Глава 17. Сношение как покоритель пространства 6 глава

2.

История планетарной конфронтации Востока и Запада во всей своей полноте сводима к основополагающему дуализму элементов: Земли и Воды, Суши и Моря.

То, что мы сегодня называем Востоком, представляет собой единую массу твердой суши: Россия, Китай, Индия громадный кусок Суши, " Срединная Земля "(9), как назвал ее великий английский географ сэр Хэлфорд Макиндер. То, что мы именуем сегодня Западом, является одним из мировых Океанов, полушарием, в котором расположены Атлантический и Тихий океаны. Противостояние морского и континентального миров вот та глобальная истина, которая лежит в основе объясне ния цивилизационного дуализма, постоянно порождаю щего планетарное напряжение и стимулирующего весь процесс истории.

В кульминационные моменты мировой истории столкновения воюющих держав выливаются в войны между стихией Моря и стихией Суши. Это заметили уже летописцы войны Спарты и Афин, Рима и Карфагена. Однако до определенного времени все ограничивалось областью Средиземного моря. Люди еще не знали громадных пространств, великих океанов, планетарных конфликтов. Сразу заметим, что надо делать концептуальное различие между стихией Моря и стихией Океана. Конечно, частичные параллели существуют, и многие ссылаются в этом смысле на известный пассаж из первой филиппики Демосфена (38.41). Я сам не вполне разделяю язвительности Платона, который сказал о греках, что " те сидят на берегу Средиземного моря, подобно лягушкам ".

Тем не менее, между морской цивилизацией, являющейся внутриматериковой, и океанической цивилизаци ей существует значительная разница. Та напряженность между Востоком и Западом, та планетарная постановка проблемы конфликта, которые характерны для нашего периода истории, не имеют аналогов в прошлом. Окончательного всемирно-исторического объема противостоя ние Суши и Моря (как Океана) достигает только тогда, когда человечество осваивает всю планету целиком.

Планетарный характер битвы между Сушей и Морем впервые обнаружился во времена войн Англии против революционной Франции и Наполеона. Правда, тогда деление на Сушу и Море, Восток и Запад не было еще столь четким, как сегодня. Наполеон был, в конце концов, разгромлен не Англией, но континентальными Россией, Австрией и Пруссией. "Номос" Земли(10) еще заключался тогда в равновесии между силами Суши и Моря; одно Море не могло добиться своими силами решительной победы. В 1812 году, когда столкновение достигло своего апогея, Соединенные Штаты объявили войну не Наполеону, а Англии. Тогда произошло сближение между Америкой и Россией, причем оба этих молодых государства стремились дистанцироваться как от Наполеона, так и от Англии. Противоречие между Землей и Морем, между Востоком и Западом еще не выкристалли зовалось тогда в чистое противостояние стихий, что произошло лишь в момент заключения Североатлантического союза в 1949 году.

Но уже во времена Наполеона довольно ясно проявилась закономерность политического конфликта, предопределенного различием цивилизационных стихий, т.е. такого конфликта, где надо было выбирать между Сушей и Морем. В июле 1812 года, когда Наполеон подступал к Москве, Гете сочинял панегирик якобы королеве Марии Луизе, но, на самом деле, ее супругу французскому императору:

"Там, где тысячи людей пребывают в замешательстве, там все решает один человек (Наполеон)."

Немецкий поэт продолжает, имея в виду глобальный аспект противостояния Суши и Моря:

"Там, где собираются сумерки столетий,

Он (Наполеон) рассеивает их светом духовного взора.

Все ничтожное исчезло,

Лишь Суша и Море имеют здесь значение".

("Worueber trueb Jahrhunderte gesonnen

Er uebersieht's im hellsten Geisteslicht.

Das Kleinliche ist alles weggeronnen,

Nur Meer und Erde haben hier Gewicht.")

Гете был на стороне Наполеона. Для него это была сторона Суши, Земли. Но Наполеон отождествлялся также с Западом. Запад был тогда еще Сушей и никак не Морем. Немецкий поэт искренне надеялся, что Запад так и останется воплощением сухопутной, континентальной силы, а Наполеон, как новый Александр, будет отвоевывать у сил Моря прибрежные территории, и тогда " Суша вступит в свои права. "

Так Гете, типичный представитель Запада, летом 1812 года сделал выбор в пользу Суши, Земли против Моря. Конечно, в соответствии со своим мировоззрением, он понимал противостояние Земли и Моря как статичную, полярную напряженность, а не как диалектический неповторимый исторический момент. В данном случае, крайне важно то различие между статичной полярностью и исторической диалектикой, о котором мы говорили в самом начале статьи.

 

3.

 

Гете мыслил в терминах статичной полярности. Но полярная напряженность значительно отличается от напряженности историко-диалектической. Статика полярного напряжения предполагает синхронизм, постоянст во, при котором взаимодействие противоположных полюсов составляет фиксированную структуру, остающую ся сущностно одинаковой при всех внешних изменени ях, проистекающих из конкретных исторических ситуаций. Это своего рода вечное возвращение.

Конкретно-исторический подход исследует, напротив, цепь логической и исторической взаимосвязи между конкретикой определенного вопроса и данного на него ответа. Вопрос и ответ дают диалектику исторически конкретного и определяют структуру исторических ситуаций и эпох. Подобная диалектика не обязательно должна отождествляться с гегелевской логикой понятий или с фатально заданной закономерностью природного течения событий.

Нас здесь интересует, однако, исследование структу ры конкретно существующего в нашем мире планетар ного дуализма (а не общая теория исторического процесса). Историческое мышление есть мышление однократ ными, одноразовыми историческими ситуациями и, следовательно, одноразовыми истинами. Все исторические параллели служат лишь наилучшему распознанию этой единственности, в противном случае они становятся лишь мертвыми функциональными элементами абстрактной системы, которой в реальной жизни просто не существу ет. Абсурдно и нереалистично делать предположения такого рода: что случилось бы, если бы события приняли иной оборот, нежели они приняли в реальной истории. К примеру, а что, если бы сарацины победили в битве при Пуатье? Что, если бы Наполеон не проиграл сражения при Ватерлоо? Что, если бы зима 41/42 была не такой холодной? Такие нелепые предположения, которые можно встретить даже у знаменитых историков, абсурдны уже потому, что в них совершенно упускается из виду единственность и неповторимость любого исторического события. Структура полярной напряжен ности всегда актуальна, вечна, как вечное возвращение.

Историческая же истина, напротив, истинна лишь один раз. Она и не может быть истинной больше, чем один раз, так как именно в однократности заключается ее историчность. Одноразовость исторической истины является одним из секретов онтологии, как выразился Вальтер Варнах. Диалектическая структура вопроса и ответа, о которой мы здесь ведем речь, пытаясь объяснить суть истории, никоим образом не ослабляет и не упраздняет качества однократности исторического события. Напротив, она только усиливает ее, поскольку речь идет о неповторимом конкретном ответе на столь же неповторимый конкретный вопрос.

Если бы противостояние между Сушей и Морем, выраженное в современном планетарном дуализме, было исключительно статично полярным, т.е. включенным в цепь природного равновесия и вечного возвращения, то оно было бы лишь фрагментом чисто природного процесса. Стихии в природе разделяются и воссоединяются, смешиваются и расслаиваются. Они сменяют друг друга и переходят друг в друга в беспрестанном круговороте метаморфоз, который открывает все новые и новые образы и формы сущности всегда тождественного полярного напряжения. Если бы дело сводилось только к такому природному статическому дуализму, актуальное противостояние Востока и Запада было бы лишь особой формой выражения вечной циркуляции элит, проблемой иконографий. Вечное возвращение и вечное превраще ние не знает специфической правды, неповторимой ситуации, исторического момента. Статично-полярное противостояние исключает историческую неповторимость. Но в конкретной истории все иначе. В определенные эпохи появляются дееспособные и могущественные народы и группы, которые захватывают и делят землю в процессе дружественных договоров или войн, хозяйничают на своей территории, пасут скот и т.д. Из этого образуется Номос Земли. Он ограничен своим уникальным здесь и теперь, а напряженность между элементами, о которых мы рассуждаем, между Сушей и Морем, лишь порождает природный, объективный контекст, в котором данный Номос складывается.

Если взять Землю и Море (и населяющих их существ) как исключительно природные элементы, то очевидно, что сами по себе они не могут породить враждебного противостояния, которое имело бы сугубо исторический событийный смысл. Обитатели Моря и обитатели Суши не могут быть по своей природе абсолютными врагами. Случается, что наземные животные пожирают морских, но нелепо в данном случае говорить о какой-то вражде. Сами рыбы сплошь и рядом пожирают друг друга, особенно крупные мелких. Да и обитатели Суши относятся друг к другу не намного лучше. Поэтому нельзя утверждать, что существует природная враждебность Суши и Моря. Скорее, в чисто природном состоянии эти две стихии существуют совершенно безотносительно и безразлично друг к другу, причем в такой степени, что говорить о таком специфическом и интенсивном соотношении как вражда здесь совершенно нелепо. Каждое живое существо пребывает в своей стихии, в своей среде. Медведь не враждует по своей природе с китом, а кит не объявляет войну медведю. Даже морские и сухопутные хищники твердо знают свои границы и пределы своего обитания. Медведь не посягает на владения льва или тигра; даже самые смелые звери знают свое место и стремятся избежать неприятных столкновений. Те, кто приводят в качестве примера природной вражды отношения кошек с собаками, лишь лишний раз доказыва ют, что такая природная вражда резко отличается от человеческой. Когда собака лает на кошку, а кошка шипит на собаку, их конфликт имеет совершенно иной смысл, нежели вражда людей. Самое главное отличие состоит в том, что люди по контрасту с животными способны отрицать наличие самого человеческого качества у своих противников, а животные нет. Бытие собаки духовно и морально не ставит под вопрос бытия кошки и наоборот.

Однако показательно, что именно басни из жизни животных особенно выпукло иллюстрируют специфически человеческие политические ситуации и отношения. Вообще говоря, с философской точки зрения, проблема басен о животных интересна сама по себе. Перенося на животный мир сугубо человеческие политические ситуации, мы демифологизируем, проясняем их, лишаем идеологических и риторических покрывал. Именно в силу того, что отношения среди животных имеют совершенно иной смысл, нежели отношения среди людей, такой аллегорический прием когда люди выступают как звери, а звери как люди позволяет обнаружить доселе сокрытое через сознательный отход от прямолинейного и одномерного анализа. Перевоплощение в зверя отчуждает человека от человеческого, но через такое отчуждение человеческое становится только более отчетливым и выпуклым. На этом основан политический смысл басен о животных (на чем мы не будем более здесь останавли ваться).

При переносе дуальности Суша-Море на человечест во, казалось бы, речь должна идти о морских конфликтах между людьми Моря и сухопутных конфликтах между людьми Суши. На самом деле, дело обстоит совершенно иначе, начиная с того момента, когда историче ское планетарное напряжение достигает определенного критического уровня. В отличие от животных люди и только люди способны вести войну между народами Суши и народами Моря. Когда вражда достигает своей высшей точки, военные действия захватывают все возможные области, и война с обоих сторон разворачивает ся как на Суше, так и на Море. Каждая из сторон вынуждена преследовать противника вглубь враждебной стихии. Когда осваивается и третья, воздушная стихия, конфликт переносится и на нее, а война становится воздушной войной. Но изначальные субъекты конфликта не утрачивают своего качества, поэтому мне представля ется вполне разумным говорить именно о противостоя нии элемента Земли и элемента Моря. Когда планетар но-историческое противостояние приближается к своему пику, обе стороны до предела напрягают все свои материальные, душевные и духовные силы. Тогда битва распространяется на все прилегающее к противоборствую щим сторонам пространства. И стихийное природное различие Суши и Моря в этом случае превращается в настоящую войну между этими элементами.

Вражда между людьми обладает особым напряжени ем, которое многократно превосходит напряжение, характерное для враждебности в царстве природы. В человеке все аспекты природы трансцендируются, обретают трансцендентное (или трансцендентальное, как угодно) измерение. Это дополнительное измерение можно назвать также "духовным" и вспомнить Рембо, который сказал: "Le combat spirituel est aussi brutal que la bataille des hommes "(11). Как бы то ни было, вражда между людьми может достичь невероятной степени. Эта высшая степень вражды отчетливо проявляется в гражданских войнах, когда противник настолько криминализируется, морально, юридически и идеологически, что фактиче ски ставится вне всех человеческих законов. В этом дает о себе знать какой-то свойственный лишь человеку, сугубо сверхприродный элемент, трансцендентный по отношению к его природному измерению; этот элемент порождает невероятное напряжение и превращает природную полярность в конкретную историческую диалекти ку.

Слово " диалектика " выражает здесь то особое качество (свойственное лишь человечеству), которое кардиналь но отлично от всех природных форм полярности. Слово "диалектика" указывает на структуру " вопрос-ответ ", которая только и может адекватно описать историческую ситуацию или историческое событие. Историческая ситуация может быть понята только как брошенный человеку вызов и его ответ на этот вызов. Каждое историче ское действие есть ответ человека на вопрос, поставлен ный историей. Каждое человеческое слово это ответ. Каждый ответ обретает смысл через вопрос, на который он призван отвечать; для того, кто не знает вопроса, слово остается бессмысленным. А смысл вопроса, в свою очередь, лежит в той конкретной ситуации, в которой он был поставлен.

Все это напоминает "логику вопрос-ответ" (Question-Answer Logic) Р.Дж. Коллингвуда, и в самом деле, мы именно ее имеем в виду. Коллингвуд с помощью мышления в терминах "вопрос-ответ" стремился определить специфический смысл истории. Он сделал это с блистательной точностью, так как для него данное определение означало венец философского пути по преодолению собственного внеисторического естественнонаучного позитивизма. Замысел Коллингвуда был великолепен, но английский ученый был слишком глубоко затронут английским определением науки, свойственным XIX веку, чтобы суметь преодолеть психолого-индивидуалистиче ское толкование проблемы "вопрос-ответ". Только этот фактор и может объяснить его болезненные, закомплек сованные припадки германофобии, которые изрядно подпортили его последнее произведение "The New Leviathan"(12). Но великая заслуга его "логики вопроса-ответа" остается безусловной. Однако необходимо особо подчеркнуть, что вопрос здесь ставится не отдельным человеком или группой людей, и уж совсем не произвольно взятым историком, исследующим прошлое, но самой Историей, состоящей в своем качественном аспекте из вопросов и ответов. Вопрос это само по себе историческое событие, из которого произрастает через конкретный человеческий ответ следующее событие. Ровно в той степени, в какой люди принимают вызов и вопрос истории и в какой они стараются ответить на них своим отношением и своими поступками, в той степени они демонстрируют свою способность на рискованное участие в истории и, следовательно, подвергаются ее суду. Одним словом: они переходят из природного состояния в историческое.

Арнольд Тойнби развил "логику вопроса-ответа" (question-answer logic) до культурно-исторической концепции "структуры вызов-отзыв" (13) (challenge-response-structure). Концепцию "вопроса" Тойнби развил до понятия "вызова", а концепцию "ответа" до "отзыва". Это было важнейшим этапом в прояснении сущностной характеристики исторического, так как здесь явственно различимо не просто статично полярное, природное напряжение, разбиравшееся неисторическими индивидуально - психологическими естественнонаучными школами мысли, но напряжение, понятое диалектически. Тойнби вычленяет на основании своего метода более двадцати культур или высших цивилизаций, каждая из которых основана на конкретном историческом ответе, отзыве людей на поставленный историей вопрос, брошенный ею вызов. К примеру, в случае Египта вызов заключался в природной специфике долины Нила, в привязанности к реке и в постоянной угрозе вражеских нашествий. Освоение и организация пространства долины Нила, защита от внешних, варварских влияний и основанная на этом египетская цивилизация с ее культами богов, династиями, пирамидами и священным искусством все это было конкретным ответом на брошенный вызов.

Методология познания приобрела от такого подхода чрезвычайно много, так как отныне стало возможным изучать диалектическую структуру всякой исторической ситуации. Но и сам Тойнби не смог избежать характер ного заблуждения, значительно повредившего его концепции. Когда он начинает описывать механизм взаимодействия между собой выделенных им двадцати цивилизаций или культур, в его анализе пропадает самая существенная сторона исторического, структура самой истории уникальная одноразовость каждой конкретной ситуации и ее разрешения. Не существует никаких всеобщих законов мировой истории. Эта абстрактная попытка подчинить живую историю сухим закономерно стям или статистической вероятности внутри узко функциональной системы в корне неверна.

В реальности мы имеем дело лишь с одноразовыми конкретными ситуациями. И конкретная ситуация собственно нашей эпохи определяется тем, что в ней противостояние Востока и Запада приобрело характер планетарного дуализма, планетарной вражды. Когда мы пытаемся выяснить природу диалектического напряжения, порождаемого этим дуализмом, мы не стремимся вывести всеобщий закон или статистическую вероятность, не говоря уже о построении какой-то системы. Когда мы употребляем слово "диалектика", "диалектическое", мы подвергаемся риску быть неверно понятыми и причисленными к узко гегелевской школе. Это не совсем так. Историческая диалектика Гегеля, на самом деле, дает возможность осмыслить одноразовость и уникальность исторического события, что видно хотя бы из фразы Гегеля о том, что вочеловечивание Сына Божьего есть центральное событие всей человеческой истории. Из этого явствует, что история для Гегеля была не просто цепью объективных закономерностей, но обладала и субъективным измерением активного соучастия. Но во всеобщей гегелевской систематизации часто теряется историческая уникальность, и конкретное историческое событие растворяется в одномерном мыслительном процессе. Этого замечания достаточно для того, чтобы прояснить наше понимание термина "диалектика" и предупредить автоматическое зачисления в гегельянцы, что весьма свойственно для "технического", автоматического образа мысли наших современников.

Помимо неверного понимания сущности исторической диалектики, характерной для гегельянства в целом, следует также опасаться типичной для XIX столетия мании к формулировке закономерностей и открытию законов. Этой болезни подверглись практически все западные социологи и историки кроме Алексиса де Токвиля. Потребность выводить из каждой конкретной исторической ситуации всеобщий закон развития покрыла научные открытия даже самых прозорливых мыслите лей прошлого столетия почти непроницаемой пеленой туманных обобщений.

Возведение конкретно-исторического факта к какому-то общечеловеческому закону было той платой, которой XIX век компенсировал свой научно-естественный позитивизм. Ученые просто не могли представить себе какую-то истину вне всеобщей, точно высчитываемой и измеряемой функциональной закономерности. Так Огюст Конт историк современности, наделенный гениаль ной интуицией, правильно определил сущность своей эпохи, представив ее результатом развития, состоящего из трех этапов: от богословия через метафизику к позитивизму. Это было совершенно верное замечание, точно определяющее одноразовый, осуществленный в трех моментах шаг, который совершила западная мысль с XIII по XIX век. Но позитивист Огюст Конт смог сам поверить в истинность сформулированного им принципа только после того, как заявил, что закон трех стадий распространяется на все человечество и на всю его историю. Карл Маркс, в свою очередь, поставил очень точный диагноз тому положению дел, которое было характерно для второго этапа индустриальной революции в середине XIX века в Средней и Восточной Европе; но беда в том, что он возвел свои соображения в универсальную всемирно историческую доктрину и провозгласил упрощенный тезис о "классовой борьбе", тогда как, на самом деле, речь шла всего лишь о конкретном моменте техно-индустриальной революции, связанном с изобретением железных дорог, телеграфа и паровой машины. Уже в XX веке Освальд Шпенглер значительно ограничил значение своего открытия относительно глубинных исторических параллелей между настоящей эпохой и эпохой римской гражданской войны и периодом цезарей тем, что составил на этом основании всеобщую теорию культурных кругов, а следовательно, убил сугубо исторический нерв всей своей работы.

 

4.

 

Индустриализация и техническое развитие являются сегодня судьбой нашей земли. Итак, постараемся определить одноразовый исторический вопрос, великий вызов и конкретный ответ, порожденные индустриально -технической революцией прошлого столетия. Отбросим при этом все поверхностные заключения, вовлекающие нас в рискованные системы причинно-следственной обусловленности. Мы вычленили из общего понятия напряженности сугубо диалектическую напряженность, отличную от полярно-статической. Но эта концепция диалектической напряженности не должна пониматься как банальный продукт гегельянства, естественнонаучных воззрений или нормативистских конструкций. Формула Тойнби относительно "вызова-отзыва" также должна использоваться лишь в качестве инструмента, так как нам надо, в первую очередь, верно понять сугубо одноразо вую актуальную истину сегодняшнего планетарного дуализма Востока и Запада.

Здесь нам поможет текст Арнольда Тойнби 1953 года с выразительным названием: "The World and the West" ("Мир и Запад")(14). Это произведение спровоцировало ожесточенную критику и полемику, которую мы предпочитаем обойти молчанием, так как нас интересует здесь лишь противостояние Земли и Суши. Тойнби говорит о нашей эпохе, выделяя в ней как отдельную категорию Запад, противопоставленный всему остальному миру.

Запад представляется ему агрессором, который в течение четырех с половиной столетий осуществлял экспансию своей индустриально-технической мощи на Восток в четырех основных направлениях: Россия, исламский мир, Индия и Восточная Азия. Для Тойнби представляется очень важным, что эта агрессия осуществля лась через освободившуюся от норм христианской традиции технику (entfesselte Technik). Тот факт, что сегодняшний Восток сам начал широко использовать технику, означает для Тойнби начало его активной самозащиты перед лицом Запада. Правда, в XVII веке иезуиты сделали попытку проповедовать христианскую религию индусам и китайцам не как религию Запада, но как религию универсальную, относящуюся равным образом ко всем людям. Тойнби считает, что эта попытка, к несчастью, провалилась из-за догматических разногла сий между различными католическими миссиями и централизованной проповеднической сетью иезуитов. Смысл Октябрьской коммунистической революции, согласно Тойнби, состоит в том, что Восток стал вооружаться освобожденной от христианской религии европейской техникой. Эту технику Тойнби называет "куском европейской культуры, отколовшимся от нее к концу XVI века ". Заметим эту важнейшую, абсолютно точную формулировку.

Выясним теперь в свете "логики вопрос-ответ", что было тем вызовом и тем отзывом, которые исторически проявились в нашу эпоху через индустриально-техниче ский рывок.

Из чего происходит индустриальная революция? Ответом на какой вопрос она является? Каковы ее истоки и ее родина, ее начало и ее мотивация? Она происходит с острова Англия и датируется XVIII веком. Повторим всем известные даты 1735 (первая коксовая печь), 1740 (первая литая сталь), 1768 (первая паровая машина), 1769 (первая современная фабрика в Нотингэ ме), 1770 (первый прядильный станок), 1786 (первый механический ткацкий станок), 1825 (первый паровоз). Великая промышленная революция происходит с острова Англия, ставшего начиная с XIX столетия главной промышленной страной мира. Этот исторический феномен, который мы постоянно должны иметь в виду, заметил уже первый немецкий социолог Лоренц фон Штайн в 1842 году.

Он писал по этому поводу:

" Удивительным образом и совершенно неожиданно, в то же самое время, когда во Франции распространяются идеи свободы и равенства, в Англии появляются первые машины. Вместе с ними открывается совершенно новая эпоха для всего мира в вопросах благосостояния, производства, потребления и торговли. Машины стали подлинно революционной силой в материальном мире, и из этого подчиненного ими материального мира они начали распространять свое могущест во вглубь, во все сферы мира духовного."

" Удивительным образом и совершенно неожиданно" причем именно "в Англии "! В этих словах слышится жадное к познанию удивление молодого немца, который начинает осознавать историческую ситуацию своего народа и в Париже Луи Филиппа понимает, что политиче ская революция, расползающаяся начиная с 1789 года по всему европейскому континенту, есть лишь бледный идеологический эпифеномен по сравнению с индустри альной революцией, распространяющейся из Англии и представляющей собой подлинно революционную силу. Так родилась только что приведенная нами замечатель ная фраза из главы под значительным названием "Пролетариат". В этом же тексте впервые в европейскую дискуссию вводится научное осмысление проблемы фундаментального различия между рабочей силой и собствен ностью.

Итак, индустриальная революция происходит из Англии XVIII столетия. Какова была историческая ситуация на этом острове в то время? Англия была островом, отделившимся начиная с XVI века от европейского континента и сделавшим первые шаги к чисто морскому существованию. Это, с исторической точки зрения, является для нас самым существенным. Все остальное лишь надстройка, суперструктура. Какое бы внешнее событие мы ни выбрали в качестве окончательного шага к чисто морскому существованию, захват Ямайки Кромвелем в 1655 году, окончательное изгнание Стюартов в 1688 году или европейский мир в Утрехте в 1713 году, главным является следующее: один европейский народ начиная с определенного момента перестал считать остров, на котором он жил, частью несколько удаленной европейской Суши и осознал его как базу для чисто морского существования и для морского господства над мировым океаном. Начиная с XVI века Англия вступила в эпоху великих географических открытий и принялась отвоевывать колонии у Португалии, Испании, Франции и Голландии. Она победила всех своих европейских соперников не в силу морального или силового превосходства, но лишь исключительно из-за того, что сделала решительный и бесповоротный шаг от твердой Суши к открытому Морю, и в такой ситуации отвоевывание сухопутных колоний обеспечивалось контролем над морскими пространствами.

Это был одноразовый, неповторимый, исторический ответ на столь же одноразовый, неповторимый исторический вызов, на великий вызов века европейских географических открытий. Впервые в известной нам истории человечества возник вызов, относящийся не только к конкретным рекам, берегам или внутриматериковым морям; впервые он имел планетарный, глобальный характер. Большинство европейских народов осознали этот вызов в континентальных, сухопутных терминах. Испанцы создали свою гигантскую заокеанскую империю; при этом она оставалась сущностно сухопутной и строилась на обширных материковых массах. Русские оторвались от Москвы и завоевали гигантскую страну Сибирь. Португальцам, несмотря на их удивительные достижения в мореплавании, также не удалось перейти к чисто морскому существованию. Даже героический эпос эпохи португальских открытий, "Лузиады" Комоенса, говорят об Индийском океане по сути почти так же, как Эней Виргилия говорит о Средиземном море. Голландцы первыми пустились в глобальные морские авантюры и долго оставались в авангарде. Но база была слишком слабой, укоренность в политике сухопутных держав слишком глубокой, и после заключения мира в Утрехте в 1713 году Голландия окончательно была привязана к Суше. Французы вступили в двухсотлетнюю войну с Англией и, в конце концов, проиграли ее. Англию континент особенно не беспокоил (the least hampered by the continent), и она окончательно и успешно перешла к чисто морскому существованию. Это создало непосредст венные предпосылки для индустриальной революции.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: