Адресаты посланий папы VII

Регион	Духовенство	Правители	Прочие светские персоналии	Всего
Франция'
Италия
Германия
Богемия
Англия
Испания
Венгрия	I
Дания
Другие
Всего

* Включая Королевство Бургундское.

Переписка Григория VII может также быть полезна для воссо­здания географических горизонтов реформированного папства. Со­хранилось свыше 400 его писем, и в Табл. 3 показаны страны, в ко­торых жили его адресаты. Подавляющее большинство писем, почти 65 процентов, направлялись епископам и другим прелатам Фран­ции, Италии и Германии, что вовсе не удивительно. В то же время достаточно много посланий адресовано и уже упомянутым свет­ским магнатам, герцогам и графам пост-каролингского мира. Григо­рий намного чаще обращался с буллами к этим феодалам, нежели к королям Франции или Германии. За рубежами старой Каролинг­ской империи переписка папы резко шла на убыль: в эти регионы направлялась от силы пятая часть всей корреспонденции за подпи­сью папы Григория. В то же время отдельные регионы, например, Богемия или Англия, явно были неплохо знакомы с эпистолярным стилем Григория. Что поразительно — в этих «внешних зонах» письма папы чаще всего были адресованы королям и их семьям. Не намного меньше был объем переписки с правящей верхушкой — королями и князьями Ирландии, Англии, Дании, Норвегии, Шве­ции, Польши, Богемии, Руси, Венгрии, Византии, Сербии, Арагона, Наварры, Леона. Даже мусульмане северной Африки получали от папы Григория советы, слова ободрения либо порицания. А вот во Франции, Германии и Италии письма к членам королевских фами­лий составляют ничтожно малый процент — всего три на сотню. За пределами же этого региона на них, наоборот, приходится почти три четверти общего числа сохранившихся эпистолярных свиде­тельств^.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Причин такой неравномерности было две. Первая, очевидная, заключалась в том, что папа Григорий и члены папского двора были намного лучше знакомы с Францией, Италией и Германией, неже­ли с более дальними регионами. Они и сами были родом из Италии или Лотарингии. Опыт, обретенный реформированным папством после 1046 года, привел к установлению прочных связей с крупны­ми монастырями Клюни и Монте-Кассино во Франции и Италии. Интенсивные пасторские поездки папы Льва IX, без сомнения, ввели в папскую орбиту и Северную Францию, а собственная дип­ломатическая и легатская активность папы Григория охватывала об­ширную территорию от Альп до Северного моря. В то же время преобладание королей и прочих правителей среди его адресатов за пределами означенного региона не только связано с отсутствием детального знания местной жизни и сложностями в установлении прямого контакта с местной знатью или церковной элитой. Немало­важно и то, что, уже имея естественного союзника в лице военной аристократии Италии, Франции и Германии, папство в большей степени было заинтересовано в поддержке со стороны правителей более отдаленных земель. Иногда это происходило оттого, что хрис -тианизация (как было в Швеции) или борьба с мусульманами (как в Испании) нуждалась в мощной руководящей руке в лице королев­ской власти. В некоторых странах, например, б Польше или Вен­грии, эти сображения еще более подкреплялись фактом реального могущества правящего монарха. Если менее централизованные го­сударства наподобие Италии и Франции подвигали папу искать со -юзников среди крупных феодалов, то в новых христианских монар -хиях Северной и Восточной Европы большую ценность представля­ло союзничество именно с верховным правителем. К этому, разуме -ется, надо прибавить то обстоятельство, что владыки отдаленных королевств не предъявляли претензий на высшее господство в Ита­лии.

Письма Григория этим правителям сочетали пасторские настав­ления с обеспокоенностью по поводу имущественных прав св. Пет­ра, то есть папства. Одним из направлений программы папы Григо­рия был постулат, что отдельные крупные части христианского мира по сути являются собственностью св. Петра и его земного на­местника — папы. Королевство Венгрия, писал он, «издавна пере­дано во владение Святой Римской Церкви». Русское государство он вручил сыну Изяслава Ярополку, объявив его «исполняющим обя­занности наместника св. Петра» (ex parte beati Petri). В 1079 году в письме представителю знатного славянского рода Везелину он вы­ражал удивление в связи с тем, что тот, «недавно поклявшийся в верности св. Петру и нам, восстал против человека, которого апос -тольская власть сделала королем Далмации». Правителям пиреней­ских государств папа сообщал, что «королевство Испания... было передано св. Петру и Святой Римской Церкви в качестве законного владения». В конечном счете имущественные притязания папства

10. Римская церковь и христианский народ

не играли главной роли в тщательно разработанной идеологии пап­ской монархии, но можно сказать, что они явились тем импульсом, который сдвинул машину с места.

Одним из признаков верности папству было соблюдение культо­вого и ритуального единообразия, ярым сторонником которого вы­ступал Григорий VII. Он, в частности, настаивал на том, чтобы ду­ховенство Сардинии «следовало обычаю Римской церкви» и брило бороды. Эта практика, заявлял он, существовала «во всей западной Церкви с первых ее дней», и тот сардинский церковник, кто отка­жется выполнять это требовение, должен быть лишен его владений. Усилия Григория были также направлены на решение более общих вопросов, в первую очередь соблюдение обрядового цикла. В Боге­мии он ввел запрет на богослужение на чешском языке. Особенно убедительную победу он одержал в Испании, где его политика ро­манизации вылилась в замену мосарабской литургии римским об­рядом. Правитель королевства Леон и Кастилия Альфонс VI, не­однократно женатый на француженках и имевший тесные связи с самым авторитетным французским аббатством Клюни, был, в общем-то, склонен перенять французскую церковную практику, и тем не менее «католический порядок пришел в Испанию»⁶ не без трудностей. В 1074 году папа Григорий много времени и усилий по­святил претворению этих преобразований, направляя Альфонсу и его другу королю Наваррскому Санчо IV буллы такого содержания: «Я призываю Вас признать Римскую церковь действительно своей матерью... получить из ее рук порядок и высший пост, какие поло­жены Вам наравне со всеми другими королевствами Запада и Севе -ра»⁷. Спустя семь лет его послания исполнены торжества: «Ваше превосходительство, столь любимое Нами, знает, что одно радует Нас необычайно — или, точнее, ублажает милосердие Господне — это то, что в Вашем королевстве Вы установили в церквях порядок, предписанный матерью всех церквей, Святой Римской церковью, для соблюдения и исполнения в том виде, какой существует с древ­них времен»⁸.

Переписка папы Григория, достигавшая Руси, Африки, Арме­нии, Польши и Ирландии, показывает, как расширялись границы влияния папства по мере того, как церковь пересматривала свою природу и ширила сферу своих интересов. Влияние нового папства, преисполненного интервенционистских настроений, чаще всего рассматривается через призму развития и расширения таких кана­лов и проводников взаимных связей и влияний, как папские лега­ты, соборы и послания⁹. Самым первым легатом, совершившим в 1064 году по поручению Рима поездку на Пиренейский полуостров, стал кардинал Гуго Кандид. Поручая ему эту миссию, папа исходил из убеждения, что «в Испании единство католической веры пошат­нулось и почти повсеместно наблюдается отход от церковной дис­циплины и культа святых таинств» Ю. Как мы уже видели, Григо­рий VII написал испанским правителям двенадцать посланий!*. Его

Роберт Бартлетт, Становление Европы

преемники продолжили регулярные контакты с этим регионом. Од­нако только в следующем дошедшем до нас сборнике папских доку­ментов, «Регистре» Иннокентия III {1198—1216), мы видим, насколь­ко обычным явлением стали для Испании буллы реформированного папства: за 16 лет своего пребывания на папском престоле Инно­кентий направил в Испанию свыше 400 посланий.

И в кельтских государствах, и в Восточной Европе конец XI — начало XII века ознаменовали собой новый этап регулярных кон­тактов с католическим Римом. Послание Григория VII, адресован­ное Тэрлу О'Брайену, «королю Ирландии», было первым докумен­том такого рода, сохранившимся до нашего времени после VII ве­ка¹². Первым папским легатом, посетившим Уэльс и Шотландию, стал Иоанн Кремский, который прибыл в Британию в 1125 году *³. В 1073 году Григорий VII направил герцогу Богемии буллу, в которой выражалась благодарность за уважение, какое тот выказал папским легатам, и одновременно угроза тем, кто, подобно епископу Праж­скому, выступил против папских посланников. «Ибо, по небреже­нию Наших предшественников, — писал он, — и невниманию со стороны Ваших предков... посланники апостольского престола редко направлялись в Вашу страну, в силу чего кому-то из Вас это кажется новшеством»¹⁴. Надо признать, что в эпоху Высокого Сре­дневековья присутствие папских легатов уже мало для кого явля­лось «новшеством». К первой четверти XIII века, когда объем исхо­дящей из Рима переписки ежегодно исчислялся сотнями писем, когда на Латеранский собор 1215 года съехались свыше 400 еписко­пов, а папские легаты на правах регентов правили Англией, пред­принимали попытки создания церковного государства в Ливонии и вели армии наемников в бой против императора Священной Рим­ской империи, уже действительно были все основания считать, что папство осуществило мечту Григория VII и показало, «сколь велико могущество этой епархии»¹⁵.

ПОНЯТИЕ ХРИСТИАНСТВА

Так, начиная с середины XI века, Рим утвердил новую, единую в организационном и культурном отношении западную церковь. Параллельно с развитием этого механизма власти и взаимных кон­тактов можно видеть, как происходило укрепление того, что труд­нее поддается определению или датировке, а именно — самоопре­деления. Конечно, самоопределение христиан для народов Среди­земноморья и Западной Европы еще со времени обращения имело важное значение, однако именно в Высокое Средневековье оно окончательно утвердилось и приняло конкретные формы.

Понятие христианства заключает в себе много значений и в том числе номинативное. В самом деле, уже само имя христианина в Римской империи служило основанием для преследования: как писал Тертуллиан, «предмет закона — это имя» (потеп in causa

10. Римская церковь и христианский народ

. В эпоху Высокого Средневековья сочетание «христианское имя» было весьма употребительным. Так, хронист Малатерра после описания победы мусульман над христианами на Сицилии повест­вует о том, как победители-неверные «безмерно радовались этому обесчещению христианского имени»¹⁷. В послании из Антиохии предводители первого крестового похода описывали его как «глав­ный и крупнейший город христианского имени»¹⁸ (имея в виду, что здесь христиане впервые получили свое название). Когда в 1124 году объединенное войско венецианцев и Иерусалимского ко­ролевства взяло Тир, летописец Вильгельм Тирский охарактеризо­вал это событие как «возвращение ему христианского имени»¹⁹. Одним из признаков принадлежности к иной вере было враждеб­ное отношение к самому этому понятию. Первый крестовый поход был направлен против «врагов имени христианина»²⁰. Такой же ярлык мог быть навешен и на иудеев. Имя «христианин» имело врагов, а следовательно, нуждалось и в защитниках. Граф Сицилий­ский Роджер, прославившийся своими победами над мусульманами, заслужил приветствие как «бесстрашный сокрушитель врагов имени христианского»²¹, а испанский военный Орден св. Иакова провозглашал своей целью «борьбу в защиту христианского имени»²²

В случаях, подобных описанным, понятие «имя» несомненно на­полнено более широким смыслом, чем просто обращение. И все же выражение «христианское имя» обладает силой именно в той мере, в какой используется как ярлык. Будучи инструментом обозначения и различения, оно служило для прелатов, князей и летописцев христианского мира средством самоидентификации. Когда великие отцы Римской церкви эпохи Высокого Средневековья очерчивали степень своих правопритязаний, они подчас формулировали это так: «Все королевства, в коих почитается имя христианина, уважа­ют Римскую церковь как мать»-". Парафраз «все королевства, в коих почитается имя христианина», весьма точно характеризует сферу папского влияния. И естественно, оно также подразумевает вполне определенные народы и территории.

Латинский термин «номен», то есть имя, можно еще перевести как «семья» или «племя», и в каком-то смысле понятие «христиа­нин» также приобрело квазиэтническое значение. Верно, что хрис­тианами не рождаются, а становятся — путем крещения, но для ог -ромного большинства рожденных в христианской Европе в Высо­кое Средневековье крещение было актом, само собой разумеющим­ся. Они вполне могли считать себя не доброво.льными членами оп­ределенного сообщества единоверцев, а членами христианской ((нации» или «народа». Как сказал Монтень, «Мы христиане в силу тех же причин, по каким мы являемся перигорцами или немца­ми»²⁴. Этническое наполнение понятия «христианин» в эпоху Вы­сокого Средневековья прослеживается во всем, и, по-видимому, этот оттенок его значения неуклонно возрастал. Термин «христиан-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ский народ» (populus christinus), вполне расхожий, означает не более чем «общину христиан». Однако когда на рубеже VIII—IX веков саксонцы были насильно обращены в христианскую веру франкским оружием, принятие новой религии сделало их «по сути одной расой (quasi una gens) с самими франками»²⁵. Экспансия но­вого тысячелетия привела христиан туда, «где прежде христиане никогда не бывали»²⁶, и эти новые сопоставления лишь усилили осознание того, что христиане — это народ, племя или раса. Они столкнулись с населением с совершенно другими традициями, речью, законами и во многих случаях поставили себя в положение привилегированного меньшинства. Разница вероучения оказалась неразрывно связана с различием в этнической принадлежности.

Один источник описывает, как в 1098 году, во время первого крестового похода, после взятия крестоносцами Антиохии, Иисус явился армейскому священнику и вопросил: «Человек, что это за раса (qaaenam est hec gens) вошла в город?» — и получил ответ: «Христиане»²⁷. Григорий VII также использовал понятие «христи­анская раса» (Christiana gens). Выражение «святой народ христиан­ский» (gens sancta, videlicet Christianorum)^ встречается у немецко­го летописца Арнольда Любекского. Французские героические песни и стихотворные хроники повествуют о «христианском наро­де» (la gent cristianeffi и в одном таком эпосе крестоносцев, «Песни об Антиохии» (La chanson d'Antioche), Иисус изображается висящим на кресте, разъясняющим добросердечному вору на со­седнем распятии, что «из-за моря придет новый народ (novele gent) и отмстит за смерть Отца своего»³^¹. Особенно отчетливо наполне­ние понятия христианин этническим содержанием прослеживается у французского прелата Бодри Бургейльского, труды которого отно -сятся к началу XII века. В предисловии к своей истории первого крестового похода он объясняет, что стремится быть справедливым и к христианам, и к язычникам, хотя «сам я христианин и произо­шел от предков-христиан, так что ныне, можно сказать, владею свя­тостью Господней по наследству и для себя избрал наследственную профессию христианскую»³¹. Далее он пишет, что умаление воен­ного искусства язычников не есть метод прославления христиан, ибо это будет означать, что «наша раса» (genus nostrum) сражалась с «невоинственным народом» (gens unbellis),

Эти примеры показывают, как христиане, сталкиваясь в ходе средневековой экспансии с чуждыми народами, все больше прида­вали своему групповому самосознанию этнический смысл. Некото­рые из тех, кому они противостояли, проводили такое же тождест­во. «Имя христианина, — писал францисканский миссионер Виль­гельм Рубрукский, — кажется им [монголам] обозначением кон­кретной расы»³². Параллельно с этой тенденцией к «этнизации» на­блюдалась другая, делающая упор не на происхождении, а на тер­риториальных корнях. Христиане были народом или расой; они имели свои земли или области расселения, которые можно было

10. Римская церковь и христианский народ

описать географически. Наиболее часто употреблявшимся терми­ном для обозначения зоны христианского влияния является выра­жение «христианский мир». Здесь примечательны два момента: первый — что в конце XI века употребление этого термина резко участилось, а второй — что он все больше наполнялся вполне кон­кретным территориальным звучанием.

Понятие христианства прошло длительную историю³³. Обычное его значение в период Раннего Средневековья было «люди христи­анской веры», но постепенно его толкование все больше привязы­валось к определенной территории. Когда Григорий VII писал не­мецким епископам об опасностях, которые могут грозить «не толь­ко Вашему народу и королевству немцев, но и всему миру в хрис -тианских границах (fines Christianitatis)»^⁴, то ясно, что «христиан­ство» (или «христианский мир») в его представлении носит отчет­ливо географический оттенок. Аналогичным образом щедрость Лю­довика VII к духовенству влекла клириков в Париж «со всех концов христианского мира». Волна всеобщего воодушевления идеей третьего крестового похода прокатилась «по Нормандии, Франции и всему христианству». Лионский Собор 1245 года собрал прелатов «практически со всех концов христианства»³⁵. Эти и подобные им примеры показывают, что христианство рассматривалось как осо­бая часть мира, регион, определяемый по его религиозной принад­лежности. Это были «все королевства, где почитается имя христиа­нин».

В наибольшей степени этот термин наполнялся территориаль­ным смыслом, когда применялся для обозначения области, границы которой расширялись за счет чужих земель. Конечно, значитель­ный рост римско-католического мира, происходивший в Высокое Средневековье, можно было определять различным образом, напри -мер, как «рост числа и славы христианского народа»³⁶, однако пре­обладающими были образы физического расширения границ и уве­личения размеров (dilatio). На каждом фронте (лексика великой стратегии представляется тут как никогда уместной) с пера авторов писем, хартий и хроник с одинаковой легкостью срывались те же самые существительные и глаголы. На Сицилии граф Роджер «зна­чительно расширил (dilatavit) границы Церкви Господней в сара­цинских землях». На христиано-мусульманской границе в центре Пиренейского полуострова набожный кастильский аристократ тру­дился на ниве ((расширения (dilatio) рубежей христианской веры». В Пруссии Тевтонские рыцари выступили с кампанией ((расшире­ния (ad dilatandum) границ христианского мира». Естественно, в полном смысле фокусом этой терминологии служили крестовые по­ходы. Великие крестоносные идеологи говорили о крестоносцах, которые истово сражались «за распространение (diiatare) имени христианина в тех областях», а папские легаты перед битвой моли­лись о том, чтобы Господь сумел «расширить (dilataret) царство Христово и церкви Его от моря и до моря»³⁷.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Причина, почему экспансия приобрела такое значение для само­определения христиан, заключалась в противостоянии двух квази-этнических территориальнах общностей. Для тех, кто ощущал свою принадлежность к христианскому миру, весь остальной мир был нехристианским. Это явствует из той дуалистической вспомогатель­ной лексики, с помощью которой христиане и христианский мир противопоставлялись их идеологическим противникам. Молодые воины нормандской Сицилии, воодушевленные перспективой крес­тового похода на Иерусалим в 1096 году, «поклялись, что больше не будут нападать на земли христианские (fines christiani nominis), пока не проникнут в земли язычников (радапогит fines)»-*⁸. Здесь мы имеем прямой случай территориальной дихотомии, господствовав­шей в восприятии географических понятий людьми эпохи XI— XIII веков. Абстрактное понятие «христианский мир» способствова­ло формированию противоположного понятия — «языческий мир»-*⁹. Незавоеванная Хайфа в Святой земле была «главой и гор­достью язычества (paganismus)». Неуловимый император Византии Мануил Комнин был подвергнут осуждению за «укрепление языче­ства» {paganismus). Нормандский менестрель Амбруаз по поводу третьего крестового похода пишет о «лучшем из турок, которых можно встретить в языческом мире (paenie)». Мир виделся ареной столкновения великих религиозно-территориальных общностей. Например, падение Иерусалима в 1099 году представало не момен­том триумфа западных лидеров или исключительно реабилитацией франков в качестве избранной расы, а прежде всего «днем, когда язычество было посрамлено, а христианство укрепилось»⁴⁰. Значи­мость этого события определялась тем широким контекстом, в ко­тором происходила битва империй добра и зла. Таким образом, жи -тели христианской Европы все больше осознавали свою принад­лежность к части мира под названием «христианство», а окружаю­щий враждебный мир язычества рисовали и воспринимали как до­стойную цель для экспансии или расширения границ христианско­го мира. Иисус был не только «автором христианского имени», но и «идеологом расширения границ христианства»⁴¹.

Христианский мир, который начал осознавать себя таковым в XI, XII и XIII веках, был не христианский мир Константина, а явно западный, то есть латинский мир. Конечно, греческие и римские церкви Высокого Средневековья имели общего предка в лице цер­кви апостольских времен и Раннего Средневековья. В средиземно­морском регионе первоначально отчетливого барьера между ними не существовало, и хотя между восточными патриархатами и Римом юрисдикция была поделена, это деление не всегда совпадало с географией распространения латинского ритуала и не являлось непреложным. В первую очередь Балканы и юг Италии характери­зовались исключительно запутанной и изменчивой системой цер­ковной власти и культа, где суть латинской литургии и папского владычества терялся за разнообразными обрядами и туманной ие-

10, Римская церковь и христианский народ

рархией Восточного Средиземноморья. Однако за время, прошед­шее между последними Вселенскими соборами (680, 787, 869 гг.) и взаимными отлучениями 1054 года {эта дата традиционно считается моментом окончательного раскола между двумя церквями, хотя с недавних пор некоторые ученые ее оспаривают), проблемы между восточной и западной церковью неуклонно обострялись. Одной из зон сражения за власть и форму культа стало Средиземноморье, где папы, патриархи и императоры проводили соборы, обменива­лись посланиями и произносили свои вердикты. Другой такой аре­ной был новый миссионерский мир Северной и Восточной Европы. И если в Средиземноморье нарастающая вражда и противоречия до некоторой степени сглаживались многовековыми связями и общи­ми традициями, то в регионах евангелизации противостояние про­являлось ярче и сильнее. Здесь христианские общины были постав­лены перед выбором формы отправления культа и церковной орга­низации — греческой либо латинской. Вопросы, которые в греко-римских городах могли многие годы оставаться нерешенными, перед князьями варваров были поставлены ребром.

Начиная с IX века нередки стали контакты, а подчас и конфлик­ты между латинскими и греческими миссионерами на Балканах и в Восточной Европе. События, подобные истории с Кириллом и Ме-фодием (упомянутой в Главе 1), всегда развивались вокруг двух стержневых моментов — литургического единообразия и руковод­ства церковью. Контуры будущей европейской цивилизации опре­делялись тем, какую церковь, римскую или греческую, изберет для себя тот или правитель или народ. Русские выбрали для себя Вос­ток, поляки и мадьяры — Запад. В европейском христианском мире медленно образовывалась трещина. Завершающие этапы этого про­цесса в Прибалтике пришлись на XIII—XIV века. По мере того, как немецкие и скандинавские христиане завоевывали позиции в Вос­точной Прибалтике, они вступали в контакт с русскими, которые, как мы знаем, «следовали греческому обряду, осуждали ненавист­ное латинское крещение, не соблюдали церковных праздников и установленных постов и расторгали браки, заключенные между но -вообращенными». С такой «наглостью» и «ересью» мириться было нельзя. «Мы повелеваем, — писал в 1222 году папа Гонорий III, — чтобы там, где русские, пойдя наперекор главе христианского мира, то есть Римской церкви, переняли греческие обряды, они были принуждены соблюдать латинский ритуал»⁴². Противостояние гре­ческой и римской церкви в бассейне Средиземного моря тянулось многие века. Теперь, вследствие экспансии католицизма, происшед­шей в Высокое Средневековье, граница между греческой и латин­ской церковью переместилась. Постепенно две разновидности куль­та вступили в конфликт по всей границе зон своего влияния с севе­ра на юг. К середине XIII века последователи римской и греческой церквей оказались втянуты в военное противостояние от Констан­тинополя, где «люди закона римского»⁴³ установили собственную

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Латинскую империю, до обледенелого Чудского озера на Новгород­ском тракте. С официальным крещением Литвы в 1386 году линия этого противостояния замкнулась: противники стояли теперь рука об руку и живот к животу. Отныне степень соприкосновения и новый накал ненависти и подозрительности сделали латинян еще большими латинянами, а греков — еще большими греками.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ОРДЕНА

Становым хребтом, на котором держалось латинское самосозна­ние, было не только реформированное папство, но и совершенно новый тип организации, каким стал интернациональный монашес­кий орден, появившийся в XII веке и получивший развитие в XIII. В рассматриваемый нами период (950—1350 гг.) можно выделить че­тыре стадии в развитии монашеских орденов, которые условно со­относятся с четырьмя столетними отрезками времени. На первом этапе, в X веке, большая часть монастырей следовала единому ус­тавному порядку, бенедиктинскому, в котором были детально про­писаны правила повседневной монастырской жизни, а также сфор -мулирована философия этой жизни или ее восприятие. Каждое братство жило независимо от других, аббат воплощал верховную власть, и монахи пожизненно оставались в обители, поскольку офи­циально избрали себе духовное поприще. Бенедиктинцы поддержи -вали существование благодаря солидным земельным владениям, де­ревням и хуторам, служившим источником сельскохозяйственной продукции, а также ренты. Таким образом монахи были не только обеспечены едой и одеждой, но и могли оплачивать свои роскош­ные здания, облачения, книги и богатую церковную утварь. Самые крупные из бенедиктинских монастырей были богатейшими орга­низациями в Европе.

Следующий этап в организации европейской монастырской жизни ознаменовался серьезными нововведениями, начало которых пришлось на X век, а расцвет — лишь на конец XI века. Этот этап был связан с аббатством Клюни в Бургундии. Клюнийская система предполагала наличие связей между отдельными братствами, при­чем связи эти были двоякого рода. Наиболее тесные взаимоотноше­ния существовали между аббатством Клюни и дочерними обителя­ми. Настоятели этих монастырей назначались и могли быть смеще­ны решением аббата Клюни, а монахи дочерних братств считались святыми отцами головного монастыря Клюни и именно в его еди­ной системе делали духовную карьеру. Менее тесными были кон­такты между Клюни и теми аббатствами, которые хотя и следовали клюнийской модели монастырской жизни, формально ему подчине -ны не были. Многие из них объединялись в «общества» (societas), особую форму братства, которая предполагала совместное отправ­ление культа. Таким образом, взаимные узы монашеских братств в рамках клюнийской системы монастырей, если речь шла о голов-

10. Римская церковь и христианский народ

ном аббатстве и дочерних обителях, по сути ограничивались лич­ной зависимостью от аббата Клюни и не подкреплялись каким-то представительством, делегированием полномочий или внутренней регламентацией соподчинения. Что касается независимых аббатств, формально входивших в клюнийскую систему, то их роднило лишь литургическое и обрядовое единство без какой-либо формальной субординации. Подобно независимым бенедиктинским монастырям, клюнийские братства для полдержания жизнедеятельности нужда­лись в существенных земельных владениях.

Если сравнить клюнийскую систему монастырей, пережившую подъем в XI веке, и цистерцианский орден, чей расцвет пришелся на XII век, то можно увидеть целый ряд различий. Система монас­тырей Клюни была ограничена довольно узкими географическими рамками, и, например, в Германии таких братств практически не было. Зато цистерцианская система в течение первых же пятидеся­ти лет после основания распространилась из своего родительского бургундского монастыря Сито и первых его дочерних обителей (Ла Ферте, Понтиньи, Клерво и Моримон) в такие отдаленные страны, как Ирландия, Норвегия и северо-западная Испания: «Из этих че­тырех ветвей, проросших от корней Сито, вырос целый орден, ко­торый Господь своею волею приумножал как числом аббатств, так и славой их добродетелей, во всех четырех сторонах света»⁴⁴.

Структура клюнийских братств была относительно бесхитрост­на и опиралась на простую субординацию по отношению к аббату Клюни. Цистерцианцы же разработали сложную систему подчине­ния, делегирования и представительства, что способствовало четкой передаче информации и внутренних распоряжений по всей иерар­хии ордена. Стержневым принципом организации было аффилиро-вание, то есть подчинение всех братств головному на правах фили -алов. Каждый цистерцианский монастырь был отделением другого монастыря и подчинялся ему, а вся цепочка вела наверх, в головное аббатство Сито. Б противоположность независимым бенедиктин­ским братствам здесь существовала четкая структура управления, причем, опять-таки в отличие от клюнийской, эта система предпо­лагала делегирование определенных полномочий, так что головная организация была освобождена от управления каждым филиалом в отдельности: руководство каждым филиалом осуществлялось из со­ответствующего центра. Наряду с этим имелись и центральные ин­ституты управления, в частности, проводились ежегодные капитулы всех аббатов и действовали единый для всех устав. Если клюний­ские монастыри были по преимуществу молитвенным союзом, то цистерцианская сеть монастырей скорее заждилась на администра -тивной системе управления. Благодаря этим особенностям Цистер­цианский орден широко распространился по Европе и имел разви -тую организационную структуру, представляя ясную администра­тивную модель для всякого, кто желал бы создать новое братство. Развитие цистерцианских монастырей приобрело поразительный

Роберт Бартлетт. Становление Европы

размах. С другой стороны, цистерцианцы придерживались опреде­ленной замкнутости. Цистерцианские монахи обязаны были оста­ваться в одной и той же обители (то есть соблюдался принцип за­крепления кадров), и для обеспечения жизнедеятельности им, есте­ственно, тоже требовалась немалая собственность, в первую оче­редь земельная. Соответственно, им приходилось делать и сущест­венные вложения.

На четвертом этапе развития монастырей, падающем на XIII век, сложная цистерцианская организационная система сохранялась и развивалась, но произошел отход от принципа закрепления кадров на одном месте и крупных материальных вложений. Новые мона­шеские ордена, стремительно распространявшиеся в этот период по всей Европе и за ее пределами, имели сложную, четко определен­ную и интернациональную по масштабам организационную струк­туру с элементами выборности и законотворчества. В силу этого доктрина этих нищенствующих орденов и их преимущественная концентрация в городах означали, что первоначально они могли су­ществовать и без земельных владений. Разумеется, по прошествии времени они нажили определенное состояние, но чаще — в форме ренты или других доходов с горожан, нежели доходов с обрабаты­ваемой земли. Отсутствие замкнутости означало, что подающие на­дежды монахи могли переходить в любой орден, который считали для себя более перспективным. К середине XIII века они уже пре­тендовали на господствующее влияние в Парижском университете, где трудились некоторые из видных интеллектуалов церкви, напри -мер, доминиканец Фома Аквинский. Один доминиканский автор рассказывает историю, как цистерцианцы, пораженные свободой передвижения, какую имели братья нищенствующих орденов, при­нялись шпионить за молодыми монахами, выискивая их грехи. По преданию, св. Доминик их упрекнул: «Зачем вы шпионите за моими учениками?... Я знаю наверняка, что мои молодые последо­ватели выйдут за ворота с тем, чтобы непременно вернуться... Зато ваши молодые братья будут сидеть взаперти и все равно уйдут»⁴⁵. Это противопоставление недовольных своим заточением монахов, ищущих запретных ночных утех, и свободных в передвижениях, но исполненных ответственности молодых доминиканцев хотя и носит откровенно пропагандистский характер, но тем не менее правдиво отражает те сдвиги, которые произошли в XIII веке в представлени­ях об идеале религиозной жизни.

Четыре стадии развития западного монашества представляют движение в направлении усложнения административной системы и расширения свободы личного передвижения, от местной замкну­тости ранних монастырей ко все более расширяющимся горизон­там международных религиозных братств. На смену независимым орденам раннего периода, сильно привязанным к своему региону, пришла система, в которой действовали гораздо более дальние межмонастырские связи. Новые монашеские ордена XII века, цис-

10. Римская церковь и христианский народ

терцианцы и тамплиеры, или XIII века — францисканцы или доми­никанцы, имели такие структурно-организационные особенности, которые позволяли им быстро распространяться вширь, не теряя при этом своей специфики. Они сочетали скорость размножения кроликов с самоизоляцией рака-отшельника. Новые братства закла­дывались на основе глубокого убеждения, что они в той же мере будут приспосабливаться к своему окружению, сколь и воздейство­вать на него. В первом столетии своей истории цистерцианцы осно -вали 500 с лишним монашеских братств, францисканцы же — свыше 1400.

На карте 12 показано распространение Цистерцианского ордена в северо-восточных областях Европы, где со временем были осно­ваны такие отдаленные общины, как Тутерё (в 200 милях от поляр­ного круга) и Фалькенау (на границах Руси). Направление экспан­сии явно шло с юга и запада на север и восток, и важную роль в этом процессе играли колонии монахов из прилегающих областей, таких, как Англия для Норвегии или Германия — для некоторых районов Польши. Цепочка субординации и взаимосвязей соединяла эти братства с великими головными аббатствами Франции, в осо­бенности с аббатством Моримон, которое стояло над подавляющим большинством цистерцианских монастырей Северо-Восточной Ев­ропы. Так, монастырь Могила, основанный в 1222 году в окрестнос­тях Кракова, являлся дочерней обителью по отношению к Лубенж-скому монастырю в Силезии, который, в свою очередь, подчинялся монастырю Пфо

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: