 |
I. Первая ступень критического идеализма. Сущее как являющееся
|
|
|
|
Первое положение философского идеализма состоит и том, что мир есть явление. Вне явления, помимо явления, мы ничего не знаем и не можем ни знать, ни предполагать логически. В этом положении идеализм совпадает с эмпиризмом и обосновывает эмпирию своею теорией познания. Сущее есть то, что является, — это первое, элементарное его метафизическое определение.
В этом смысле, вопреки общепринятым мнениям, эмпиризм нисколько не противоречит метафизике — «науке о сущем»: напротив того, он предполагает ее, поскольку он сам определяет сущее как являющееся. Метафизика, в отличие от эмпирического изучения отдельных классов явлений, изучает «сущее как таковое и то, что относится к нему в качестве сущего», т. е. она дает самые общие определения этого сущего: так установил ее задачи еще Аристотель.
Самое общее представление о сущем есть представление о вселенной, о природе, о мире в его целом, в закономерной связи его явлений. Такое представление о сущем послужило исходною точкой древней философии, развившей ее из умозрения о природе. Но природа, как внешний мир, противополагалась духу, внутреннему миру человека. Поэтому античная философия определяется то как натурализм, поглощавший дух в природной стихии, то как дуализм, противополагавший дух и материю, то, наконец, как идеализм, в котором природа отчасти поглощается духом, отчасти продолжает противополагаться ему. Все эти понятия или представления о природе материи и духа заключают в себе различные недоказанные метафизические предположения. Сам Аристотель принимает их как данные; задача его метафизики сводится к их проверке и согласованию.
Новейший идеализм, напротив того, не исходит из каких-либо догматических данных или предположений. Его первое определение сущего есть эмпирическое определение: сущее есть то, что является. Сюда относятся и внешние явления природы, и внутренние явления — душевные. Вопрос о том, имеет ли сущее другие определения, оставляется сначала открытым. Наука дает теорию отдельных порядков явлений — физических, психических, социальных. Метафизика дает теорию явления вообще: в этом смысле она и есть в одно и то же время и наука о сущем — как о явлении, и теория познания. И то и другое обнимается общею теорией явления, или феноменологией.
|
|
|
Первый шаг философии явления состоит в признании относительности сущего, как являющегося. Явление есть отношение объекта к субъекту; мир, как явление, предполагает субъект; и как далеко простирается являющийся мир, так далеко простирается субъект, которому он является. Отсюда философия явления переходит к критике понятия о «вещи в себе».
Мир явлений, мир, как он представляется нам, есть прежде всего факт сознания. Задолго до Канта было осознано, что так называемые чувственные свойства вещей зрительные, осязательные и другие — предполагают чувства — зрение, осязание и проч.; материя видима, осязаема, непроницаема, тяжела — только как явление в нашей чувственности. Вне нашей чувственности материя абсолютно неизвестна, ибо она определяется только своими чувственными свойствами, т. е. известна нам только как явление. Задолго до Канта было высказано многими мыслителями, что мы воспринимаем лишь представления. Кант лишь дал более глубокий смысл и основание этому положению. В своем целом весь наш опыт, все, что воспринимается нами, обусловлено самою формой нашего мышления и чувственного восприятия, т. е. попросту нашим мышлением и восприятием. Что такое мир помимо нашего мышления и восприятия, — этого мы не можем ни воспринять, ни мыслить. Все «объекты» опыта обусловлены «субъектом» опыта — чувствующим и мыслящим субъектом, ибо быть объектом означает не что иное, как быть для субъекта. Существует ли что-нибудь вне всякого возможного отношения к субъекту, на этот вопрос и отвечать невозможно, так как для нас он не имеет никакого смысла: мы не можем представить себе объекта, который бы не был объектом, т. е. не полагался бы в то идеальное, внутреннее отношение к субъекту, которое делает его возможным или действительным предметом нашего опыта, чувства, мысли.
|
|
|
«Вещь в себе», т. е. такая вещь, которая не только не является нам, но находится вне всякого возможного отношения к миру нашего опыта, к миру явлений, есть лишь отвлеченное понятие нашего разума, и притом понятие чисто диалектическое: оно разлагается во внутреннем противоречии, как только мы попробуем его продумать.
Внутреннее противоречие этого понятия состоит в том, что, как чистая отвлеченность, оно не имеет абсолютно никакой реальности вне нашей мысли; а между тем оно предполагает именно реальность, абсолютно внешнюю ей и не имеющую к ней никакого отношения. Мы не знаем реальности вне сознания.
Таково основное, элементарное положение всего идеализма, которое необходимо оградить от недоразумений. По-видимому, оно самым решительным образом противоречит нашей основной, непоколебимой вере в реальность мира; можно подумать, что идеализм превращает мир в субъективную иллюзию, в галлюцинацию единичного воображения, в «мозговое явление», как учил Шопенгауэр: «мир есть мое представление». Но уже Кант удачно защищался от такого упрека, хотя, быть может, он лично заслужил его более, чем его преемники, благодаря некоторым недомолвкам и непоследовательностям. По Канту, внешний мир существует несомненно вне моего мозга, вне моего личного «эмпирического» я, точно так же, как вне меня существуют и другие сознающие личности. Мое личное я есть само лишь явление, как объект моего внутреннего опыта. Мой внутренний опыт состоит в зависимости от моего внешнего опыта, мои представления, мысли, чувства стоят в зависимости от моих внешних восприятий, будучи лишь отражением последних. Поэтому внешний мир имеет для меня, во всяком случае, не меньшую реальность, чем мой внутренний мир. И если явления моего внутреннего мира зависят от явлений внешнего мира, хотя бы в большей части, то внешний опыт — в совокупности следующих друг за другом явлений — независим от моего внутреннего опыта. Таким образом, Кант виновен отнюдь не в иллюзионизме, сводящем внешние явления к психологическим представлениям, а скорее в том, что явления внутреннего опыта он слишком безусловно подчиняет влиянию внешних явлений [5]. Но каково бы ни было наше мнение о частных воззрениях самого Канта, согласно основному учению идеализма, формулированному этим мыслителем, все явления и внутреннего и внешнего мира подчиняются законам сознания, как реальные объекты опыта и восприятия. И те и другие не теряют ничего в своей действительности или реальности, но в то же время приобретают идеальный характер. Вся особенность последовательного идеализма состоит в том, что он не знает реальности, абсолютно внешней сознанию, или духу, и не признает явления, которое никому не является.
|
|
|
Явления существуют не в моем мозгу и не в моем единичном сознании, а в беспредельном пространстве и времени; мой мозг занимает некоторую часть этого пространства, и мое сознание ограничено во времени. Этим безусловно исключается иллюзионизм, превращающий мир в субъективное представление. Но вместе с тем самое пространство и самое время должны быть признаны идеальными, как общие формы всех явлений, т. е. формы того, что является нашему сознанию, всего, что представляется нами.
Идеалистическое учение о пространстве и времени составляет бессмертную заслугу Канта. Можно не разделять всей его философии, можно сетовать на то, что он без нужды усложнил и запутал ту истину, которая составляет его открытие, и действительно придал своему идеализму субъективный оттенок. Тем не менее учение об идеальности пространства и времени должно быть строго отличаемо от субъективного иллюзионизма. Те эмпирические психологи, которые производят пространство и пространственное восприятие из особого сочетания наших зрительных и осязательных мускульных ощущений, на самом деле гораздо более Канта заслуживают упрека в иллюзионизме: они действительно превращают пространство (и время) в такое же чисто субъективное явление нашей чувственности, каковы, напр., цвет, запах, вкус или другие ощущения.
|
|
|
По Канту, пространство и время не суть внешние реальности или вещи, ни свойства таких вещей; они не суть ни отдельные явления, ни отношения таких явлений, хотя все явления и вступают между собою в отношение последовательности и сосуществования во времени и пространстве. Пространство есть общая форма всех возможных внешних восприятий, без которой никакой воспринимающий субъект не может отличать от себя внешние вещи, или иметь «внешнее» восприятие. И время есть общая форма всякого возможного восприятия, без которой никакой воспринимающий субъект не может различать двух последовательных состояний своего сознания. Пространство и время суть общие условия всего являющегося. Они a priori обусловливают явление, a priori обусловливают опыт и восприятие. В этом смысле они могут быть названы «субъективными формами восприятия», или «субъективными формами чувственности». Но «субъектом» тут является не мое личное эмпирическое восприятие, не чувственность, не чувственность Сидора или Петра, а восприятие вообще, чувственность, как таковая, — потому что без пространства и времени ничто не может являться никакому чувствующему субъекту, т. е. никакое чувственное восприятие безусловно невозможно. Поэтому, с другой стороны, пространство и время не суть психологические явления, происходящие из сочетания ощущений, как то полагают некоторые новейшие психологи: пространство и время столь же (если не более) реальны, как совокупность явлений внешнего и внутреннего мира, и независимы от моей личной душевной жизни, от моего личного опыта.
Пространство и время существуют независимо от всех моих единичных чувственных восприятий, от всех явлений, которые наполняют пространство и время. Наоборот, все восприятия, все явления ими обусловлены. Но помимо моей эмпирической чувственности, испытывающей те или другие впечатления, Кант признает во всяком восприятии особый элемент, который не сводится к таким впечатлениям и в то же время обусловливает всякое чувственное восприятие, — именно, само пространство и время. Пространство и время существуют помимо моего мозга, помимо моего личного я, но не помимо чувственности вообще; сказать, что они обусловливают явления, значит признать, что они обусловливают восприятия; сказать, что они обусловливают восприятия или что они суть всеобщие, универсальные формы восприятия, значит признать их психический характер т. е. их отношение к чувственности. Что такое эта универсальная или «трансцендентальная» чувственность, этого Кант не объясняет: он не задается вопросом психологии или метафизики, а только вопросом теории познания. В этом смысле «трансцендентальные» формы познания или чувственности суть такие формы, которые необходимо предполагаются во всяком познании или восприятии и постольку a priori обусловливают его[736].
|
|
|
Перенося вопрос на почву психологии, мы можем строить различные предположения. Поскольку всякий организм происходит от других организмов и первоначально стоит с ними в живой психологической связи, поскольку вся органическая жизнь может рассматриваться как связный преемственный ряд — мы можем предположить всеобщую чувственность во всех чувствующих организмах, во всей природе. Но это будет только наше предположение. Если же мы, вместе с Кантом, углубимся в анализ нашего сознания, наших чувственных восприятий, нам не трудно будет открыть в них такие всеобщие формы, которые совершенно не зависят от нашего личного опыта и сознания, но a priori обусловливают всякое возможное восприятие. Это будет уже не предположение, а несомненный факт, который всякий может проверить: стоит только попытаться представить себе чувственное явление или какое-либо восприятие вне пространства и времени, чтобы убедиться в безусловной необходимости и всеобщности этих форм явления в нашем сознании.
Явления предполагают чувственность: и поскольку они существуют в универсальном, всеобъемлющем пространстве и времени, мы можем условно предположить универсальную, всеобъемлющую чувственность [6]. Сущее как являющееся предполагает такую чувственность, которая есть субъект чувственных явлений во времени и пространстве, субъект времени и пространства[737].
Но мы не только ощущаем, не только воспринимаем явления чувственно. В действительном объективном опыте мы сравниваем, связываем наши ощущения и восприятия, относим их к тем или другим причинам, отождествляем, различаем, считаем — словом, мыслим явления и посредством этой мысли познаем их. Явление, как мы испытываем его, определяется не одною чувственностью. Ибо, во-первых, там, где есть опыт, мы необходимо отличаем чувство от его предмета и мыслим этот предмет независимо от субъективного чувства; во-вторых, мы познаем причины явлений, которые не даны непосредственно чувству, и тем не менее признаем эти причины реальными; в-третьих, мыслимые отношения явлений — отношения сходства, различия, величины, причинности и т. д. — представляются нам вполне объективными, реальными и тем не менее также не сводятся к чувству. Таким образом, теория явлений выводит нас за границы простого сенсуализма: связь явлений не сводится не только к нашему чувству, но ни к какому чувству, ни к какой чувственности вообще. Мир, как закономерная связь явлений, причинно обусловливающих друг друга, существует объективно, независимо от каких бы то ни было состояний сознания. Можно сказать, что причинность есть объективный закон вселенной, столь же реальный, как сама являющаяся нам вселенная. Но точно так же, как и пространство и время, эта объективная, универсальная форма явления есть в то же время идеальная форма сущего: связь явлений есть логическая связь.
Это новое положение метафизики, как теории явления, кажется столь же парадоксальным, встречается с такими же недоразумениями, как и первое. Если причинность не есть реальная связь явлений, если это только субъективный закон разума, который наш рассудок внешним образом накладывает на совершенно чуждый ему материал опыта, то самый этот мир опыта, мир явлений превращается в психологическую иллюзию. Я не стану спорить, что сам Кант дал повод к такому недоразумению. Тем не менее я полагаю, что и здесь его учение заслуживает упрек в иллюзионизме в меньшей степени, чем учение о причинности мыслителей эмпирической школы.
Эти последние сводят наше понятие причинности к чисто психологической ассоциации представлений: мы привыкли связывать между собою явления в определенном единообразном порядке, ожидая неизменного последующего за неизменным предшествующим. Причинность сводится здесь к чисто субъективной, психологической связи между двумя представлениями: такой связи, очевидно, не может существовать между внешними явлениями. А между тем, если между этими явлениями не существует связи, то нет ни опыта, ни действительности.
Опыта нет, 1 пока я не отличаю от себя действующего на меня предмета, мои ощущения от их причины, и 2 пока я не способен сознавать объективной связи между следующими друг за другом явлениями. Отсюда Кант последовательно заключил, что причинность есть нечто большее, чем простое представление или чисто психологическое состояние: это логическое понятие, без которого мы абсолютно не можем мыслить объективную действительность и с достаточным основанием отличать ее от наших субъективных состояний. Действительность немыслима, пока нет объективной связи между явлениями, пока нет причин и действий; без такой связи есть только калейдоскоп субъективных миражей, который не мог бы породить никакой иллюзии действительности: ибо самая иллюзия определяется лишь по противоположению действительности, заимствуя от нее ее форму.
Следовательно, мы должны допустить, что причинность есть общее логическое условие действительности, или действительность, как мы ее знаем, имеет логическое условие, обусловливается логически: к этому, как нам кажется, сводится положительный результат Кантовой «критики опыта», каковы бы ни были ее возможные недостатки.
Открытие идеализма состояло не в том, что действительность есть призрачное субъективное представление, а в том, что она есть истинное объективное, универсальное представление; не в том, что она есть чисто психологическое явление, а в том, что она обусловлена логическим законом, обязательным для всякого сознания, для всякой мысли. Связь между внешними явлениями не может быть простой психологической ассоциацией: она объективна; но в то же время она идеальна. Итак, явления находятся не в психологической, а в логической связи между собою, т. е. в такой связи, которая объективна и субъективна в одно и то же время. Действительность, объективный мир, существующий в беспредельном пространстве и времени, имеет логическое начало.
Это открытие являлось столь парадоксальным, что сам Кант не решился вывести из него всех его необходимых последствий, к которым пришли некоторые из его преемников [7]. Он остался отчасти на почве прежнего докритического реализма, противополагая логической действительности явлений какую-то другую, отличную от нее и логически немыслимую действительность «вещей в себе». Его точка зрения двоится между ограниченным идеализмом, который принимает явление за субъективное представление, противополагая его «вещам в себе», и тем абсолютным идеализмом, который принимает за явления не только субъективные представления, но и соответствующие им действительные вещи, признавая единое идеальное начало всей действительности.
Это колебание, эта основная двусмысленность учения Канта объясняется отчасти исторически, точкой отправления его философии, отчасти же самим результатом его анализа. «Критика опыта» показала, что действительность имеет универсальное логическое начало; но с другой стороны, она имеет также универсальное чувственное начало: пространство и время не сводятся к логическим понятиям или отношениям. Как бы то ни было, в обоих случаях сущее обусловлено субъектом — чувствующим и мыслящим; действительность обусловлена универсальною чувственностью и универсальной логической мыслью. Действительность имеет идеальное начало, — сущее определяется идеально.
Это неизбежно ведет нас к новому метафизическому определению сущего. Но прежде чем перейти к нему, остановимся на теории явления, которую мы выяснили в общих чертах. Она казалась и многим продолжает казаться странной и парадоксальной. Чтобы согласовать великое открытие идеализма с общераспространенными понятиями и воззрениями, сам Кант изобрел чрезвычайно сложную и запутанную систему, в которой он как бы стремится умерить и сдержать логическое развитие своих идей. Но едва ли во всей философии есть положение более прочное, чем основы идеализма, выясняющиеся в его учении.
|
|
|
