Образ жизни и менталитет российской эмиграции в Чехословакии

Образ жизни российской эмиграции представлял собой своеобразную противоречивую взаимосвязь условий жизни с ее концепцией у различных социальных и психологических типов эмигрантов. Проблемы жизнедеятельности воплощались в потребностях, интересах, установках, ценностных ориентациях. Существовала многоплановая взаимосвязь между потребностями, интересами, с одной стороны, и убеждениями, привычками, нормами морали, с другой. Поэтому эмигрантам, как правило, приходилось длительное время преодолевать устаревшие стереотипы мышления и поведения.

Среди политически активных эмигрантов сохранилось относительно устойчивое политическое сознание и самосознание, равнозначные их ценностным ориентациям в области политики. Вместе с тем их политическое сознание и самосознание способствовали эмоциональному восприятию своего социального статуса за рубежом. Лишенные всего на родине, они в отчаянии искали точку опоры на чужбине. В политико-психологическом аспекте это выражалось в переплетении и борьбе политического самоуважения, связанного с реальностью, и результатами прошлой общественной деятельности, и политического самоуничижения, порожденного социальным положением эмигранта, которое лишало его возможности активного влияния на политическую жизнь России. Такое эмоциональное отношение эмигрантов к своему гражданскому статусу порождало стремление повысить политическую самооценку, хотя бы мысленно расширить свою значительность, воскресить уверенность в своих силах, чтобы предрешать судьбу будущей России с монархических, демократических, либеральных и т. п. позиций. [6]

В целом политический менталитет создавал характерный образ русского эмигранта, социальной группы с их специфическим мышлением в области политики, обусловленным национальным сознанием, совокупностью социальных и психологических факторов и определял их предполагаемую общественную роль (в случае возвращения на родину) в преобразовании и развитии постсоветской России. Однако жизнь на чужбине создавала свои объективные ситуации. Значительная часть эмигрантов под влиянием бытовых условий проявляли политическую пассивность, а порой и апатию, не соприкасались с помыслами и деятельностью политически активной части эмиграции, направленными на изменение существующего строя Советской России. Внешне ярко политическая мысль эмигрантов проявлялась в их прессе, которая в 20 — 30-х гг. имела преимущественно политическую направленность и отражала политические ценности и культуру Зарубежья.

Менталитет русской эмиграции способствовал сохранению ее социально-психологической общности. Критические, экстремальные обстоятельства не смогли разрушить ее целостности, хотя немалая часть эмигрантов и находилась в подавленном психологическом состоянии под воздействием социальных факторов (особенно в первой половине 20-х гг.). Внешняя среда проявляла различное отношение к русским эмигрантам, воздействуя на морально-психологический климат группы, общины. Это отношение выражало нередко безразличие к их судьбе, а порой отчужденность и даже враждебность.

Определенная общая тенденция в создании своей микросреды, в восстановлении в какой-то степени былого социально-психологического климата особенно четко наблюдалась у представителей бывших привилегированных сословий. Они старались в бытовой атмосфере сохранить свои аристократические традиции, свой сословный статус, используя при обращении или упоминании титулы "князь", "княгиня", "граф", "барон" В чиновничьих кругах в обращении непременно упоминался чин ранее установленного класса: "действительный статский", "тайный советник" и т. п.

Понижение социального статуса было болезненным и для русского офицерства. Но, овладевая ради физического выживания разными профессиями и занимая разные ступени социальной лестницы, они продолжали считать себя офицерами прежней России, хотя и старались скрывать от иностранцев свои звания и социальное происхождение. Русские эмигранты, в том числе офицеры, пребывая днем в рабочей среде, жили как бы первую часть своей двойной жизни. В то же время, будучи на положении рабочих, они не становились пролетариями, не сливались с тем классом, в ряды которого попали, не осознавали себя в новом качестве - рабочими, конторскими служащими и т. п., потому что были людьми другого воспитания, другой психологии, других традиций. Офицеры воспринимали мир, мыслили, чувствовали себя не как трудящиеся, а как представители привилегированного класса, волею судеб временно брошенные в "низкую" социальную среду.[7]

Вторая часть жизни эмигрантов проходила во внерабочее время. Здесь менталитет россиян раскрывался полностью. Ни катаклизмы братоубийственной войны, ни оторванность от родной земли не могли его изменить. Даже те, кто уже почти потерял надежду на падение Советской власти и возвращение на Родину, продолжали жить в старом мире, старыми образами. Офицеры на вопрос, кто они, отвечали: кавалергард, офицер-артиллерист, гардемарин, капитан, генерал и т. д. Эта вторая жизнь, мысли и надежды на освобождение России от большевизма давали им моральные силы сохранить присутствие духа в тяжких и унизительных условиях чужбины и оставаться россиянами.[8]

Казаки и солдаты, выходцы преимущественно из крестьянских семей, легче адаптировались в новой внешней среде, где их социализация становилась основой поведения и деятельности в рабочей атмосфере. Однако проживание преимущественно в общинах, в которых царили русская речь, русские обычаи и образ жизни, позволяло им сохранять русский крестьянский образ мыслей.

Национальное сознание русской эмиграции не было подавлено условиями беженской жизни, выдержало испытание местом и временем. Эмигранты стремились сохранить за рубежом "малую" Россию, память о ней, национальное самосознание. Они были патриотами своего Отечества, их воспоминания и тоска по Родине мучительны, ибо до конца своих дней подавляющее большинство из них оставались верными национальным убеждениям, что не может не вызвать уважения.

Сохранению национального сознания и самосознания русской эмиграции способствовали национальные интересы. Если повседневные потребности стихийно изменялись под влиянием условий жизнедеятельности, порождая новые потребности и способы их реализации, то национальные интересы, ориентированные на систему ценностей, были гораздо более устойчивыми.

Интересы Русского зарубежья, особенно твердо, проявлялись в стремлении эмигрантов к сохранению национальной особенности на основе общности культуры, выступающей интегрирующим элементом, религиозных и моральных традиций, поведения даже при разных условиях жизни, разности политических позиций.

Обычаи и традиции русской эмиграции как нормы поведения обеспечивали устойчивость национального сознания. Они закрепляли жизненный опыт, отражающий особые условия существования россиян в новой социально-экономической среде. Эмигранты всеми силами стремились воспроизвести и сохранить национальные особенности, обычаи и традиции, цементирующие их содружество, единение вдали от Родины. Построенные на основе определенной системы ценностей стереотипные представления, нормы и образцы поведения, имеющие как исторические, так и социальные корни, продолжали упорядочивать поведение каждого эмигранта, направленные на приспособление к стабильным свойствам своей среды. Но они не обеспечивали устойчивое адаптивное социальное воспроизводство подрастающего поколения.

Поэтому эмигранты старшего поколения старались прививать детям и внукам национальные традиции и обычаи в качестве средства защиты от ассимиляции.

Культурные традиции оставались универсальным средством обеспечения определенной стабильности российской эмиграции. Преемственность в развитии науки и культуры играла значительную роль. Обычаи и традиции создавали моральный климат в эмигрантской среде. Он характеризовался сплоченностью социальных групп, являющейся главным показателем их жизнедеятельности, на основе единства нравственных ценностей, идеалов и требований оценочных стереотипов социальных групп, культурой взаимоотношений, общностью интересов и взаимной поддержкой в критических обстоятельствах.