Сара в версальском монастыре 6 глава

Облачко бело, и мне в облака

Стыдно глядеть вечерами.

О, почему за дарами

К Вам потянулась рука?

Не выдает заколдованный лес

Ласковой тайны мне снова.

О, почему у земного

Я попросила чудес?

Чьи-то обиженно-строги черты

И укоряют в измене.

О, почему не у тени

Я попросила мечты?

Вижу, опять улыбнулось слегка

Нежное личико в раме.

О, почему за дарами

К вам потянулась рука?

Москва, 14 января 1911

Декабрь и январь

В декабре на заре было счастье,

Длилось – миг.

Настоящее, первое счастье

Не из книг!

В январе на заре было горе,

Длилось – час.

Настоящее, горькое горе

В первый раз!

Слезы

Слезы? Мы плачем о темной передней,

Где канделябра никто не зажег;

Плачем о том, что на крыше соседней

Стаял снежок;

Плачем о юных, о вешних березках,

О несмолкающем звоне в тени;

Плачем, как дети, о всех отголосках

В майские дни.

Только слезами мы путь обозначим

В мир упоений, не данный судьбой...

И над озябшим котенком мы плачем,

Как над собой.

Отнято все, – и покой и молчанье.

Милый, ты много из сердца унес!

Но не сумел унести на прощанье

Нескольких слез.

Aeternum vale [17]

Детский юг

В каждом случайном объятьи

Я вспоминаю ее,

Детское сердце мое,

Девочку в розовом платье.

Где-то в горах огоньки,

(Видно, душа над могилой).

Синие глазки у милой

И до плечей завитки.

Облаком пар из пекарен,

Воздух удушливый прян,

Где-то рокочет фонтан,

Что-то лопочет татарин.

Жмутся к холодной щеке

Похолодевшие губки;

Нежные ручки так хрупки

В похолодевшей руке...

В чьем опьяненном объятьи

Ты обрела забытье,

Лучшее сердце мое,

Девочка в розовом платье.

Гурзуф, Генуэзская крепость,

апрель 1911

Только девочка

Я только девочка. Мой долг

До брачного венца

Не забывать, что всюду – волк

И помнить: я – овца.

Мечтать о замке золотом,

Качать, кружить, трясти

Сначала куклу, а потом

Не куклу, а почти.

В моей руке не быть мечу,

Не зазвенеть струне.

Я только девочка, – молчу.

Ах, если бы и мне

Взглянув на звезды знать, что там

И мне звезда зажглась

И улыбаться всем глазам,

Не опуская глаз!

Тверская

Вот и мир, где сияют витрины,

Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней.

Кто для Аси нужнее Марины?

Милой Асеньки кто мне нужней?

Мы идем, оживленные, рядом,

Все впивая: закат, фонари, голоса,

И под чьим-нибудь пристальным взглядом

Иногда опуская глаза.

Только нам огоньками сверкая,

Только наш он, московский вечерний апрель.

Взрослым – улица, нам же Тверская —

Полувзрослых сердец колыбель.

Колыбель золотого рассвета,

Удивления миру, что утром дано...

Вот окно с бриллиантами Тэта,

Вот с огнями другое окно...

Все поймем мы чутьем или верой,

Всю подзвездную даль и небесную ширь!

Возвышаясь над площадью серой

Розовеет Страстной монастырь.

Мы идем, ни на миг не смолкая.

Все родные – слова, все родные – черты!

О, апрель незабвенный – Тверская,

Колыбель нашей юности ты!

В пятнадцать лет

Звенят-поют, забвению мешая,

В моей душе слова: “пятнадцать лет”.

О, для чего я выросла большая?

Спасенья нет!

Еще вчера в зеленые березки

Я убегала, вольная, с утра.

Еще вчера шалила без прически,

Еще вчера!

Весенний звон с далеких колоколен

Мне говорил: “Побегай и приляг!”

И каждый крик шалунье был позволен,

И каждый шаг!

Что впереди? Какая неудача?

Во всем обман и, ах, на всем запрет!

– Так с милым детством я прощалась, плача,

В пятнадцать лет.

Облачко

Облачко, белое облачко с розовым краем

Выплыло вдруг, розовея последним огнем.

Я поняла, что грущу не о нем,

И закат мне почудился – раем.

Облачко, белое облачко с розовым краем

Вспыхнуло вдруг, отдаваясь вечерней судьбе.

Я поняла, что грущу о себе,

И закат мне почудился – раем.

Облачко, белое облачко с розовым краем

Кануло вдруг в беспредельность движеньем крыла.

Плача о нем, я тогда поняла,

Что закат мне – почудился раем.

Розовый домик

Меж великанов-соседей, как гномик

Он удивлялся всему.

Маленький розовый домик,

Чем он мешал и кому?

Чуть потемнеет, в закрытые ставни

Тихо стучит волшебство.

Домик смиренный и давний,

Чем ты смутил и кого?

Там засмеются, мы смеху ответим.

Фея откроет Эдем...

Домик, понятный лишь детям,

Чем ты грешил, перед кем?

Лучшие радости с ним погребли мы

Феи нырнули во тьму...

Маленький домик любимый,

Чем ты мешал и кому?

До первой звезды

До первой звезды (есть ли звезды еще?

Ведь все изменяет тайком!)

Я буду молиться – кому? – горячо,

Безумно молиться – о ком?

Молитва (равно ведь, о ком и кому!)

Растопит и вечные льды.

Я буду молиться в своем терему

До первой, до первой звезды!

Барабан

В майское утро качать колыбель?

Гордую шею в аркан?

Пленнице – прялка, пастушке – свирель,

Мне – барабан.

Женская доля меня не влечет:

Скуки боюсь, а не ран!

Все мне дарует, – и власть и почет

Мой барабан.

Солнышко встало, деревья в цвету...

Сколько невиданных стран!

Всякую грусть убивай на лету,

Бей, барабан!

Быть барабанщиком! Всех впереди!

Все остальное – обман!

Что покоряет сердца на пути,

Как барабан?

В. Я. Брюсову

Улыбнись в мое “окно”,

Иль к шутам меня причисли, —

Не изменишь, все равно!

“Острых чувств” и “нужных мыслей”

Мне от Бога не дано.

Нужно петь, что все темно,

Что над миром сны нависли...

– Так теперь заведено. —

Этих чувств и этих мыслей

Мне от Бога не дано!

Кошки

Максу Волошину

Они приходят к нам, когда

У нас в глазах не видно боли.

Но боль пришла – их нету боле:

В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,

Их обучать домашней роли.

Они бегут от рабской доли:

В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,

Как ни балуй в уютной холе,

Единый миг – они на воле:

В кошачьем сердце нет любви!

Молитва морю

Солнце и звезды в твоей глубине,

Солнце и звезды вверху, на просторе.

Вечное море,

Дай мне и солнцу и звездам отдаться вдвойне

Сумрак ночей и улыбку зари

Дай отразить в успокоенном взоре.

Вечное море,

Детское горе мое усыпи, залечи, раствори.

Влей в это сердце живую струю,

Дай отдохнуть от терпения – в споре.

Вечное море,

В мощные воды твои свой беспомощный дух предаю!

Жажда

Лидии Александровне Тамбурер

Наше сердце тоскует о пире

И не спорит и все позволяет.

Почему же ничто в этом мире

Не утоляет?

И рубины, и розы, и лица, —

Все вблизи безнадежно тускнеет.

Наше сердце о книги пылится,

Но не умнеет.

Вот и юг, – мы томились по зною...

Был он дерзок, – теперь умоляет...

Почему же ничто под луною

Не утоляет?

Душа и имя

Пока огнями смеется бал,

Душа не уснет в покое.

Но имя Бог мне иное дал:

Морское оно, морское!

В круженье вальса, под нежный вздох

Забыть не могу тоски я.

Мечты иные мне подал Бог:

Морские они, морские!

Поет огнями манящий зал,

Поет и зовет, сверкая.

Но душу Бог мне иную дал:

Морская она, морская!

Волшебство

Чуть полночь бьют куранты,

Сверкают диаманты,

Инкогнито пестро.

(Опишешь ли, перо,

Волшебную картину?)

Заслышав каватину,

Раздвинул паутину

Лукавый Фигаро.

Коралловые гребни

Вздымаются волшебней

Над клубом серых змей;

Но губки розовей,

Чем алые кораллы.

Под музыку из залы

Румянец бледно-алый

Нахлынул до бровей.

Везде румянец зыбкий,

На потолке улыбки,

Улыбки на стенах...

Откормленный монах

Глядит в бутылку с ромом.

В наречье незнакомом

Беседует с альбомом

Старинный альманах.

Саксонские фигурки

Устраивают жмурки.

“А vous, marquis, veuillez!”[18]

Хохочет chevalier[19]...

Бесшумней силуэты,

Безумней пируэты,

И у Антуанэты

Срывается колье!

На возу

Что за жалобная нота

Летней ночью стук телег!

Кто-то едет, для кого-то

Далеко ночлег.

Целый день шумели грабли

На откосе, на лужке.

Вожжи новые ослабли

В молодой руке.

Счастье видится воочью:

В небе звезды, – сны внизу.

Хорошо июльской ночью

На большом возу!

Завтра снова будет круто:

Знай работай, знай молчи.

Хорошо ему, кому-то,

На возу в ночи!

Вождям

Срок исполнен, вожди! На подмостки

Вам судеб и времен колесо!

Мой удел – с мальчуганом в матроске

Погонять золотое серсо.

Ураганом святого безумья

Поднимайтесь, вожди, над толпой!

Все безумье отдам без раздумья

За весеннее: “Пой, птичка, пой”.

Июль – апрелю

Как с задумчивых сосен струится смола,

Так текут ваши слезы в апреле.

В них весеннему дань и прости колыбели

И печаль молодого ствола.

Вы листочку сродни и зеленой коре,

Полудети еще и дриады.

Что деревья шумят, что журчат водопады

Понимали и мы – на заре!

Вам струистые кудри клонить в водоем,

Вам, дриадам, кружить по аллее...

Но и нас, своенравные девочки-феи,

Помяните в апреле своем!

Весна в вагоне

Встают, встают за дымкой синей

Зеленые холмы.

В траве, как прежде, маргаритки,

И чьи-то глазки у калитки...

Но этой сказки героини

Апрельские – не мы!

Ты улыбнулась нам, Мария,

(Ты улыбалась снам!)

Твой лик, прозрачней анемоны,

Мы помним в пламени короны...

Но этой встречи феерия

Апрельская – не нам!

Гурзуф, 1 мая 1911

В сквере

Пылают щеки на ветру.

Он выбран, он король!

Бежит, зовет меня в игру.

“Я все игрушки соберу,

Ну, мамочка, позволь!”

“Еще простудишься!” – “Ну да!”

Как дикие бежим.

Разгорячились, – не беда,

Уж подружились навсегда

Мы с мальчиком чужим.

“Ты рисовать умеешь?” – “Нет,

А трудно?” – “Вот так труд!

Я нарисую твой портрет”.

“А рассказать тебе секрет?”

“Скорей, меня зовут!”

“Не разболтаешь? Поклянись!”

Приоткрывает рот,

Остановился, смотрит вниз:

“Ужасно стыдно, отвернись!

Ты лучше всех, – ну вот”.

Уж солнце скрылось на песке,

Бледнеют облака,

Шумят деревья вдалеке...

О, почему в моей руке

Не Колина рука!

После гостей

Вот и уходят. Запели вдали

Жалобным скрипом ворота.

Грустная, грустная нота...

Вот и ушли.

Мама сережки сняла, – почему?

И отстегнула браслеты,

Спрятала в шкафчик конфеты,

Точно в тюрьму.

Красную мебель, отраду детей,

Мама в чехлы одевает...

Это всегда так бывает

После гостей!

Конец сказки

“Тает царевна, как свечка,

Руки сложила крестом,

На золотое колечко

Грустно глядит”. – “А потом?”

“Вдруг за оградою – трубы!

Рыцарь летит со щитом.

Расцеловал ее в губы,

К сердцу прижал”. – “А потом?”

“Свадьбу сыграли на диво

В замке ее золотом.

Время проводят счастливо,

Деток растят”. – “А потом?”

Болезнь

“Полюбился ландыш белый

Одинокой резеде.

Что зеваешь?” – “Надоело!”

“Где болит?” – “Нигде!”

“Забавлял ее на грядке

Болтовнею красный мак.

Что надулся?” – “Ландыш гадкий!”

“Почему?” – “Да так!”

“Видно счастье в этом маке,

Быть у красного в плену!..

Что смеешься?” – “Волен всякий!”

“Баловник!” – “Да ну?”

“Полюбился он невольно

Одинокой резеде.

Что вздыхаешь?” – “Мама, больно!”

“Где болит?” – “Везде!”

В сонном царстве

Скрипнуло... В темной кладовке

Крысы поджали хвосты.

Две золотистых головки,

Шепот: “Ты спишь?” – “Нет, а ты?”

Вот задремала и свечка,

Дремлет в графине вода.

Два беспокойных сердечка,

Шепот: “Уйдем!” – “А куда?”

Добрые очи Страдальца

Грустно глядят с высоты.

Два голубых одеяльца,

Шепот: “Ты спишь?” – “Нет, а ты?”

Бабушкин внучек

Сереже

Шпагу, смеясь, подвесил,

Люстру потрогал – звон...

Маленький мальчик весел:

Бабушкин внучек он!

Скучно играть в портретной,

Девичья ждет, балкон.

Комнаты нет запретной:

Бабушкин внучек он!

Если в гостиной странной

Жутко ему колонн,

Может уснуть в диванной:

Бабушкин внучек он!

Светлый меж темных кресел

Мальчику снится сон.

Мальчик и сонный весел:

Бабушкин внучек он!

Коктебель, 13 мая 1911

Венера

Сереже

1. “В небо ручонками тянется…”

В небо ручонками тянется,

Строит в песке купола...

Нежно вечерняя странница

В небо его позвала.

Пусть на земле увядание,

Над колыбелькою крест!

Мальчик ушел на свидание

С самою нежной из звезд.

2. “Ах, недаром лучше хлеба…”

Ах, недаром лучше хлеба

Жадным глазкам балаган.

Темнокудрый мальчуган,

Он недаром смотрит в небо!

По душе ему курган,

Воля, поле, даль без меры...

Он рожден в лучах Венеры,

Голубой звезды цыган.

Коктебель, 18 мая 1911

Контрабандисты и бандиты

Сереже

Он после книги весь усталый,

Его пугает темнота...

Но это вздор! Его мечта —

Контрабандисты и кинжалы.

На наши ровные места

Глядит в окно глазами серны.

Контрабандисты и таверны

Его любимая мечта.

Он странно-дик, ему из школы

Не ждать похвального листа.

Что бедный лист, когда мечта —

Контрабандисты и пистолы!

Что все мирское суета

Пусть говорит аббат сердитый, —

Контрабандисты и бандиты

Его единая мечта!

Коктебель, Змеиный грот. 1911

Рождественская дама

Серый ослик твой ступает прямо,

Не страшны ему ни бездна, ни река...

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

Я для ослика достану хлеба,

(Не увидят, не услышат, – я легка!)

Я игрушек не возьму на небо...

Увези меня с собою в облака!

Из кладовки, чуть задремлет мама,

Я для ослика достану молока.

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

Белоснежка

Александру Давидовичу Топольскому

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Карлики горько рыдают, малютки.

Из незабудок веночек на лбу

И на груди незабудки.

Ворон – печальный сидит на дубу.

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Плачется карлик в смешном колпаке,

Плачется: “Плохо ее берегли мы!”

Белую ленту сжимает в руке

Маленький карлик любимый.

Средний – печальный играет в трубу.

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Старший у гроба стоит на часах,

Смотрит и ждет, не мелькнет ли усмешка.

Спит Белоснежка с венком в волосах,

Не оживет Белоснежка!

Ворон – печальный сидит на дубу.

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Детский день

Утро... По утрам мы

Пасмурны всегда.

Лучшие года

Отравляют гаммы.

Ждет опасный путь,

Бой и бриллианты, —

Скучные диктанты

Не дают вздохнуть!

Сумерки... К вечерне

Слышен дальний звон.

Но не доплетен

Наш венец из терний.

Слышится: “раз, два!”

И летят из детской

Песенки немецкой

Глупые слова.

Приезд

Возгласами звонкими

Полон экипаж.

Ах, когда же вынырнет

С белыми колонками

Старый домик наш!

В экипаже песенки,

(Каждый о своем!)

Вот аллея длинная,

А в конце у лесенки

Синий водоем.

“Тише вы, проказники!”

И творит кресты,

Плачет няня старая.

Ворота, как в праздники,

Настежь отперты.

Вышла за колонки я, —

Радостно до слез!

А вверху качаются

Юные и тонкие

Веточки берез.

Паром

Темной ночью в тарантасе

Едем с фонарем.

“Ася, спишь?” Не спится Асе:

Впереди паром!

Едем шагом (в гору тяжко),

В сонном поле гром.

“Ася, слышишь?” Спит бедняжка,

Проспала паром!

В темноте Ока блеснула

Жидким серебром.

Ася глазки разомкнула...

“Подавай паром!”

Осень в Тарусе

Ясное утро не жарко,

Лугом бежишь налегке.

Медленно тянется барка

Вниз по Оке.

Несколько слов поневоле

Все повторяешь подряд.

Где-то бубенчики в поле

Слабо звенят.

В поле звенят? На лугу ли?

Едут ли на молотьбу?

Глазки на миг заглянули

В чью-то судьбу.

Синяя даль между сосен,

Говор и гул на гумне...

И улыбается осень

Нашей весне.

Жизнь распахнулась, но все же...

Ах, золотые деньки!

Как далеки они, Боже!

Господи, как далеки!

Ока

1. “Волшебство немецкой феерии…”

Волшебство немецкой феерии,

Темный вальс, немецкий и простой...

А луга покинутой России

Зацвели куриной слепотой.

Милый луг, тебя мы так любили,

С золотой тропинкой у Оки...

Меж стволов снуют автомобили, —

Золотые майские жуки.

2. “Ах, золотые деньки…”

Ах, золотые деньки!

Где уголки потайные,

Где вы, луга заливные

Синей Оки?

Старые липы в цвету,

К взрослому миру презренье

И на жаровне варенье

В старом саду.

К Богу идут облака;

Лентой холмы огибая,

Тихая и голубая

Плещет Ока.

Детство верни нам, верни

Все разноцветные бусы, —

Маленькой, мирной Тарусы

Летние дни.

3. “Все у Боженьки – сердце! Для Бога…”

Все у Боженьки – сердце! Для Бога

Ни любви, ни даров, ни хвалы...

Ах, золотая дорога!

По бокам молодые стволы!

Что мне трепет архангельских крылий?

Мой утраченный рай в уголке,

Где вереницею плыли

Золотые плоты по Оке.

Пусть крыжовник незрелый, несладкий, —

Без конца шелухи под кустом!

Крупные буквы в тетрадке,

Поцелуи без счета потом.

Ни в молитве, ни в песне, ни в гимне

Я забвенья найти не могу!

Раннее детство верни мне

И березки на тихом лугу.

4. “Бежит тропинка с бугорка…”

Бежит тропинка с бугорка,

Как бы под детскими ногами,

Все так же сонными лугами

Лениво движется Ока;

Колокола звонят в тени,

Спешат удары за ударом,

И все поют в добром, старом,

О детском времени они.

О, дни, где утро было рай

И полдень рай и все закаты!

Где были шпагами лопаты

И замком царственным сарай.

Куда ушли, в какую даль вы?