 |
Другая версия той же истории. Великий маг. Отец слово
|
|
|
|
ДРУГАЯ ВЕРСИЯ ТОЙ ЖЕ ИСТОРИИ
поп отпел
благодарно алаверды
и опупел
от своей белиберды
Великий маг
На улице Поппер, в мансарде, жил один великий маг. Он скрывался под видом опрятного и аккуратного пожилого чиновника и работал в филиале Мистического Кредита, на авеню Обездоленных. Он мог бы по мановению волшебной зубочистки превратить все черепицы крыши в золотые слитки. Но это было бы аморально, ибо труд, полагал он, облагораживает человека. Не только мужчину, но даже, добавлял он, в некоторой степени и женщину.
Когда тетя Урсула — старая карга, недавно разорившаяся из-за обесценивания своих вирагонских акций, — переехала к нему и потребовала покровительства, он мог бы запросто превратить ее в молодую красивую принцессу или в лебедя, запряженного в волшебную карету, мог бы сделать из нее яйцо всмятку, божью коровку или автобус, но это противоречило бы святым семейным традициям, основам общества и морали. А посему он спал на подстилке у двери, вставал в шесть часов утра, чтобы сварить кофе и принести круассаны тете Урсуле, после чего терпеливо выслушивал ее ежедневную ругань: кофе пахнет мылом, в круассане запекся таракан, а сам он — недостойный племянник и, значит, будет лишен наследства (не понятно только какого). Но он не обращал внимания, прекрасно зная, что стоит ему только захотеть… Тетя Урсула не должна была заподозрить, что он великий маг. Это могло бы навести ее на мысли о наживе, которые навсегда закрыли бы для нее ворота в рай.
Затем великий маг спускался со своего седьмого этажа и иногда падал на опасной для жизни засаленной лестнице, но вставал с лукавой улыбкой, думая, что если бы захотел, то превратился бы в ласточку и вылетел бы через окошко, но его могли бы заметить соседи, и подобное чудо подорвало бы в этих простых душах основы наивной, но спасительной веры.
|
|
|
Выходя на улицу, отряхивал пиджачок из альпаки и следил за тем, чтобы не обронить волшебные слова, которые мгновенно превратили бы одежду в расшитую ризу, что вызвало бы пагубное сомнение в умах прохожих, простодушно и радостно убежденных в незыблемости природных законов.
Завтракал у стойки так называемого кафе куском плесневелого хлеба — ах, захоти он только! Только для того, чтобы не применять свою сверхъестественную силу, быстро опрокидывал пять рюмок коньяка: алкоголь ослаблял его волшебные способности, способствовал праведному смирению и осознанию того, что все люди, даже он, — братья. Лез с поцелуем к кассирше и получал грубый отпор якобы из-за своей грязной бороденки, а на самом деле потому, что кассирша была бессердечной и ничего не смыслила в Писании. Без четверти восемь уже сидел на работе, в нарукавниках, с пером за ухом, и читал газету. Легкого усилия было бы достаточно, чтобы вмиг познать настоящее, прошлое и будущее всего мира, но он заставлял себя скрывать свой дар. Ему приходилось читать газету, дабы не забывать разговорную речь; за аперитивом общаться с внешне подобными себе и наставлять их на путь добродетели. В восемь часов начиналось бумагомарательство, и если он иногда позволял себе халатность, то лишь для того, чтобы порицание начальника было оправдано; иначе, сделав ему незаслуженный выговор, начальник совершил бы большой грех. И весь день под видом скромного мелкого служащего великий маг продолжал трудиться, направляя человечество.
Бедная тетя Урсула! Если бы она знала, кто ее племянник на самом деле, то не била бы его тазом по голове за то, что, возвращаясь в полдень, он забывал купить петрушку Разумеется, она действовала бы иначе; но ей ни разу не довелось убедиться в том, что, как справедливо отмечают, гнев — это кратковременное безумье.
|
|
|
Ему же стоило только пожелать!
Он умер в больнице от неведомой болезни и не совсем по-христиански, оставив в шкафу лишь проеденную молью кофту, сточенную зубную щетку да насмешливые воспоминания неблагодарных коллег, а ведь мог бы стать пашой, алхимиком, чародеем, соловьем или кедром ливанским. Но это противоречило бы тайному замыслу Провидения. Никто не читал речей на его могиле. Никто не подозревал, кем он был. И, как знать, возможно, этого не знал даже он сам.
И все же он был великим волшебником.
Отец Слово
Ё-Ничьё породило само себя, а потом породило Всё-и-Ничто.
Всё-и-Ничто породило Всё-или-Ничто,
которое породило Всё, которое породило Невыразима,
который родил Несказа и Неизрека, двух враждующих братьев.
Несказ был Князем Мира (всего Мирского), а Неизрек Князем другого Мира (всего Мерзкого). Они взяли в жены соответственно Огромну и Громадну, двух сирот, и каждая из сирот соответственно каждому из братьев родила по сыну: Теодора Слово и Божедара Вокабулу.
Теперь Несказа и Огромну уже не называют этими подобиями имен. А настоящих имен у них вообще никогда не было. Но среди потомков установился обычай называть их Отец Слово и Мать Слово.
Это по нисходящей линии генеалогического древа. А теперь по восходящей: семья Теодора Слова включала его самого, кузена Божедара Вокабулу, Отца Слово и Мать Слово, дядю Неизрека и тетю Громадну, деда Невыразима, прадеда Всё; но два последних уже упокоились, когда Слова пришли в Мир, и говорить о самых древних в семье было запрещено, за исключением редких торжественных случаев.
Отец Слово, царь всего Мирского, жил в домике на вершине холма, посреди нескольких участков земли с горсткой окрестных деревень, из коих и состояло все царство. Домик был такой незначительный — не означал ничего, кроме себя самого, — что народ его вообще не замечал. Царя никогда не видели, о царе никогда не слышали. Правление осуществлялось советом старейшин. Когда им не удавалось прийти к согласию, незапамятный обычай предписывал подвешивать их за ноги к высокому дереву и держать в таком положении до тех пор, пока их разногласия не будут преодолены. Вокруг, до самого горизонта, расстилалось царство Мерзкого, о котором пока еще никто ничего не знал.
|
|
|
Мать Слово была неутомимой женщиной. Она вскапывала, унавоживала, пропалывала, сеяла; поливала, окучивала, подпирала, подвязывала, пересаживала; собирала, складывала, сохраняла; пожинала, вязала в снопы, молотила, веяла, размалывала, месила, сажала в печь; доила, снимала сливки, взбивала масло; стригла овец, вымачивала лен и коноплю, чесала шерсть, пряла, ткала, шила, вязала и штопала. Она подметала, протирала, мыла, делала уборку и следила за порядком так хорошо, что мужу достаточно было открыть глаза, чтобы увидеть все, что ему нужно.
Отец Слово отвечал в хозяйстве только за три дела. Каждое утро дул в большой рог, чтобы разбудить Мать Слово. Каждый год, на восходе солнца после самой долгой ночи, резал теленка, чтобы получить сычуг, на котором поднималось тесто для первого хлеба в году, а закваска затем давала дрожжи до следующей весны. И наконец, один раз в жизни, в день свадьбы, он ударил кремнем по кремню и высек огонь домашнего очага, который Мать Слово с тех пор хранила под пеплом ночью и разжигала утром двойными кузнечными мехами своей груди. Вот и все, что он делал по хозяйству, но эти три действия были наиважнейшими, как позднее сказал их сын, в то время изучавший философию.
Если бы Матери Слово дали слово, она про себя называла бы супруга тайными именами Папа Огонь, Папа Хлеб и Папа Рог. Но Мать Слово ничего не говорила. Едва пробудившись с восходом солнца, озвученного сильным дутьем в рог, она набиралась воздуха, света и тепла и принималась за дело. Хоть она и не говорила, но не была немой. Ибо ее дыхание то и дело проходило через два предусмотренные для этого отверстия, а также через третье, которое совмещало дыхательную функцию с поглощением еды и питья. И в зависимости от расположения отверстий и неровностей проходных путей, сокращений и артикуляций в каналах, которые обусловливались усилиями и различными препятствиями, в зависимости от того, как котельные нижнего этажа нагревали грудные насосы и насколько быстро и сильно те дышали, Мать Слово вздыхала, кряхтела, пыхтела, всхлипывала, смеялась, охала, ухала, кричала, рычала, урчала, икала, свистела, скрипела, сюсюкала, гудела, бубнила, гундосила, дудела, о чем свидетельствует неполный перечень дыхательных звуков, составленный позднее тем же сыном, в то время изучавшим фонетику.
Отец Слово оставался безмолвным. Но без его ежедневного дутья в рог Мать Слово не проснулась бы, ее легкие перестали бы подавать воздух, огонь погас бы, хлеб умер бы, и вся страна, даже не заметив, превратилась бы в горсть праха, которую с четырех сторон развеяли бы ветры всего Мерзкого.
|
|
|
