Воспитание чувства границы

 

В одном решающем, судьбоносном именно для немцев вопросе рассматриваемая в нашей работе проблема достигает своей кульминации: существует ли воспитание чувства границы на географической основе, которое может иметь всеобщую значимость для культуры, политики и экономики? Является ли чувство границы объективным, поддающимся научному изучению и изложению, делая в конечном счете политическую волю инстинктивно достаточно безопасной и позволяя почувствовать любое исходящее извне давление на собственные границы с почти телепатической чуткостью, за что Уэхара прославляет японцев. Существует ли некое вечно настороженное чувство границы, которое повсеместно применимо — даже для тончайших, едва уловимых антропогеографических разграничений, как и для простого, очевидного коммуникационного, оборонительного или экономического рубежа, для как раз еще постижимого с географической точки зрения духовного разделения, как и для четких, заимствованных у природы и ею установленных границ, вплоть до изменяемого человеком климатического рубежа и внешне неизбежного разъединения с помощью незаселенности? Если подобное воспитание существует, то в таком случае оно может, стало быть, опереться лишь на зримые, осязаемые остатки, — запечатленные, подобно рунам, в связанных с Землей и определяемых ею процессах на поверхности планеты.

Именно они должны быть исходными для такого, по необходимости прежде всего геополитического воспитания — без робости перед сложным культурным ландшафтом, — ведущего к продуманным высокодуховным последствиям. Торный путь указывает И. Зольх в серии своих сочинений, начинающейся “рассмотрением естественных границ в научной географии” и содержащей, кроме того, превосходно аргументированную дискуссию с современными трудами о границе в ценнейших примечаниях. Из труда Зольха вытекает примечательный факт, а именно: [с.112] в области исследований границы мы можем прямо различать два исключительных исторических и географических типа образований как наиболее впечатляющих. Поборники первого типа отдают предпочтение островным и морским народам, а поборники второго — народам, живущим в горах (группа Зингер, Зольх, Мауль, как всегда, исходят из своего первого влечения — северной известняковой альпийской пограничной зоны), в то время как степь — широкопространственная стихия, накладывающая сильный отпечаток, естественно, отступает на задний план в этой интеллектуальной борьбе.

Исследуя впечатления о воспитателях, представляющих в нашей науке не одиночек, а группы, образующие школу, мы различаем с пользой для себя интенсивный и экстенсивный методы работы — один скорее углубляющийся регионально, другой — скорее идущий вширь. При этом первым пользуются преимущественно поборники народов гор, побывавшие в горных ландшафтах, долинах, высоких плато и на их окраинах с обрывистыми склонами и ставшие благодаря опыту крупными, зрелыми исследователями; вторым — больше те, кто обучен в основном чувству границы на морском жизненном опыте; в Германии — это Пенк, Фольц, Заппер, Берманн, Тукерманн и др., в Британии — Керзон, Фосетт, Холдич, Лайд, Перси М. Роксби, Земп-ле и др., в Америке — Фрезер и Мэхен.

Редким является, собственно говоря, использование одним и тем же исследователем обоих методов рассмотрения, как это характерно для универсального метода Ратцеля, который, с одной стороны, признает антагонизм между океанской и континентальной [жизненными формами] самым крупным в судьбе народов, а с другой — воздает должное своеобразию гор и их укромнейших отдельных переходов — метода, представленного в его непревзойденном сочинении “Alpen inmitten der geschichtlichen Bewegungen” (“Альпы во время исторических движений”). Кроме того, воспитание с учетом ландшафта, народных и даже племенных различий, одним словом ландшафтного происхождения и шлифовки, как правило, в жизненном деле пограничного воспитания добивается прочного признания.

В целом у народов переход от эмпирики, от пограничного инстинкта к осознанному научному наблюдению совершается поздно. Еще реже и позднее — почти всегда для соответствующей жизненной формы слишком поздно — следует второй шаг от осмысленного научного наблюдения к планомерному воспитанию, и это тем более вызывает удивление ввиду раннего, а то и внезапного появления отдельных наблюдений. Даже созерцание удивительных проявлений осознанного восприятия границы, ее сознательной защиты, например в древних культурных империях, как в Римской, Китайской, Индийской, поверженных [с.113] молодыми народами, скорее пугает их; они робко взирают на стены и пограничные оборонительные сооружения на чужбине (в которых видят подавление своего чувства силы, своей широкой пространственности), так что это зрелище побуждает их учиться, как надо возводить и защищать границы. Большие различия, связанные с происхождением, выступают при этом и внутри нации, и тем резче и неожиданнее рядом, чем гениальнее народы, вожди.

К наиболее знаменитым, исторически достаточно подтвержденным примерами нашего народа наряду с записками Цезаря о гельветах и алеманнах — одним из самых ранних памятников, блестяще передавших чувство границы у германских племен, принадлежит ставшее известным благодаря истории готов Иордана требование короля гепидов — Фастида к остготам: они должны уступить ему земли, потому что гепиды “благодаря крутым горам и густым лесам чувствовали себя слишком стесненными”, — требование о расширении границы, которое затем ведет к сражению на реке Олт. Это скромный сюжет из целой трагедии взлома границы на Дунае, описанной Иоганном Бюлером в богатой источниками работе “Die Germanen in der Volkerwanderung” (“Германцы в переселении народов”).

Среди этих источников один из поразительных — “Vita Severini” (“Жизнь святого Северина”) — апостола Норика, содержащий одно из немногих достоверных наблюдений за удивительным пограничным инстинктом баваров в отношении области их обитания в районе баварского и южнобогемского леса, вокруг которого они кружились словно вокруг своей оси в ходе колонизации, не упуская из виду эту стену леса, обширную лесную крепость Богемии, — место их изначального расселения. Разумеется, это пример привязанности баваров к родине уже в ранние времена в противоположность столь многим другим германским племенам — андалузцам, ломбардам и прочим, которые, не имея границ и опоры, исчезли вплоть до имен в чужой народности. Борьба романского и германского пограничных образований, развивавшегося при этом чувства границы, естественно, одна из поучительнейших для Внутренней Европы сокровищниц, добытая трудами Юнга и Бидерманна и вновь прокомментированная Р. Борхардтом на удачно выбранном, одном-единственном примере отношения германцев и романских народов к “вилле”, т.е. на контрасте романского и германского земельных владений.

Обобщая отдельные проявления возможностей группового воспитания чувства границы, а у нас их предостаточно, мы сразу же обнаруживаем огромнейшую опасность ведущего к бесплодности воспитания в одном направлении, одной слишком резкой [с.114] дефиниции, одностороннего юридически и исторически ретроспективного видения границы, любой казуистики, любого поиска линии во что бы то ни стало, как противящейся законам жизни на Земле и поэтому обреченной на провалы точки зрения биологического вида. Об этом следует предупредить особо, так как она — именно из излишней справедливости, педантичного правдолюбия, а также явной несговорчивости — как раз в Центральной Европе соответствует определенным предпочтениям в гуманитарных науках и побуждает их приверженцев, склонных к чистому анализу, вовсе не заниматься созиданием.

Однако в практике воспитания чувства границы необходимо видеть ее предполья, знать переходы и принимать их в расчет, а также состояние атмосферы, ветра, обтекающего их пределы, их ясные очертания. Это привносит в политико-географическую картину противостояния жизненных форм государств и народов, культурных кругов и хозяйственных культур, отграниченных друг от друга, пограничную фразеологию, некую форму политического “лицемерия”.

Характерно, что островные народы с их более прочувствованной атмосферой намного легче, чем континентальные народы, принимают в расчет данный факт, острее противопоставляют краски, гораздо резче видят побережье против побережья. Достаточно вспомнить картины Тернера, Уистлера, а также японских или раннекитайских художников, изображающих прибрежные ландшафты!

“Широкая” русская натура, у которой иные задатки, сохранила подвижный образ восприятия границы, возможно, благодаря атмосфере северного леса; этот образ — продукт скорее подзольной зоны, чем черноземной на Украине и в просторах степи со свойственным им смешанным душевным настроем.

Следовательно, сравнительные наблюдения за границей и здесь необходимы в переносном смысле! Они побуждают к особой тонкости, где речь идет о культурно-географическом чувстве границы. Здесь существуют в особенности религиозно-географические и церковно-организационные разграничения, которые обнаруживают тонкий инстинкт пограничных исследователей, чья многогранность может побудить к обобщениям. Исследования Вюста о трансформации буддизма в ламаизм при переходе большой естественной границы — Гималаев, различное поведение церкви в отношении образования церковных приходов в горах и на равнине служат указанием на то, как следует проводить такие исследования. Следует учитывать и наслоения культур, на что обращает внимание Понтен в своих художественно-географических изысканиях. [с.115]

Где, к примеру, можно разграничить замедленный ритм образа действий, характерный для особенно устойчивых структур горных стран (как показывают новые швейцарские исследования в области искусства) по отношению к пространствам с нормальным ритмом развития? Где эти нормальные пространства снова находят границы с пространствами, у которых опережающий в разрезе времени темп культуры, как собственно долины Рейна и Роны и части средиземноморского побережья?

Культурно-географические симптомы часто выдают куда более ощутимо, чем политические, грядущие политические переносы границ и переоценки, и я пытался это проследить в “Geopolitik des Pazifischen Ozeans” для тихоокеанского региона.

В свете сказанного политическое чувство границы (чувство такта в соприкосновении!) представляется нам, пожалуй, привитым воспитанием своеобразием индивидуумов и народов. Кто хочет этому содействовать, должен по необходимости, испробуя все дополнительные средства, выходить за пределы чистого наблюдения за властью и искать прежде всего в политическом силовом поле Земли образцы в высшей степени утонченного периферического ощущения пространства незаурядной личностью государства, воплощенного во всех отдельных ячейках государственного строительства, а не только, как чаще всего, в отдельных частях народа, сословий и классов. Такой образец с завидной силой обнаруживается в Японской империи, и это я пытался доказать в вышедшей под тем же названием книге.

Трудности, которые сохраняются в распространении чувства общности целой нации в отношении ощущения границы (например, из-за такого внутреннего своеобразия структуры, как замкнутость жизненного пространства в Германии), для географического исследования вполне постижимы. К счастью, это и пути воспитания к их преодолению, иными словами, ощущение границы индивидуумом и массой в своем взаимодействии доступно не только социологическим и психологическим методам исследования, но и чисто географическим с особым коэффициентом полезного действия.

Необходимо при этом вспомнить, например, о восприятии климатических рубежей Гельпахом, изложившим свои наблюдения в основополоагающих научных исследованиях, посвященных “геопсихическим явлениям”. Эти наблюдения близки каждому знатоку, сопоставляющему собственное земное пространство и отдельные чуждые ему по своей сущности пространства. Разумеется, такие исследования находятся лишь в самом начале; еще недостает важных наблюдений. [с.116]

Но почин сделан! Что он может быть положен географическим, а не только геофизическим, метеорологическим методом, показывает, например, труд Гейма об особенностях ветра, подобного тому, который возникает только на окраине Альп, высоко над морем, на подходе к холмогорью, следовательно, совершенно отчетливо географически “отграничено” возможное место его возникновения благодаря такому своеобразию. Опираясь на отдельные строительные камни, можно найти путь к рассмотрению индивидуального и массового психического ощущения в связи с давлением на периферические органы жизненной формы по аналогии с геопсихическими явлениями, которые нельзя отвергать и для культурно-географических и политических напряженное! ей, таких, как примеры блокады (изоляции), и для опасностей внешнеполитического приближения границы.

В подобной воспитательной работе, конечно, требуется высшее слияние образного воздействия искусства с научным обучением — и это слияние выступает в достойном похвалы, возникшем без особых усилий, зрелом, насыщенном серьезнейшей наукой произведении А. Гейма, написанном им в последние годы жизни. Оба направления могут идти рука об руку лишь по узкому скальному гребню, и срыв то в фантастику и мистику, а то в поучительную трезвость уже не возникает в сознании как психически действенная опасность. Постоянно настороженная творческая совесть создателя, предварительная научная работа должны предотвращать такой срыв. Наивысшая личная “деликатность”, с одной стороны, хорошее знание “психологии толпы” и силы, поднимающей энергию, тонус, возбудимость, настроение индивидуума — с другой, — предпосылка для эффективной способности воспитания чувства границы в нациях.

Совершающаяся на инструменте творческой силы воображения игра (imagination creatrice) — чтобы не вызывать крайнего раздражения при ином творческом воображении — предполагает тончайший научный контрольный аппарат создателя. “Настройка и результат”, взаимосвязь которых следует рассматривать не иначе как интуитивную при формировании предпосылок искусного воспитания, — таковым является создание атмосферы для геополитического отдаленного чувства! — должны быть приведены в тончайшее равновесие. Следствием этого будет плодотворное, убедительное, основанное на философском знании и все-таки ведущее к практическим делам, к боевому участию как личности, [с.117] так и масс воспитание чувства границы. Наконец, оно может помочь предвидеть натиск на границу отдельных лиц, групп и масс.

Лишь в таком случае воспитание становится осознанным возвратом к инстинкту самосохранения — на более высоком уровне! [с.118]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

(c.112) Uyehara G. E. The political development of Japan 1867-1909. London, 1910. В своем весьма характерном введении о психологии японского народа и его позиции по вопросу о границе Уэхара пишет о “напоминающей дракона конфигурации [Японских] островов”, которую запоминает как абсолютно убеждающее очертание каждый школьник; об “инстинкте самосохранения” и о том, что “японский народ инстинктивно ощущает любую опасность, угрожающую его национальному существованию, потому что в сознании его страна всегда представляется господствующей. Это не означает какое-то постоянное предостережение или раздражение против какой-либо другой нации”.

 

(c.112) Hellpach W. Geopsychische Erscheinungen. 2. Aufl. Leipzig. 1917. (c.112)

 

(c.112) Solch J. Die Auffassung der naturlichen Grenzen in der wissenschaftlichen Geographie. Innsbruck, 1924.

 

(c.113) Ratzel F. Die Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten // Petermanns Mitteilungen. 1896; Idem. Politische Geographie. 3. Aufl.; Antropogeographie, Bd II.

 

(c.114) Buhler J. Die Germanen in der Volkerwanderung. Leipzig, 1922.

 

(c.114) Jung H. Romer und Romanen in den Donaulandern. Innsbruck, 1877; Bidermann H. J. Romanen und ihre Verbreitung in Osterreich. Graz, 1877.

 

(c.114) Borchardt R. Prosaschriften. Berlin, 1920.

 

(c.115) Ratzel F. Politische Geographie. 3. Aufl. S. 179.

(c.115) Wust W. Der Lamaismus als Religionsform der hochasiatischen Landschaft // “Zeitschrift fur Geopolitik”. 1924. Bd I. S. 295.

(c.116) Ponten J. Anregungen zu kunstgeographischen Studien // “Petermanns Mitteilungen”. 1920. S. 89-90.

(с.116) Haushofer K. Das Japanische Reich in seiner geographischen Entwicklung. Wien, 1921.

(с.116) См., например, Campeano. Militar-Psychologie. Bukarest, 1904; Ribot. L'imagination creatrice. Deutsch. Bonn, 1902.

(с.117) Намеки Рибо в книге “L'Imagination creatrice” касательно отношения прирожденных крупных лидеров, как Наполеон, к использованию этой силы, чтобы вывести людей за пределы своих границ, возвысить ощущение привлекательности естественных и искусственных границ, могли бы быть, как доказывает переписка Наполеона или его становление (см.: Colin. Education militaire de Napoleon), очень ценными для воспитания чувства границы. Аналогичные примеры дают жизнь и деятельность лорда Керзона, его размышления об индийском “гласисе”, воспитательная работа Мэхена в Соединенных Штатах относительно морских пространств американского Срединного моря и Тихого океана, а также упомянутый ранее труд Е. 'Гэно “La frontiere” (“Граница”).

Алеманны — известное с конца III в. римское название германцев, живших в верховьях Дуная и Рейна. Гельветы — кельтский народ, первоначально занимавший территорию между Майном, Неккаром и Альпами. С течением времени были романизированы, со II в. н.э. это имя не упоминается. [с.118]

Иордан — историк VI в., автор ценного сочинения “De origine actibusque Getarum”, посвященного истории готов. Готы в III-IV вв. представляли собой весьма активную историческую силу на северо-восточных рубежах Римской империи, основное звено в сложной цепи процессов, именуемых Великим переселением народов. [с.118]

Гепиды — восточногерманское племя (первоначально часть готов), развившееся в самостоятельный народ. Около 270 г. при короле Фастиде переместились к границам римской провинции Дакия. Около 400 г. были покорены гуннами. [с.118]

Северин (ум. 482), причислен к лику святых. В 454 г., уже в зрелом возрасте, пришел из Паннонии в Норик. Возглавил его оборону против германцев. Норик — область кельто-иллирийских племен, занимавшая приблизительно территорию современной Австрии, с II в. подверглась опустошительным набегам соседних племен. В VI в был занят славянами, часть его отошла к Италии. [с.118]

Тернер Уильям (1775-1851) — британский художник, один из крупнейших английских пейзажистов, великолепный акварелист, своими колористическими исканиями во многом предвосхитивший импрессионистов. Уистлер Дж. (1834-1903) — американский художник. [с.118]

Буддизм — одна из трех (наряду с христианством и исламом) мировых религий. Возникла в Древней Индии в VI-V вв. до н.э. Ламаизм — тибето-монгольская форма буддизма. [с.118]

 

ГЛАВА XII

ИСКУССТВЕННЫЕ ГРАНИЦЫ

 

Возвысить полное жизни современное понимание сущности границ и привлекательное восприятие естественных и искусственных границ индивидуумами, группами, нацией в целом мы признали наиважнейшей целью в воспитании чувства границы. Достигнув этой цели, такое воспитание должно в конечном счете воплотиться в более высокое осознание принадлежности друг другу, в более сильное чувство единства жизненной формы всего народа, даже в почти телепатическую чуткость отдаленной пограничной опасности, что мы наблюдаем в Японии. Только тогда народ способен и в более высоких рамках организации части Света или человеческой общности в целом вносить свой вклад в мировую культуру как сплоченный, отграниченный природой и искусством характер, а не как шизофреническая личность, чье достижение при всей гениальности будет в конце концов развеяно ветром и сломлено целенаправленным инородным нажимом на границе.

Что такое возвышение возможно без околичностей для естественной, данной природой границы средствами географии, географии культуры или экономической географии, явствует из имеющегося у нас опыта. В отдельных, особенно характерных проявлениях — водораздел, крупная река, горы, растительный пояс и т.д. — такую возможность все еще приходится исследовать, тогда как для моря и анэйкумены она уже налицо. Труднее обстоит с вопросом относительно понятия “искусственная граница”. Может ли пройти мимо этого географ, задача которого объяснить все изначально находящиеся в пространственной связи с поверхностью Земли явления и их обратное воздействие на преобразование этой поверхности? Может ли он сказать, что их объяснение — лишь дело политики, экономической науки, наконец, таможенника или пограничного контролера? Или же он не должен все-таки пытаться на более высоком уровне, исходя из, пожалуй, единственного, действительно еще всеобщего образования нашего поколения — географического, дать объяснение, описание по крайней мере в таких минимальных пределах, когда вступают специалисты с их профессиональными разъяснениями? Это ключевой вопрос данной главы!

Естественный ландшафт и культурный ландшафт, подверженные частому распаду, кажутся вечным беспокойством, лежащим в основе проблемы учения об искусственных границах. Насколько широко, согласно Зупану, можно [с.119] обозначить искусственные границы в качестве “невидимых”? Границы, которые все же сильно разделяют как данное Землей в своем влиянии на властные, культурные, правовые жизненные формы, границы, которые при видовых и расовых различиях определенных преобладающих типов даже в переходных ландшафтах переносятся из жизни на карты, могут ли они быть объяснены по своему месторождению как разделительные зоны, которые как границы культурного круга, как искусственные географические разграничения ставят культурно-морфологические, но разрешимые картографически проблемы?

Предметом весьма обширной научной проблемы, инициированной Пассарге, несомненно было бы сведение воедино и сопоставление всех префиксов [к слову] география и их комментирование. Фактически немногие проявления жизни при описании их географически нельзя дополнить впереди стоящим словом “география” как составной частью, а именно: антропогеография (Antropogeographie), география архитектуры (Architekturgeographie), география народонаселения (Bevolkerungsgeographie), география строительных материалов (Baustoffgeographie), география торговли (Handelsgeographie), военная география (Militargeographie), география растений (Pflanzengeographie), география искусства (Kunstgeographie), география культуры (Kulturgeographie), религиозная география (Religionsgeographie), география колонизации (Siedlungsgeographie), география городов (Stadtgeographie), география животного мира (Tiergeographie), география средств сообщения (Verkehrsgeographie), география укреплений (Wehrgeographie) и экономическая география (Wirtschaftsgeographie). Это — всего лишь несколько общепринятых вариантов, выбранных из многих!

География океанов (Ozeanogeographie), география морей (Geographie der Мееге), география континентов (Geographie der Festlander) и многое другое только из-за неуклюжести словообразования защищены от подобного применения; но в смысловом отношении существуют и они. Аналогичным образом можно было бы поступить при подборе общепринятых выражений для искусственных границ путем присоединения впереди стоящих составных частей к слову “граница”. Например, уже прижились внутренняя таможенная граница (кит. Likin), “линия”, финансовая граница, военная граница, укрепленная граница, правовая граница, морская таможенная граница и внешняя таможенная граница. Граница территориальных вод, рыболовная граница, граница между прибрежным, внутренним морским рыболовством и рыболовством в открытом море в их связи с дальностью стрельбы артиллерии, границы “дрейфа”, салюта, граница запретной зоны для подводных лодок, твердые санитарные границы — все они, как мы видим, в новейшее время играют слишком серьезную, важную роль, чтобы пристальнее рассмотреть их возможное, стремительно вспыхнувшее значение, оспорить их объективность, тем не менее называя все это “искусственными границами”. [с.120]

Особенно противоестественные внутренние границы можно описать как “чисто административные границы” и таким образом мягко уклониться от окончательного обесценения с географической точки зрения, которое они в противном случае испытали бы. Зупан хотел представить внутренние границы лишь как “законодательные” (legislative), как будто этим было бы легче оправдать сумасбродство при проведении границы, чем самой географией, если она устанавливает границы, не выдерживающие критического взгляда естественных наук.

К сожалению, и здесь фактически также обнаруживаются постоянные переоценки, и география с ее арсеналом средств прилагает все усилия, чтобы поспеть за быстрыми переменами облика культурного ландшафта, например, в индустриальных районах. Старый метод съемки местности давно несостоятелен; на помощь должна прийти аэрофотосъемка. Так, в этой постоянной переоценке становится типичным не только перенос дальности стрельбы артиллерии от нескольких сотен метров до нынешних 128 км — от побережья до противоположного побережья, — т.е. увеличение до 256 км, в два раза, но и рост промышленной зоны, границы большого города. Постижение этих перемен экономическая география все же не может с уверенностью уступить одной только экономической науке, совершенно не вооруженной картографическими инструментами для их учета.

Предвидя такие практические случаи, навязываемые нам вызовом времени, мы можем во всяком случае подойти исторически и к развитию искусственных границ. Тогда уже в собирательстве и ранней культуре можно обнаружить необычайно раннее проявление маркшейдерских прав, и сегодня все еще запечатленных в сборе ягод и грибов, в сборе плавника. Быстрый подъем приводит к весьма усовершенствованным, но все же хорошо узнаваемым по признакам охотничьим и рыболовным границам, границам степных выпасов с их летучими, галопирующими кочевниками; рубежам предполий защитного леса наших предков, еще и сегодня проходящих вокруг африканских государств, которые вряд ли заметит не занимающийся охотой. Жители лесной зоны охотно ищут охраняемые рубежи, кочевой народ — границы сношений и при искусственных формах границы; древний обычай накладывается и на искусственное образование! Наилучшим образом запечатленные типы мы находим, следовательно, там, где в чистом виде сохранился контраст лесного, степного и лёссового ландшафтов с более редкими саванного типа древесными насаждениями (Hart). Наряду с этим существуют переходные страны, где необычайно трудно провести научно обоснованные искусственные границы, как мы это установили, исследуя романо-германскую культурную границу, как это произошло с германо-польской культурной границей, [с.121] русско-польской и другими на линии Керзона перед Рижским договором.

 

 

Линия Керзона и пограничные вожделения Литвы

 

Особую географическую привлекательность имеет вопрос, насколько широко реальные культурные границы можно представить как искусственные. Ведь часто они существуют в “культуре” в узком смысле, например достаточно зримо уже в обработке земли — контраст выпаса и пашни, влаголюбивой и суходольной растительности (рис — просо) — и время от времени находятся в неразделимом взаимодействии с искусственно созданными границами, например германский хвойный лес — с Лимесом длиной 542 км, монгольские выпасы открытой степи — с Китайской стеной протяженностью 2450 км. В обоих случаях искусственная граница, запечатленная на Земле, была одновременно связана с рубежами культур: римской и китайской [с.122] системами сельского хозяйства, с одной стороны, и германским кочевым производством на лесных и лёссовых поверхностях и монгольским в открытой степи — с другой.

Религиозно-географические границы или, точнее, границы мировоззрений, доступные пониманию с точки зрения общественных наук (социологические) и все же одновременно запечатленные Землей, ею определяемые (геополитические) — как они проявляют себя в пространстве, так что они должны быть восприняты и учитываться географией, — сколь тягостным для них может быть взаимообогащение?

Прежде всего здесь есть определяемая землей, выросшая на почве форма культового места, храмового сооружения, могильника, ступы, мечети, могущественной ортодоксальной церкви с куполами и греческим адитоном, ранней римской церкви, развившейся из базилики; здесь существуют в соперничающих религиях столь примечательные контрасты, как между буддийской терой и синтоистской мией в Японии или между постройками ислама и дравидийской культуры Индии, что — наряду со множеством мелких святынь — придает конструкции пограничного рубежа вполне доступный пониманию важный географический отпечаток.

Далее, существуют местные градации священных фигур, например типа Будды, распятия, заменяющей символы иератической плоской декорации ислама. Эти градации указывают, как далеко распространялись культурные покровы, вплоть до культурного слоя, оставленного ими, который все-таки должен быть также обозначен картографически, отмечен границами и осмыслен, подобно определенным видам могильников с их предметами культа.

Имеются настоящие сухопутные границы, проведенные антропогеографическими рунами самых разных культурных кругов: Турфан, Гвалиор, Ангкорват, Илион (Троя), где, сняв напластования культурных слоев, можно было бы установить отдельные проявления границ.

География не должна упускать из виду даже обозначения границ блуждающими по Земле носителями знаков рубежей, запечатленных, к примеру, в определенных предпочтительных видах животных или в различиях людей, как отличаются в Индии друг от друга те, кто почитает Шиву, а кто — Вишну.

В данном случае внутри тех же самых рас проложена четко узнаваемая широкая искусственная граница между группами людей, которую обычно прокладывают расовые различия между расами. Знание этих границ даже в отдельном случае должно было бы заставить географию и политику остановиться на этом. Есть, однако, много случаев, и они встречаются по всей Земле, — не только, скажем, семито-арийский антагонизм, противостояние цветных против белых, кровных японцев протв айнов и эта, малайцев и полинезийцев — жителей побережья против ториадья — обитателей внутренних районов в Тихом океане, которые являются одной из наиболее распространенных [с.123] политико-географических сил, вызывающих напряженность, противопоставляя типы людей, расы, виды, касты и в конечном счете личности.

Даже такое различие, как его изволила признать, например, “Манчестер гардиан” (июнь 1922 г.), а именно противоположность между людьми алчными, жаждущими владеть (possessive men, men of property, of a having nature) и людьми робеющими (unpossessive men), причем в довершение всего жаждущий приобретений тип вовсе не совпадает со стремящимся владеть — было бы, вероятно, весьма доступно картографической, отграничивающей деятельности. Согласно этой точке зрения можно было бы наверняка отграничить как отдельные, так и общественные группы, нации. Естественно, с такой точки зрения подлежали бы разграничению и эпохи (“Викторианский век”, “Сага о Форсайтах”).

Как противостояли друг другу, скажем в Бисмарке и Лассале повелитель и пособник власти, в качестве совершенно понятных ведущих типовых групп населения и предостережения сохранить социологические границы “дружественно связующими”, этому учит отношение Бисмарка к Лассалю в позитивном и негативном смыслах.

Проведение искусственных границ между невесомым, имеющим к ним отношение, — высокое искусство, которому мы можем во многом поучиться у оппонентов и у географии культуры с ее новыми и смелыми методами. “Африканский атлас” Л. Фробениуса определенно является примером смелой, культурно-географической решимости в поиске и установлении границ, при которой, разумеется, все встает на самородность основ! Фактически нам необходимо иметь культурно-географические и экономико-географические основательные карты, затем атласы в таком объеме, какой в обозримое время недостижим (к этому идеалу ближе всего подошли Соединенные Штаты с их колоссальными денежными ресурсами), чтобы с их помощью получить такие данные для проведения искусственных границ, которые обеспечили бы верное с точки зрения границ мировидение.

Все же трудность задачи не дает основания на длительное время отказаться от ее решения лишь в пользу столь несовершенной эмпирики, где ныне возникла слишком широко открытая наукой брешь. Именно интенсивная разработка искусственных границ во время войны выдающимися представителями географии показывает все-таки наряду с их готовностью помочь и осознание упущений! Однако она показывает в послевоенной работе и несомненный поворот к лучшему, поворот, которому тщетно противятся отдельные представители старых школ. [с.124]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

(с.119) Supan A. Leitlinien der allgemeinen politischen Geographie. Leipzig, 1918.

 

(с.121) Hanslick. Kulturgrenze und Kulturzyklus in den polnischen West-Beskiden. Gotha, 1907. “Petermanns Mitteilungen”. Erg.-Heft 158; Grund. Der Kulturzyklus an der deutsch-polnischen Kulturgrenze Wien, 1918; Preasent H Russisch — Polen // “Petermanns Mitteilungen”. 1914. II. S. 259; Kaindl R.F. Grenze zwischen west— und osteuropaischen Kultur Karte I // “Petermanns Mitteilungen”. 1917. S. 6.

 

Здесь несовпадение немецкого и русского языков: в немецком языке все перечисленные виды “географии” пишутся слитно. [с.124]

 

См. примеч. 36. С. 46. [с.124]

 

Рижский мирный договор 1921 г. подписан после окончания польско-советской войны 1919 — 1920 гг. По Рижскому мирному договору была установлена граница, передававшая Польше Западную Украину и Западную Белоруссию. Договор действовал до 17 сентября 1939 г., когда в связи с распадом Польского государства были аннулированы все договоры и соглашения, заключенные с Польшей. [с.125]

 

Ступа — монументальное сооружение буддийского культа в виде полусферы, иногда снабженной шпилем; известны в ряде стран Востока — Индии, Индонезии, Бирме, Монголии и др.

Греческий адитон — священная часть храма, алтарь, у древних — жертвенник.

Базилика — прямоугольное вытянутое здание, разделенное внутри продольными рядами колонн или столбов на несколько частей — нефов. Средний неф обычно выше боковых. У древних римлян базилика служила для целей с массовым участием — торговли, суда и т.п. Впоследствии в форме базилики строились христианские храмы. [с.125]

 

Мия (дзинту) — синтоистское святилище, связанное с императорским домом. [с.125]

 

Турфан — город в Синцзян-Уйгурском автономном округе (Северо-Западный Китай, в горах Тянь-Шаня), к юго-востоку от г. Урумчи. Главные достопримечательности — мечеть Сугон и остатки древнего города Гаошан, который в период 200-400 н.э. был центром процветающей цивилизации. [с.125]

 

Гвалиор — город в Северной Индии, знаменит своей крепостью (525 г.), включающей дворцы, храмы и святилища. [с.125]

 

Ангкорват — самый выдающийся памятник кхмерской культуры эпохи расцвета Кхмерского государства. Комплекс монументальных архитектурных сооружений, храмов, дворцов, созданных неизвестными зодчими. [с.125]

 

Троя (Илион) — древний город на северо-западе Малой Азии. Известен по древнегреческому эпосу. Обнаружена в 1870-х годах немецким ученым Генрихом Шлиманом при раскопках холма Гиссарлык. [с.125]

 

Вишну — один из главных богов индусского пантеона, бог Солнца и хранитель всего живого. Шива — один из трех верховных богов (наряду с Брахмой и Вишну) в брахмаизме и индуизме. [с.125]

 

Айны и эта — представители коренных племен, населявших преимущественно северную часть Японских островов и Курильской гряды. [с.125]

 

См. примеч. 17. С. 67. [с.125]

 

Собственнический, владеющий собственостью, обладающий таким характером (англ.). [с.125]

 

Не собственник (англ.). [с.125]

 

Речь идет о времени правления английской королевы Виктории (1819-1901), которое составило целую эпоху британской истории, получившую название викторианской (1837-1901) и ставшую своеобразным символом, олицетворявшим мощь Великобритании. После смерти Виктории Англия вступила в новую эпоху, ког

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: