бы добиться такого успеха» [140], - телеграфировал он. Но Ласки на данном этапе зашёл уже слишком далеко, чтобы сдерживаться. Он публично объявил себя генеральным секретарём предстоящего Конгресса за свободу культуры; его именем и именем мэра Ройтера были подписаны приглашения и программы. Для осуществления связей с общественностью к Ласки присоединился Арнольд Бейхман, который так своевременно появился в «Вальдорфе».

В Америке Джеймс Бэрнхам и Сидни Хук были заняты подготовкой американской делегации. Оба были в курсе участия УКП (хотя Хук забыл упомянуть об этом в своих мемуарах, вероятно, думая, что это не имеет значения). Билеты для американских участников были приобретены УКП, которое использовало «несколько посреднических организаций» - туристических агентств. Государственный департамент также участвовал в этой подготовке. Помощник государственного секретаря по связям с общественностью Джесси Макнайт (Jesse MacKnight) был настолько впечатлён происходящим, что стал убеждать ЦРУ в необходимости спонсирования Конгресса на постоянной основе ещё до начала заседаний в Берлине [141]. На этот раз оптимизм был вполне уместен.

Идея - крестовый поход

«Мои призраки сказали что-то новое. Я марширую в Корею. Я не могу сказать тебе, что буду делать. Идея - крестовый поход. Янки Дудль - держись!» Роберт Лоуэлл (Robert Lowell). 1952

Поздним вечером 23 июня 1950 года Артур Кёстлер и его жена Мамэн приехали на парижский Восточный вокзал, чтобы сесть на ночной поезд до Франкфурта, откуда они собирались направиться в Берлин. В поисках своего вагона они столкнулись с Жан-Полем Сартром, который ехал тем же поездом, хотя и направлялся на другое мероприятие. Сартр вопреки обыкновению был один, без Симоны де Бовуар (которую Кёстлеры знали под прозвищем Бобёр).

Они поужинали вместе - в сопровождении полицейского охранника, приставленного к Кёстлеру французской службой безопасности. Причиной этого послужили опасения, вызванные угрозами расправы со стороны коммунистов.

Тревога достигла пика, когда в коммунистическом ежедневнике «Юманите» была напечатана карта, на которой отмечена вилла Кёстлера «Вер Рив» в Фонтен-ле-Пор, около Парижа. Хотя в последние годы отношения Кёстлера и Сартра становились всё более напряжёнными, эти идеологические оппоненты по-прежнему чувствовали взаимную близость и ещё были способны непринуждённо общаться, когда поезд отправлялся в жаркую летнюю ночь.

Сартр вместе с Альбером Камю публично отмежевался от конгресса, организованного Кёстлером, и отказался на нём присутствовать. Но Кёстлер жалел Сартра, который признался той ночью в поезде, что их дружба испарилась под жаром политических разногласий.

В тот момент, когда Кёстлер садился в поезд, американские делегаты готовились к трансатлантическому перелёту в Германию, который мог занять до 24 часов. Хотя советская блокада Берлина недавно была снята, единственным способом достичь западного сектора был полёт на военном самолёте.

Во Франкфурте делегаты должны были пересесть на С-47, чтобы осуществить последний этап того, что Кёстлер позже назовёт «интеллектуальным воздушным мостом». Среди них были Джеймс Фаррелл, Теннесси Уильямс, актёр Роберт Монтгомери (Robert Montgomery), председатель американской комиссии по атомной энергии Дэвид Лилиенталь (David Lilienthal), редактор журнала «Нью Лидер» Сол Левитас, Карсон Маккаллерс (Carson McCullers), чернокожий редактор газеты «Питтсбург курьер» (Pittsburgh Courier) Джордж Шуйлер (George Schuyler) и чернокожий журналист Макс Йерган (Мах Yergan). Лауреат нобелевской премии генетик Герман Мюллер (Herman Mueller) вёз с собой странный груз: пять тысяч плодовых мушек дрозофил в качестве подарка немецким учёным, лишившимся своих генетических линий дрозофил во время войны.

Артур Шлезингер-младший и Сидни Хук ехали вместе из Бостона, и Хук был просто одержим идеей о том, что в Берлине опасно. Шлезингер вспоминал: «Он воображал, что коммунисты станут нападать на нас со всех сторон. Он был очень взволнован. Думаю, многие из них чувствовали себя так же. Они думали, что отправляются на место ведения боевых действий, особенно те, кто не был на войне» [142].

После того как Хук впервые ощутил вкус крови на конференции в «Вальдорф Астории», он готовился к полномасштабной военной кампании: «Дайте мне 100 миллионов долларов и тысячу преданных людей, и я гарантирую, что подниму такую волну демократических беспорядков в массах, даже среди солдат в собственной империи Сталина, что он ещё долго будет заниматься только внутренними проблемами. Я могу найти людей» [143]. Теперь, отправляясь в город, со всех сторон окружённый коммунистами, Хук воображал, что «в случае чего все делегаты за несколько часов станут пленниками восточногерманской военной полиции» [144].

Николай Набоков приехал в Берлин в мае, вместе со своей женой Патрисией Блейк (Patricia Blake), чтобы помочь с планированием конференции; он воспользовался чартерным рейсом компании Youth Argosy - одного из «посредников» ЦРУ. Чип Болен попросил Набокова прибыть в Берлин как можно раньше, для того чтобы возвести баррикады со стороны художников, которые были «постоянными мальчиками для битья как для Советов, так и для нацистов» [145]. Джеймс Бэрнхам прибыл сразу же после Набокова, и они объединились с Джоссельсоном, Ласки, Кёстлером и Силоне, создав управляющий аппарат конференции в доме Ласки.

На одном из собраний этой группы за обедом Силоне рассказал, как во время войны он исключал из своей группы сопротивления всех тех, кто оказывался агентом британской или американской разведки, потому что хотел вести «собственную войну» с чистой совестью [146]. Можно вообразить, как восприняли это утверждение Джоссельсон, Бэрнхам и Ласки. Ведь они знали то, что, по-видимому, не было известно Силоне: он теперь участвовал в войне, ведущейся другими. Положение Силоне чётко выражало болезненную иронию эпохи, которая не считалась с чистотой человеческих идеалов.

В 1920-х он создал подпольную сеть, помогавшую Советскому Союзу, но потом сожалел об этом. С 1928 по 1930 год он сотрудничал с секретной службой Муссолини OVRA (обстоятельства этих отношений были ужасными: его брат был арестован фашистами и медленно умирал в итальянской тюрьме). В своём письме, написанном в апреле 1930 года, он разрывал свои отношения с OVRA и объяснял, что решил «устранить из своей жизни всё фальшивое, двусмысленное, ошибочное и покрытое тайной» [147]. В 1942-м он писал: «Самая важная из наших моральных задач сегодня состоит в освобождении нашего духа от грохота орудий, от пути пропагандистской войны и от всей журналистской чепухи» [148].

Находясь во время войны в эмиграции в Швейцарии, Силоне был агентом Аллена Даллеса, тогдашнего главы американской разведки в Европе; в октябре 1944 года агент УСС Серафино Ромуальди (Serafino Romualdi) был отправлен на франко-швейцарскую границу якобы для того, чтобы доставить воздухом два груза оружия и боеприпасов для французского Сопротивления. Его реальной миссией, «спланированной вне обычных каналов», была нелегальная доставка Силоне в Италию. Теперь, в 1950-м, Силоне снова был втянут в мир подпольных интриг. Его защитники утверждают, что он не имел понятия о тайных спонсорах Конгресса за свободу культуры. Но его вдова Дарина вспоминала: сначала он отказывался там присутствовать, так как подозревал, что это «операция Государственного департамента США». Через несколько дней после начала конференции Кёстлер, которому никогда по-настоящему не нравился Силоне, сказал другу, что он всегда «задавался вопросом, честен на самом деле Силоне или нет. Теперь я знаю, что нет» [149].

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...