I. Три философии: Аполлон, Дионис, Кибела

Рождение Логоса из Мифоса произошло в кругу олимпийских богов. Этот Логос был солнечным, мужественным, аполлоническим Логосом, не знающим Другого, заведомо отрицающим возможность его обоснования и наличия. Мир олимпийских богов возник как покрывало, сокрывшее мир Диониса. «Грек знал и ощущал страхи и ужасы существования, – пишет Ницше (1), – он вынужден был заслонить себя от них блестящим порождением грёз – олимпийцами». В ранних черновиках (2) философа встречается фраза «жизнь должна быть выносимой, следовательно, чистый дионисизм невозможен». Разрыв полотна аполлонической майи означал бы обнажение дионисийского – безжалостного к индивиду, обнаружение и раскрытие страшной мудрости Силена как подпочвы аполлонического. Грезы Аполлона, согласно Ницше, поднимались из аморфного дионисийского хаоса, придавая ему формы. Аполлоническое видение возникало как вытеснение таинственного сумрака дионисизма. Греки знали ужасающее под маской прекрасного. Один из таких примеров мы находим в образе Граций, который приводит Ницше в своих черновиках 1881 г. Именно там встречаются слова: «Что знаешь ты о Фуриях? Фурии – это лишь злое имя для Граций!». Комментируя эти строки, Якоб Деллингер был склонен к суровому выводу о сумасшествии Ницше («Да, безумие – это состояние, в котором Фурии видятся как Грации»), но пугающих Граций мы встречаем и у Шлегеля (откуда, видимо, почерпнул сей сокрытый аспект Фридрих Ницше). По Клопштоку, Грации были вооружёнными танцовщицами (амазонками), внушающими ужас. Нам известно, что Фурии стали Эвменидами. Именно в их священной роще Ницше предлагал найти покой смертельно уставшему Эдипу».(3)

В труде «В поисках темного Логоса» профессор А.Г.Дугин находит в ницшеанском противопоставлении двух начал – аполлонического и дионисийского – допущение возможности другого Логоса, другой философии, другой (не-аполлонической) структуры мышления. Иными словами, может быть иной Логос, альтернативный аполлоническому, или Логосу известной нам западноевропейской философии. Логос философа Диониса. Именно философом Фридрих Ницше называл своего божественного учителя.

Аполлонический Логос открывается нам в западной философии, исток которой восходит к древним грекам, а констатируемый Мартином Хайдеггером её закат – к философии Ницше, изрекшему приговор «Бог умер». А.Дугин отмечает, что западная философия была «историей систематического мышления, основанного на принципе радикального разделения (дифференциации) и столь же радикальной эксклюзии». Там, где речь идёт о конце философии, говорится лишь о конце аполлонической философии, но ни слова – о конце философии Диониса. «Если Дионис – философ, то, наряду с доминантной европейской аполлонической философией, есть и может быть иная философия, или даже иные философии, основанные на иных предпосылках и методах, изначально конфигурирующие структуру Логоса иначе» (4), – и здесь следует говорить не о философии прошлого, но о философии будущего, грядущей философии вечно воскресающего Диониса, дионисийской философии другого Начала.

Происходит обнаружение двух Логосов: аполлонического (в основе которого – привативные пары) и дионисийского, «темного» Логоса, подлинно экстатического и открытого. Преодолевая аполлонический principum individuations, темный Логос устремляется за свои пределы, снимая проблематику фиксированной формы всех вещей. Хайдеггер обнаруживал следы дионисийской философии в досократической мысли, однако не-аполлоническая философия, известная как Philosophia Perennis не попадала в поле внимания немецкого мыслителя. Александр Дугин ставит неожиданный вопрос: не является ли вся Philosophia Perennis дионисийской философией, поскольку «её главные свойства в том, что она основывается как раз на топике открытого Логоса, сердечное знание в ней ставится всегда заведомо выше головного, недуальность отношения Бога и мира является открытым принципом, а парадокс и апория, символизм и мистериальность – излюбленными методами передачи и освоения»? Таким образом, мы можем говорить о двух философиях, при этом следует вернуться к тезису «Логос рождается из Мифоса», что означает – «Аполлон вырастает из Диониса». Следует ли из этого, что Дионису принадлежит область Мифоса, но не Логоса, или же мы действительно имеем дело с другим, не-аполлоническим Логосом, структуры которого нам предстоит выявить?

В книге «В поисках темного Логоса» А.Дугин осуществляет философскую процедуру такого выявления. Он акцентирует внимание на гетевском упоминании о «дороге к Матерям бытия», тем самым обнаруживая связь между Дионисом и Великой Матерью как подлинной антитезой Логоса Аполлона. Великая Мать есть хора Платона и хаос Гесиода. Налицо градуальность, которая конституируется тремя философиями:

Аполлон: солнечный Логос, классическая западноевропейская философия.

Дионис: "темный" Логос, другое Начало философии.

Великая Мать (материя): "черный" Логос, философия хаоса, философия хоры.

Логос Диониса, «будучи мужским и божественным, сопряжен с солярным разумом Аполлона. Но вместе с тем у него есть другая сторона, связанная с глубинами Великой Матери, с подпольем хаоса, с хорой. Эта сторона делает его Логос темным, т.е. амбивалентным, переплетённым с безумием, окрашенным одновременно в золото Зевса и мрак ада. Логос Диониса не светлый и не чёрный. Он именно темный, тьмяной. Своё безумие Дионис исцеляет непроглядной мощью богини черного камня. И от этого предельно густого мрака свет его божественного сознания озаряется с новой силой» (5). Логос Диониса находится «между», что и позволяет структурировать градуальность трёх философий, приходящую на смену привативной структуре, которая подразумевает доминацию единственного – аполлонического – Логоса, Логоса западноевропейской философии, обращающей Диониса в «бегство». Важно, что, покидая область Мифоса, философ Дионис не утрачивает глубинной связи с ним. Даже проходя мистерии Кибелы, погружаясь ниже самой нижней границы, он не перестаёт быть другим Логосом. Более того, пишет А.Дугин, Дионис «открывает тайну Великой Матери, формулу Хаоса». Таинство Великой Матери в том, что она тоже Логос, «черный» Логос земли, абсолютно закрытый для Логоса Аполлона (ибо аполлоническое не допускает никакой чрезмерности, рассматривая ее как враждебную демоничность), и открывающий себя в мистерии посвящения – Логосу Диониса. Связь Диониса и Великой Матери позволяет говорить о трёх философиях, трёх Логосах. Согласно ряду исследователей, Дионис стал заместителем хтонических богинь-матерей, начиная с VIII-VII вв. Изначально культ этого божества был именно материнским, женским. В книге «Дионис и прадионисийство» Вяч.Иванов называет единую хтоническую богиню единственным прообразом (пра)Диониса. Отсюда можно сделать вывод, аналогичный заключению Бахофена: дионисийский культ был продолжением культа хтонических богинь.

Дионис – всегда Преследуемый Бог, и Ницше был безусловно прав, когда утверждал, что «везде, куда ни проникало дионисийское начало, аполлоническое упразднялось и уничтожалось». Не свидетельствует ли закат западноевропейской философии о вторжении Логоса Диониса, тайном возвращении доселе сокрытого «темного» Логоса не прошлой, не будущей, но «вечной философии» (Philosophia Perennis)?

Ницше не только противопоставлял аполлоническое начало дионисийскому, он выявлял не-дионисийское – сократическое, губительное начало, которое не было чисто аполлоническим, ибо в Сократе, аполлоническое начало достигло логического схематизма, подобно тому, как дионисийское выродилось в натуралистический аффект в Еврипиде. Философ называл Сократа противником Диониса, мыслителем, чьему оку «был недоступен благорасположенный взгляд в дионисийские глубины». Сократ, этот аполлинический одиночка, выступает у Ницше как противник Диониса, и оказывается разорван менадами афинского судилища, знаменуя, по словам немецкого мыслителя, упадок трагедии. Отвержение Сократом области Мифоса сделало Логос доминантным, предопределив дальнейшее развитие западноевропейской философии.

Можно ли обнаружить в философии Ницше не присущую западноевропейской философии (аполлоническому Логосу) градуальность? Перед тем, как обозначить ответ, мы в очередной раз подчеркнём, что философия Ницше есть дионисийская философия, а это означает, что поиск и обнаружение трёх элементов должен происходить в дионисийском контексте, не вторгаясь в область двух других философий. Три искомых элемента определяются нами как Дионис, Заратустра («дионисийское чудовище») и Ариадна. Заратустра есть тот, кто ожидает прихода Диониса, грядущего Бога, Последнего Бога, тогда как Ариадна (согласно, Вяч.Иванову, являющаяся страстной ипостасью критской «великой матери») – та, кто его дожидается и, через сакральный брак, обретает бессмертие. Фигура Диониса обретается и в другой градуальной структуре, представляя собой парадоксальную амбивалентность: «как сын Прозерпины, он соединяет ад, как сын Зевса, он соединяет небо, – пишет Евгений Головин, – это золотая ось, которая проходит через небо, землю и ад» (6). Таким образом, Дионис является срединным элементом, подобно тому, как между Творцом и его Творением находится София, речь о которой пойдёт ниже.

Мартин Хайдеггер видел в немецкой философии путь к Seyn, считая, что рождение другого Начала будет инициировано немецкими мыслителями, однако теперь мы знаем, что эти надежды так и не были оправданы. Можем ли мы, в свою очередь, возложить их на русских мыслителей?