 |
У свята на работе. Мокляк .
|
|
|
|
«…Всё будет хорошо… Всё. Будет. Хорошо.» – пытался я себя успокоить. Очередная сигарета докурена до фильтра и обжигает губы. Ещё только октябрь. Первый семестр. Первый курс. А мне уже всё надоело. Универ… общага… всё…
Уже месяц не пишу стихов… «ну а нафиг это кому нужно? Бред это всё… Мокляк, привыкай – такова обычная жизнь – скучная, примитивная… она приучает нас к равнодушию в мыслях о смерти. Последние мечты и красивости остались где-то на выпускном.
Нужно бросить писать стихи, смириться с незатейливой, плоской действительностью. И тогда всё будет хо-ро-шо…»
Так я практически нашёл компромисс со взрослой жизнью на крыльце своего учебного корпуса.
Внезапно, с грохотом настеж распахнутой двери (скорей всего ударом армейского ботинка) из универа вылетел тот самый парень, то ли панк, то ли ещё кто, из параллельной группы. Он был слегка пьян, и, очевидно, озлоблен на весь мир.
Он закурил на ходу, замер на секунду, оглядываясь, с явным желанием никого и ничего не замечать. Его взгляд остановился на мне. Через мгновение он уже тащил меня за рукав в сторону ближайшего магазина со словами: «Пошли пить». Я не сопротивлялся. Мне было всё равно.
Мы пили портвейн где-то во двориках. Он представился Святом.
Как будто не замечая меня он прочёл «Я проткнул свою руку шилом» Никонова.
- Твоё?
- Нет. Лёха Никонов. ПТВП
- А сам не пишешь?
- Пишу.
Сейчас уже не вспомню, что именно, но он прочитал что-то очень резкое. А-ля бухло, менты, блевота…
- Я тоже пишу.
- Читай.- казалось, что ему осталось очень мало времени и ему нужно успеть прочитать, послушать, написать все стихи… Я читал что-то из седьмого-девятого класса. Утраченное детство… первая любовь… первое разочарование…берёзки, звёздочки и всё в таком духе.
|
|
|
- Охуенно! Правда сам написал? Дай руку пожму.
- У меня два билета на вечер памяти Есенина. В филармонии сегодня. Пойдёшь?
- Конечно! Серёга – поэт! Давай за него выпьем…
….Мы выпили и за Есенина, и за Высоцкого… и за Маяковского, и за Летова…
Вечером мы встретились у филармонии. Пробыли мы там ровно пол часа. Вышли сжимая кулаки от злости и желания побить артистов. (читали там и правда ужасно. Есенина нельзя читать как на детском утреннике или отпевании!) на лице отвращение. Настроение напиться, тем более подстёгнутое утренним «завтраком», усиливалось с каждой минутой.
Далее портвейн на улице, какие-то заведения, пиво… водка……. и, конечно, стихи……….
Расставались на Богоявленской площади (центр Ярославля).
- Давай почитаем…. Ещё…… - я не успел договорить, а свят уже читал.
Потом читал я. Потом снова он. И так далее. Вокруг нас собралась горстка людей, которые пропускали свои маршрутки. Значит, кому – то мы нужны. Они нас слушают!
И, казалось, нас слышит весь мир.
Вот он – мимолётный восторг, собравший в себе силу всех чувств! С ним сравнится разве что первый секс, или первый пропущенный удар в лицо.
Я читаю свои стихи! Меня слушают случайные прохожие! Я не боюсь ни ментов ни хулиганов: рядом Свят, и пускай я знаю его первый день, он – мой друг. Всё остальное – к чертям собачим!!!
Свят. на какой-то лекции
К чертям собачим такую жизнь. Я пытаюсь открыть глаза, размыкая пятитонные веки. К чертям собачим. Надо встать. Надо что-то делать.
Зачем?
Я уже неделю не выхожу из комнаты. Не переодеваюсь, не открываю окно.
Я спрятался. Я в домике. Меня не достать.
- Свят, вставай! – ору сам на себя.
- Не буду – отвечает мне я.
Тогда я просто сбрасываю его с дивана на пол. Грохот, он с обидой смотрит на меня, потирая ушибленный локоть.
|
|
|
- Выйди на улицу! Проветрись!
Я обречённо киваю себе в ответ и накидываю куртку.
На улице весна. Дышать весенним воздухом после недельного кумара в комнате практически невозможно – настолько он чист. Солнце больно бьёт мне по глазам. Я беру в ларьке бутылку тёмного пива и закуриваю. Смотрю, улыбаюсь.
Недельное сидение в берлоге не прошло даром – люди смотрят на меня как на ненормального. Я замечаю своё отражение в стекле и начинаю их понимать. Рваные джинсы, кеды на босу ногу, камуфлированная майка, косуха. Волосы спутаны, во все стороны торчат.
А началось всё с того, что я просто не захотел просыпаться. Просто пропало желание что-либо делать. Я продрых неделю, изредка просыпаясь, чтобы съесть чего-нибудь или покурить.
Я отбросил в сторону сигарету. Зазвонил телефон.
Декабря.2011. общага. Подоконник. Мокляк
… зазвонил телефон. Вместо звонка какая-то мрачная, печальная музыка… реквием…
- Да, алло.
-Здравствуйте, нам посоветовали вас, как человека пишущего стихи, вы не могли бы нам помочь? – из трубки доносился какой-то бесцветный, сухой голос.
- Здравствуйте, а с кем имею честь, простите?
_ Это не важно. Нам очень нужно, что бы вы написали стихи.
- Извините, но дело в том, что я не умею писать на заказ…
- нам необходимо, что бы это сделали именно вы. Не прямо сейчас. Но в скором времени. Нужна эпитафия на надгробие.
- Ничего не понимаю! Вы меня пугаете! Кто вы? Кто-то умер?
- Вы. – краткий, лаконичный ответ, и после затянувшейся паузы – вам придёт извещение.
Внутри меня ядерной бомбой разрывался трёхэтажный мат, но губы мои не произнесли ни слова. Тишина… и только короткие гудки из трубки.
Я проснулся.
В мокрой ладони телефон. На дисплее пропущенный вызов «мама»...
Мама… мамочка… как же мне страшно….
….мамочка….роди меня обратно.
Свят.
Мамочка, роди меня обратно! – мы уже не поём, мы кричим в прокуренное пространство подъезда, выплёскивая свою ненависть, озлобленность, страх, своё по-детски наивное желание любить.
Исписанные матами и стихами стены отражают наш крик, дробят его на мельчайшие осколки и он возвращается к нам уже невнятным шумом, шёпотом.
|
|
|
Из двери вываливается какой –то мужик в потрёпанной майке и резиновых шлёпанцах.
- Да заткнитесь, вы, блядь! – он резко затыкается, увидев нас с Кэпом.
- Ребят, ну вы всё-таки потише – уже как – то заискивающе просит он и испуганно прячется за дверь, услышав в ответ ор двух пьяных глоток:
- ПОШЁЛ НА ХУЙ!!!
В последнее время мы пьём каждый день. Я не помню, когда последний раз был траезвым. Мы встречаемся с Кэпом после учёбы и планомерно надираемся дешёвым пивом до состояния в полнейшую срань. Я не помню, когда появлялся дома. Я не хочу там появляться. Мама ещё звонит, спрашивает где я. Говорю, что в гостях.
Вот такие вот лихие дела,
Кошка мышку взяла – родила…
У нас ничего не осталось. Значит, мы выживем.
Унас есть всё.
У нас есть растроенная в жопу гитара без двух струн, пустота в головах, пиво и тёплый подъезд.
У нас есть всё.
Жизнь – театр. Порой какой – то странный, некрасивый. Всему виной мой спектакль.
Мокляк. 15 декабря 2011.
Всему виной мой спектакль, который я разыгрывал на протяжении полугода. Влюблённый дурак – жалкое зрелище. Придумал себе прекрасную мадемуазель, и сквозь свои смешные, наивные грёзы не смог разглядеть, что она такая же как все… может в чём-то и необычная, но такая же…
Идиот… придурок… ДОЛБОЁБ!!!
Теперь уже ничего не вернуть. Ничего не будет как прежде. Люблю. Да, люблю. Но больше никогда не подойду. Не заговорю. Не посмотрю в её сторону. ДА ПОШЛО ВСЁ НАХУЙ!!!
Стихи… поэзия… красота…
Всё это бред! Никчёмный, никому не нужный БРЕД!
Мокляк, ты сам придумал этот спектакль, сам его разыграл.
Вот и иди по тёмной улице против ветра, залепленный снегом, и слёзы пускай обжигают обвертенные щёки. Хлестай из горла эту противную горькую водяру - поделом.
Ты сам этого хотел!!!
…а она этой ночью будет отжигать где нибудь на танцполе. В сетчатых чулках, на шпильках вызывающе разукрашенная. Упьётся каким-нибудь ягуаром, ну или коктейлем, если повезёт.
|
|
|
…Япроснулся у Свята. Страшно болит голова. Трясёт. Огляделся. Вокруг много пьяных, почти бездыханных тел.
Привстал. Сел. С титаническим трудом встал. Нашёл Свята.
_ Братиш, что случилось? Ничего не помню…
- Да ты пришёл в усрань пьяный. Рыдал. Водку хлестал из горла.
Янку свою матом крыл.
- Да пошла она ко всем чертям. Ненавижу.
- Сто раз тебе говорил, мудло ты моё, трахни её – и всё. Свят обнял меня за голову.
- Она не такая. И не говори о ней так. Не смей.
- Началооось…
Потом мы пили три дня… причём успели побывать во всех районах города… мало что осталось в памяти из этого. Помню, помогали рамзесу с переездом. Где то пили с Кэпом… Получили изрядных люлей от восьмерых утырков в военной форме…
И я ни о чём не жалею… Это было. Было даже забавно. И если есть всё таки кто-то там – Иисус, Джа, какой нибудь языческий бог поэзии – мы несомненно его позабавили. Значит, это кому то нужно…
Свят.
Зхначит, это кому – нибудь нужно.? Вся эта кутерьма, пляска на могиле, пир во время чумы, танец со смертью. Вся эта смертельно-опасная болезнь с нелепым названием vitae.
Театр. Но в театре должен быть зритель. Актёр должен играть для кого-то. Или нет?
Ветви стучат в стекло, пытаются залезть внутрь.
Вдруг в окне замечаю ребёнка. (второй этаж!). светловолосый мальчик лет шести улыбается мне и произносит: «Ты больше не нужен. Можешь идти».
Раздаётся звон разбивающегося стекла. Пистолет в моей руке дрожит. Мальчик исчез.
Я бросаю тщетные попытки склеить разваливающуюся по кусочкам психику и иду курить.
Тьма ползёт за мной, молча и хихикая, толкая в спину и мне нужно прикладывать все усилия, чтобы не разрядить в неё всю обойму.
Прижавшись спиной к стене, достаю флягу. Водка обжигает, тепло это огонь. Огонь это свет. Свет должен рассеивать тьму.
Я улыбаюсь, сжимая в руке ствол. Откладываю фляжку в сторону.
Сползаю по стене на пол.
Спокойно. Бояться нечего. Умирать совсем не страшно. Мы уже начали это делать. Все и подохнем. В этом даже есть определённая доля оптимизма.
Мы все умрём. Мы умрём – я катаю эту мысль по черепной коробке, пробуя её на вкус, привыкая, успокаиваясь. Запиваю водкой. Давай, давай, родная, рассеивай мою тьму. Глуши мой страх.
Постепенно расслабляюсь настолько, что выпускаю пистолет из руки.
Я спокоен. Сдохнут все.
|
|
|
