 |
Оценка границ по качеству и типам
|
|
|
|
В основу любой оценки границ по точности разработки (качеству) и способности, учитывая аналогичные проявления, быть поставленными в родственные ряды (типы) мы должны, естественно, положить количественную и генетическую предварительную работу. Протяженность и структура границы, испытываемое ею давление и свобода ее образования могут быть установлены механически, объективно определены в ходе ее становления, прежде чем мы рискнем высказать ценные суждения, а нам, несомненно, следует сделать это, принимая во внимание совершенствующуюся оценку качества и типов.
Вагнер и Зигер, как мы уже отмечали, установили механические основы, исчисление давления-частного, а Мауль и Дике еще более расширили их. Уже при простом рассмотрении карт нам бросились в глаза известные прописные истины, коим, пожалуй, недоставало политического расчета. Так, превосходство японской, отступающей от материка, сильно изрезанной тихоокеанской береговой границы и удаленной, монотонной японской морской границы, которые соотносятся как 4:1, сопоставимо, скажем, с ненормальным пограничным давлением на Германию, усилившимся в результате договоров, заключенных в предместье Парижа, или на Цислейтанию уже перед войной из-за авантюристического устройства границ.
Пограничное давление, испытываемое соучастником союза [т.е. Цислейтанией], по обыкновению не бросалось в глаза в Германии только вследствие того, что Габсбургскую монархию всегда рассматривали как целое, не обращая внимания на то, что она состояла из двух частей, притом одна другую при случае хладнокровно брала измором Во Франции эти отношения при оценке политической воли к сопротивлению и жизнеспособности учитывались более внимательно
|
|
|
Следовательно, неприкрытый нажим на границу — если он не будет осознан народом — недостаточен как воспитатель: иначе такое отсутствие подозрительности в отношении растущей пограничной опасности в Германии и Австрии нельзя было бы противопоставить тонкому чувству границы в защищенной природой Японии.
В то время как, например, в коренной баварской земле ныне все еще не представляют себе ясно, что в результате соглашения о восточных границах ее основные ландшафты [с.145] восточнее и южнее линии Хоф — Нейштадт — Регенсбург — русло Дуная (вверх по течению) — Донауэшинген — Нейштадт в Шварцвальде лишены всякой пограничной защиты (примерно как некогда Галиция в роли “гласиса” за Краковом и Перемышлем (Пшемыслем), в Японии имеются образцы раннего возникновения пограничного инстинкта уже начиная со времени перенесения национального святилища, храма Солнца, из Нара в Исэ, в одном древнем сказании при 12-м императоре, что доказывает появление еще в древности предрасположенности к защитным устройствам.
Следовательно, количественная предварительная работа должна всегда принимать во внимание не поддающиеся учету ценности (Imponderabilien), без коих невозможно вынести ценные суждения. В данном случае налицо одна из самых трудных задач географии, и эту сторону, как мне кажется, недостаточно оценил Вагнер, делающий слишком сильный акцент на математических расчетах. “Остается остаток, который не делится”, — справедливо полагает Челлен.
Но мы должны прикоснуться к этим ранам, потому что здесь становится очевидным немецкое национальное заблуждение, словно рок тянущееся через всю нашу историю, включая времена, когда становление нашего могущества как нации, казалось, достигло своей кульминации. Необходимо только наряду с этим наугад выбранным из многих примером пограничного инстинкта из истории Японии как контраст привести высказывание Карла V: “Если бы одновременно турки стояли под Веной, а французы — перед Страсбургом, я, не раздумывая, поспешил бы на помощь Страсбургу” (в чем был прав думавший мировыми масштабами император, желая отвести угрозу от немецкой земли), но зато надо помнить глупые, задорные напевы “вольности князей”: “Мец и Магд не приняли приглашение императора к танцу…” Как будто не неудача при Меце стала исходным пунктом крушения германской западной границы! Не лучшим было, например, столетия спустя поведение германского рейхстага с его неполноценным рассмотрением вопроса о Цаберне незадолго до войны и многое другое.
|
|
|
Немецкая история как раз изобилует преимущественно утратами инстинкта такого рода. Ф. Эндрес однажды взял на себя смелость составить доводы в пользу этого из ранней истории, основываясь на сочинениях римских писателей.
Поражает, когда сравниваешь, каким способом Япония в процессе исторического развития без обиняков перешла от инстинктивных действий к защите жизненной формы в своих границах, ибо таковыми являются уже перенос столицы из Нара в Киото (Хэйян) в 794 г., действия в Корее в 1874-1909 гг., захват островов Бонин, Рюкю (Нансей), Формоза (Тайвань) и многое другое. [с.146]
Всем этим распоряжается теперь японская мировая держава — несмотря на то что она, пережившая расцвет одновременно с нашей Второй империей, до сих пор подвергалась тем же опасностям, — не нанося ущерба своим национальным святыням в их естественном, хорошо защищенном благодаря внешним укреплениям земном пространстве. А как прогулялись мы?
Кафедральный собор Страсбурга, имперский орел церкви Сен-Трофим в Арле, костел Девы Марии в Данциге (Гданьске), императорский дворец в Познани, замок в Тироле, Фогельвайд-хоф, [готический] собор св. Витта в Праге, Карлштейн, где некогда хранились знаки имперского достоинства, Мархфельд и Прессбург (Братислава), Кронштадт, Ауэрсперг, Рункельштейн, Либенберг, Герхардс-Мер, Хохкёнигсбург, Мюрбах… а также Гейлер исповедальной церкви в Кайзерсберге… Марбург и радующийся народовластию Гент с его древнегерманскими звонницами — все это явно утраченные пограничные знаки и отчасти святыни истории нашего народа!
|
|
|
Следовательно, лишь в том случае если мы, исполненные высоких помыслов, проведем количественную подготовительную работу и сравнительное исследование хода развития, тогда сможем наметить достаточные основы качественной типизации по культурно-географическим, политическим и экономико-географическим периферическим функциям и тем самым, конечно, заложить ценный фундамент для созидания. И. Зёльх, особенно своим рассмотрением естественных границ в научной географии, и С.Б. Фосетт в своей книге “Frontiers” при строгом различии frontier (границ) и boundary (рубежей) и своим анализом функций понятия “frontier”, и своим взглядом на их эволюцию наиболее осознанно и последовательно, как мне кажется, пошли дальше Ратцеля и Зигера.
Такую типизацию, разделение на группы и ряды можно было бы осуществить согласно следующим политико-географическим точкам зрения, которые, естественно, могут указать лишь одну рекомендацию о систематизации среди многих возможных.
Первую группу (I) можно было бы образовать из отчетливо продвинутых вперед, ставших опорным органом (Greiforgan) с военно-географической точки зрения наступательных границ. Опорные пункты на границе (Wachstumsspitzen), горловины коммуникаций (Verkehrskopfe), как их великолепно описывает Ратцель в книге “Gesetzen des raumlichen Wachstums der Staaten” (“Законы пространственного роста государств”), характерны для многообъемлющей жизни такой границы: Гонконг (Сянган) с Коулуном (Цзюлун) по отношению к Южному Китаю, Пешавар и Кветта по отношению к Восточному Ирану; так ощущается Мексикой граница по Рио-Гранде, а нынешней Германией — Страсбург. [с.147]
Первая мировая война. Шармская западня
К I группе примыкает высокоорганизованная, насыщенная коммуникациями, всегда успешно продвигающаяся, развивающаяся граница (II). Ее можно было бы назвать с военно-географической точки зрения границей начеку. Насколько широко можно было бы рассматривать таковой западную государственную границу [Германии], русскую с ее построенной на французские деньги по чисто стратегическим соображениям железнодорожной сетью в канун 1914 г., именно с присущими им соответственно такими тонкостями, как военно-географическая [с.148] западня — “шармская дыра” (trouee de Charmes) и польская железнодорожная сеть? Виделись ли они такими, когда германский штаб придерживался еще возможности русского отступления в глубь [страны] и оставления на произвол судьбы всей этой пограничной организации, когда левое крыло [немецкого] войска после битвы в Лотарингии бегом устремилось прямо на Эпиналь и шармскую западню?
|
|
|
Средняя, третья ступень (III) — граница равновесия, с обеих сторон одновременно и разграничивающая, и соединяющая инстинктивно верные или осознанные жизненные формы и одна из прочнейших пограничных жизненных форм, которая может быть создана только при обоюдном понимании. Временами ее двусторонняя безопасность — симптом прочности благодаря состоянию кондоминиума, как казалось длительное время для Люксембурга и Мореснета, особенно пока Люксембург был в руках голландцев, как примерно могло бы быть с широко задуманной автономией, предоставленной пограничному ландшафту в Эльзасе, Южном Тироле если бы… по ту сторону осознали ее преимущество.
Четвертый тип — укрепленная граница (Schutzgrenze) в состоянии обороны. Она часто имеет сильные, подкрепленные крупными средствами оборонительные сооружения с обеих сторон, известную предрасположенность к поощрению враждебных переходных коммуникаций и защитных зон. Опытный глаз очень легко отличит высокоразвитую в военно-техническом отношении оборонительную границу от границы начеку. В первом случае основу составляют добротно отстроенные долговременные укрепления: крепости не могут маршировать! Так, именно укрепление Верхнего Рейна было явным симптомом нежелания немецкой стороны нападать в этом месте. Оно, следовательно, могло скорее успокоить, чем возбудить, Базель. Выдвинутые вперед рампы, подготовка коммуникаций, проложенные железнодорожные пути (как в Пешаваре, Мерве, Кветте) и уже подведенные к чужим крупным рекам средства для наведения мостов — признаки намерения перейти границу! Закладка Англией пирсов в Зебрюгге (Бельгия) и Эсбьерге (Дания), подготовленные возможности для высадки десанта, предмостные укрепления, принудительный демонтаж крепостей у соседей, как на германском Рейне, — недвусмысленные признаки того, что речь идет не только о защите и безопасности.
Наконец, пятый тип (V) — распадающаяся граница (Zersetzungsgrenze), разоруженная, брошенная на произвол судьбы, открытая для проникновения, подрыва, вылазок, вторжения в чужие опорные пункты и центры сношений. Промежуточные области с неустойчивым состоянием населения, расчлененность на малые пространства (дезорганизация) делают ее распознаваемой. Со своей стороны она будет разлагаться именно более сильными, растущими жизненными формами благодаря центрам сношений и опорным пунктам, в результат воздействия на душевное состояние ее жителей. [с.149]
|
|
|
Агрессивные и оборонительные сооружения средств сообщения легко различимы при равной грузонапряженности сети коммуникаций (плотности (интенсивности движения) железных дорог).
Еще один тип, который следует скорее рассматривать как подвид третьего, как разновидность границы равновесия, — спокойная, близкая к анэйкуменной граница.
Границы тем надежнее и безопаснее, чем больше они одновременно окаймляют области с сырьевыми ресурсами и заселенные; иными словами, спокойная, инертная граница (Tragheitsgrenze), удобная для пограничных сношений, может долго оставаться неизменной, как и совсем не вызывающим соблазна, замкнутым видом границы. На противоположной стороне существует, естественно, повышенная опасность, где впадают в искушение узнать, что находится на поверхности земли и под ней; признаки выходящих пластов (соль, калий, каменный уголь, железная руда) оказывают свое воздействие. Именно так могут возникать авантюристические отношения на границе: проходы, соединяющие залежи (Берхстесгаден — Халлейн), штольни, которые с военно-технической точки зрения должны быть отгорожены, как между калийными копями в Верхнем Эльзасе севернее Мюльхаузена; и здесь, разумеется, любому доступны пределы величин (залежи калийных солей между Мюльхаузеном и Баденом, бассейн Брие, каменный уголь Верхней Силезии, золотой прииск на Амуре). Насколько сильно противостоит таким отношениям соблазна разделяющая способность меридиональных русел крупных рек между Китаем и Индией, скажем, в противоположность уже больше не разделяющим сегодня афганским пограничным горным районам. Там, где геология, морфология ландшафта, климат, биогеография взаимодействуют в установлении границ, мы имеем как раз наилучшие границы; но самые лучшие всегда там, куда не приходит человек, — в анэйкумене!
Противопоставляя чрезмерно полнокровную, тонизирующую, легко возбуждающую границу (Reizgrenze) спокойной или закостеневшей, малокровной, застойной границе, можно также, вероятно, прийти к плодотворным антропогеографическим (т.е. геополитическим) выводам.
Тонизирующие, вызывающие искушение границы активно или пассивно обнаруживают по отношению к той или иной жизненной форме аналогичные состояния. Они показывают с антропогеографической точки зрения повышенный подвод связи, внезапное изменение давления населения, его более свободное отношение к земле, более ранний, чем в ее “хинтерланде”, переход от натурального хозяйства, от автаркии к чисто денежному хозяйству или к состоянию монокультуры, более раннюю социальную дифференциацию, разделение труда, но и порчу нравов, более быстрое и более глубокое смешение рас, в том числе в животном мире и в мире хозяйственных растений, о дальнейшем распространении которых заботятся затем области [с.150] свободных портов, открытых портовых зон, транзитных вокзалов, передовые опорные пункты всех видов, горловины коммуникаций, колонии портов (как в Китае), международные колонии (шанхайский сеттльмент). Они часто образуют почти самостоятельные миниатюрные транзитные государства, настоящие центры и подцентры распределения, к которым имеет обыкновение прицепляться система ячеек (по образцу большевистской).
При этом географические проявления родственны, идет ли речь о размещении опорных пунктов на море (Данциг, Гонконг, Сингапур), на озерах и реках (Линдау, Констанц, города на реке Инн, Зальцбург), на горных перевалах (Партенкирхен, Клеве-Плюрс), на кромке горных зон (Пешавар, Верона, Беллуно, Герц), в проломах лесных зон (Москва), на проходах через зыбуны [персидские торговые пункты по окраине солончаковых пустынь Биканер, Джайпур].
Повсюду неудержимо усиливающаяся жизненность проявляется также культурно-географически в чрезвычайно богатом смешении стилей, поглощении и дальнейшем распространении местночуждых образцов строений и изделий и лейтмотивов культуры (отражение греческого в культуре Гандхары, турфанские находки, англо-индийский колониальный стиль, новокаталонский стиль в архитектуре). Антропогеографические, покрытые многими рунами пограничные знаки народов и культур особенно поучительны в пространственно связанных, хорошо обозреваемых местах. Таковы Гвалиор, Ангкорват, Пекин и Мукден (Шэньян), Анурадхапура, Москва, в особенности Кремль, а также Вена и Мюнхен.
Часто имеет место изоляция особо возбуждающих пунктов в противовес политико-географическим жизненным формам, очень сильным по характеру и здоровым. Так поступала Япония по отношению к Осима и Хирадо, Китай в случае Кантона против Шамьяна, столь же внушает опасения как фильтр Восточный Лондон в Англии, Вена в отношении австрийских альпийских земель; имперские города создавались как сепаратные районы (Нюрнберг — Фюрт!), но и у государств иногда вырастает на такой почве стремление формироваться как особые органы. На этой основе выросли альпийские государства на перевалах: Савойя, древние кантоны, Тироль, распространившие свое господство над Альпами крупные епископства — Зальцбург и Фрейзинг.
Совсем иную картину являет окостеневшая или окостеневающая инертная граница. Она обнаруживает большие различия, смотря по тому, возникает ли граница вследствие внутреннего застоя (Япония между 1636 и 1854 гг., старевшая Венеция) или же окостеневает, испытывая давление в результате [с.151] принуждения извне или же блокады или же создавая препятствие любым возможностям внешнего воздействия, которое внутри становится причиной, мешающей естественному общению и кровообращению. Подобными проявлениями изобиловали старые и новые австрийские границы, отношения между Сербией и Центральной Европой были таким образом отравлены из-за венгерских препятствий на границе.
Еще одна возможность представляется, если мы согласимся с разделением Е. Тэно. в коем мы различаем расчлененные, непризнанные, изнасилованные границы (demembree), расслабленные и ratione temporum, слишком терпеливые (tolerandae), слишком переливающиеся через край и слишком забытые (neutre) и естественные, постоянно ощущаемые как обоюдно желательные (naturelle). В этом смысле современное немецкое государство, за исключением немногих мест, окружено “frontiere demembree”. Как нейтральные (“neutre”) можно было бы ощущать швейцарскую и голландскую границы, как естественные (“naturelle”) — лишь побережье (Wasserkante), но по меньшей мере с тем же правом на оборону, как у всех других соприкасающихся с морем, суверенных государств.
Исследуя формы инфильтрации (Uberwallung), следует в широчайшем объеме привлечь процессы развития биогеографии и биологии. Мы видим, где прорывается веление сердца, возникают новые коронные образования, развиваются все формы концентрации сооружений в качестве защитного панциря. Вместе с тем мы видим и опасность гипертрофированного развития и признаем, что жизненные формы всегда лучше приспосабливаются к нападению, опасности, неопределенности, чем к щедрой и длительно благоприятной погоде. “Хи йори ми то” — партии прекрасной погоды — так называли в Японии политические образования, которые при неблагоприятных погодных условиях распускались и переставали действовать. Многие проявления жизни государства слишком мало исследованы с точки зрения того, сколь неприступными они могли бы стать особенно на внешних постах.
Сила и гомогенность внутренней структуры выражается, естественно, и на границах, во внешней структуре, точно так же становятся очевидными изуродование, линии прорыва, зарубцевавшиеся раны в образовании границ и их прочности.
Налицо одна совершенно справедливая аналогия, если мы — исследовав на контрасте внешнего блеска и внутренней прочности — обратимся к пограничным образованиям, к видам границ на основе представлений о контактном метаморфозе и его богатых красками, интересных, но менее сохранившихся окаменелостях и, следовательно, признаем культурно-географический, политический и экономический контактный метаморфоз в пограничных проявлениях людей. [с.152]
Разграничение по пограничным достижениям культуры, силы и экономики, из которых мы повсюду извлекаем полезное, облегчает нам поставить в один ряд отдельные проявления и необходимое признание непрочных, готовых к распаду опасных мест, в отношении которых мы, в Центральной Европе, были излишне доверчивы. [ с.153]
ПРИМЕЧАНИЯ
(с.145) Cheradame A. L'Europe et la question d'Autnche Pans, 1901.
(с.146) Suddeutsche Monafshefte. 1919.
(с.147) Solch J. Die Auffassung der naturlichen Grenzen in der wissenschaftlichen Geographie. Innsbruck, 1924.
(с.147) Fawcett С. В. Frontiers. A study in political geography. Oxford, 1918.
(с.151) Grunfeld E. Hafenkolonien und kolonieahnliche Verhaltnisse in China, Japan und Korea. Jena, 1913.
(с.151) Ср.: Tan Malakka. Indonesia. Moskau, 1924.
(с.151) Niedermayer O.V. Unter der Glutsonne Irans. Dachau-Munchen, 1925.
(с.152) Tenot E. La frontiere. Paris, 1893.
См. примеч. 1. С. 133. [с.153]
Имеется в виду Версальский мирный договор 1919 г. [с.153]
Т.е. Австрию, в отличие от Транслейтании — расположенных за рекой Лейтой (приток Дуная) владений тогдашней Австро-Венгрии: Венгрии, Трансильвании (Семиградье), Хорватии, Славонии. [с.153]
Речь идет о границах Германии, установленных после первой мировой войны на основе версальского урегулирования. [с.153]
Галиция — историческое название части западноукраинских и польских земель, захваченных Австрийской империей по первому разделу Речи Посполитой (1772 г.) — Восточная Галиция и третьему (1795 г.) — Западная Галиция.
В 1772— 1918 гг. провинция Габсбургской империи (официальное название королевство Галиции и Лодомерии с великим герцогством Краковским); с 1918 г. -в составе Польши. В 1939 г. Восточная Галиция в составе Западной Украины воссоединилась с УССР. [с.153]
Нара — древний центр культуры и религии на о. Хонсю. Первая императорская столица (710-784) и важный центр буддизма. Город-музей. [с.153]
Карл V (1500-1558) — римско-германский император в 1519-1556 гг. и испанский король с 1517 г.; под его управлением оказалась огромная империя (Испания с колониями, Нидерланды, итальянские, австрийские и германские земли). Пытался осуществить планы создания “мировой христианской державы”. Вел войны с Францией, Османской империей. Потерпел поражение в борьбе с Реформацией в Германии. После заключения с немецкими протестантами Аугсбургского мира (1555 г.) отрекся от престола и ушел в испанский монастырь. [с.153]
К 1559 г. Франции в результате Итальянских войн, продолжавшихся 40 лет, удалось отбиться от враждебных поползновений империи Карла V. В Като-Камбрези был заключен мир, в результате которого была укреплена восточная граница Франции (приобретение трех важнейших крепостей в Восточной Лотарингии — Меца, Туля и Вердена). [с.153]
Цаберн — город в Эльзасе, отторгнутом Германией в результате франко-прусской войны 1870-1871 гг. Политика насильственной германизации, насильственного внедрения германской культуры вызвала бурные протесты в Цаберне, а затем и почти во всем Эльзасе. В связи со сложившейся ситуацией германский рейхстаг огромным большинством голосов принял резолюцию против имперского германского правительства.
Япония с первых лет после незавершенной буржуазной революции вела захватнические войны. В 1879 г. она аннексировала о-ва Рюкю, в 1895 г. в результате войны с Китаем установила господство над Тайванем и Пескадорскими о-вами. Поражение России в русско-японской войне 1904-1905 гг. позволило Японии присоединить к своей территории южную часть Сахалина и захватить у Китая Ляодунский полуостров. В 1910 г. была аннексирована Корея, которая представляла собой мост, ведущий с японских островов на континент, к тому же она занимала ключевую позицию у входа в Японское море. Военная экспансия сопровождалась экспансией идеологической: повсюду на захваченных территориях сооружались синтоистские святилища.
Формоза (порт. — прекрасный) — название о-ва Тайвань, данное португальскими моряками в XVI в. и употребляемое в современной западноевропейской и американской литературе. [с.153]
Кронштадт — немецкое название г. Брашов (Румыния). Исторической достопримечательностью города является готическая церковь “Черная” [с.153] (ХIV-XVII вв.). Многие жители Брашова — потомки переселенцев из Германии, появившихся здесь еще в XIII в. [с.154]
См. примеч. 5. С. 102. [с.154]
Марбург (Марибор) — город в Словении на реке Драва, у границы с Австрией. [с.154]
Пешавар — город в Пакистане вблизи Хайберского прохода на шоссе, ведущем в Афганистан.
Кветта — административный центр Белуджистана, нынешней провинции Пакистана в юго-восточной части Иранского нагорья. [с.154]
После Венского конгресса 1815 г. Люксембург был передан голландскому королю Вильгельму I, с 11 мая 1867 г. провозглашен навечно нейтральным государством, пользующимся гарантиями внешних держав. [с.154]
Автор имеет в виду условия Версальского договора 1919 г. [с.154]
Сеттльмент — район города в колониальной или полуколониальной стране, в данном случае в Шанхае, заселенный и управляемый иностранцами и изъятый из подчинения местной власти. [с.154]
Анурадхапура — город на севере Шри-Ланки. В древнее время (V в. до н.э. — начало XI в. н.э.) столица первого Сингальского государства. Архитектурный заповедник. [с.154]
Острова в Японском море. [с.154]
Шамянь — остров напротив западной части Гуанчжоу (Кантона), где находились иностранные концессии. [с.154]
Савойя — бывшее герцогство в юго-восточной Франции, граничившее с северо-западной Италией. С XI в. управлялась Савойской династией, часто подвергалась нападению соседних стран. В 1790 г. была объединена с Сардинией и Пьемонтом в Сардинское королевство. В 1861 г. была уступлена Франции. [с.154]
Временного толка (лат.). [с.154]
Толерантная (лат.). [с.154]
Нейтральная (фр.). [с.154]
Естественная (фр.). [с.154]
ГЛАВА XVI
ГРАНИЦА ПО ВОДОТОКУ
Граница по водотоку (Wasserlaufgrenze) или граница по водоразделу (Wasserscheidegrenze) в их противоречии, выбор между ними — ибо возведенные в принцип они несравнимы и непримиримы — с точки зрения народно-психологического и международно-правового преимущества, значения и ценности среди всех предпочитаемых природой и наукой типов границ, пожалуй, стоили человечеству больше всего крови и головной боли. Лишь склонные к наступательности и злоупотреблениям жизненные формы, такие, как Франция и третья Италия, использовали последнее средство, чтобы вести игру вокруг то одного, то другого, как единственно оправданного рубежа естественных единых пространств и, смотря по обстоятельствам, с ее помощью оторвать клочки земли у сопредельных государств и народов, хитростью выманить или завладеть ими, воспользовавшись глупостью соседей. Они используют то учение о “крупной реке как естественном барьере”, то “теорию гребней” (“theorie de cretes”), а когда их уличают в непоследовательности, то возражают слабосильному: да, мужик — это нечто иное!
Такое противоречие следует, пожалуй, по праву оценивать как первое среди отдельных географических явлений, устанавливающих рубежи на лике Земли. Если мы обратимся к существу проблемы границ по водотоку, по рекам или крупным рекам, которые повсюду в мире играют такую роль, — по Рейну, Дунаю и Висле, Евфрату и Араксу, Инду и Иравади — Салуину — Меконгу, по Хуанхэ и Амуру, Лоренцо и Рио-Гранде, то оно, вероятно, заключается в том, что ставят народы и их поборники границ на первый план: разделяющую способность крупной реки или же единство жизни. Но данный вопрос намного глубже связан со складом души народа, историческим опытом расы и воздействием жизненного пространства, которое ее воспитало, чем с переменой исторического опыта и политического местожительства. Общее становление (Gro?werden) в бедных или богатых водой ландшафтах, закрепление ранее испытанной силы разграничения не только самой крупной реки, но и ее речной долины, ярусных лесов, отмелей, первоначальной речной границы здесь сильно сказывается.
Все же и граница по водотоку претерпевала существенное экономико-географическое изменение. Охотник и пастух воспринимали значение водостока прежде всего как водопой со свободным доступом, земледелец, в особенности на степных окраинах, — как орошение. Лишь позднее на передний план [с.155] выдвинулось значение коммуникации, а в новейшее время — вопрос о получении энергии, который в одном поколении, когда связующая роль крупных рек перешла к железным дорогам, до такой степени доминирует, что прежние права плавания, прохода рыбы, лесосплава, короче говоря, вся свобода крупных рек отошли на задний план, с тем чтобы в максимальной степени выжать из них только энергию (гидростанции на Изере, энергия реки Инн, сооружения на Верхнем Рейне).
Можно пойти еще дальше, разделив реки на энергетические и транспортные. Например, Инд, Салуин и Хуанхэ следует отнести скорее к первым, Ганг, Янцзы и Иравади — скорее ко вторым. На таких крупных реках, как Рейн, принимая во внимание их политическое влияние, допустимо различать энергетические ступени от транспортных участков; перевалочные пункты между ними, как Базель, Страсбург, приобретают исключительное значение, поскольку оказывают помощь их торговой и промышленной возможности. Какие сдвиги произошли, например, на участке Базель — Мангейм! Итак, разделительная сила рек как границы претерпевает постоянную переоценку и явно в том смысле, что с прогрессирующим регулированием течения разделяющее отходит на задний план, а на передний выступает связующее единство жизни речной долины крупной реки.
Но в рамках этого всеобщего закона, который, например, в вопросе о Рейне действует в пользу немцев, а в других местах, как на Висле, создает опасность, мы, естественно, сталкиваемся — соответственно изменчивому географическому проявлению водотоков, рек, крупных рек — с множеством запутанных отдельных явлений. Мы говорим о старых и молодых реках или о крупных реках, однако понимаем, что в соответствии с этим своеобразием при создании границ они проявляют себя по-разному, образуя излучины, петли, рукава, острова с пойменным лесом, старицы, вымощенные булыжником берега, с широкими, но под воздействием культуры быстро приходящими в упадок, враждебными сношениям поясами и зонами, или углубляя рвы, овраги, крутые обрывы, при родственных геологических силах даже целые зоны ущелий.
Меняющийся уровень воды на отдельных реках, точно прослеживаемый, периодический (Нильские пороги), а на других стремительно меняющийся и не поддающийся учету (верхние пороги Янцзы, меридиональные русла рек) с различием в уровнях от 20 до 30 м, истоки крупных рек Юго-Западной Африки, реки Оранжевой делают возможность их перехода в одном случае слишком сложной задачей, в другом — слишком строго регулируемой, почти ритуальной церемонией. [с.156]
Рядом с крупными реками, развивающимися в некое подобие фабричного канала, даже рядом с самыми современными силовыми установками мы находим на одной и той же реке такие изначальные участки, как те, что на реке Инн между Розенгеймом и Крейбургом; рядом с нефтяными промыслами на берегу каёмчатой Волги, которые можно видеть во время длящейся целыми днями поездки, — ее уединенный степной бег; на Дальнем Востоке — рядом с паровым судном — охота коряков на оленей у запруды.
Если мы теперь поставим в связь ранее упомянутую различную народно-психологическую установку и изменчивое проявление водного потока в естественном и преобразованном культурой ландшафте, то нас вряд ли удивит, что в проблеме водотока в качестве разделительной линии можно найти границу как тончайшей народно-психологической, так и политико-географической “Arcana imperii”.
После первоначального заселения, после вытеснения и переселения расы земля, изначально ее воспитавшая, еще долго выдает себя своим фиксируемым отношением к водной границе. Жители Передней Азии, испытывающие нехватку воды, развили прямо-таки изощренное право доступа к редким водопоям и колодцам, к живительной, сохраняющей стада влаге. Почти все племенные распри между Месопотамией и Сирией велись за источники воды.
Греческое восприятие границы во многом совпадает с переднеазиатским. Совокупное средиземноморское пограничное образование является образованием нарастающего иссушения земли. Сколь точно среди прочих различают воду тюркские народы: они говорят о “сладкой воде”, отличают каждый отдельный источник по вкусу.
На пути через культуру Средиземноморья восприятие водной границы превращается в романский народный инстинкт и французскую международно-правовую точку зрения. У германцев — наследников изначально богатых водой поселений — принципиально иное отношение к границе по водотоку: они игнорируют ее, склонны к ее нарушению. Ведущие исследователи культуры (Надлер) называли именно франков народом, живущим у рек. Но живущий у рек народ обитает на обоих берегах. Мало границ по крупным рекам имеют и муссонные станы, но как умно сформировали они накопление воды. Государство на крупной реке, речное государство, систему больших рек они знают гораздо больше, так же как политическое единство (ландшафт Ганга, Пенджаб, Бирма, Сиам, Кашмир). Только в своих пограничных ландшафтах в отношении бедных водой областей (Инд, Пенджаб) они налагают отпечаток своими правовыми представлениями об использовании водных ресурсов.
Уже на основании этого прослеженного нами восприятия я хотел бы поддержать теорию некоей нордической германской родины и считать правдоподобным, что и переселение во [с.157] Внутреннюю Азию индийских ариев, а также китайцев, образующих государство на реке, вероятно, могло возникнуть под давлением растущего иссушения первоначально богатой водой земли.
Пограничные нравы германцев воспитаны вовсе не бедными водой или совершенно изнывающими от жажды ландшафтами, и народы ведут себя в этом отношении абсолютно неизменно.
Границы по Эльбе и Янцзы, играя соответственно родственную роль у немцев и китайцев, — преходящие состояния. Перекрытые крупными реками единства как жизненные формы быстро формируются именно в течение прежнего колониального раздела, а также в Японии в Канто.
Реки как весьма известные постоянные границы вроде Дуная под именем Данувий и Истр и Рейна под именем Ренус, в представлении римлян, как Рубикон, Рона, Галлис, которыми богата история средиземноморских стран, в области германских поселений редки. Граница Ликус — Лех между алеманнами и баварцами — как различные другие южногерманские разделения уже при колонизации — римского происхождения. Лишь однажды в Крестьянскую войну немцы серьезно вели борьбу за нее.
Определенный естественный ущерб — в силу закона перемещения противительно вращению Земли — непременно происходит для восточного соседа при направлениях течения с Севера на Юг или с Юга на Север.
На созданных таким образом основах осмысливают лишь историческое развитие известной границы по крупной реке, а именно границы по Рейну, — от удобной, легко обозначаемой и определяемой, хотя и на протяжении русла меняющейся “первоначальной” демаркационной линии (романского идеала, исходя из которого Цезарь и его последователи создали Рейнскую и Дунайскую границы Римской империи), к представлению о единстве речной системы как некоего целого, как некой единой, неразделимой жизненной формы, которую мы можем обозначить и обосновать как преимущественно германскую. Мы видим, что внутри германской народной и культурной почвы племенные, культурные, епископальные границы повсюду проходят перпендикулярно течению крупных рек: фризско-рейнфранкские, франко-алеманнские, баваро-швабские (через Дунай!).
Исходя из этого германского восприятия логично развивается дополнительное, — хотя даже если естественное единство крупной речной системы нарушается в какой-то форме насилием, которое германское чувство ландшафта никогда не признает интуитивно, — что такое разделение только тогда “правильно”, т.е. равноправленно с главной тяжестью удара водного потока долины, ручья, реки, крупной реки, ее руслом, когда оно может создать тальвегу известную устойчивость. Однако из общего границеобразующего проявления крупной реки могут быть использованы и весьма различные частичные проявления: русло реки; дорога через долину, именуемая и в романско-говорящей [с.158] области “тальвег”; это могут быть односторонне проведенные береговые границы, границы по дамбе (как на Висле), такие, как на Верхнем Рейне, которые по меньшей мере разрешают доступ к реке, хотя и нет права на не отвечающее нормам возведение своих строений, своих мостов, или такие, которые, как на Висле, превращают установленный доступ к реке в фарс, так что дамбы на противоположной стороне, подъездные пути, возможности использования земли остаются односторонней собственностью извлекающего выгоду. Границу крупной реки можно сделать постоянно кровоточащей раной на теле народа также посредством отвода воды, односторонним использованием энерги<
|
|
|
