 |
Рассмеялись смехачи» (см. приложение 3)
|
|
|
|
«Рассмеялись смехачи» — полемическая статья Олега Павлова, посвященная, как и другие его работы, вопросам литературы.
«Литература лишь тогда имеет смысл, когда является поводом к разговору о жизни. Если литература дает повод к разговорам только о самой себе, то она мало чего стоит, она заражена высокомерием, заражена сама собой как "дурной болезнью" — она заразно, она постыдно больна». Так вот цель рассматриваемой статьи доказать литература, что она должна стать поводом к разговорам о жизни. Именно о жизни во всех ее проявлениях, о ее не только позитивных явлениях, но и о негативе также, на равном!
Исходя из цели общения, можно говорить и о функциях статьи. Это и информативная и воздействующая функции. Прежде всего, воздействующая на чувства и эмоции. Например, приведенные ниже строки не оставят никого равнодушными: «Своими глазами видел, работая охранником в обычной московской больнице, как умирают на санобработке от горячей воды бездомные, которых, обмороженных, привозили к нам по «скорой», со следами милицейских дубинок. Правда, сам дубинок этих не изведал и в армии остался жив — счастливо избежал участи многих и многих, кто вместо спасительного диагноза получил приговор суда как дезертир или цинковый гроб; а вместо службы охранника — одну несильную смертельную горячую ванну и ледяную полку в больничном морге». Неравнодушны почему? Да потому, что это жизнь. И неважно, что статья написана в прошлом веке, актуальна она и на сегодняшний день. Все также бегут парни из армии! Из этого дурдома, где их делают калеками! Все также халатно относятся медики к больным, никому ненужным людьми. А все оттого, что государство не принимает во внимание этих проблем, а не оттого, что медики или армия такая! Все оттого, что нет порядка в чиновничьей системе. А значит и на нижних ступенях тоже будет хаос. Вот и говорит Павлов, что литература должна обличать подобное зло, идя против воли сильных мира сего!
|
|
|
Однако «армия» литературных критиков не принимает во внимание действительно острых социальных проблем, о которых все-таки иногда пытаются говорить некоторые авторы. А выдает примерно такой вердикт: «Учительские амбиции у молодца не по возрасту» или называет подобные работы об отверженных никому ненужных людях «свинцовой мерзостью жизни». Павлов вскрывает проблему и в этом состоит общественная значимость его статьи.
Но все же говорить о новизне материала довольно затруднительно, поскольку статья писалась уже в прошлом веке, видимо тогда же она и была опубликована, но тема литературного творчества никогда не устареет, поскольку литература была, есть и будет. И именно литература призвана отражать явления жизни. И всегда будут литераторы, которые пойдут против общественной идеи, которые будут вскрывать острые проблемы в своих произведениях. Всегда будут «правильные» критики, не принимающие их точку зрения. Все оттого, что таков человеческий менталитет: убирать то, что неприемлемо для меня.
И мы не думаем, что у автора статьи все было гладко после ее публикации. Даже не смотря на то, что он не указывает имена и фамилии конкретных людей, он называет журналы, в которых эти люди работают («Знамя», «Новый мир»). И посвященной публике понятно, кто именно из сотрудников этих журналов мог написать рецензии на очерки из «Нелитературной коллекции» Павлова. А это уже все-таки факты.
В целом о материале можно сказать, что он написан просто и доступно, нет каких-то специальных терминов. Главное, что текст очень эмоционален, даже не смотря на отсутствие восклицательных и вопросительных предложений. Эмоциональность достигается за счет того, что автор пишет об очень знакомой ему проблеме. Он пропускает все через свою душу. Отсюда и идет субъективное изложение объективных фактов, а также личный характер текста. Переде читателем возникают образы этих бездомных, умирающих на санобработке, образы солдат, бегущих от дедовщины, образ литератора, пытающегося вскрыть проблемы современности и образ возвышающегося над всем этим рецензента и смеющегося над жалкими людишками, неспособными противостоять бюрократической системе.
|
|
|
По наличию в материале уже нескольких разговорных слов (спиртяга, шибает) можно говорить о стилистической открытости текста.
В силу того, что текст довольно эмоционален, на языковом уровне присутствует эмоционально-оценочная лексика (ледяной, вопли, мерзость, уроды, кишит, чванливые). Также в материале встречаются слова разных тематических групп. Например, слова, относящиеся к медицинской теме: больница, санобработка, медицинский диагноз, скрытая инвалидность, обмороженные, морг; — слова, относящиеся к военной теме: солдат, служба, армия, дезертир; — слова, относящиеся к литературе: литературность, открытое письмо, роман, очерк, журнал, Толстой, Леонид Андреев, художественные красоты, рецензент.
Встречаются перифразы: полетела косточка поувесистей, «свинцовая мерзость жизни»; устойчивые метафоры-штампы: картина жизни; образные средства: эпитеты (милицейская дубинка, спасательный диагноз, смертельная горячая ванна, литературная публика, сановная критикесса, литератуные игрища), сравнения (увиденное без цинизма — как пережитое, так называемые рецензии — дурно, как спиртягой, шибают в нос фальшивой любовью к литературе, отверженные как проказа, про бездомных внушают, что они нелюдь, паразиты, клоака, заражена сама собой как "дурной болезнью"), олицетворения (полетела косточка, номенклатура паразитирует), метафора (мученики пера). Использование образных средств, перифразов, а также метафор-штампов делает текст образным и эмоциональным.
Фразеологический подуровень анализируемой статьи «Рассмеялись смехачи» также интересен. Автор использует стилистически окрашенные публицизмы (мученики пера), книжные по происхождению фразеологизмы (своими глазами видел, избежал участи, остаться человеком, средства к существованию, боль человеческая), а также разговорные (закатить историку, спиртягой шибает). Наличие в тексте фразеологических единиц из различных стилей также говорит о стилистической открытости текста.
|
|
|
Про словообразовательный подуровень можно сказать, что автор использует сложные слова (санобработка, полудокументальный, окололитературные, человеколюбие, разномастные), а также слова с суффиксом –ость- (литературность, инвалидность, мерзость (3 раза), бедность (2 раза), серьезность, значимость (2 раза)), имеющим значение отвлеченности.
О морфологическом подуровне статьи «Рассмеялись смехачи» можно сказать, что он включает все ресурсы языка, однако преобладают именные части речи, такие как существительное, прилагательное, наречие. Меньше используются глаголы, причастия и деепричастия. Обусловлено это тем, что статья как жанр имеет статичный характер, в ней нет ярко выраженной динамики, как скажем в репортаже, цель которого погрузить читателя в происходившее событие.
Интересен синтаксический подуровень статьи. В тексте присутствуют как простые (Так вот я решил для себя насколько возможно изжить литературность), так и сложные предложения (Решился на открытое прямое письмо: то, что могло дать пыл еще одному роману и прочее, воплотилось только в полудокументальных очерках — в "Нелитературной коллекции"...). В основном предложения малого и среднего объема, нет длинных, перегруженных предложений. Поэтому мысль прослеживается более четко, и читатель не путается в обилии обособленных оборотов. Хотя они также присутствуют в тексте (Своими глазами видел, работая охранником в обычной московской больнице, как умирают на санобработке от горячей воды бездомные; … объявил мои очерки об отверженных "свинцовой мерзостью жизни", пряча за этой известной цитатой не иначе, как свою собственную ухмылку; Но будь я другой, не такой вот молодой, и назови по-другому написанное), как и однородные члены предложения (высмеять, представить; представить чем-то нарочитым, аляповатым, анекдотичным; что отверженные как проказа, что их надо обходить да бояться; они нелюдь, паразиты, клоака; они дебилы, психически больные). Из выразительных средств синтаксиса наиболее ярко в статье выражена антитеза (Правда, сам дубинок этих не изведал и в армии остался жив — счастливо избежал участи многих и многих, кто вместо спасительного диагноза получил приговор суда как дезертир или цинковый гроб; а вместо службы охранника — одну несильную смертельную горячую ванну и ледяную полку в больничном морге; "меня пугают, а мне не страшно"; людей, а не уродов; облик сохранить человеческий, а не опуститься; боль человеческая — это все же боль, а кровь — не клюквенный сок). В тексте нет риторических вопросов и восклицаний, их роль играет антитеза, заставляя читателей самих задавать себе вопросы и самим же на них отвечать, каждый для себя.
|
|
|
Таким образом, можно выделить основные особенности данного текста. Экстралингвистические и языковые особенности помогают автору достичь поставленной при подготовке данной статьи цели. Внимание читателя привлекают не вопросительные и восклицательные предложения, а антитеза, которой пронизана вся статья. Именно антитеза заставляет читателей самих задавать себе вопросы и самим же на них отвечать, каждый для себя.
Также внимание привлекает к себе и заголовок «Рассмеялись смехачи». Это строка из стихотворения Велимира Хлебникова «Заклятие смехом»:
О, рассмейтесь смехачи!
О, засмейтесь смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешек надсмеяльных - смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно сих надсмейных смеячей!
Смейво, смейво,
Усмей, осмей, смешки, смешки,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи! [11]
Прочитав это стихотворение и правда хочется смеяться. Только вот смех после прочтения статьи горький… Смех над самим собой… Над своей слабостью…
Заключение
В ходе работы было дано определение жанра «полемическая статья», для чего использовались как толковые словари русского языка, так и специальные пособия по теории журналистики. И так, полемическая статья — это публицистическое, научное или научно-популярное сочинение небольшого размера, характеризующееся постановкой и разработкой проблемы на основе анализа тех или иных явлений, сопоставления фактов и теоретических обобщений, а также раскрывающее острый спор, дискуссию либо столкновение по какому-либо вопросу.
|
|
|
Также в ходе работы были выявлены стилистические и языковые особенности жанра «полемическая статья».
Стилистические особенности:
1. Как правило, цель полемической статьи двоякая. Автор, с одной стороны, обосновывает свою точку зрения по данной проблеме и приводит аргументы, подкрепляющие ее. А с другой стороны, проводя свою политику в жизнь, он же старается опровергнуть мнение оппозиции. И как следствие это отражается на содержании приводимых им фактов, примеров и, конечно, на логической структуре статьи;
2. Создание полемического текста должно начинаться с формулирования главной мысли (главного тезиса), которую далее автор будет отстаивать как в данном, так и в последующих выступлениях в ходе всей полемической кампании;
3. Доказательность доводов (аргументов) в пользу основной мысли выступления. Выполнение этого требования — наиболее трудная для полемиста задача. Чаще всего в полемике используются данные, представляющие собой:
а) результаты личного наблюдения автором тех или иных событий, о которых он рассуждает;
б) свидетельства других лиц, к которым обращается за информацией журналист;
в) документы, содержащие сведения по обсуждаемому вопросу;
4. Статья делится на три части: начало, главную часть, заключение. Требования к началу статьи: в первой трети излагается экспозиция статьи, читателю дается актуальный повод узнать, почему данная ситуация анализируется, почему она важна для общества, почему ее надо разрешить. В главной части статьи автор может сосредоточить свое внимание на анализе тех факторов, которые помешали разрешить ситуацию, постараться выяснить, почему задача до сих пор еще не решена. Кроме того, он может показать, как, каким образом достичь цели или приблизиться к ней, какие конкретные шаги стоит предпринять для этого. заключительная часть имеет синтезирующий характер. В ней может поясняться, что несет с собой изменение ситуации, какие силы задействуются, какие новые задачи и проблемы должны быть решены далее. В конце статьи могут быть также ссылки на то, что может сделать аудитория для изменения ситуации в лучшую сторону.
Языковые особенности:
1. Использование образных средств: эпитеты (живая кровь, страдальческий образ), метафоры (боролись художественные представления), олицетворения (почва-то ушла), метонимия (прочитает Гоголя); — часто встречаются перифразы (судороги выживания, мертвая вода, живая кровь мучений, каша заваривается в мозгах) и устойчивые метафоры-штампы (острая необходимость, закрытая тема, насущная тема);
2. На фразеологическом уровне наиболее часто встречаются устойчивые безобразные обороты (острая необходимость, закрытая тема, обрекли на мучения), а также заимствованные из разговорной речи фразеологизмы (переливать из пустого в порожнее, таскать за бороду, бить по мордасам). Реже встречаются стилистически окрашенные публицизмы, мифологизмы, библеизмы (если тема статьи соответствующая), а также фразеологизмы из литературных источников;
3. На словообразовательном уровне широко используются суффиксы превосходной степени прилагательных, эмоционально-оценочные суффиксы у существительных: высочайший, интереснейший, важнейший, групповщина, дедовщина, штурмовщина. Также распространены слова, содержащие в себе суффиксы, -ия, -ция, -ация, -изация, –изм, –нича(ть), -ость-, -ск-, -ений- (-аний-): индустрия, энергия, продукция, организация, операция, механизация, коллективизм, интернационализм, благодушничать, деликатничать, хозяйничать, безответственность, воинственность, длительность, действительность, преемственность, личностей, случайность, советского, писательского, приспособление, мучение, поколение, ожидание, затруднения, сочинение;
4. Чаще всего встречаются существительные, прилагательные и наречия, реже глаголы и деепричастия. Обусловлено это тем, что статья имеет статичный характер, в ней нет динамики, развития действия;
5. Предложения в основном малого и среднего объема, что делает текст более доступным для понимания. Часто встречаются такие выразительные средства синтаксиса, как риторические вопросы (Быть может, извечное русское несчастье бездействия? Но разве это литература гибнет?), восклицания (И вот наш ректор, "его высокоблагородие", поучает, как плохих от хороших отличать! Они писали, сидя от нашего ректора, ну разве что этажом выше, в студенческой аудитории!), ряды однородных членов (с кем он пьет, ест за одним столом, с кем дышит одним воздухом), антитеза (а вместо службы охранника — одну несильную смертельную горячую ванну и ледяную полку в больничном морге). Текст полемической статьи часто стилизуют под разговорный стиль, поэтому возможно использование неполных предложений (В литературе это изувеченные писательские судьбы. Помесь собаки с волком), повторов, а также вопросно-ответного хода рассуждения (Но разве это литература гибнет? Гибнут мифы…; И что теперь? Ожидание свободы превратилось в ожидание чего-то от свободы).
Теоретическая часть статьи подтверждена практической: анализом полемических статей Олега Павлова «Между волком и собакой», «Газетный хам» и «Рассмеялись смехачи». Эти работы посвященны литературной критике и литературе вцелом.
Список литературы
1. Бекасов Д. Г. Корреспонденция, статья — жанры публицистики. М., 1972.
2. Голубев В.Н. Проблемная статья в газете// Газетные жанры. — Свердловск, 1976.
3. Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Современная версия. — М.: изд-во Эксмо, 2004, — 736 стр.
4. Ефремова Т.Ф. Современный толковый словарь русского языка. — Астрель, 2006. — 1168 стр.
5. Кожина М.Н. Стилистика русского языка. — М.:Просвещение, 1983
6. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений/ Российская академия наук. Институт русского языка имени В.В.Виноградова. — 4-е издание, дополненное. — М.: Азбуковник, 2004. — 944 стр.
7. Павлов Олег Антикритика. Полемические статьи девяностых годов. — М.: Товарищество русских писателей, 1998.
8. Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. издание 3, исправленное и дополненное. учебное пособие для вузов. М., «Высшая школа», 1974.
9. Смелкова З.С. Риторические основы журналистики. Работа над жанрами газеты: Учебное пособие/ З.С. Смелкова, Л.В. Ассуирова, М.Р. Савова, О.А. Сальникова. — М.:Флинта: Наука, 2002.
10. Тертычный А.А. Жанры периодической печати. 3-е издание, исправленное и дополненное. — М.: Аспект-Пресс, 2006.
Электронные ресурсы
11. http://schools.techno.ru/sch758/1/03.htm
Приложения
Приложение 1
МЕЖДУ ВОЛКОМ И СОБАКОЙ
Конформизм — явление трагическое. В литературе это изувеченные писательские судьбы, растраченные таланты. Морализировать на эту тему всегда поздно, неуместно. Нет острой нравственной необходимости из судорог выживания, из этой мертвой воды, переливая из пустого в порожнее, добывать какой-нибудь назидательный смысл.
Но конформизм — еще и исчерпанная, закрытая тема. Трагическая почва-то ушла. Теперь порядки сделались до того мягче, что выбор между творчеством или приспособлением под публичные вкусы есть выбор свободный. Но удивительно видеть, что многие сами ж отказываются от этого выбора, да с такими стенаниями, будто на какое-то мучение их обрекли. И это уже не конформизм.
Трагедия бессилия и страха превращается в трагедию безответственности. Хотя какая это трагедия, если в живую кровь этих мучений не верится, уж очень напоминает клюквенный сок!
Быть может, извечное русское несчастье бездействия? Но тут есть даже воинственность и страдальческий образ — это что-то новое, иное... Помесь собаки с волком. Ягнят грызть не хочет, тут принципы — мы художники. Но и служить истово, слепо своему призванию не желает, возмущается, против судьбы своей восстает. И громко кричит о гибели очередного своего литературного поколения; о бездуховной промышленной стихии, которая накатывается на искусство; о том, что ждали свободы, а свобода ничего не дала, хотя им много чего получить полагается.
Но разве это литература гибнет? Гибнут мифы, в которых сладко и удобно было жить. Не стало литературного процесса в его советском ущербном понимании как движения обезличенного писательского коллектива от одной насущной темы к другой, когда в действительности мировоззренческие и художественные сдвиги совершались усилиями самоценных писательских личностей, от Солженицына до Аксенова.
Литературные поколения — это тоже миф. Поколения выплывают тогда, когда нет личностей. А они были и есть. Если ж подразумевать под поколением людей с общей исторической судьбой, то в искусстве их судьбы опять же оказываются разными, личными. В конечном счете, и молодая литература — это такой же миф.
Но в советское время это понятие было одним из основополагающих. Оно создавало видимость поступательного движения литературы через преемственность, хотя она и тогда скорее противопоставлялась настоящей эволюции, которая происходила в смене и борьбе. И боролись, сменяли художественные представления друг друга опять же личности.
И что теперь? Ожидание свободы превратилось в ожидание чего-то от свободы. Кажется, потому и нужда в ней имелась, чтобы потребовать: дай все, чего у нас нет. А кто даст? Что посеял, то и пожинай. И сеятелей на поверку оказалось куда меньше, чем жнецов. Последние возводят свои частные практические затруднения до значения общелитературных: сначала под видом литературной борьбы шла борьба мировоззренческая, затем под видом мировоззренческой борьбы — имущественный раздел. А у тех, кого перемены застали только на подступах к литературе, свои затруднения и приемы борьбы, но ясно обнаруживается желание перенести тяжесть ответственности за свой выбор на некие враждебные творчеству силы. Выбравшие судьбу писателя жалуются, что судьба эта невыносима, что творчество все больше теряет практический смысл. Не издают, не критикуют, не читают, а в конечном итоге следует возглас, что мы обречены на гибель и никому не нужны. Ну, а себе-то самим?
Cчастье, когда судьба твоих сочинений складывается успешно. Но требовать этого успеха и биться в падучей, если его нет, — что это? У творчества есть только духовный смысл. И если оно необходимо по этому своему извечному смыслу, то поставим точку. Духовная или творческая победа в этом мире может и не найти отклика, и не означает победы реальной, скорее, наоборот. Реальные победы — всегда случайность, так и обыкновенная удача сама находит людей. И хотя реального успеха можно и нарочно добиваться, это все равно мытарство стоит и труда. Стыдно угождать чьим-то вкусам? Но стыдно и кричать о том, что не можешь угождать и, превращая житейские тяготы в зрелище, развлекать себя и других, вместо того, чтобы делать свое дело. И почему не останется читателя, которому от литературы захочется больше, чем развлечения? И почему тогда не останется хоть один издатель с каким-нибудь своими идеалами, который ради этих-то идеалов возьмет да издаст? Или критик, который тоже останется верен себе? Только всех вместе их будет немного, но и зачем подсчитывать, сколько. Важно, что каждый из них сделает свой единственный бесповоротный выбор - и литература останется литературой. А они — самими собой.
Приложение 2
ГАЗЕТНЫЙ ХАМ
В одной газетке независимой обсуждалась репутация Федора Михайловича Достоевского. Важным было выяснить: точен ли был Страхов, намекая, что героем Достоевского в "Бесах" был он сам, и что грех Свидригайлова, развращение девочки, был и его, Достоевского, грехом, в котором он якобы и пытался сознаться Страхову. В другой газетке обсуждались любовные связи Цветаевой. Было важным в последние годы, перед концом века, утвердить окончательно, кто есть Гоголь. Отыскался компромат на только ушедшего из жизни Сергея Довлатова. И как всякий холуй — в поддевке, так и всякая такая низость — в литературном факте, а холуи уже и не холуи, а литераторы.
Стремление обнаружить сокровенные факты личной жизни художника есть стремление безоговорочно низменное и низкое. А вся каша заваривается в мозгах людей образованных. Одни образованные пишут, другие — печатают, оставшиеся — читают и молчат. И вот правда всякого рода фактов, нравственно неосознанная, предъявляется без стыда на всеобщее обозрение, и страшно, когда прежде чем прочесть и полюбить Гоголя, люди узнают, "кто он такой есть, этот Гоголь". Один такой мерзавчик спаивает, отравляет сотни душ, тогда-то и, раздуваясь да набирая власти, силы — он за бороду Достоевского таскал! он хлестал по мордасам Гоголя! А Солженицыну приказывал, чтоб тот потными своими подмышками в литературе больше не вонял!
Отчего около литературы так много подлости? Отчего вся среда литературная исподволь становится такой подловатой? Литература разжигает самолюбия и обрастает внутри себя клубком завистей, страхов, обид, потому что нет ничего беспощадней творчества. Так беспощадно изничтожается бездарность явлением таланта, и это неравенство умственных и душевных способностей, возможностей, то есть творческое неравенство, единственно непоколебимо в природе, никакой силой не устранимо. Но молчать о холуях, замечания им вежливые делать, больше нет терпения. Да они и гораздо сильней и, подставь им другую щеку, даже не станут бить — схватят и выдерут с мясом.
По силе низости все превзошел, рекорд поставил этой "независимости" от таланта и совести, преждевременный мемуар Сергея Есина или даже почти отчет, репортаж с похорон поэта-фронтовика Юрия Левитанского. Кровососный этот панегирик самому себе ректор Литинститута начинает с рассуждения, каких он любит евреев — хороших, а каких не любит — плохих. Что пришло ему письмо гневное от студентов, где те делятся своей болью — как их на Ярославском совещании молодых писателей, бедных мальчиков и девочек, заманили пряником, а потом опутывали и стращали те самые евреи, чуть не склоняя в свою веру. И вот наш ректор, "его высокоблагородие", поучает, как плохих от хороших отличать! Читая этот опубликованный в "Независимой газете" бред, я не верил глазам своим — я участвовал в работе ярославского совещании, помощником на семинаре у Владимира Маканина вместе с Петром Алешковским. Из мастеров были — Киреев, Ким, Варфоломеев, Эбаноидзе, Кураев, Евгений и Валерий Поповы... И Есин не мог не знать, кто руководил семинарами. Допустить мысль, что эти писатели — собрались с целью заговора, ну это ведь паранойя. У простого большинства совещания сам этот вопрос — так, как у Есина — ни у кого за все три дня совещания не вставал. Никто там не думал, с кем он пьет, ест за одним столом, с кем дышит одним воздухом, хоть и собрались люди разных убеждений, из разных союзов и прочее, но и то главное — что люди, а не тупые скоты. Так откуда же взялась эта ложь в виде заговора и небывших гонений?
Нынешний ректор Литературного института — даже не средний, а ниже среднего беллетрист, и весь его авторитет как художника имеет власть разве до порожка Тверского бульвара, где некогда свободный критик, ставший вдруг придворным, величает своего благодетеля на ученом совете "писателем ХХI века". Корни ж грязной сплетни, что уши ослиные, вырастают из завистливой злобы самого этого "писателя ХХI века", который именно подлинным художникам, каждого-то давно зная в лицо, взялся мстить, пакостить, прячась, однако, за лживый донос горстки таких же убогих да обиженных, как он сам, студентов — да еще-то студентов своих, по сути, в конце концов предавая, оставаясь чистеньким, хоть именно сам грязь эту про заговоры откопал да разбросал.
Письмо не было Есиным выдумано. Такое письмо имело место, было положено ему на стол, но это даже куда хуже, чем, если б наш провокатор сам его сочинил. То есть уши ослиные торчат и из этого письма. Ну, вдумайтесь сами: студенты пишут своему ректору, хоть могут и не писать, а зайти к нему в кабинет. Они писали, сидя от нашего ректора, ну разве что этажом выше, в студенческой аудитории! А что это за ректор, который общается со своими студентами посредством писем, где они не иначе как доносят на других людей?
И вот — сексотские извращения, какие, оказывается, заимели место в стенах Литинститута, стали душой куда большей провокации, литературным фактом, где порассуждав глубокомысленно о евреях, отмстив за одну свою неудачу, этот нехороший человек во весь опор бросается мстить за другую. Снизойдя до Левитанского, после одному ему понятной гнусной этнической экспертизы Есин начинает долгий графоманский рассказ, как он гордо и одиноко боролся у гроба Левитанского с биополем собравшейся там толпы и лично драматурга Эдлиса. Не приглашенный поучать молодых писателей, его теперь Эдлис злоковарно хотел лишить слова на похоронах! А чего стоит только описание, как наш гордый одинокий герой эдаким Аввакумом "бредет" из далекой дачи на похороны Юрия Левитанского в Москву — ранним мглистым, холодным утром, сквозь горы сугробов, когда еще не ходили электрички, сквозь холод и без завтрака, преодолевая сон и жажду, выполняя святой долг ректора и т.д и т.п. — а мог бы, мог бы поспать!
И туда, к гробу поэта, что притащил он в своей душе? Вот это тащил, что потом в мемуаре своем кучами поклал. И вот литературе нашей добавилось еще фактов. Еще один литератор облегчил душу. А что же мы? А мы были одурачены. Нас использовали, как ночной горшок. Ведь если печатают, то надо читать — и зловонный поток хлещет в души тех тысяч людей, кто читает потому, что верит еще в слово печатное. А литературу унавозили так, что скоро и будет один навоз. Брось семечко в эту жижу - только и чавкнет, а светлое да разумное не прорастет — сгниет.
Приложение 3
РАССМЕЯЛИСЬ СМЕХАЧИ
Был солдатом и возвратился со службы с медицинским диагнозом, со скрытой инвалидностью. Своими глазами видел, работая охранником в обычной московской больнице, как умирают на санобработке от горячей воды бездомные, которых, обмороженных, привозили нам по "скорой", со следами милицейских дубинок. Правда, сам дубинок этих не изведал и в армии остался жив — счастливо избежал участи многих и многих, кто вместо спасительного диагноза получил приговор суда как дезертир или цинковый гроб; а вместо службы охранника — одну несильную смертельную горячую ванну и ледяную полку в больничном морге. Но увиденное без цинизма — это уже как пережитое. Одно только чувствуешь противоречие — всякая литература поневоле лицемерна перед такими картинами жизни. Так вот я решил для себя насколько возможно изжить литературность. Решился на открытое прямое письмо: то, что могло дать пыл еще одному роману и прочее, воплотилось только в полудокументальных очерках — в "Нелитературной коллекции"...
В деле с этими очерками, вероятно, малоприятным уже для сугубо литературной публики стало их название, оно явилось, действительно, не по оговорке, а сознательно. Первой мне сделала публичный выговор сановная критикесса из журнала "Знамя": "учительские амбиции у молодца не по возрасту". После полетела косточка и поувесистей: уже ответственный работник "Нового мира" объявил мои очерки об отверженных "свинцовой мерзостью жизни", пряча за этой известной цитатой не иначе, как свою собственную ухмылку. Но будь я другой, не такой вот молодой, и назови по-другому написанное, недовольство у этой публики вызвал бы то же самое. Все окололитературные нюансы меркнут именно ввиду "свинцовой мерзости", что оказалась пущенной на порог литературного мирка.
Сегодня много любителей цитировать также сказанное когда-то Толстым о Леониде Андрееве: "меня пугают, а мне не страшно", но забыли думать, а чем же Андреев пугал. Вопли "не верую!" и мерзость греховная в его изображении были Льву Николаевичу, действительно, не страшны. Но отверженные люди — не значит мерзкие греховно. Горе человеческое — не порок. А толстовская проповедь добра и человеколюбия — это уже не литературный анекдот. Массе ж разномастных "господ" от литературы даже самые робкие зовы к состраданию, милосердию, что раздаются в их среде, так и хочется свести к анекдоту — выставить голенькими да глупенькими; а серьезность, если она является в написанном, — высмеять, представить чем-то нарочитым, аляповатым, анекдотичным.
Но я вижу несчастных людей, обществом нашим так или иначе отверженных — людей, а не уродов. Если эти люди кажутся уродами, то в том не моя вина, они ведь и не из написанного мной со всеми своими бедами появились. Они у всех на глазах, этой бедой кишит сама наша жизнь. Я пишу об этих людях из гражданского своего личного несогласия с тем отношением, какое внушили теперь большинству — что отверженные как проказа, что их надо обходить да бояться. Писал я это и повторю... Требуется уж надрыв сил, чтобы просто остаться человеком, облик сохранить человеческий, а не опуститься, и нет речи даже ни о какой "опрятной бедности", потому что бедность и нищета наступает для многих чуть не через месяц, как лишаются они по какой-то причине средств к существованию. Человек теперь лишился многих социальных прав, но и общество не дает ему теперь никакой защиты. Уродство и мерзость — это когда про бездомных внушают, что они нелюдь, паразиты, клоака, лишая их даже надежды на спасение. Когда внушают про затравленных солдат, которые бегут из частей — что они дебилы, психически больные и что их прозевали военкоматы — тогда как эти болезни психические приобретаются в армии, где тупеют от каждодневных побоев, полуголодного рациона.
И вот есть самозванные чванливые эксперты по художественным красотам и словесам. Есть рецензенты убогие, что пишут о литературе уже только "одной строкой" и чьи так называемые рецензии — дурно, как спиртягой, шибают в нос фальшивой любовью к литературе. Есть ответственные литературные работники — ответственные только за свое личное благополучие и карьеры. Есть литвожди, что давно как за кассовыми аппаратами — сидят на зарплате, обслуживают, а на каждый вопрос из "зала" закатывают истерику. Вся эта новейшая номенклатура паразитирует как раз на серьезности литературного призвания да на общественной значимости литературного труда, объявляя-то самих себя во всеуслышание мучениками пера... Но покажи им страдания человека — они посмеются, им "не страшно". Покажи, что боль человеческая — это все же боль, а кровь — не клюквенный сок, то они "не поверят". Потому "не страшно", что для них вся эта чужая людская боль есть нечто умозрительное, на что они если и глядят, то высокомерно, сверху вниз. Потому "не верят", что отравлены цинизмом литературных игрищ и для них серьезность самой жизни — это как простая зеленая травка для наркоманов, в ней для них уж нет ни остроты чувств, ни сильных властных ощущений дурмана.
Литература лишь тогда имеет смысл, когда является поводом к разговору о жизни. Если литература дает повод к разговорам только о самой себе, то она мало чего стоит, она заражена высокомерием, заражена сама собой как "дурной болезнью" — она заразно, она постыдно больна.
|
|
|
