Глава 17. Сношение как покоритель пространства 5 глава

Англия - это остров. Но лишь став носителем и средоточием стихийного исхода из мира земной тверди в мир открытого моря и лишь в качестве наследника всех высвободившихся в то время морских энергий она превратилась в тот остров, который имеется в виду, когда снова и снова подчеркивается, что Англия является островом. И только став островом в новом, неведомом дотоле смысле слова, Англия осуществила захват мировых океанов и выиграла на том первом этапе планетарной революции пространства.
Само собой разумеется, Англия — это остров. Но одним установлением этого географического факта сказано еще очень мало. Есть много островов, политические судьбы которых совершенно различны. Сицилия также остров, как и Ирландия, Куба, Мадагаскар, Япония. Сколь много противоречивых тенденций всемирной истории соединяются уже в этих немногих именах, каждое из которых именует остров! В определенном смысле все континенты, в том числе самые крупные, являются всего лишь островами, а вся обитаемая земля омывается океаном, о чем знали уже древние греки. Англия сама всегда была островом в неизменном географическом смысле при всех превратностях исторических судеб, с тех пор, как она много тысячелетий тому назад - вероятно 18000 лет до нашей эры - отделилась от материка. Она была островом, когда ее заселили кельты и когда она была завоевана для Рима Юлием Цезарем, при норманнском завоевании (1066) и во времена Орлеанской девы (1431), когда англичане удерживали за собой большую часть Франции.
Жители этого острова обладали чувством островной защищенности. Из эпохи Средневековья до нас дошли чудные выражения и стихотворные строки, в которой Англию сравнивают с укрепленным замком, омываемым морем, словно оборонительным рвом. В стихах Шекспира это островное самоощущение нашло свое самое прекрасное и знаменитое выражение:

“Этот второй Эдем, этот коронованный остров, почти что рай,
Этот бастион, возведенный самой природой,
Эта жемчужина в оправе морского серебра,
Которая служит стеною и рвом, оберегая дом.”

Понятно, что англичане часто цитируют подобные строки, и что особенно выражение “эта жемчужина в оправе морского серебра” могло стать крылатым..
Но такого рода выражения английского островного сознания относятся к старому острову. Остров все еще рассматривается в качестве участка суши, отделившегося от земной тверди и омываемого морем. Островное сознание все еще остается чисто земным, сухопутным и территориальным.. Представляется даже, что островное чувство проявляется как особо ярко выраженное территориальное чувство земли. Было бы заблуждением считать любого островного жителя, любого англичанина еще и сегодня прирожденным “пленителем моря”. Мы уже видели, какое изменение состояло в том, что народ овцеводов превратился в 16 веке в народ детей моря. Это было фундаментальным преобразованием политико-исторической сущности самого острова. Оно состояло в том, что земля стала рассматриваться теперь лишь с точки зрения моря, остров же из отделившегося участка суши стал частью моря, кораблем или, еще точнее, рыбой.
Наблюдателю, находящемуся на континенте, трудно представить себе последовательно морской взгляд на вещи, чисто морское восприятие земли. Наш повседневный язык при образовании своих значений имеет своим исходным пунктом естественным образом землю. Это мы видели уже в самом начале нашего созерцания. Образ нашей планеты — это образ земли; мы забываем, что он может быть и образом моря. В связи с морем мы говорим о мореходных путях, хотя здесь не существует никаких путей или дорог, как на земле, но лишь линии коммуникации. Корабль в открытом море мы представляем себе в виде куска суши, который плывет по морю, в виде “плавающего участка государственной территории”, как это называется на языке международного права. Военное судно представляется нам плавающей крепостью, а остров, такой как Англия — замком, окруженным морем словно рвом. Морские люди считают все это совершенно ложными толкованиями, плодом фантазии сухопутных крыс. Корабль столь же мало похож на кусок суши, сколь рыба - на плавающую собаку. На взгляд, определяемый исключительно морем, земная твердь, суша есть всего лишь берег, прибрежная полоса плюс “хинтерланд” (незахваченная территория). Даже вся земля, рассматриваемая лишь с точки зрения открытого моря, исходя из чисто морского существования предстает простым скопищем предметов, выброшенных морем к берегу, извержением моря. Типичным примером такого образа мыслей, поразительного для нас, но типичного для людей моря, является высказывание Эдмунда Бергса: “Испания есть ничто иное, как выброшенный на берег Европы кит”. Все существенные отношения с остальным миром, и в особенности с государствами европейского материка должны были измениться от того, что Англия перешла к чисто морскому существованию. Все меры и пропорции английской политики стали отныне несравнимы и несовместимы с таковыми же прочих европейских стран. Англия стала владычицей морей и воздвигла простирающуюся во все концы света британскую всемирную империю, основанную на английском морском господстве над всей землей. Английский мир мыслил морскими базами и линиями коммуникаций. То, что было для других народов почвой и родиной, казалось этому миру простым хинтерландом, незахваченной территорией. Слово континентальный приобрело дополнительное значение отсталости, а население континента стало “backward people”, отсталым народом. Но и сам остров, метрополия такой всемирной империи, основанной на чисто морском существовании, лишается тем самым корней, отрывается от почвы. ОН оказывается способным плыть в другую часть земли, словно корабль или рыба, ибо он все же только транспортабельный центр всемирной империи, разбросанной по всем континентам. Дизраэли, ведущий английский политик времен царствования королевы Виктории, сказал применительно к Индии, что Британская империя это государство скорее азиатское, чем европейское. Он был так же тем, кто в 1847 году в своем романе “Танкред” выдвинул предложение о том, что английская королева должна поселиться в Индии. “Королева должна снарядить большой флот, отправиться в путь со своей свитой и всем правящим сословием и перенести свою имперскую резиденцию из Лондона в Дели. Там она найдет огромную готовую империю, первоклассную армию и большие постоянные доходы.”
Дизраэли был Абраванелем (ср. выше) 19 века. Кое-что из сказанного им об иудаизме и христианстве и о расе как о ключе ко всей мировой истории было усердно распропагандировано неевреями и нехристианами. Так что он знал, о чем говорил, когда выдвигал подобные предложения. Он чувствовал, что остров более не является частью Европы. Судьба острова не была отныне с необходимостью связана с европейской судьбой. Он мог отправиться в путь и изменить место своего пребывания в качестве метрополии всемирной морской империи. Корабль мог сняться с якоря и бросить якорь в другой части света. Огромная рыба, Левиафан, могла прийти в движение и пуститься исследовать другие океаны.

После битвы при Ватерлоо, когда Наполеон был побежден в результате 20-летней войны, настала эпоха бесспорного морского владычества Англии. Эта эпоха продолжалась весь 19 век. Своей кульминации она достигла в середине века, после Крымской войны, окончившейся Парижской конфедерацией 1856 года. Эпоха свободной торговли была также временем свободного расцвета английского индустриального и экономического превосходства. Свободные морские просторы и свободная мировая торговля, свободный рынок соединились в представлении о свободе, олицетворением и стражем которой могла быть только Англия. В эту эпоху своего апогея достигает также восхищение и подражание английскому примеру во всем мире.
Внутреннее измерение коснулось элементарной сущности громадного Левиафана. Впрочем, тогда еще это осталось незамеченным. Совсем напротив вследствие наступившего потрясающего подъема мировой экономики, позитивистская, ослепленная быстро растущим богатством эпоха верила, что это богатство будет все время и далее возрастать и окончится тысячелетним раем на земле. Однако перемена, коснувшаяся существа Левиафана, была как раз следствием промышленной революции. Последняя началась в Англии в 18 веке с изобретением машин. Первая коксовальная доменная печь (1735 г.), первая литая сталь (1740 г.), паровая машина (1768 г.), прядильная машина (1770 г.), механический ткацкий станок (1786 г.), все это сначала в Англии — таковы некоторые примеры, проясняющие, насколько велико было промышленное превосходство Англии над всеми другими народами. Изобретения парохода и железной дороги последовали в 19 веке. Англия и здесь была впереди всех. Огромная морская держава стала одновременно огромной машинной державой. Ее господство над миром казалось теперь окончательным.
Выше мы уже видели, насколько значительным был прогресс в развитии морского дела за короткий период начиная с битвы на галерах при Лепанто (1571) и до уничтожения испанской армады в Ла-Манше (1588). Столь же значительный шаг вперед был сделан в период между Крымской войной, когда Англия, Франция и Сардиния сражались против России в 1854-1856 гг. и гражданской войной в Америке в 1861-1863 гг., в которой северные индустриальные штаты покорили аграрный Юг страны. В Крымскую войну воевали еще с помощью парусников, война за отделение Юга велась уже при помощи бронированных пароходов. Тем самым открылась эпоха современных промышленных и экономических войн. Англия и здесь была впереди и почти до конца 19 века удерживала за собой огромное превосходство. Но прогресс в эту эпоху означал вместе с тем новую стадию в элементарных взаимоотношениях земли и моря.
Ибо Левиафан превратился теперь из огромной рыбы в машину. На деле то было сущностное превращение, неслыханное в своем роде. Машина изменила отношение человека к морю. Отважный тип личностей, определявший до сих пор размеры морской державы, утратил свой старый смысл. Смелые подвиги моряков парусных кораблей, высокое искусство навигации, суровое воспитание и отбор определенной породы людей — все это утратило всякое значение ввиду надежности современного технизированного морского сообщения. Море все еще сохраняло свою силу. Но ослабевало и постепенно окончилось действие того мощного импульса, который превратил народ овцеводов в пиратов. Между стихией моря и человеческой экзистенцией встал аппарат машины. Морское господство, основанное на индустрии машин, очевидно представляет собою нечто иное, чем морская держава, ежедневно возрастающая в ожесточенной и непосредственной борьбе со стихией. Парусник, требующий только мускульной силы человека и корабль, движимый паровыми колесами, представляют собой уже два различных способа связи со стихией моря. Промышленная революция превратила детей моря в изготовителей и слуг машины. Перемену почувствовали все. Одни сетовали по поводу конца старой эпохи героев и находили прибежище в романтике пиратских историй. Другие возликовали по поводу технического прогресса и кинулись сочинять утопии сконструированного людьми рая. Со всей очевидностью мы устанавливаем здесь факт сущностного повреждения чисто морской экзистенции, тайны британского мирового господства. Но люди 19 века не видели этого. Ибо будучи рыбой или машиной, Левиафан в любом случае становился все сильнее и могущественнее, и его царству, казалось, не будет конца.

В конце 19 - начале 20 века американский адмирал Мэхан предпринял замечательную попытку продлить и в эру машины прежнюю ситуацию британского господства над морем. Мэхан является значительным историком, автором “Влияния морской державы в истории”. Так он озаглавил свой главный труд, вышедший также на немецком языке и получивший признание в кругах немецкого военно-морского флота, в особенности, у его основателя гроссадмирала фон Тирпица.
В одной своей работе, датированной июлем 1904 года, Мэхан ведет речь о возможностях воссоединения Англии с Соединенными Штатами Америки. Глубочайшую основу для подобного воссоединения он усматривает не в общей расе, языке или культуре. Он никоем образом не недооценивает эти соображения, столь часто приводившиеся другими писателями. Но для него они — всего лишь желанные дополнительные обстоятельства. Решающей для него является необходимость сохранения англо-саксонского господства на мировых океанах, а это может произойти лишь на островной основе, путем соединения англо-американских государств. Сама Англия стала слишком мала в результате современного развития, так что не является более островом в прежнем смысле. Напротив, Соединенные Штаты Америки представляют собой истинный остров в современном смысле. Из-за их протяженности — говорит Мэхан — это до сих пор не осознано. Но это отвечает сегодняшним масштабам и соотношениям величин. Островной характер Соединенных Штатов должен способствовать тому, чтобы морское господство могло быть сохранено и продолжено на более широкой основе. Америка — это тот самый большой остров, на базе которого британское покорение моря должно быть увековечено и в еще больших масштабах продолжено в качестве англо-американского господства над миром.
В то время, как такой политик,как Дизраэли хотел перенести всемирную британскую империю в Азию, американский адмирал вынашивал мысль об отправке в Америку. Это было свойственно типу мышления, естественного для англо-саксонского моряка 19 века. Адмирал чувствовал эпохальные перемены, видел громадные изменения мер и размеров, которые неизбежно наступали с развитием индустрии. Но он не видел того, что промышленная революция как раз важнейший момент — элементарную связь человека с морем. Таким образом выходит, что он продолжает мыслить в старом русле. Его более крупный остров должен был сохранить, законсервировать, унаследованную, устаревшую традицию в полностью новой ситуации. Старый, слишком маленький остров и весь комплекс воздвигнутого на его основе морского и мирового господства должен быть взят на буксир новым островом, словно спасательным судном.
Сколь бы значительной ни была личность Мэхана и сколь бы впечатляющей ни была его конструкция большего острова, но она не постигает подлинного смысла нового упорядочения пространства. Она не является порождением духа старых мореплавателей. Она исходит из консервативной потребности в геополитической безопасности, в ней не осталось более ничего от тех энергий пробуждения стихий, которые сделали возможным всемирно-исторический союз между отважным мореплаванием и кальвинистской верой в предопределение в 16 и 17 веках.

Промышленное развитие и новая техника не могли оставаться на уровне 19 века. Прогресс не закончился с изобретением парохода и железной дороги. Мир изменился быстрее, чем того ожидали пророки машинной веры, и вступил в эпоху электротехники и электродинамики. Электротехника, авиация и радио вызвали такой переворот во всех представлениях о пространстве, что явно началась новая стадия первой планетарной пространственной революции, если даже не вторая, новая революция пространства.
За короткий период времени с 1890 по 1914 год Германия, государство европейского материка, догнала и даже перегнала Англию в важнейших областях деятельности, в машиностроении, кораблестроении и локомотивостроении, — после того, как Крупп уже в 1868 году продемонстрировал свое преимущество перед англичанами на поприще производства вооружений. Уже Мировая война 1914 года проходила под знаком нового. Конечно, народы и их правительства вступили в нее, не обладая сознанием революционной для пространства эпохи, так, как будто бы речь шла об одной из прошлых войн 19 века, в которых они участвовали. В высоко индустриализованной Германии господствовали еще английские идеалы законодательства, и английские идеи считались непререкаемыми, в то время как огромная аграрная страна, какой была царская Россия, вступила в 1914 году в первую мировую и сырьевую войну, не располагая на своей обширной территории собственным современным моторостроительным заводом. В действительности продвижение от парового судна до современного военного корабля было не меньшим, чем шаг от гребных галер до парусника. Отношение человека к стихии моря вновь глубочайшим образом изменилось.
Когда появился самолет, было покорено новое, третье измерение, добавившееся к земле и к морю. Теперь человек поднялся над поверхностями земли и моря и приобрел совершенно новое средство передвижения и столь же новое оружие. Меры и соразмерности вновь изменились, а возможности человеческого господства над природой и над другими людьми расширились до необозримых пределов. Понятно, почему именно военно-воздушные силы получили наименование “ пространственного оружия”. Ибо производимые ими революционные изменения пространства суть особенно сильные, непосредственные и наглядные.
Но если кроме того представить себе, что воздушное пространство над землей и морем не только бороздят самолеты, радиоволны станций всех стран со скоростью секунды беспрепятственно пронизывают атмосферное пространство вокруг земного шара, то есть все основания поверить в то, что теперь не просто достигнуто новое, третье измерение, но прибавился даже третий элемент, воздух в качестве новой стихии человеческой экзистенции. Тогда к обеим мифическим животным — Левиафану и Бегемоту — стоило бы добавить и третье: большую Птицу. Но мы не должны столь опрометчиво делать столь многообещающие утверждения. Ибо если поразмыслить о том, с помощью каких технико-механических средств и энергий осуществляется господство человека в воздушном пространстве и представить себе двигатели внутреннего сгорания, которыми приводятся в действие самолеты, то скорее Огонь покажется всякому дополнительным, собственно новым элементом человеческой активности в мире.
Здесь не место разрешать вопрос о двух новых стихиях, прибавившихся к земле и к морю. Здесь еще слишком сильно переплетены серьезные соображения и спекулятивные рассуждения, гипотезы и домыслы, для них все еще существует необозримое поле возможностей. Ведь и согласно одному учению времен античности, вся история человечества есть только путь через четверицу стихий. Если же мы постараемся трезво следовать нашей теме, то сможем со всей очевидностью и достоверностью констатировать две вещи. Первая затрагивает то изменение идеи пространства, которое наступило в новый период пространственной революции. Это преобразование происходит с глубиной ничуть не меньшей, чем уже знакомое нам изменение 16-17 веков. Тогда люди поместили мир и вселенную в пустое пространство. Сегодня мы уже не представляем себе пространство как просто лишенную всякого мыслимого содержания бездонную протяженность. Пространство стало для нас силовым полем человеческой энергии, действия и результата. Только сегодня для нас становится возможной мысль, невероятная в любую другую эпоху; ее высказал немецкий философ современности: ”Не мир находится внутри пространства, но пространство находится внутри мира”.
Наше второе установление касается изначального соотношения земли и моря. Сегодня море более не является стихией, как это было в эпоху охотников на кита и корсаров. Сегодняшняя техника транспортных средств и средства массовой информации сделали из него пространство в современном смысле слова. Сегодня любой владелец судна может в любой день и час знать, в какой точке океана находится его судно. Тем самым в противоположность эпохе парусников, мир моря коренным образом изменился для человека. Но если это так, то тогда приходит и то разделение моря и земли, на котором основывалась прежняя связь морского мирового господства. Исчезает сама основа британского покорения моря и вместе с нею прежний номос земли.
Вместо него безудержно и непреодолимо образуется новый номос нашей планеты. Его вызывают новые отнесенности человека к старым и новым стихиям, и изменившиеся меры и отношения человеческой экзистенции форсируют его становление. Многие увидят в этом лишь смерть и разрушение. Некоторые решат, что присутствуют при конце света. В действительности мы переживаем лишь конец прежних отношений земли и моря. Однако человеческий страх перед новым часто столь же велик, как боязнь пустоты, даже если новое преодолевает пустоту. Многие видят лишь бессмысленный хаос там, где в действительности новый смысл прокладывает путь соразмерному себе порядку. Старый номос, конечно, уходит, и вместе с ним вся система унаследованных размеров, норм и отношений. Но грядущее все же не является только отсутствием меры или враждебным номосу ничто. И в жестоких схватках старых и новых сил возникают должные меры и составляются осмысленные пропорции.
И здесь присутствуют и властвуют боги,
Мера их велика.

Лейпциг, 1942 год.

К. Шмитт. Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Земли и Моря

Противостояние Востока и Запада, совершенно очевидное сегодня, включает в себя противоречия различного рода: экономические интересы, качественное различие правящих элит и несовместимость основополагаю щих интеллектуальных установок. Все эти противоре чия возрастают, взаимно усиливая друг друга. Однако связь экономических, социологических и духовных напряжений проявлялась во всех великих войнах человеческой истории. Особенность современного антагонизма состоит в том, что эта напряженность стала глобальной и охватывает собой всю планету. Поэтому сегодня совершенно необходимо адекватно разобрать ту историче скую и геополитическую подоплеку, на которой основано это напряженное противостояние.

Мы ведем речь о противоположности Востока и Запада. При этом очевидно, что речь не может идти лишь о географических различиях. В ходе нашего исследования мы обстоятельно разберем, о каком виде противополож ности здесь идет речь, и покажем, что существует два различных типа напряженного противостояния: историко-диалектическое и статично-полярное.

Противоположность Востока и Запада не есть полярная противоположность. Земля имеет Северный и Южный полюса, но не имеет ни Восточного, ни Западного. В условиях нашей планеты географическая противопо ложность Запада и Востока не является чем-то фиксированным и статичным; это только динамическое отношение, связанное с суточным "убыванием света". В географическом смысле, Америка является Западом по отношению к Европе; по отношению к Америке Западом являются Китай и Россия; а по отношению к Китаю и России Запад это Европа. В чисто географическом смысле, четкие полюса отсутствуют, а следовательно, исходя только из географии совершенно невозможно понять реально существующую планетарную враждебную напряженность между Востоком и Западом и мыслить ее основополагающую структуру.

1.

Можно пойти по пути исследования исторической, культурной и моральной специфики нынешнего Востока и нынешнего Запада и таким образом вычленить целый ряд антитез, которые, без сомнения, имеют очень важное значение. Здесь я бы хотел употребить один термин, введенный в оборот географом Джоном Готтманом в его блестящей работе "La politique des Etats et leur geographie"(7): понятие региональной иконографии (иконографии пространства) iconographie regionale. Различные картины мира и представления, возникшие как результат различных религий, традиций, разного исторического прошлого, разных социальных моделей образуют автоном ные пространства. В этом смысле к иконографии определенного пространства принадлежат не только картины и произведения пластического искусства, но также и все видимые формы общественной и частной жизни. На существенное значение искусства в данной связи указал недавно Луис Диес дель Корраль, в своей книге "Похищение Европы", которую можно назвать энциклопедией европейской иконографии. Различие между пониманием формы в тех или иных культурных регионах, и особенно в сфере структуры власти и государственного устройства, исследовал Карлос Ольеро. В понятие " иконогра фии пространства " мы можем включить помимо различных форм общественной жизни также и все прочие типические формы проявления человеческого бытия, системы характерных импликаций, аллюзий, символиче ский язык чувств и мыслей в том виде, в котором они характерны для определенных территорий с особой неповторимой культурой.

Сюда же относятся образы прошлого, мифы, саги и легенды, точно так же, как и все символы и табу, топографически локализованные в одном определенном пространстве и только в силу этого обретающие историче скую действительность. Готтман говорит в этой связи о " циркуляции иконографий ", т.е. о динамическом влиянии территориальных культур друг на друга в течение времени. Таким образом, на место знаменитой теории "циркуляции элит" Парето приходит не менее важная теория циркуляция иконографий.

Употребление слова (и понятия) "иконография" кажется мне в данном случае вполне уместным и плодотворным, прежде всего потому, что этот термин точнее всего вскрывает сущность противостояния Востока и Запада. Отношение к образу, иконе обнаруживает сущностные качества Востока и Запада в их наиболее глубинном измерении:

Восток традиционно выступает как противник зрительных изображений, картин и икон, Запад же, напротив, как оплот почитания иконописи и, шире, живописи.

Когда речь идет об иконоборчестве или запрете на изображение Бога, образованный европеец вспоминает события из истории Византии, о борьбе вокруг иконоборческой ереси времен короля Льва (717-741) и о признании иконописи Карлом Великим. На память приходит также запрет изображать Бога в Ветхом Завете и в исламе. Некоторые зашли так далеко, что обнаружива ют здесь изначальное противоречие между словесным и зрительным выражением, которое они, в свою очередь, возводят к еще более общему противоречию между слухом и зрением, акустикой и визуальностью, причем слово и слух однозначно отождествляются с Востоком, а изображение и зрение с Западом.

Употребление термина "иконография", в вышеназван ном всеобъемлющем смысле, должно уберечь нас от подобных упрощений. В действительности, не существует такого географического места, где отсутствовало бы визуальное измерение реальности, и образ, изображение, икона и иконография присутствуют повсюду. Поэтому только и возможна противоположная тенденция, отрицающая ценность визуального изображения, т.е. иконоборчество в самом широком смысле. Причем проблема иконоборчества не ограничивается отнюдь Византией или исламом. Запад также знает многочисленные и весьма агрессивные формы иконоборческого духа. Виклифиты и гуситы, сектанты баптисты и пуритане, религиозные модернисты и грубые рационалисты все эти иконоборче ские течения возникли и развились именно на Западе. Планетарного масштаба этот конфликт, этот основной спор всемирной истории достиг в эпоху великих географических открытий и колонизации Нового Света, и внешне он проявился в борьбе двух конфессиональных форм римского католицизма и северного протестантизма, линии иезуитов и кальвинистов. Попробуем рассмотреть иконографический аспект этого конфликта, что подведет нас к более глубокому пониманию его смысла.

Смысл Реконкисты заключался в отвоевании пространства на Иберийском полуострове для свободного почитания Образа Пречистой Божьей Матери. Однажды я написал, что испанские моряки и конквистадоры Нового Света видели символ своих исторических свершений в водружении повсюду образа Непорочной Девы Богородицы. Некоторые читатели поняли меня превратно. Один католический автор даже писал по этому поводу: " Шмитт рассуждает о всяких христианских аксессуарах Конкисты, которые могут лишь ввести читателей в заблуждение ". Для меня икона Девы Марии это не "всякие христианские аксессуары". Более того, почитание иконы Пречистой имеет для меня огромное значение, что становится более понятным, если принять во внимание приведенные несколько выше рассуждения о связи зрительного образа, иконы с сущностью западной традиции. Я берусь утверждать, что все религиозные войны Европы XVI-XVII веков, включая Тридцатилетнюю войну на немецких землях, в действительности, были войнами за и против средневекового католического почитания иконы Девы Марии. Следует ли считать в этом контексте иконоборчество английских пуритан сугубо вос точным явлением, а иконопочитание баварских, испанских и польских католиков признаком их западной духовной природы? В византийских спорах вокруг иконоборческой ереси на богословском уровне затрагивалась христианская догма Троичности. Духовная проблема заключалась в сложности иконографического совмеще ния в Божестве Единства и Троичности. Но все же, было бы неверно строго отождествить догмат Троичности исключительно с Западом, а абстрактный монотеизм с Востоком. Конечно, в определенные моменты истории такое совпадение было почти полным. Монахи-франки дополнили христианский Символ Веры Запада формулой, согласно которой Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына, и возмущение греческих патриархов Filioque привело к великому расколу между Западной и Восточной Церквями (8). Исходя из этого, можно было бы считать, что Filioque было выступлением Запада против Востока, но это опровергается, с одной стороны, особым учением о Троичности и Богородице сирийских Отцов Церкви, а с другой стороны, взглядами западных ариан, вообще отрицавших Божественную природу Христа. Таким образом, впечатляющее иконогра фическое различие между Востоком и Западом в вопросе Троичности становится не таким безусловным и абсолютным.

Традиционная иконография не статична, в нее вторгаются все новые факторы. К примеру, индустриальное вторжение техники. Современный психоанализ также вполне можно рассмотреть как проявление иконоборче ской тенденции. Испанский психоаналитик Хуан Хосе Лопес Ибор предпринял очень интересное исследование этой сферы, исходя из нашего иконографического подхода к проблеме. Кроме того, практически вся современ ная живопись и абстрактная, и сохранившая остатки предметности несет в себе разрушение традиционного понимания образа, визуального изображения, иконы. Все три явления связаны между собой техника, психоанализ и современная живопись. Если предпринять исследование такой взаимосвязи, сопоставив ее с актуаль ным противостоянием Востока и Запада, можно прийти к поразительным, сенсационным выводам. Единствен ной преградой на этом пути является невозможность строго отождествить Восток с иконоборчеством, а Запад с иконопочитанием. Чтобы до конца осознать структуру мирового дуализма Запад-Восток нам все же следует исходить из иных критериев.