Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Психоанализ и самоосознание 8 глава




Вероятно, человеку, живущему в современном кибернетическом обществе, в котором все быстро устаревает (а если и нет, то все равно заменяется чем‑то другим, более новым), трудно оценить личностный характер вещей ежедневного пользования. В процессе их применения человек вкладывает часть своей жизни и свое личное отношение к ним. Они больше не безжизненные, бесплодные и случайные вещи. Это – истина, которая ясно продемонстрирована традициями многих ранних культур (не только примитивных): класть в человеческую могилу предметы личной и ежедневной собственности. Эквивалентом этого в современном обществе является завещание человека, которое может иметь действие долго после его смерти. Но объекты завещания уже не являются персональными вещами человека, а лишь частной собственностью, которой он владел, например, деньги, земля, права и т. д.

Отсюда можно сделать вывод, что фундаментальное различие между личной и частной собственностью по сути такое же, как между действующей и бездействующей (мертвой) собственностью.

Это различие является даже более существенным, чем между частной и общественной собственностью, так как на многих примерах можно показать, как законная народная, национальная или общественная собственность может быть принудительно отчуждена в качестве частной собственности, переданной в управление бюрократам, которые только на словах, а не на деле представляют интересы рабочих и наемных служащих.

Функциональная и мертвая собственность часто существуют в чистом виде, но часто и смешиваются, что можно видеть на следующих примерах, наиболее простой – наше тело.

Тело – собственность каждого; оно является, как было сказано, «естественной собственностью». Для ребенка, как блестяще показал Фрейд, экскременты, вероятно, представляют собой некую собственность. Они принадлежат ему, являются продуктом его тела, если он и освобождается от них, то не очень страдает от этой утраты, потому что каждый день пополняет потери предыдущего. Но тело, с другой стороны, не только «собственность», оно также инструмент, который мы используем, чтобы удовлетворить наши потребности, и, более того, оно меняется в соответствии с тем, как мы им распоряжаемся. Если мы не пользуемся нашими мускулами, они становятся слабыми, дряблыми, даже внешне выглядят бесполезными. И напротив, наше тело становится тем сильнее и здоровее, чем бóльшие нагрузки оно испытывает (конечно, в разумных пределах).

В случае владения домом или куском земли ситуация иная, потому что мы здесь имеем дело с общественной категорией собственности, а не с «естественной», как в примере с нашим телом. Возьмем племя кочевников: у них нет своей земли, они живут на участке земли какое‑то время, используют ее, строят на ней свои шатры или лачуги, а потом покидают ее. Земля не является ни их личной собственностью, ни общественной, она вообще не собственность, а объект использования, который принадлежал им только в том ограниченном смысле, что они ее использовали. Это справедливо и для инструментов, таких, как рыболовные сети, копья, топоры и т. п.; они были собственностью только потому, что ими пользовались. Тот же подход существует сегодня в некоторых сельскохозяйственных кооперативах, где у человека нет своей земли, то есть где он не может продать ее, и имеет права на земле, только пока ее обрабатывает.

Среди многих примитивных культур без частной собственности тот же принцип применим к отношениям мужчин к женщинам и к институту брака. Их связь признается обществом браком, пока мужчина и женщина любят друг друга, желают друг друга и хотят быть вместе. Когда связь теряет эти качества, каждый волен уйти, потому что ни один не владеет другим[43].

Что же касается узаконенной собственности, напротив, закон устанавливает, что мой дом, мои инструменты, моя жена или мои дети являются моей собственностью, что я владею ими, и при этом не важно, забочусь ли я о них. Фактически я имею право сломать любую вещь, которая есть моя собственность. Я могу поджечь мой дом или картину, даже если это уникальное произведение искусства. Я ни у кого не спрашиваю разрешения на то, что я делаю с тем, что есть мое. Это законное право действует, потому что государство поддерживает мои претензии всей своей мощью.

В течение истории взгляды на право собственности на жен и детей и соответствующие законы изменялись. Сегодня убить свою жену преступно и карается как убийство. Убийство своего ребенка также рассматривается как преступление, но бесконечная жестокость и зверства, с которыми родители истязают своих детей, находятся в соответствии с их законными полномочиями (то есть правом собственности), даже если осуществляются в формах, которые не могут быть проигнорированы. Тем не менее в отношении человека к его жене и детям всегда были элементы, выходящие за рамки просто собственности. Они были живыми, жили в тесном контакте со своим хозяином, были ему нужны и доставляли удовольствие, следовательно, были также элементом функциональной собственности, а не только собственностью законной.

Собственность в виде капитала является особой формой узаконенной собственности. Можно сказать, что капитал не отличается от любого инструмента, например, топора, которым пользуется его собственник. Но топор становится полезным, только если соответствует сноровке хозяина, то есть как функциональная собственность. В случае капитала собственник владеет им, даже если он с ним ничего не делает. Он остается ценным, даже если ни во что не вкладывается; если же собственник инвестирует капитал, то ему не нужно использовать свое умение или прикладывать какие‑либо усилия, чтобы получить доход. Это также справедливо по отношению к самому старому виду капитала – земле. Мое законное право, которое делает меня собственником, позволяет мне получать доход от земли без каких‑либо усилий, то есть без выполнения какой‑либо работы самим. По этой причине такая собственность может быть названа мертвой собственностью.

Легитимность «мертвой» или нефункциональной собственности устанавливается завоеваниями или законом. Но сам по себе закон основан на насилии, и в этом смысле разница между завоеванной и законной собственностью весьма относительна. В случае законной собственности сила создает закон, потому что государство гарантирует мое право собственности силой, в которой оно монополист.

 

* * *

 

Человек не может существовать без «владения», но может очень хорошо существовать без «функционального» владения и существует так от начала своей истории плюс минус 40 000 лет, с тех пор как стал homo sapiens sapiens. Конечно, как будет показано ниже, он может существовать нормально, только если имеет в основном функционирующую собственность и минимум мертвой собственности. Функционирующая собственность является существенной и важной потребностью человека; узаконенная же собственность удовлетворяет патологическую потребность, обусловленную определенными социально‑экономическими обстоятельствами. Человек должен иметь тело, кров, инструменты, оружие, утварь. Это то, что ему необходимо для биологического существования; есть и другие вещи, которые ему нужны для духовного существования, например, орнаменты и предметы декора, художественные и «сакральные» объекты и средства для их создания. Они могут являться собственностью в том смысле, что индивидуум их иногда использует, их можно считать функционирующей собственностью.

С развитием цивилизации функционирующая собственность в виде вещей увеличивается. Человек может иметь несколько костюмов или платьев, дом, бытовые приборы, радиоприемники и телевизоры, плейеры и рекордеры, книги, теннисные ракетки, коньки… Потребность в этой собственности не отличается от той, которая была в функционирующей собственности, существовавшей в древних культурах. Хотя эти вещи и не всегда необходимы, часто они просто есть. Изменение функциональности собственности происходит, когда она перестает быть инструментом для повышения жизнеспособности и деятельности и превращается в средство пассивного, чувственного потребления. Когда владение в первую очередь имеет функцию удовлетворения потребности во все возрастающем потреблении, то оно становится условием для большего бытия, хотя по сути не отличается от «сохраняемой собственности». Эта мысль выглядит довольно странной, так как понятия «сохраняемая» и «расходуемая» противоположны.

Это на самом деле так, если смотреть поверхностно. Но, если вдуматься, оба вида собственности обладают общим фундаментальным качеством: скупец так же, как транжира, в душе пассивен и непроизводителен. У них нет ни активного отношения к чему‑либо или к кому‑либо, ни изменений и развития в ходе жизни, просто у каждого свой тип бездействия. Обсуждая различие между владением накопительским и владением пользовательским, нужно иметь в виду двойное толкование понятия пользы: пассивная польза («расходование») и производительная польза (ремесленник, художник, умелый рабочий). Функциональное владение – это продуктивное использование.

Кроме того, «владение накопительское» является не только приобретением, не требующим усилий. Прежде всего мертвая собственность дает ее владельцу силу в обществе, основанному на собственности. Тот, у кого много собственности, обычно и политически силен; благодаря этой силе он выглядит великим человеком; люди восторгаются его величием, потому что они предпочитают восхищаться, а не бояться. Богатый и сильный человек может влиять на других путем запугивания или подкупа; поэтому он приобретает в собственность популярность или восхищение.

Маркс дал прекрасный анализ этого последнего положения:

То, что существует для меня благодаря деньгам, то, что я могу купить (то есть то, что можно купить за деньги), это я и есть – собственник денег. Моя сила велика настолько, насколько велика сила денег. Свойства денег – это мои собственные (как их владельца) свойства и права. То, чем я являюсь, и то, что я могу сделать, следовательно, не определяются моей индивидуальностью. Я могу быть уродом, но купить себе самых красивых женщин. А если я не урод и даже не безобразен, то могу быть отвергнут и уничтожен, если у меня нет денег. Как личность я хромаю, но деньги дают мне 24 ноги. Следовательно, я уже не хромой. Пусть я отвратительный, бесхарактерный, беспринципный и бестолковый человек, но деньги – вещь уважаемая, как и их собственник. Деньги есть наивысшая ценность, следовательно, их владелец тоже. Кроме того, деньги хранят меня от необходимости быть нечестным, следовательно, я априори честен. Я бестолков, но так как деньги являются истинной мерой всех вещей, как их владелец может быть бестолочью? Более того, он может купить для себя талантливых людей, а разве тот, кто обладает властью над талантами, не более талантлив, чем они? Если я тот, кто может иметь благодаря силе денег все, что душа пожелает, разве я не обладаю всеми человеческими способностями? Следовательно, разве мои деньги не превращают все мои недостатки в их противоположность?

Если деньги являются узами, которые привязывают меня к человеческой жизни, а общество – ко мне и соединяют меня с природой и человеком, то разве это не связь всех связей? Если же это не так, то не являются ли они универсальным средством разъединения? Именно они являются реальным средством и расслоения, и объединения, электрохимической энергией общества

Так как деньги как главный и активный показатель ценности все опровергают и изменяют, то они являются универсальным разрушителем и преобразователем всех вещей, переворачивающим мир, разрушающим и преобразующим все природные и человеческие качества.

Тот, кто может купить смелость, является смелым, будучи трусом. Деньги влияют не на отдельное качество, отдельную вещь или какое‑то особое право человека, а на весь реальный мир человека и природы. Таким образом, с точки зрения собственника, они меняют любое качество и объект на любой другой, пусть даже они несовместимы. Они соединяют несовместимое, они принуждают противоположности к братанию.

Предположим, человек – это человек, а его связь с миром – человечна. Тогда любовь может быть заменена только любовью, вера только верой и т. д. Если вы хотите наслаждаться искусством, вы должны быть художественно образованным человеком; если вы хотите влиять на других людей, вы должны быть человеком, который реально имеет стимулирующее и поощряющее влияние на других. Любая из ваших связей с человеком и природой должна иметь специфическое проявление, соответствующее и объекту вашего желания, и вашей истинной индивидуальности. Если вы любите безответно, то есть если вы не способны путем проявления себя как любящего человека, сделать из себя желанного человека, то ваша любовь беспомощна и несчастна[44]*.

 

Эти рассуждения приводят к заключению, что общепринятое разделение собственности на личную и общественную (национализированную или обобществленную) недостаточно и даже вводит в заблуждение. Более важно, является ли собственность функционирующей и, следовательно, неэксплуататорской, или она является мертвой, эксплуататорской собственностью. Ведь даже если собственность принадлежит государству или даже если она принадлежит всем, кто работает на каком‑то предприятии, бюрократы, которые управляют производством, могут командовать другими. Чисто функционирующая собственность, например, предметы личного пользования, никогда и не рассматривалась Марксом и другими социалистами как частная собственность, которая должна быть обобществлена. И причина не в том, что функционирующая собственность у всех одинакова. Вопрос о равной собственности никогда отдельно и не ставился ни одним социалистом; в действительности у них была глубоко укоренившаяся идея, чтобы собственность как источник зависти предотвращала бы всякое неравенство, потому что именно оно будет порождать зависть.

Главное в том, побуждает ли собственность к росту активности и деятельности личности или она парализует ее активность и увеличивает лень, праздность и непродуктивность.

 

О психологии владения

 

В этой последней части мы приступаем к обсуждению владения как чувственного и эмоционального явления.

Вначале поговорим о «функционирующей собственности». Ясно, что я могу иметь не больше того, что могу использовать соответствующим образом. Это единство владения и использования имеет несколько последствий: (1) моя активность постоянно стимулируется, потому что владение только тем, что я использую, постоянно побуждает меня к действию; (2) стремление к собственности (алчность) подавляется тем, что я могу хотеть иметь только то количество вещей, которое соответствует моей способности к их продуктивному использованию; (3) трудно развиться зависти, так как будет бесполезно завидовать другому, если я поглощен использованием того, что имею сам; (4) меня не волнует страх потерять то, что имею, так как функционирующая собственность легко заменяется.

Узаконенная собственность – это совершенно иное. Это – с позиций функционального владения и бытия – другой элементарный вид опыта личности и мира. Эти два вида опыта можно найти почти во всем: редко находятся те, у кого нет опыта владения, гораздо больше тех, для кого это почти единственный опыт, который они приобрели. Для большинства людей характерно в основном смешение владения и бытия в структуре их характера. Однако, как ни просто выглядит концепция и само слово владение, описать опыт владения тяжело, особенно потому, что такое описание может быть успешным, только если читатель не просто воспринимает его умственно, но и пытается мобилизовать свой чувственный опыт владения.

Вероятно, наиболее успешной попыткой понимания сути владения (в нефункциональном смысле) является неоднократно повторяемая одна из очень значительных догадок Фрейда. Он обнаружил, что после того, как ребенок прошел через стадию простой пассивной восприимчивости, наступает фаза агрессивной, эксплуататорской восприимчивости; ребенок, прежде чем он достигнет совершеннолетия, проходит через фазу, которую Фрейд назвал извращенной эротической, которая часто остается преобладающей в развитии человека и приводит к развитию «извращенного характера». В данном контексте не столь важно, что Фрейд верил в то, что развитие либидо первично, а формирование характера вторично (тогда как, по моему мнению, так же, как по мнению авторов, не признающих Фрейда, например, Эрика Эриксона, все наоборот); суть в том, что, по Фрейду, ориентация на собственность преобладает только в период, предшествующий полному созреванию, и является патологией, если сохраняется постоянно. Другими словами, для Фрейда человек, сосредоточенный исключительно на владении и собственности, является неврастеником, душевнобольным человеком.

Эта точка зрения могла бы ошеломить общество, которое основано на частной собственности, члены которого выражают себя и свое отношение к миру преимущественно через собственность. Однако, насколько я знаю, никто не протестовал против нападок Фрейда на высшие ценности буржуазного общества, тогда как его скромные попытки обелить секс были встречены воем всех защитников «приличий». Этот парадокс нелегко объяснить. Не была ли причина в отождествлении индивидуальной психологии и общественной? Не было ли признание собственности высшей моральной ценностью таким бесспорным, что никто не принял этот вызов? Или атака Фрейда на сексуальную мораль среднего класса была так резко воспринята, потому что она была направлена против любого собственнического лицемерия, тогда как общепринятый взгляд на деньги и собственность был полностью искренним и не нуждался в агрессивной защите?

Однако не может быть сомнений в том, что Фрейд верил: ориентация на собственность, как таковую, то есть на владение, является нездоровой, если она доминирует у взрослого человека.

Он приводил различные доводы, чтобы обосновать свою теорию, прежде всего те примеры, когда символически экскременты были приравнены к деньгам, собственности и грязи. Более того, этот вывод подтверждается и прямыми лингвистическими, фольклорными и мифологическими данными. Фрейд уже в письме к Флессу от 22 декабря 1897 года [45]проводил параллель между отношением к деньгам и притягательностью фекалий. В своей классической работе «Характер и аналоэротизм» (1908) он привел много примеров этой симбиотической тождественности.

 

«Родство между комплексами интереса к деньгам и дефекацией, которые столь непохожи, проявляется наиболее всесторонне. Каждый врач, занимающийся практическим психоанализом, знает, что наиболее трудноизлечимые и хронические случаи так называемых врожденных неврозов поддаются лечению так или иначе. Это неудивительно, если вспомнить, что именно они восприимчивы к гипнотическому воздействию. Но в психоанализе только тот добивается результата, кто, имея дело с денежным комплексом пациента, может путем внушения помочь ему осознать все связи этой закомплексованности. Можно предположить, что неврозы в этих случаях являются лишь следствием широкого использования человеком, зацикленным на его деньгах, таких слов, как “грязные” и “нечистые”. Но это объяснение слишком неглубокое. В действительности везде, где архаические виды мышления преобладают или сохраняются – в древних цивилизациях, в мифах, детских сказках и суевериях, в неосознанных мыслях, в снах и неврозах, – деньги очень тесно связаны с грязью. Мы знаем, что золото, которое дьявол дает своим любимчикам, превращается в экскремент после их смерти, а сам дьявол является не более чем персонификацией подавленной неосознанной инстинктивной жизни. Нам также известны суеверия, которые связывают находку богатств с дефекацией, а кто‑то хорошо знаком с выражением “слуга денег” (Ducatenscheisser – работник дукатов). Наконец, соответственно взглядам древних вавилонян, золото – это “испражнения ада” (Мамона = ilu mamman). Таким образом, при неврозах слова берутся в их первоначальном значении, следуя общепринятым языковым нормам, как и всегда, и это проявляется и тогда, когда они используются фигурально, как обычное простое возвращение к их старому значению.

Возможно, именно контраст между наиболее дорогой субстанцией из известных людям и наиболее никчемной, которую они считают отбросами (“мусором”), приводит к такой своеобразной идентификации золота с нечистотами»[46].

 

 

* * *

 

Добавим некоторый комментарий. В понятии вавилонян золото есть «испражнения ада» создается связь между золотом, испражнениями и смертью. В аду, мире смерти, наиболее ценным объектом являются нечистоты, и это объединяет вместе понятия «деньги», «грязь» и «смерть»[47].

При поиске причины символической идентичности золота и нечистот он предполагает, что она может быть основана именно на их радикальном контрасте: золото является самым дорогим, а нечистоты самым никчемным веществом, известным человеку. Фрейд не обращал внимания на то, что золото является самой дорогой субстанцией для цивилизации, чья экономика (в основном) опирается на него, но не является таковым для тех примитивных обществ, в которых золото может и не иметь столь большого значения. Важнее, что пока модель е го общества такова, что человек думает о золоте как о наиболее дорогой субстанции, он может неосознанно смотреть на этот металл, как на нечто мертвое, стерильное (как соль), безжизненное (кроме случаев, когда он используется в ювелирном деле); что это связано с накопительством, созданием запаса, наиболее яркий пример собственности без функции. Можно ли есть золото? Может ли что‑нибудь вырасти из него (исключая его превращение в капитал)? Эта мертвая безжизненная сторона золота показана в мифе о царе Мидасе. Он был так жаден, что его желанием было, чтобы все, к чему бы он ни притронулся, становилось бы золотом. В конце концов, он был убит богатством, так как он не мог жить только золотом. В этом мифе ясно видна безжизненность золота, оно не означает наибольшую ценность, как предполагал Фрейд. Фрейд был полностью сыном своего времени, осознавал негативное значение денег и собственности, и, следовательно, какие критические выводы следуют из его концепции анальности характеров, которую я обсуждал ранее.

Кроме теории Фрейда о развитии либидо, более важным является его открытие чувственного и собственнического этапов на самых ранних стадиях развития человека. Первые годы жизни ребенка являются тем необходимым периодом, когда он не способен сам заботиться о себе и формировать окружающий мир в соответствии со своими желаниями при помощи своих собственных усилий. Его усилия направлены на то, чтобы получить, схватить или взять, потому что он не может ничего произвести. Таким образом, владение есть необходимая промежуточная стадия детского развития. Но если собственничество становится подавляющим во взрослом состоянии, то это означает, что человек не достиг цели нормального развития – способности производства чего‑либо, а застрял на этапе опыта владения из‑за дефекта в своем развитии. Здесь, как и в других случаях, то, что нормально на ранних стадиях эволюции, становится патологией, если сохраняется на более поздних стадиях. Собственническое владение основано на уменьшении способности к продуктивной деятельности. Это уменьшение может быть следствием многих факторов. Под продуктивной деятельностью я понимаю активное выражение человеческих способностей, а не действия под влиянием инстинктов или импульсивного желания что‑то сделать. Здесь не то место, чтобы продолжать это обсуждение. Достаточно сказать, что нужно учитывать и такие факторы, как запугивание в детстве, потеря стимулов, избалованность, факторы и индивидуальные, и общественные. Но в итоге приходим к другому выводу: ориентации на владение и удовлетворение этой потребности ослабляют человека и, в конце концов, снижают его способность делать продуктивные усилия. Чем больше человек имеет, тем меньше его привлекает активная деятельность[48]. Владение и внутренняя леность в итоге формируют порочный круг, усиливая друг друга.

 

* * *

 

Посмотрим для примера на человека, чья общая ориентация состоит только во владении: на скрягу. Самым главным объектом его одержимости являются деньги и их материальный эквивалент, такой, как земля, дома, движимое имущество и т. д. Наибольшая часть его энергии направлена на сбережение всего этого, скорее на защиту и сохранение, чем на деловую активность и перепродажу. Он чувствует себя как осажденный в крепости; ничего не должно выйти из нее, следовательно, ничего не должно быть истрачено, за исключением самого необходимого. А что значит «абсолютно необходимо», зависит от степени его скупости.

В исключительном случае, хотя это и не редкость, такой человек будет лишать себя всех жизненных удовольствий, вкусной еды, красивой одежды и достойного жилья, чтобы уменьшить свои расходы почти до нуля. Среднему человеку не понять, почему кто‑то должен лишать себя всех удовольствий. Но не нужно забывать, что это предельный случай; скряга находит наибольшее удовлетворение именно в своей собственности; «иметь» – для него большее удовольствие, чем красота, любовь и любое чувственное или интеллектуальное наслаждение. Богатый скряга представляет собой менее очевидную картину. Он может даже потратить миллионы на благотворительность или искусство, потому что это необходимо для поддержания (кроме платы за чувство собственного превосходства) его социального статуса и общественной оценки благоприятного имиджа. Но он может далеко зайти и в том, чтобы установить контрольную систему, которая страхует его против любых необязательных почтовых расходов, или он может приложить настойчивые усилия, чтобы предотвратить потерю его рабочими даже одной минуты их рабочего времени. (Беннет даже рассказывал, что Генри Форд, основатель автомобильной династии, носил носки до тех пор, пока их еще можно было штопать, и настолько боялся своей жены, что тайно покупал новые носки в магазине, менял их в машине, а старые выбрасывал по дороге.)

Скряга не только руководствуется манией сбережения вещей, но также и тем, чтобы сохранить энергию, чувства, мысли и все, что он может «иметь». Он считает, что он имеет фиксированное количество энергии и не может его пополнять. Следовательно, нужно избегать любых затрат энергии, которые не являются абсолютной необходимостью, потому что убывает ее запас. Он избегает необязательных физических усилий, все делает наиболее коротким путем. Обычно он работает педантично, аккуратно, используя методы, которые максимально уменьшают затраты энергии. Эта позиция часто становится манифестом и в его сексуальном поведении (этот подход, очевидно, чаще находят среди мужчин). Для него сперма является самым дорогим продуктом, ограниченным количественно; если он потратит ее, то навсегда. (Хотя он умом понимает, что это не так, но это мало значит по сравнению с тем, как он это чувствует.) Следовательно, он должен уменьшить сексуальное общение до минимума, чтобы терять только минимум спермы. Я знаю достаточное количество людей, которые разработали целую систему, чтобы достигнуть оптимального компромисса между потребностью сохранения спермы и «здоровья», которое, как они думают, требует некоторого количества сексуальной активности. (Этот комплекс иногда является причиной мужской импотенции.)

По той же логике скряга стремится сберечь слова, чувства и мысли. Он не хочет терять энергию на мышление или чувствование; ему нужна эта энергия для решения необходимых и неизбежных задач жизни. Он остается холодным и безразличным к радостям и горестям других, даже к собственным. Жизненный опыт ему заменяет память последнего опыта. Эти воспоминания являются драгоценной собственностью, и часто он отталкивается от них, размышляя о том, как будет считать свои деньги, свой скот или промышленные запасы. Фактически память о последних чувствах или действиях является единственной формой, в которой он соприкасается со своим собственным опытом. Он чувствует мало, но сентиментален; сентиментальность используется здесь в смысле «бесчувственное чувство», мысль или мечта о чувстве, а не истинное чувство. Хорошо известным фактом является то, что многие собственнически настроенные, холодные и даже жестокие люди (и все они, вместе взятые), которые не воспринимают реальное человеческое страдание, могут лить слезы, когда увидят в кино кого‑то из тех, кого они помнят из собственного детства или о котором мечтают.

 

* * *

 

Мы пока не рассматривали различия между объектами собственности в сочетании с соответствующей разницей в опыте владения ими. Наверное, наиболее сильное различие существует между неживыми и живыми объектами. Неживые объекты – деньги, земля, украшения – не противостоят их владельцам. Противодействие может исходить только от общественных и политических сил, которые угрожают сохранности и безопасности недвижимой собственности. Наиболее важной гарантией ее безопасности являются закон и использование силы государством, которое делает это эффективно. Те, чья внутренняя безопасность в той или иной степени основана на собственности, неизбежно консервативны и горячо оппонируют движениям, которые хотят уменьшить государственную монополию силы.

Для тех, чье чувство безопасности опирается на обладание жизнью, особенно на человеческое существование, ситуация более сложная. Они, конечно, зависят от способности государства «усиливать» законы, но также наталкиваются на противостояние человеческого бытия и бытия собственнического, бытия, превратившегося в вещь, которую можно иметь и контролировать. Это утверждение следуют рассматривать по‑разному. Нужно обратить внимание на то, что миллионы людей удовлетворены упорядоченным бытием, на тот акт, что они предпочитают управление свободе. В работе «Бегство от свободы» (1941) я попытался представить себе этот «страх свободы» и притягательность несвободы. Но очевидное противоречие этих понятий не является неразрешимым. Быть свободным в противовес безопасности отпугивает любого, у кого нет приобретенной смелости для преодоления жизненных рисков. Он желает отдать свободу, если насилие над ним выглядит ненасилием, если правитель ведет себя как отец, если он чувствует, что им руководят не как вещью, а как живым ребенком. Но там, где эта маскировка не используется и объект собственности знает, что надеяться можно только на себя, его первая реакция состоит в сопротивлении во всех формах и всеми средствами. Ребенок сопротивляется оружием беспомощных: саботажем и обструкцией, его специфическое оружие состоит в ночном недержании мочи, запорах, характерных вспышках агрессии и т. д. Беспомощность взрослых тоже иногда отзывается саботажем или обструкцией, но, как исторически показано, часто выливается в восстания и революции, которые являются родовыми схватками дальнейшего развития.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...