 |
Праздник божьеликой Тушоли 18 глава
|
|
|
|
Огонь разгорался. Пламя росло.
Вместе с утром силы жизни возвращались к измученному Калою.
Через три дня Эги-аул облетела весть: в полдень к Зору приехал жених.
Многие видели, как он в сопровождении двух друзей проезжал к башне Пхарказа.
Было замечено все: и гладкость их коней, серебро сбруй, и одежда всадников.
На всех троих были бешметы турецкого атласа. Такое пышное богатство не всякий здесь видел!
Близких родственников в ауле у Пхарказа не было. Они давно перебрались через хребет, на равнину, и обычно соседи помогали ему принимать гостей. Так было и на этот раз. Помощников сошлось — хоть отбавляй. Комнаты заполнили женщины. Собрались девушки, чтобы показать себя, пошутить с дружками, с женихом. Во дворе царило оживление, люди разводили огонь под огромным котлом, кололи дрова.
Через некоторое время один из гостей, поговорив во дворе с Пхарказом, сел на коня и умчался в аул Гойтемира.
Калой видел из своего окна все это.
Не прошло и часа, как в Эги-ауле появилась новая группа всадников, человек в пятьдесят. Здесь были и убеленные сединой старцы, и мужчины средних лет, и молодежь.
Были с ними и три девушки — в нарядных черкесках. На их курхарсах ярко поблескивали бронзовые солнца. Они ехали гуськом на белых лошадях в окружении юношей.
Тут были и богатые родственники Гойтемира, и те, что не могли украсить своего наряда бархатом, а коней серебром. Но все они были веселы и вооружены, словно собрались в набег.
Позади шло несколько лошадей под вьюками, шесть коров, бычок и четыре барана.
Эгиаульцы поняли: видимо, родичи жениха и невесты договорились приезд жениха и свадьбу отпраздновать сразу. Такое случалось, но редко, только когда была особая причина. Скоро стало известно — Чаборз увозит невесту на плоскость, где отец купил ему дом и землю.
|
|
|
Поезжане еще были на середине села, когда с этими вестями Орци прибежал домой. Калой лежал на нарах лицом к стене. Какие только мысли не терзали его в эти дни. Он боролся с ними как с тяжелым недугом.
И вот настал этот невозможный последний день, а в этом дне последний час, который он должен перетерпеть как мужчина. Весть, принесенная Орци, прозвенела у него в ушах, как удар колокола с горы, который он слышал в детстве, когда выносили из дома покойника на погребение.
Значит, сегодня Чаборз не только в гостях, но он становится хозяином Зору.
— Позови Иналука, Виты и других наших парней — всех, кого увидишь, — приказал он Орци и, когда тот скрылся за дверью, со стоном обрушил кулак на каменный столб, подпиравший крышу.
Казалось, вся башня вздрогнула от этого удара.
— О боги моих отцов, о Аллах! Что еще вы нашлете на меня, чтоб испытать мое мужество?! Ведь я только человек! Только!..
Страшные мысли терзали его: залезть на башню и бить оттуда на выбор Чаборза, Пхарказа, Батази, убить Зору и всех, кто за ней приехал! Да, он мог это сделать, с его верным глазом и его «казенкой»[97]. Прежде чем люди придут в себя, он мог навалить кучу трупов… Но тут же он хватался за свою воспаленную голову, и ему слышались плач и стенания обездоленных им сестер и матерей, проклятия народа, который изгнал бы его, как безумного, как дикого зверя.
О, если бы все они знали, как тяжело в этот день оставаться человеком! В этот день, когда нельзя даже умереть, потому что малодушие — самый страшный позор!
Вбежал Орци. Он не закрыл за собой дверь.
— Идут! Все идут! — крикнул радостно он.
Калой не мог понять, что радует его. Он знал, что Орци тяжело пережил это сватовство. Неужели он так увлечен свадебным весельем, что забыл, чего оно стоит брату? «Ребенок», — решил Калой. Он быстро оделся в новую одежду, которую еще никто не видел на нем. Вместе с подарком для Зору он приобрел ее в городе с помощью Виты, продав для этого почти весь свой скот и одолжив у молочного брата почти все его сбережения. Он хотел, чтобы на свадьбе Зору никто не мог пожалеть его как человека, которого бедность лишила любимой девушки.
|
|
|
Вот почему, когда Иналук, Виты и еще человек пять Эги прибежали, прихватив с собой оружие, от удивления они замерли в дверях. Перед ними стоял не Калой-бедняк, который вечно ходил в домотканых одеждах и огромной папахе, а юноша, одетый во все новое и красивое.
— Похоже, что ты нас позвал на свою свадьбу! — пошутил Иналук. Но шутка получилась неудачная. Никто не засмеялся.
— Я позвал вас, мои братья, чтоб достойно проводить нашу односельчанку, мою соседку… Орци, подай закусить!
Пока Орци ставил на стол копченый курдюк, овечий сыр, лепешки, Калой собрал посуду и, отдав младшему из родичей бурдючок Наси, попросил разлить карак. Кое-кто стал заранее отказываться, но Калой строго приказал:
— Для настроения, а не для глупостей… Там никто из нас не прикоснется к вину. А здесь мы выпьем за то, чтобы Аллах дал счастье Зору.
Друзья опустили бокалы и стали ждать, что скажет на это старший.
— Калой, — сказал Иналук, — последний раз предлагаю тебе: мы все, если надо, готовы умереть за тебя… За честь нашего рода! Мы с оружием. Мы в своем ауле, Эги поддержат нас… Мы, как волки в стадо овец, врежемся в гойтемировских и не дадим ее… Только скажи!..
— Иналук, об этом — все! Я сам виноват… Вовремя не сделал этого… А теперь… Народ никогда не простил бы нам такой резни. «Когда у тебя увели корову, запирать сарай на засов поздно!» Пейте!
— Ну что ж, да будет воля Аллаха! Раз так — мы должны показать все наше гостеприимство, потому что Пхарказ не имеет родни здесь и мы, соседи, обязаны поддержать его. Дай Аллах счастья дочери его!
Эги осушили бокалы.
— Прибери здесь. Может быть, гостей придется привести. А потом будь недалеко от меня, — сказал Калой брату.
Но в ответ он услышал такое, чего никогда не ожидал:
— В доме я все сделаю. Но во двор этого шелудивого пса я не пойду!
— Какого пса? Куда не пойдешь? — рассмеялся Калой.
— Пса, имя которого Пхарказ! Я не знаю, — кричал он, — зачем быть самым сильным парнем… если, когда надо, эта сила не может помочь!
|
|
|
Калой рванулся, чтобы ударить брата, но, посмотрев на него, вышел, а за ним и остальные. Оружие их осталось в башне…
— Есть сталь в этом мальчике! — сказал один из братьев.
— Но только ему нелегко понять, что счастье не может начинаться с несчастья!.. — угрюмо бросил Калой.
Появление Эги во дворе у Пхарказа насторожило только двух гойтемировских мужчин, которых старшина предупредил о Калое, да родителей невесты. Но парни Эги так хорошо, красиво шутили с приезжими, а потом угощали их едой, пивом и брагой, что все сомнения скоро рассеялись. Гойтемировские мужчины решили, что кто-то просто попугал старшину и тот, помня о своих отношениях к родителям Калоя, проявил излишнюю осторожность.
Когда во двор вошла новая группа девушек, Калой отозвал самую младшую из них, гармонистку и певицу Дали, и попросил передать Зору сверток.
— Так, чтоб никто не увидел, — сказал он. — Сделаешь?
— А что в этом трудного? — подняла брови Дали. Но, видимо, удивлена она была не столько просьбой Калоя, сколько его одеждой. С ним теперь мог соперничать разве только сам Чаборз. Но на Чаборзе всегда было чересчур много серебра, как на сбруе лошади. А на нарядной одежде Калоя не было ничего лишнего.
Чтобы уехать засветло, родные жениха торопили хозяев, просили одеть Зору. Потому что невесту одевают перед самым отъездом, а дело это нелегкое.
Из башни во двор повалил народ.
Девушки и парни, друзья невесты и жениха, встали друг против друга.
Давайте, девушки,
Споем прощальную.
Солнце уходит за гору.
Мы остаемся.
А нас покидает
Ровесница наша Зору…
— первыми в наступившей тишине запели подруги невесты.
У Калоя перехватило горло. Но он сумел скрыть волнение.
Зору тоже слышала прощальную. Песня доносилась издалека, со двора.
«Неужели это провожают меня?..»
Зору похудела. Щеки впали, глаза стали еще больше. Грустные, глубокие глаза…
Женщины-соседки крутились около нее, прощались, давали советы и наставления. Наконец пришло время одеваться.
|
|
|
Зору отказалась от помощи мастериц этого дела и попросила выйти всех, оставив около себя только Дали.
Как только они остались вдвоем, Дали сунула в руки Зору сверток, переданный Калоем, и сказала, от кого он. Услышав имя Калоя, Зору вздрогнула.
— Посмотри сама… что там? — тихо попросила она, глядя в сторону и возвращая Дали сверток.
Дали давно не терпелось узнать, что же прислал в такой день сосед соседке. Тем более, что она знала: Зору и Калой нравились друг другу. Развернув сверток, она замерла от удивления. В руках оказался нежно-розовый газ, по которому тянулись серебряные нити.
Дали вскрикнула, взмахнула шарфом и накинула его на себя. Он лег на ее голову, на плечи розовой дымкой, засверкал серебром, как чешуя на горной форели…
Дали ждала, что скажет Зору. Она повернулась, подняла руки, зажав в пальцах кончики шарфа, и прошлась в танце. Шарф струйками трепетал над ее головой. Но вместо радости она увидела в глазах невесты отчаяние. Зору закрылась локтем, как от огня…
Дали замерла. Она виновато сняла с себя шарф и подала его Зору.
— Ты обиделась? Я не должна была его надевать? Я только, чтоб показать тебе…
Зору покачала головой.
— Нет, нет, Дали, я не обиделась. Это другое… — Зору со страхом отталкивала от себя руку Дали с шарфом. — Нет-нет. Это не мне… Это той, которая будет его невестой… Ты пойми это…
— А он сказал — тебе! Я же сама слышала!
— Нет, Дали… нет… Я не могу… Это не мне.
В это время во дворе заиграла гармонь, десятки рук дружно ударили в ладоши.
Зору прислушалась:
— Он здесь?
Дали кинулась к окошку и весело вскрикнула:
— Посмотри, посмотри… Ох, какой он сегодня!
Зору подошла к окошку. Она увидела двор, заполненный народом, заборы, крыши сараев, облепленные детьми, широкий круг, по краям которого цветным полукольцом стояли девушки, против них — юноши.
А в середине в первой лезгинке плыла старшая из гойтемировских красавиц в голубой черкеске с красным курхарсом. Подняв руки, словно протянув их к юноше, она не то убегала от него, не то манила за собой. А где же Калой? И вдруг Зору узнала… Она ожидала увидеть его среди толпы в лохматой папахе, в поношенной черкеске… Но посмотрела на танцующих и — узнала…
«Неужели это он?»
На Калое была черная каракулевая шапка с красным донышком и золотым галуном, коричневая черкеска, на которой вместо старых, деревянных газырей блестели перетянутые двумя галунами новенькие бердановские патроны. Черный бешмет, сафьяновые ноговицы. Все новое. И только на серебряном поясе висел дедовский, видавший виды родовой кинжал, который перешел к нему как к старшему в доме.
|
|
|
Сколько раз, сравнивая Калоя с Чаборзом, она с горечью отмечала убогость одежды любимого. Даже сейчас, когда Дали сказала, что Калой на свадьбе, она с сожалением подумала, как, наверное, неловко ему в кругу разряженных гойтемировских гостей. И какая радость! Калой, ее Калой лучше всех! Видит ли его Батази? О, как она ненавидела сейчас мать!
А хлопки в ладоши гремели, как выстрелы.
Калой танцевал на носках. Руки его в плавных и широких движениях, словно взмахи косаря, заходили за спину, поднимались перед грудью. А ноги резко подсекали одна другую и легко кружили его.
Калой танцевал для всех. То он возникал перед девушками, то отдавал должное своим друзьям, то переходил к тому месту, где сидели пожилые. И все время он ни на миг не упускал из виду свою девушку. Он как бы дразнил ее свободой. И как только она, думая, что он увлекся, забыл о ней, устремлялась на девичью часть круга, он кидался наперерез, преграждал дорогу. Народ был в восторге от этой пары.
— Не отпускай! Не отпускай ее!!! — неистово кричали друзья. И Калой плясал так, что девушка кружилась почти на месте.
— Великий Аллах, как он танцует! — вырвалось у Дали.
— Еще бы! — ответила Зору. — Ведь он пляшет на свадьбе своей любимой!..
Она упала на нары и забилась в рыданиях.
Дали растерялась. Она подбежала к Зору и, обняв ее, стала утешать. Но Зору, ничего не слыша, рыдала.
Смолкла она тоже внезапно. Села. Вытерла лицо. Вздохнула. Губы се подергивались. Плечи дрожали.
— Зачем же ты идешь за другого? — не удержалась Дали. — Неужели мало, когда любит Калой?
Зору горько улыбнулась.
— Отца жаль…
— А себя? — Дали стояла перед Зору на коленях, заглядывая ей в лицо. — Или я ничего не понимаю…
Зору взяла ее за голову.
— Никогда, никогда в жизни не выходи за того, кого не любишь! — прошептала она, вложив в эти слова всю боль души.
— А если тот, которого я полюблю, не захочет меня? Не полюбит? — по-детски спросила Дали.
— Тогда оставайся одна на всю жизнь, только любви своей не предавай! — Зору встала. — Пора одеваться.
Дали подала ей белую черкеску.
— Чтоб ты мне саваном стала! — воскликнула Зору, принимая платье. Дали в ужасе отшатнулась:
— Разве можно так!..
Зору отдала Дали шарф Калоя:
— Спрячь. Сохрани. А когда он будет жениться, передай этот шарф невесте его в подарок… от меня… Это моя последняя просьба… Скажешь ей, что я любила его, но не так, как надо. Не так… И за это сердце мое не перестанет рыдать никогда!
Дали прильнула к ней, заплакала. Эти слезы были ее клятвой.
— Клянусь, — шептала девочка, — никогда не предавать любви. Никогда! Никогда не плакать о ней твоими слезами!..
Свадьба подходила к концу. Калой отошел к своему забору и крикнул Орци. Тот не осмелился ослушаться, выбежал к брату.
— Принеси винтовку!
В это время к Калою подошел Хасан-хаджи, поздоровался.
— Я видел разных мужчин, — сказал он так, чтобы его не услышал никто. — И отдаю тебе дань уважения. Здесь нет никого, кто бы так понимал и мог оценить твою выдержку и твое благородство! Будь проклят старый Гойтемир! Если бы не он… Чаборзу нравилась другая… Но что поделаешь, если старику-сластолюбцу эта пришлась по вкусу!..
Калой с удивлением посмотрел на Хасана-хаджи. Тот сделал вид, что не заметил этого взгляда.
— Козлиная борода! Он знает, что Чаборз все равно женится на той, которую любит, а эта останется в его доме «вдовой»… Сам он острил, когда, просватав ее, мы ночевали у меня. Правда, он был пьян. Но, видно, говорил то, что на уме.
Калой молчал.
— Крови не будет на том, кто когда-нибудь заставит остановиться его собачье сердце!.. — заключил Хасан-хаджи.
Калой был потрясен. Он никогда не видел Хасана таким гневным. Не оборачиваясь, принял он из рук Орци свою берданку. И тихо ответил Хасану-хаджи.
— Не все то, на что надеется старшина, исполнится… Третьей жены у него не будет…
Взглянув на Калоя, Хасан-хаджи подумал: «Гойтемир, это мой тебе второй удар!» А вслух сказал:
— Калой, хорошо ты сделал, что приоделся! Все девушки на тебя заглядываются. Но теперь ты уже не торопись. К тебе придет самая лучшая!
Народ во дворе расступился, встал по обе стороны лестницы. Подвели сильную, красивую лошадь, покрытую красным войлочным чепраком.
Друзья Чаборза и близкие Зору приготовились стрелять, как только появится невеста.
Считалось, что верховодить в семье будет тот, чья сторона выстрелит первой. И, зарядив берданку, Калой не спускал глаз с дверей башни, чтобы опередить гойтемировцев.
А в это время сквозь толпу женщин и девушек, заполнивших дом, Батази пробиралась к Зору, чтобы проститься.
Люди вышли из комнаты — мать должна была сказать дочери последние заветные слова.
Зору стояла вся в белом — от высокого курхарса, над которым она палкой поддерживала шелковый платок, до пола, где шлейфом стелилась ее черкеска. В строгом лице не было ни кровинки. Жестом она опять удержала около себя Дали. За дверями шумели голоса, слышались возгласы.
— Девочка моя… — дрожащими губами проговорила Батази. — Я желаю тебе счастья… И если что в доме отца было не так, прости нас сегодня обоих!..
Зору держала Дали за руку, точно боялась остаться одна. Она негромко спросила у матери:
— Я сделала все, что ты хотела?..
— Да… конечно! — растерянно прошептала Батази.
— А ты видела его в нашем дворе?
Батази поняла, о ком спрашивает дочь.
— Видела, видела… Он, как брат, ухаживал за всеми!
— Чту имя моего отца, — сказала Зору. — Прощаю ему все. Люблю его сердце. А тебя… Да превратит Аллах мне в яд молоко, которым ты вскормила меня! Отныне на этом и на том свете — говорю перед Богом — нет у меня матери!
Батази свалилась на пол. Зору стояла с поднятым лицом, плотно закрыв глаза, сомкнув губы, судорожно сжимая руку Дали.
— Открывай! — сказала она.
Потрясенная Дали кинулась к двери.
Первым в комнату ворвался радостный, счастливый парень, которому доверили вывести невесту. Он повел Зору вдоль стен ее комнаты. Прикасаясь, она простилась с ними. Повел вокруг очага и направился к выходу.
— Выкуп! Выкуп с него! — визжали женщины, хватая парня за полы черкески. Под общий смех он ловко отбивался и отругивался, обзывая их ведьмами и обезьянами.
Но одна из старух все же поймала его за полу и рывком разодрала на нем черкеску до самого пояса…
— На счастье молодым! — кричали женщины.
Калой первым увидел белую фату невесты и спустил курок. Берданка грохнула с оглушительной силой. Вслед за ней раздались запоздалые выстрелы других. Калой первым пожелал счастья своей Зору в ее новой жизни.
Родственник Чаборза вскочил на коня. Зору усадили прямо со ступенек позади него, на чепрак. Она взялась за пояс парня, и они тронулись под бесконечные пожелания доброго пути.
Гойтемировцы торопливо прощались с Пхарказом, Хасаном-хаджи и другими стариками. Эгиаульцы группами вскачь присоединялись к свадьбе, чтобы проводить гостей за околицу. Невесту с девушками окружила гарцующая молодежь. Калой подошел к Иналуку.
— Передай нашим, — сказал он, — я видел человека. Ночью мы должны собраться в Пимате. Из аула выезжайте в разное время и в разные стороны.
Они разошлись.
Сам Калой тотчас же сел на Быстрого, посадил на круп Орци и уехал на свое поле.
Хлеба дозревали. Он осторожно объезжал террасы, направляясь к скале Сеска-Солсы. Втроем они поднялись на ее вершину.
Выехав из Эги-аула, гойтемировцы уже не торопились. Главное было сделано: невеста с ними, — значит, можно веселиться.
Они джигитовали, останавливались, танцевали со своими девушками и ехали дальше. В тот момент, когда Калой и Орци поднялись на вершину, свадьба тронулась в путь.
Калой хорошо видел белую фигуру на крупе коня за парнем в черной черкеске.
Вот десятки лошадей вошли в реку. Она вспенилась вокруг них, забурлила. Полы черкески Зору слились с белой пеной реки и стали бесконечными, как сама река.
Зору знала: еще поворот — и Эги-аул скроется из глаз.
Она оглянулась. В лучах заходящего солнца мирно высились серо-белые башни. На окраине паслись коровы, за которыми столько лет босой девчушкой бегала она. А еще дальше, среди желтеющих пашен, — скала Сеска-Солсы. На вершине скалы стояла золотая от солнца сосна, а под нею — мужчина, ребенок и конь…
Зору увидела их. Они поднялись, чтобы проститься с нею навсегда.
Она взмахнула рукой… И никто, кроме нее, не увидел, как в ответ на далекой скале поднялась на дыбы лошадь…
Эги-аул скрылся за поворотом.
Поздно вечером в просторной башне аула Пимат собрались Калой, Иналук и четверо парней из Эги. Поужинав вместе с хозяином, они на лошадях спустились в долину Терека.
Из темноты их окликнули. Они отозвались. Человек велел ехать за ним. Ехали недолго. Остановились в густой заросли барбариса. Здесь их ждало еще несколько спешившихся всадников. Не называя друг другу имен, поздоровались за руку.
— Слушайте! — разнесся негромкий призыв. Собравшиеся стали в круг, и один из них заговорил:
— Почта[98]должна была ночевать высоко в горах, на станции. Но начальник решил ехать. Наши люди видели их уже в десяти верстах отсюда. Впереди два стражника, позади большой комбой, человек десять-двенадцать. В середине — сильжан[99], запряженный четверкой. Наверху кучер и стражник. Внутри офицер. Много или мало — но будут деньги, лошади… А может быть, денег будет и много… Комбой большой, и они торопятся. Все ли согласны?
Согласились все.
Он продолжал:
— Я вижу у тех, что присоединились к нам с гор, кремневые ружья. Это дрючки. Плохое оружие. У наших у всех винтовки. Дело будем делать так: у большого моста справа и слева от дороги сядут две засады. Они пропустят сильжан и не пропустят комбой. Сильжан обязательно поскачет вниз. Там устроим завал и засаду. Люди из засады нападут на сильжан, захватят деньги и лошадей. Отходить каждой группе отдельно к Чубатому дереву. Не шуметь. Убитых и раненых не оставлять. Хотите что-нибудь спросить?
— Кому идти к мосту, а кому к завалу? — спросил Иналук.
— Скажу на месте, — ответил главарь, — курить нельзя. Разговаривать нельзя. Лошадей в кусты. Если на дороге покажутся другие подводы — пропускать. Завал ставить на дорогу только после того, как послышатся выстрелы на мосту.
Было за полночь, когда главарь рассадил засады, указал людям, где будут стоять их кони, научил класть бревна на дорогу — и исчез в темноте.
Наступило ожидание.
Два часа спустя на мосту раздались выстрелы. Калой, двое эгиаульцев и один из местных выскочили из-за камней и уложили поперек дороги бревна, укрепили их валунами.
Не успели они справиться с этим, как послышался конский топот. По дороге неслись два всадника. Наскочив на завал, один из них полетел вместе с лошадью, второй чудом уцелел и умчался.
И тотчас же показался дилижанс. Подпрыгивая на камнях, он гремел и чуть не переворачивался. Четверка летела карьером. Кучер, стоя, нахлестывал лошадей. Из открытой дверцы с револьвером в руке до половины высунулся почтовый чиновник.
На завале кони осели, запутались в постромках и повалились друг на друга. Кучер упал. Карета остановилась.
Чиновник спрыгнул на дорогу и выпалил наугад.
В тот же миг что-то сжало его руку с невероятной силой. Он оглянулся. Человек, перед которым он сам себе показался ребенком, как игрушку, забрав у него револьвер, бросился к карете.
Чиновник в ужасе пополз с дороги и исчез в кустах.
Горцы вытаскивали из дилижанса мешки, связывали их попарно и навьючивали на лошадей.
— Пошли! Пошли! Пошли! — торопил их главарь. И через считанные минуты на месте нападения остался лишь перевернутый дилижанс, смертельно испуганный чиновник в кустах да кучер, который стонал и охал от ушибов На рассвете абреки сошлись в условленном месте и приступили к дележу добычи.
В мешках оказались письма, деловые бумаги и деньги. Оценили стоимость лошадей. На них нашлось много охотников.
Когда все было поделено поровну и каждый получил свою долю, Калой достал из кармана револьвер и предложил оценить и его.
Но главарь полюбовался им и вернул его Калою.
— Оружие мы оставляем тому, кто его добыл, — сказал он. — Горцы, вы с нами в деле впервые. Хочу вам сказать: мы не воры. Царские войска, его люди забрали у нас земли и поделили их между собой. А мы заставляем их оплачивать то, что они присвоили себе. Мы грабим казну, городских богачей, помещичьи и княжеские стада и живем. Кто это принимает, тот наш. Кто думает грабить любого, тот должен искать иных друзей. Мы считаем это справедливым. Кто из вас захочет быть с нами, всегда найдет путь к нам через нашего друга в Пимате.
Калой слушал, стараясь понять и запомнить эти слова.
Значит, здесь собрались не просто удальцы, а такие же, как и он, которых обездолила власть. Они мстят. И добывают себе на жизнь… Было над чем подумать.
А рыжеусый главарь, заломив черную папаху, продолжал:
— Сегодня мы все вернулись невредимыми. Кажется, и у наших врагов никто не пострадал. Но это война. Маленькая, но война. И кто будет с нами, тот должен знать: в драке иной раз такое бывает, что вместо добычи нам едва удается унести своих раненых и убитых. — На этом он оборвал свою речь и, только когда все были уже на лошадях, добавил: — Наш закон: никого не выдавать!.. Кто попадется — тянет все сам. Что попадется — всем поровну! Месяц-другой надо затихнуть. Шум большой поднимется. Будут искать, пугать… У каждого есть клочок земли. Идет время жатвы. Поработаем. Посмотрим, сколько каждому будет нужно до нового урожая, да и соберемся, чтобы, как сегодня, пополнить запасы. Ну, счастливой дороги, парни. По домам!
И всадники разъехались, оставив в лесу груду сожженных бумаг, которую быстро размел налетевший ветер.
Эгиаульцы были поражены, с какой легкостью досталось им богатство. Ведь столько денег они не могли сколотить за всю свою жизнь! Но они понимали, что за них можно было сложить голову. Лесными тропами Эги направились в свои горы. Ехали цепочкой. Вел братьев Иналук. Немного погодя, они посовещались, разделились: трое поехали через перевал Ака-бос[100], трое направились в проход Барта-бос[101]. Передав свою винтовку Иналуку, Калой решил, как он сказал, повидать родных матери и вернуться по Ассе.
Никто не должен знать, что все они были вместе.
Но, кроме этой цели, путь в объезд Калой выбрал и по другой причине.
Простившись с Зору со скалы Сеска-Солсы еще вчера, он знал, что ее лишь сегодня вывезут из ущелья Ассы на плоскость. И его непреодолимо повлекло туда, чтобы еще раз хоть издали взглянуть на нее, пусть уже совсем чужую…
Он понимал, что для него теперь все потеряно. Но рассуждать было проще. А сердце не хотело примириться с тем, что оно осиротело.
Остерегаясь встречи в лесу с казаками, минуя большие дороги и открытые поляны, он перебрался через Сейвинадук[102]и спустился в Галашкинскую долину. Здесь, по берегам Ассы, лежали плодородные земли — пашни, луга, которые поднимались в горы и терялась в дремучих буковых и чинаровых лесах.
Земли эти в древности принадлежали ингушскому племени, и только с покорением Кавказа царь отнял их у народа и роздал в виде награды за службу обосновавшимся на реке Сунже казакам. С тех пор ингуши селений Галашки, Мужичи, Алкун вынуждены были арендовать свои же земли, начиная прямо от околиц своих аулов. Знал о печальной судьбе этих сел и Калой. Глядя на них, он еще раз вспомнил рыжеусого главаря ночного налета и твердо решил: «Справедливое дело. С врагом — по-вражески».
Не показываясь на проселочной дороге, краем леса он миновал села Галашки, Мужичи. Но как только показались плоскокрышие мазанки Алкуна, Калой увидел всадников и подводы. Они двигались с плоскости к началу ущелья, до которого было всего несколько верст. Присмотревшись, он понял, что это народ, прибывший для встречи невесты.
«Зачем я здесь? Где мое мужество? Что я кручусь около людей, которые заняты своим делом?» — думал он. И, решив, что ему следует избежать встречи с родственниками Чаборза, он, вопреки этому решению, тут же направил Быстрого прямо к ним. Вскоре его приветствовали незнакомые юноши плоскостных аулов. Многие из них были на холеных лошадях.
Поздоровавшись с Калоем и узнав, что он горец, юноши окружили его вниманием, таким же, как если б он был родственником их невесты. Здесь были родовые братья Гойтемировых, родственники Наси, родня жен братьев Чаборза и их многочисленные друзья.
Были здесь и почетные гости: помощник пристава, тот, что был сватом у Чаборза, его сослуживцы, знакомые Гойтемира — назрановские купцы, барантоводы, владельцы мельниц. Они сидели на просторной лужайке в тени огромного, наскоро сделанного шалаша. С этого места было видно и начало ущелья, поросшее лесами, откуда могли появиться поезжане с невестой, были видны и зеленые волны реки.
На поляне шли танцы. Вокруг стояло несколько подвод, паслись стреноженные кони. Юнцы на скакунах гостей то и дело уезжали к ущелью и возвращались с вестью, что там пока никого не видно.
Из аула, куда должны были привезти невесту, в шалаш была доставлена еда и выпивка, и там уже начался пир. Молодые люди прислуживали гостям. Неподалеку горел костер. Над костром в котле разогревалось мясо, бульон.
Танцевали сразу в трех местах широкого круга. Часто раздавались выстрелы. Непрерывно играли три гармонистки, во всю длину рук растягивая гармони. Гремел барабан.
Пришлось станцевать и Калою. Иногда пляски останавливались, и начиналась игра в сватовство. Одну из девушек, по выбору парня, начинали «уговаривать» выйти за него замуж, восхваляя его до небес. И когда девушка говорила традиционное «согласна», ее благодарили, и снова начинались танцы.
Одну из девиц «сосватали» и Калою. Но, объявляя о своем согласии, девушка, оказавшаяся острой на язык, попросила, чтобы «жених» не забыл в приданое прислать ей пару ходулей. Шутку народ принял.
— Только не договаривай до конца, чтоб люди не узнали, что ты собираешься со мною делать, поднявшись на ходули! — ответил Калой.
И снова раздался смех.
— Это ясно!
— Целоваться хочет! — кричали из толпы.
— Вот, видишь, — снова обратился Калой к своей «невесте», — лучше бы ты просто, как и все, согласилась выйти — без ходулей!!! А то они все узнали!.. А мы обошлись бы с тобой и так. Ты бы, когда тебе захотелось, пригнула меня клюкой, а я мог бы просто взять тебя на руки… Ты ведь не тяжелее его, хоть и кругленькая? — С этим словами Калой поднял одной рукой тучного соседа, парня пудов на шесть.
|
|
|
