Об организации и открытии в Фигерасе Театра-музея, награда и почестях, болезнях и тяжелой утрате — смерти Галы

Новым мэром Фигераса в 1960 году горожане выбрали Рамона Гурдиолу. Уроженец Жероны, учитель и юрист, он был неравнодушным к культуре человеком и обратился к Дали с предложением оборудовать в музее Ампурдана постоянную экспозицию работ всемирно известного фигерасца. Дали встретился с мэром в своем родном городе и на его предложение ответил, что ему хотелось бы создать в Фигерасе отдельный музей своего имени в разрушенном во время войны театре "Принсипаль", где в 1919 году прошла первая выставка юного гения. Если город восстановит здание, Дали пообещал за свой счет создать экспозицию. Его мучила ревность к уже существовавшему музею Пикассо в Барселоне. Мэру эта идея очень понравилась. Зато Гала была не в восторге от этой затеи. Она прекрасно понимала, что в залах будущего музея должны будут висеть подлинники, а это означало, что они будут подарены городу. Подобный альтруизм для корыстной пожилой женщины казался невозможным.

В августе 1961 года в Фигерасе была организована фиеста в честь Дали. Перед началом корриды он проехался по арене под аплодисменты земляков на своем кадиллаке, а в конце любимого испанцами спектакля под открытым небом к восторгу толпы был взорван и разлетелся фейерверком пластмассовый бык. Настоящего, поверженного во время корриды, быка, по сценарию Дали, должны были сбросить с вертолета в море в качестве жертвы для Нептуна, но жестокая трамонтана помешала это сделать.

В тот же день, ближе к вечеру, на доме по улице Монтуриоль, 20, где родился Спаситель современного искусства, была открыта мемориальная доска, а затем участники праздника переместились к руинам театра "Принсипаль". Дали объявил, что здесь будет создан музей его имени, но это будет не просто банальный музей с картинами и всем прочим музейным хламом, а музей сюрреалистический, такой, какого еще не бывало. Сами эти закопченные пожаром стены уже являются экспонатом, и на них будут висеть не подлинники, а большие фотографии с его работ в застекленных витринах. Таким образом будет возможность представить всего Дали, все его огромное творческое наследие. Гала могла быть довольна. Скорее всего, это была ее идея. Мэр был от этого не в восторге. Музей под открытым небом с фотографиями на безобразных развалинах? Вряд ли это привлечет сюда туристов со всего мира, о чем мечтал Гурдиола. Но он был упрямым каталонцем, поэтому твердо решил, что музею быть, и стал убеждать Дали в необходимости реконструкции разрушенного театра под музей.

Дали также крепко задумался. Ему очень хотелось создать свой музей не где-нибудь, а у себя на родине. У него созрела новая идея — создать не просто музей, а Театр-музей, место, где можно было бы устраивать всевозможные представления и действа в сюрреалистическом духе. Прошло десять лет, пока дело стронулось с места. Раз за дело взялось государство, понятное дело, началась бюрократическая волокита, всяческие препоны и возражения со стороны министерских чиновников и так далее — словом, пошла писать губерния.

Потребовалось вмешательство самого каудильо. На очередном приеме, которого был удостоен художник в 1968 году, Франко положительно отозвался о создании музея Дали. "Это может, — сказал он, — превратить Фигерас в Мекку современного искусства".

Но прошло целых два года, прежде чем начались работы. Сделать проект Дали поручил молодому каталонскому архитектору Эмилио Пинейро, для которого этот проект оказался последним в жизни — он погиб в автокатастрофе за несколько дней до открытия музея в сентябре 1974 года. Реконструкция театра "Принсипаль" шла долгих четыре года. Дали частенько приезжал в Фигерас и подолгу жил там, расписывая потолок и принимая самое активное участие в строительстве своего музея. Ему в Порт-Льигате без Галы было одиноко, да и в родном городе его стали одолевать юношеские страхи, вновь из подсознания стали вылезать чудовищные образы, но работа, как всегда, спасала его. Напугал его и простатит, он боялся, что умрет той же смертью, что и отец, от рака простаты. Однако известный барселонский уролог в этом смысле его успокоил, зато обнаружил грыжу, которую благополучно удалил. После операции в 1974 году Дали в прекрасном настроении вернулся в Порт-Льигат. 28 сентября того же 1974 года Театр-музей был торжественно открыт при огромном стечении журналистов и официальных лиц. Здание венчал так называемый "геодезический купол", копировавший, по замыслу Дали, глаз мухи. На гигантский стеклянный шар собирались водрузить и крест, но он так и не в появился, хотя на пригласительном билете Дали изобразил купол с крестом.

Фасад здания был сохранен в прежнем виде, зато интерьеры стали неузнаваемы. Как и в доме Дали в Порт-Льигате, разные по размерам помещения образуют лабиринт, по нему можно ходить по кругу, возвращаясь на то место, где уже был. На месте бывшей сцены, обрамленной тяжелым красным бархатом наподобие занавеса, — "Атомная Леда". В экспозицию вошли также "Великий мастурбатор", "Призрак сексуального влечения", "Мягкий автопортрет", "Галарина", "Корзинка с хлебом" и другие, а также "Анжелика и дракон", для которой позировала Аманда Лир. Ее коллажи в день открытия также экспонировались на временной выставке.

Театр-музей, как и следует из названия, мало походит на традиционный музей, это скорее развлекательный центр, где посетители на каждом шагу встречают удивительные вещи: огромная, в форме ракушки, кровать на дельфинах, старинное биде из парижского борделя, мольберт французского художника Мейсонье, одного из кумиров Дали, какой-то саркофаг и прочее в том же роде соседствует с его бессмертными шедеврами.

Одним из самых впечатляющих экспонатов стала комната, изображающая Майе Уэст, где диван — губы, глаза — картины, нос — камин и так далее.

Вопреки ожиданиям теперь уже бывшего мэра Гурдиолы, мало кто из известных деятелей культуры с мировым именем приехал на этот праздник Дали, который мечтал, что с открытием Театра-музея Фигерас станет духовным центром Европы.

Зато весь город кишмя кишел толпами любопытных туристов, среди которых можно было увидеть хиппи с цветочками и самокрутками, да и жители самого города не остались сидеть дома. Разноцветную праздничную толпу даже сильная трамонтана не прогнала с улиц, по которым, как в басне Крылова, водили слона.

И собравшиеся на праздник с восторгом приветствовали великого Сальвадора Дали и его жену, когда они в открытом кадиллаке проехали во главе кортежа по запруженным людьми улицам.

Кортеж проехал в Городской Зал Фигераса, где в торжественной обстановке Дали вручили Золотую медаль города.

После этого вся свита пешком направилась на площадь, переименованную в Пласа Гала-Сальвадор Дали, к Театру-музею, находившемуся в непосредственной близости от его родного дома и церкви, где его крестили.

Праздничная толпа и сотни журналистов шумными рукоплесканиям и восторженным гулом приветствовали прославленного живописца, рядом с которым были Аманда, ослепительно красивая в светло-каштановом платье от лучшего испанского кутюрье, подаренном ей Дали специально для этой церемонии, и восьмидесятилетняя Гала, которую вся эта суета мало волновала. Вот когда приотстал красавец Джеф, она испугалась, стала оборачиваться и в отчаянии звать его:

— Джеф! Джеф!

— Успокойся, — говорил ей Дали рокочущим голосом, — никуда он не денется.

Но ей было на все наплевать, кроме любовника. Она просто менялась в лице, если Джеф на минуту-другую исчезал из ее поля зрения. Старуха с трудом дождалась конца церемонии и сразу же утащила Джефа в Пуболь.

Дали был оскорблен. Он не ожидал этого от своей Музы, сорок пять лет шедшей с ним по жизни бок о бок. У него не укладывалось в голове, что она удрала не с какой-то вечеринки, а с венчающего его земную славу эпохального события.

Но такова жизнь. Обаятельная Аманда своим присутствием и теплыми словами, как могла, сгладила острые углы испорченного настроения художника. Сама она была просто счастлива, от всего — и от повышенного внимания к себе журналистов, и от того, что малыш Дали своего все-таки добился, что ее коллажи висят в этом музее, что сама она в образе Анжелики останется здесь навсегда.

В конце своей жизни Гала все-таки вернулась в Порт-Льигат. Прежде всего потому, что Джеф перестал появляться в Пуболе, несмотря на плывшие к нему в карманы огромные деньги. Ему не очень-то хотелось ублажать старуху, у которой к тому же после многих пластических операций стал развиваться рак кожи. Позже, когда он стал проповедником на американском телевидении, он вообще отрицал, что спал с Галой. А еще вернулась Гала в Порт-Льигат потому, что ее с мужем неразрывно соединили и общие неприятности, связанные с воровством управляющих, проблемами с налоговыми службами, а также с наступившей старостью и болезнями. Три года спустя после того как Пигварт вырезал Дали грыжу, он же сделал операцию уже по поводу аденомы простаты, за что получил от художника прозвище "ангел пи-пи". Кроме того, к Дали вернулись демоны его юности, и с ними без Галы ему было не справиться.

Правда, вернулась она в Порт-Льигат уже в совершенно ином образе. Не музы и спасительницы, а невероятно склочной фурии, ставшей даже колотить своего мужа. Он, впрочем, тоже в долгу не оставался Неприятности случились и на политическом фронте. Когда в 1975 году генерал Франко казнил пятерых басков, обвиненных в терроре, вся демократическая общественность Европы и Америки выплеснула на страницы газет бурю негодования. А Дали неосмотрительно выступил с заявлением, что лучше казнить десяток-другой сепаратистов, чем ждать, пока разразится гражданская война. И далее в интервью агентству Франс Пресс он говорил о своих монархических пристрастиях, славил святейшую инквизицию и генералиссимуса Франко и привел цитату из Ленина о том, что "свобода — совершенно бесполезная вещь". По этому поводу тоже, естественно, поднялся шум, а испаноязычная Би-би-си сообщила об этом интервью и слушателям его родной страны, где, конечно, многочисленная оппозиция каудильо, надоевшему всем испанцам хуже горькой редьки, страшно возмутилась. В Порт-Льигат стали приходить оскорбительные письма и телеграммы, на стенах дома появились соответствующие граффити.

И хоть в своем очередном интервью Дали попытался оправдаться, говорил, что он в принципе против смертной казни, но также и против терроризма, он себе этими выступлениями сильно напортил — многие крупные деятели культуры были также возмущены. Известный мексиканский кинорежиссер Алехандро Ходоровский, предложивший Дали исполнить в своем фильме роль Императора Галактики, в знак протеста отказался от своего предложения.

Напуганные супруги решили уехать из Испании. Вместе с Амандой и неотлучным Сабатером они сели в самолет и вылетели в Женеву, причем Дали летел на самолете первый раз в жизни, до этого он боялся и не признавал этого вида транспорта. Путешествовать по воздуху ему очень понравилось, и из Женевы они отправились в Нью-Йорк, тоже авиарейсом.

И в Америке пресса много писала о реакционных заявлениях великого сюрреалиссимуса. Особенно бесновалась и угрожала антифранкистская диаспора, и Дали перестал появляться на публике, опасаясь покушения. Тем временем поползли слухи о том, что каудильо очень болен и его дни сочтены. Дали впал в панику. Если после смерти Франко к власти придет оппозиция, думал он, ему не разрешат вернуться в родную Испанию и он не сможет больше жить и работать в единственно возможном для творчества месте — Порт-Льигате.

Здоровье старика тоже оставляло желать лучшего. Он сильно похудел и стал походить на мумию. Каждый день ходил в церковь, чего раньше никогда не делал. Сабатер очень удивился, когда увидел Хозяина коленопреклоненным в соборе Святого Патрика, это было уж совсем на него не похоже.

20 ноября 1975 года Франко скончался. Благодаря тому, что покойный диктатор позаботился о преемнике (королем был объявлен Хуан Карлос де Бурбон, и, таким образом, Испания вновь стала монархией), в стране не произошло того, что случилось в 1936 году. Хуан Карлос оказался блестящим политиком и сумел привести страну к национальному примирению, ловко лавируя между радикальными партиями. За три года сложных маневров страна превратилась из диктаторской в конституционную монархию.

Добившаяся демократических свобод оппозиция не простила Дали его выступлений в поддержку покойного Франко. Пресса оскорбляла, насмешничала, издевалась и травила своего великого гения. Серьезным ударом по престижу и непомерному тщеславию Дали стало возвращение старого названия площади перед Театром-музеем в Фигерасе, она уже не называлась Пласа Гала-Сальвадор Дали.

На его защиту вынужден был встать король. Хуан Карлос и его жена София не только понимали, насколько велико значение Дали для испанской культуры, но и уважали и любили его. Пренебрегая условностями этикета, они неоднократно встречались с ним.

Но были и светлые дни. В канун семидесятипятилетия Дали, в начале мая 1979 года, Французская академия приняла его в свои члены. На церемонию Дали явился в специально сшитом для этого случая наряде, похожем на наполеоновский парадный зеленый мундир, и с огромным мечом из толедской стали с рукояткой в виде лебедя на голове Галы. Его встретили очень тепло, и президент Академии изящных искусств композитор Тони Обэн сказал: "Вы гений, месье. Вы это знаете, мы это знаем... Если бы это было не так, вас не было бы среди нас и вы не были бы собой..."

В своей речи, названной "Гала, Веласкес и Золотое Руно" новоявленный академик без всякой логической связи перескакивал с Веласкеса на ДНК и Перпиньянский вокзал, бывший, по его убеждению, центром мироздания. Цитировал Декарта, Монтеня и Лейбница, говорил о приоритете классического искусства и огорошил собравшихся таким открытием: Золотое Руно, по его мнению, состояло из лобковых волос. Закончил он свое выступление здравицей в честь Перпиньяна и Фиге-раса. Эти два населенных пункта действительно составляли всю вселенную великого художника.

Вышел и другой конфуз. Под занавес церемонии Дали попытался вытащить из ножен непомерно большой меч, но это у него не получилось, пришлось обратиться за помощью.

Он, как Феникс, возрождался в лучах своей славы. Став "бессмертным", как величают членов Французской академии, он и вправду ощутил прилив сил и, вернувшись после славной церемонии домой, продолжил работу над холстом "В поисках четвертого измерения". В конце того же 1979 года в парижском Центре Жоржа Помпиду открылась большая ретроспективная выставка, осветившая в основном, его сюрреалистический период. В экспозицию вошли сто двадцать картин, двести рисунков и около двух тысяч документов о жизни и творчестве художника.

Гала и Дали сразу же по приезде из Порт-Льигата пришли на выставку еще до открытия, и Дали сказал, что не думал, что написал так много. А это был далеко не весь Дали.

На первом этаже Центра устроители попытались создать настроение мешаниной из сюрреалистических объектов. Самыми крупными оказались автомобиль и ложка длиной в тридцать два метра, взятая из картины 1932 года "Символ агностицизма", в которую из радиатора изливалась вода. Дали это не понравилось, как не понравилось и то, что экспозиция была развернута на шестом этаже в небольших, расположенных анфиладой, залах, годных разве что для показа графики. Художнику хотелось бы видеть свою выставку в каком-нибудь огромном зале, где, как он сказал, "одним взглядом можно было бы охватить всего Дали". Выставка пользовалась огромным успехом, и за три месяца ее посетили около миллиона человек. Она была интересна еще и тем, что многие работы, приобретенные в разные годы коллекционерами и меценатами, что называется, с мольберта, до этого не экспонировались. На Морза они произвели очень сильное впечатление. Он, кстати, на выставку ничего из своей большой коллекции не дал, опасаясь, что Сабатер "затеряет", чего доброго, картины. Эдвард Джеймс, в отличие от американца, не побоялся отправить на выставку работы из своего собрания. Был выпущен огромный каталог, включавший в себя, помимо репродукций, тексты как самого Дали, так и других о его творчестве, документы и фотографии; включили сюда и библиографию, состоящую из двух с половиной тысяч (!) наименований.

Сейчас в Центре Помпиду находится в постоянной экспозиции всего одна работа Дали под названием "Частная галлюцинация: шесть явлений Ленина на фортепиано". Впервые я увидел ее в 1992 году, когда был в Париже с выставкой. И убедился, что судить о Дали — по репродукциям, это все равно что представить себе, скажем, вкус омара, если ты до этого раньше его не ел. Этот большой холст производит впечатление иное, чем просто картина, произведение, созданное с помощью кистей и масляных красок. Поражаешься, конечно, виртуозной технике, но это не главное. Ты как бы входишь в изображенную комнату, наполненную призрачно-мистическим светом, льющимся из дверного проема, и ощущаешь таинство странного театрализованного действа. Персонаж, вероятно композитор, положил руку на спинку стула с плетеным сиденьем, где на ткани лежат черешни, и словно размышляет, какую музыку можно сыграть по стоящей на пианино партитуре, где в качестве нотных знаков — расползающиеся муравьи. Очевидно просматривается здесь и мысль художника о расползании коммунистических идей по всему миру и их стремлении стать единственной музыкой планеты — не случайно портретов Ленина на клавиатуре шесть, и они занимают почти весь музыкальный звукоряд, шесть октав из семи. Из Парижа эта выставка отправилась в Лондон, а супруги Дали уехали в Нью-Йорк. Здесь Гала искала встреч с несравненным Джефом, а Дали устраивал сборища в ресторане "Трайдер-Вик" за обедами, стоившими три тысячи долларов, с "педиками и причудливо разодетыми уродцами, наемными управляющими и другими нахлебниками, праздными и вечно голодными", как писал адвокат художника Стаут. Но Дали развлекался с наслаждением, ему всегда было отрадно находиться в центре внимания, и он любил, чтобы вокруг было много экзотического народу. Он словно предчувствовал, что эта зима в Америке окажется для него лебединой песней.

В феврале 1980 года супруги заболевают тяжелейшим гриппом. Гала, считавшая себя знатоком в области медицины и фармакологии, пичкала мужа всякими лекарствами, в том числе и нейролептиками. Он впадал в сонливую ипохондрию, правая рука стала трястись еще сильнее, отчего он приходил в ужас, и его страхи выливались в агрессивную злобу против жены, которая из ангела душевного равновесия обратилась в злобную старуху, изрыгающую не хвалу гению Дали, а хулу на всех известных ей языках, но особенно яростно слетали с ее языка неведомые русские слова.

Они стали все больше и больше ненавидеть друг друга. Все чаще и чаще старики устраивали потасовки, отчего на лице гения появлялись царапины от перстней с бриллиантами, что приводило его в ярость, и Гала тоже ходила с синяками от его трости.

Выздоравливали они мучительно долго. За ними преданно ухаживала Нанита Калашникова, но затем она уехала в Европу, в Испанию, где у нее был свой дом в Торремолинасе, вблизи Малаги. В этом месте, как мы помним, Дали и Гала провели прекрасную весну в первый год своего знакомства на пустынных пляжах и полях диких красных гвоздик. Это теплое, ностальгически незабвенное, воспоминание и побудило, видимо, старика, позвонить Наните с просьбой приютить их у себя в доме весной 1980 года. Эта весна была похожа для супругов на зиму — оба были так разбиты и измотаны болезнями, что походили на покойников. Но Нанита ответила, что все комнаты в ее доме заняты, и посоветовала поселиться в находившейся поблизости оздоровительной клинике, на что они и согласились. В дорогой клинике высшего разряда был прекрасный персонал, но болезнь не отпускала. Дали выглядел просто развалиной, к великому беспокойству и огорчению Наниты, навещавшей стариков каждый день.

Спустя месяц супруги улетели домой, в Порт-Льигат, но и родные стены не помогали Дали. Он мучился бессонницей, поэтому не мог работать в утренние часы, что волновало его еще больше, чем непрекращающийся тремор¹ правой руки.

Комитет в лице Дешарна, Мура и Морза решил обратиться к доктору Пигварту. Талантливый уролог осмотрел художника в Порт-Льигате, поместил в свою клинику и созвал консилиум из невропатологов и психиатров, которые единодушно пришли к выводу, что Дали нуждается в серьезном лечении антидепрессантами.

Врачи добились неплохого результата. Выписавшийся из клиники художник, хоть худой и казавшийся ниже ростом, обрел прежний кураж и в октябре 1980 года устроил в Театре-музее пресс-конференцию. Красный каталонский колпак и знаменитое леопардовое пальто не смотрелись на нем, как раньше, — одежда висела, как на вешалке, — но Спаситель современного искусства был по обыкновению бодр и напорист, сыпал пословицами и поговорками, мешая сразу три языка — французский, испанский и каталанский. Как всегда, развлекал журналистов байками и планами на будущее, одним из которых было создание в Румынии скульптуры гигантского, в тридцать пять километров, кибернетического коня. Сообщил, что во время болезни чуть не умер и обнаружил, что Бог очень крошечный. Хотел было продемонстрировать тремор своей руки, но она в тот момент не дрожала. Гала тихо сидела рядом с отсутствующим видом и, как пишет Гибсон, была похожа "на содержательницу старомодного парижского борделя, с морщинистой кожей, покрытой толстым слоем макияжа, шокирующе яркими губами и париком на том месте, где у подружки Микки Мауса расположен бархатный бант". Да, Гале было уже восемьдесят шесть лет, и то, что она не сдавалась и имела большую волю к жизни, позволявшую ей в таком возрасте приручать молодых любовников, говорит о ее неколебимой жизнестойкости. Но время неумолимо. Ее стали все сильнее тяготить появившиеся немощи, и она, словно заразившись от мужа, все больше и больше погружалась в депрессивное состояние.

Новый, 1981-й, год супруги встретили в Париже. После этого они, по обыкновению, отправлялись в Америку, но Дали был так плох, что не мог даже думать об этом, а Гала, бредящая Джефом, рвалась туда и настаивала на путешествии. Однажды ночью у них произошла очередная драка. Она поставила ему под глаз синяк, а он сломал ей два ребра. Они прожили всю зиму в Париже. Америка больше никогда не увидит их, а летом они навсегда простились и с Парижем. Когда лето кончилось, они не уехали, как всегда, во французскую столицу, а провели тяжелую зиму в своем доме. Обоим нездоровилось, а зимы на побережье Коста Бравы всегда скверные — дожди, ветры.

В январе 1982 года король Хуан Карлос наградил художника высшей наградой Испании — Большим Крестом Карла III. Это влило в тщеславного живописца новые силы, он приободрился и чувствовал себя гораздо лучше, а Гала стала заметно сдавать, ее мучили камни в желчном пузыре. В конце концов она согласилась на операцию. В феврале 1982 года, уже по возвращении из клиники, она оступилась в ванне и сломала тазобедренную кость, и вновь тяжелейшая в ее возрасте операция в барселонской клинике. К тому же у нее стал активно развиваться рак кожи.

А Дали в это время получил Золотую медаль правительства Каталонии, высшую награду своей родины. Он был очень счастлив, несмотря на то что жена лежала в клинике, где он навестил ее всего один раз. Гала вернулась в Порт-Льигат просто развалиной. Она почти ничего не ела и по временам бредила. Незаживающие раны в тех местах, где лопалась кожа, приносили ей невыносимые мучения, и ей все время делали обезболивающие уколы.

Она лежала в спальне, и в минуты, когда боль утихала, смотрела на море, и перед ней, словно на экране, в голубоватом мареве у линии горизонта возникали картины ее детства. Она видела себя маленькой девочкой с косичками в далекой призрачной Казани. Словно в расслоенном жаром воздухе пустыни возникали похожие на миражи образы города: кремль, мечеть, татары в чалмах на шумном базаре, рассказы отца об Иване Грозном, казавшимся ей тогда огромным исполином, ломающим стены казанской цитадели.

Как картинки в детской книжке, перелистывались в ее изломанном болезнью и старостью сознании со странной ясностью эпизоды ее жизни. Вот теперь шагала она уже по Москве, направляясь к Трехпрудному переулку в дом профессора истории Цветаева, к его дочери Асе, где всегда бывало так весело. Никогда после этого она не испытывал такой радости жизни, как в те дни. В атмосфере этого дома было что-то волнующе-возвышенное, здесь словно витали феи поэтического слова, — они с Асей немножко завидовали ее старшей сестре Марине. Она была уже взрослая девушка и поэтесса, удивившая литературный мир Москвы и Петербурга своим свежим ярким талантом. Ее книжечка стихов стала для них с Асей драгоценной жемчужиной, вызывавшей гордость и ревнивое сожаление, что она бросает лишь смутный отсвет славы на них, девчонок, грезящих о своей прекрасной будущности. Они играли в буриме, пытались сочинять новеллы, придумывали на сложные слова рифмы и, конечно же, говорили о мужчинах.

Эта тема очень волновала Лену (ох, тогда ее еще звали Леной!), на пороге ее девичьей зрелости мысли об этом заливали ее всю, она не могла равнодушно или издалека, как другие девочки, рассуждать о женихах, обустройстве будущего дома, нарядах, экипажах, театрах и балах и прочем, что не просто сопутствует семейной жизни, а составляет для женщины в браке основную сущность. Она плавилась в своих мечтах, как воск, и ее текучие желания были наполнены такими яркими фантазиями, так изукрашивались интимными подробностями, что она не могла о них рассказать даже своей близкой тогда подруге Асе. Она бурлила внутри себя и находила упоительным хранить в себе тайну и ни с кем ею не делиться. Да, все считали ее очень скрытной, и никто, кроме провидца Дали, не прочел тайных страниц ее души...

А он... Теперь она ненавидела его за то, что он знает о ней то, чего никто не знает. Она никогда не любила его как мужчину, он был и остался для нее ребенком, гениальным ребенком, для которого открыты все тайны. И как он этого достигал? Он был настолько откровенен, настолько открыт всем и во всем, что невольно заражал и ее тем же, и в такие часы она рассказывала ему даже то, что постыдилась бы поведать родной матери или близкой подруге. Однажды она в подробностях рассказала ему о своих сексуальных отношениях с Элюаром, а он в это время зарисовал по ее рассказу их эротические с Полем игры и потом спросил: похоже или нет? И чем еще он добивался откровенности, так это своей непредсказуемой логикой — мог с яростью отстаивать какую-либо точку зрения, а через минуту с тем же остервенением ее же и опровергал. И вот это столкновение полюсов рождало искру, пламя, взрыв, в свете которого он ясно видел, что хотел. Поначалу она подозревала в нем хитреца, но потом поняла, что это не так. Люди для него всегда были средством, ступеньками, и они охотно ложились под него, сраженные его обаянием и неудержимым напором. Малыш Дали... Как он теперь далеко от нее, несмотря на то что каждый вечер приходит в спальню и ложится на соседнюю кровать. Теперь между кроватями поставили ширму, потому что Дали уже просто не может на нее смотреть. Каждый день в синеве ампурданского неба, сливающегося со Средиземным морем, темные скалы Порт-Льигата словно наливаются молочным светом и превращаются в Швейцарские Альпы. Гала отчетливо видит и будто приросший к горам санаторий в Клаваделе в нахлобученной снежной шапке. Вот из его дверей выходит худенький и грациозный Эжен Грендель, так похожий на Пьеро, ее первая любовь, непреходящая любовь... Слепящий солнечный свет отражается от волшебно искрящегося белейшего горного снега и словно переносит ее в далекий Тобольск, куда она однажды с матерью, братьями и сестрой Лидой ездила к бабушке. Она и сейчас ощущает на своей голове ее теплые большие ладони, пахнущие рассолом и еще чем-то неуловимым, похожим на ваниль и на тающий снег...

А этот красивый немец Макс Эрнст... Как это было мучительно больно, страшно, тревожно и невыразимо стыдно, казалось, само сердце заливалось у нее кровью стыда, но... они оба хотели, чтобы она жила с ними обоими. Она искала выход, рвалась из этого треугольника, где есть только три угла, и каждый из них — замкнут. Красавец Макс, так не похожий на всех этих подопечных Андре Бретона, блудливо пожиравших ее глазами на своих сборищах, которые они называли снами наяву, оказался все же мерзавцем, ветреным, как все мужчины, негодяем... Впрочем, он освободил ее тем самым для другого...

Дали, Дали, Дали... Малыш Дали... Вот он кряхтит, ложится на свою кровать и будет ворочаться до рассвета, а раньше едва прикасался к подушке головой — мгновенно засыпал, чтобы встать с восходом и, напевая, отправиться в студию работать до полудня.

У нас печальный конец, думала она, очень печальный. Вздохи и кряхтение мужа вскоре прекращаются — видно, задремал, а Гала теперь слышит шумный рокот морской волны. Вот тут, за окном, на этих скалах, где в камне вырублена скамья, в ветреную погоду у них произошло странное, ох, какое странное объяснение в любви. Она предложила ему себя, а он подумал, что она хочет умереть. Бедный малыш, иной раз я любила тебя как себя и даже больше, недаром доктор Румгер объяснял нам, что мы составляем единое целое, как однояйцовые близнецы... Я отдала тебе, малыш Дали, всю вторую половину своей жизни, лучшую, признаюсь тебе, половину, и тебе грех на меня жаловаться — если бы не я, ты наверняка бы окончательно свихнулся и жил в нищете. Хотя, может быть, я и не права. Малыш Дали всегда готов за себя постоять и убедить кого угодно и в чем угодно. И если малыш ничего не понимал в практической жизни и отмахивался от ее тягот, сваливая все на меня, он все же крепко стоял на ногах и очень любил жизнь, а это главное, чтобы выжить и одному, без меня. Или с какой-нибудь Амандой. А Аманда его предала, предала, теперь даже не является... А ведь клялась мне на иконе. А что ей русская икона?

Вот он опять ворочается, скрипит зубами, что-то бормочет... Малыш Дали, ты не спишь? Знаю, что не спишь, знаю. И все-таки, малыш, это я сделала из тебя гения...

Гений Дали в эти дни ходил как потерянный, ничего не ел и у всех спрашивал: неужели Гала умрет? Он не мог в это поверить. В мае ее соборовали по католическому обряду.

Осознав в конце концов, что Гале не долго осталось жить, он попросил архитектора Эмилио Пигнау, реставрировавшего замок в Пуболе, подготовить место в склепе замка. Гала хотела быть похороненной у себя в Пуболе.

Приезжала и Сесиль. Но ее не приняли. Гала почему-то не любила свою дочь и редко о ней вспоминала, даже в завещании она не значилась наследницей матери. Гала считала, что она получила достаточно от отца. 10 июня 1982 года художник по обыкновению встал в шесть часов утра, заглянул за ширму и увидел обращенный к окну неподвижный взгляд Галы. Последнее, что она видела в жизни, — море и небо. Она была еще теплой, смерть наступила недавно. Он закричал.

В доме были два врача и Робер Дешарн. Они посоветовали Дали перевезти тело Галы в Пуболь прямо сейчас, не медля, потому что по сохранившемуся до нового времени средневековому закону, принятому во время эпидемии чумы, для того, чтобы перевезти покойника, требовались длительные бюрократические процедуры. Семейный врач доктор Вергара позвонил своему коллеге в Корса, расположенному рядом с Пуболем, и попросил его выдать справку, что Гала умерла в Пуболе. В одиннадцать утра Галу завернули в одеяло и посадили на заднее сиденье кадиллака. Рядом ехала медсестра, на случай, если остановит полиция, — она должна была сказать, что везла Галу в больницу, и та, дескать, умерла в дороге.

Прессе было сообщено, что Гала была перевезена в Пуболь в коматозном состоянии и умерла в тот же день в 14 часов 15 минут. То же время стояло и в справке врача из Корса.

Камердинер Каминада отвез Галу в Пуболь и вернулся в Порт-Льигат, чтобы забрать Дали и Антонио Пичота, сына виолончелиста Рикардо Пичота, портрет которого Дали писал в 1920 году. Узнав, что сын Рикардо Пичота стал художником, он посетил его в 1972 году и нашел его работы талантливыми. С тех пор Антонио был своим человеком, и очень преданным, в окружении Дали. Каминада привез их в Пуболь ближе к вечеру. Дали захватил с собой картину "Три восхитительные загадки Галы" и ее фотографию с королевской четой. Он хотел, чтобы то и другое выставили у гроба.

На другой день Галу набальзамировали, обрядили в ее любимое красное платье от Диора. 11 июня в шесть часов вечера началась церемония погребения. В доме, кроме слуг, были Робер Дешарн, Антонио Пичот и юрист из Мадрида Мигель Доменеч, а из родственников только кузен Дали Гонсаль Серраклара. Дали не стал спускаться в склеп. Вниз он пошел несколько часов спустя и сказал Серракларе: "Видишь, я не плачу".

Через несколько дней он решил еще раз навестить покойницу. В склепе он споткнулся об обломок камня, упал и не мог подняться. Там его, трясущегося от страха, нашла прислуга. Больше он в подземелье не ходил. В день смерти Галы кадиллак увез Дали из Порт-Льигата навсегда. Он остался жить в Пуболе.

Король Хуан Карлос пожаловал ему титул маркиза. Правительство также предложило Дали приобрести у него по его выбору две картины за двести миллионов песет, это по тогдашнему курсу около миллиона долларов. Он продал ранние работы — "Арлекина" и "Останки". Добавил к ним в качестве подарка и третью картину, привезенную в день смерти жены в Пуболь, — "Три восхитительные загадки Галы".

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: