Конкретное определение абсолютного

 

 

 

Всякая философия, стремящаяся понять мир как целое, пытается объяснить универсальную связь вещей в ее соотношении к нашему разуму, к нашему сознанию. Еще в древности мы находим попытку объяснить эту связь учением о единстве субстанции, лежащей в основании всех вещей. В новой философии Спиноза с особой энергией выдвинул вновь это учение. Но из такой пребывающей основы, из такого субстанциального единства не объясняется множество и различие вещей, не объясняется их конкретное соотношение друг к другу и к нашему сознанию, не объясняется мир явления во времени и пространстве. Пусть мир движения, изменения, рождения и смерти, мир генезиса, явления, индивидуального существования есть лишь кажущийся, призрачный мир представлений нашего индивидуального, ограниченного сознания. Требуется объяснить самое это сознание в его отношении к абсолютной субстанции и к другим вещам; и при этом нужно объяснить его во всей его действительности, во всей его особенности и различии от неизменного абсолютного. И мало-помалу самосознание нашего индивидуального «я» противополагается понятию абсолютной субстанции; самосознание является нам как реальное, действительное, живое, между тем как «субстанция» обращается в простую универсальную потенцию явлений, в потенцию отношений, и тем самым перестает быть абсолютной: она существует только в явлении, в отношениях, а сама по себе обращается в совершенно бессодержательную чистую отвлеченность. Действительные конкретные отношения предполагают действительные явления, обусловленные субъектом. И таким образом наряду с понятием субстанции выдвигается понятие субъекта.

Но как объяснить соотношение субъекта к его объекту, как объяснить связь вещей или существ, связь «я» и «не-я», — хотя бы в самом процессе сознания, — если понятие единой субстанции оказывается непригодным для такого объяснения?

В отличие от предшествовавшей метафизики Кант указал в самом сознании или субъекте начало универсальной связи всех наших представлений, всех явлений во времени и пространстве. Но в сущности и Кант не вполне отрешился от «субстанции» своих предшественников, не замечая, что его «вещи в себе» становятся на их место. Мы уже видели, какое противоречие заключалось в этом понятии: с одной стороны, «вещь в себе» признается абсолютно внешней и чуждой сознанию, вне всякого возможного к нему отношения. А с другой — «вещи в себе» полагаются в основание мира явлений, поскольку все содержание нашего опыта и наших представлений дается нашему сознанию или сознающему субъекту «извне». Мы видели далее, как отсюда идеализм последовательно пришел к совершенному отрицанию «вещей в себе», к признанию их абсолютной немыслимости и к новому утверждению закона всеобщей соотносительности: все, что существует, находится в необходимом соотношении к нашему сознающему субъекту.

Но значит ли это, что такой субъект был действительным началом всех отношений, — универсальною связью сущего, как это предполагает, по-видимому, субъективный идеализм? Значит ли это, чтобы все сущее актуально сознавалось нами, являлось нам? Соотносительность вещей обусловливает возможность их явления, их объективного бытия друг для друга; но самые формы чувственного явления — время и пространство в их бесконечности — показывают нам, что такая соотносительность простирается за пределы того, что нам является: ибо все бывающее во времени связывается с прошедшею и будущею бесконечностью, а все находящееся в пространстве — с бесконечностью протяжения. И уже одно это не позволяет нам видеть связь вещей или явлений в нашем конечном, ограниченном субъекте, противополагающемся этим вещам и явлениям.

С одной стороны, эта связь представляется нам обусловленной самыми формами нашего познания, нашей чувственности и нашей мысли: это — универсальное соотношение явлений в чувственных формах времени и пространства; это — универсальное логическое соотношение, в котором каждая отдельная вещь получает свою конкретную определенность в совокупности других вещей. С другой стороны, эта связь является нам как реальное взаимодействие сил, в основании которого мы должны допустить реальное, субстанциальное единство. Всякое соотношение предполагает в своем основании некоторое единство взаимоотносящихся вещей или терминов, — то, в чем они связываются между собою. И потому универсальная соотносительность сущего предполагает универсальное всеединство, заключающее в себе основание или потенцию всех отношений и всех различий.

Такое абсолютное всеединство не есть чисто логический синтез, из которого не объясняется реальное взаимодействие вещей; оно не есть единство сознания, единство субъекта, ибо одно субъективное единство не может обосновать реального взаимодействия «я» и «не-я». И в то же время абсолютное всеединство не есть простое единство субстанции, в котором упраздняются все конкретные различия взаимоотносящихся вещей. Ясно, что из понятий такой субстанции, сущей «о себе», нельзя объяснить ни реального субъекта, сущего «для себя», ни объекта, или объективного бытия, существующего «для другого», т. е. для этого субъекта.

Отсюда — ряд попыток возвыситься до более конкретной идеи абсолютного и примирить понятие абсолютной субстанции, как пребывающей основы всех отношений и всякого относительного бытия, с понятием субъекта, как деятельного начала, обусловливающего действительное объективное существование, актуальные отношения объектов. С представлением Канта о вещах в себе был отвергнут последний остаток картезианского дуализма, и учение об универсальной соотносительности сущего нашло себе основание в «абсолютном идеализме» немецких философов, — в признании тождества субъекта и объекта, единства духа с его другим.

Это учение, нашедшее в системе Гегеля столь яркое выражение, как мы видели, пало жертвой своей ложной отвлеченности; и до сих пор ни одна попытка исправить или дополнить философию Гегеля не увенчалась успехом, приводя к прежнему спиритуалистическому дуализму или к каким-либо другим основным положениям прежней метафизики.

Но отвлеченность немецкого идеализма не должна мешать нам видеть основную его правду. Связь вещей, их действительная соотносительность не сводится к единству субстанции и в то же время не может быть признана простым субъективным понятием нашего ограниченного сознания. Эта реально-логическая связь вещей, вне которой ничто не может быть мыслимо, ничто не может существовать вообще, предполагает реально-логическое единство. Конкретная соотносительность, взаимодействие «я» и «не-я», духа и природы, субъекта и объекта предполагает основное единство в их различии, универсальное всеединство духа с его противоположностью, мысли — с реальным бытием. Здесь, и только здесь, путь к решению конечной проблемы познания и метафизики.

Таков естественный, законный результат немецкого идеализма после Канта. Но одним этим общим результатом ограничиваться нельзя; требуется раскрыть определения абсолютного и доказать его из него самого, т. е. показать в нем истинное универсальное основание всего сущего, всей действительности во всем ее объеме.

Этой последней задачи немецкий идеализм и не выполнил в должной мере. Понимая абсолютное начало слишком отвлеченным образом, он вступил в противоречие с опытным знанием и в то же время запутался во внутренних противоречиях, вызванных этой отвлеченностью. Он превращал абсолютное в отвлеченное начало, противоположное действительности и бессильное объяснить сферу индивидуального, относительного существования — мир явления. Такое абсолютное или, точнее, абстрактное начало заключает в себе не основание, а отрицание своего «другого», т. е. отрицание природы и ограниченного человеческого сознания и постольку само подлежит отрицанию во имя попранных прав естествознания и психологии.

Немецкие мыслители признают, что абсолютное всеединство, как бы оно ни определялось, есть начало, заключающее в себе потенцию или основание всего сущего, всего действительного. И поскольку мы отличаем относительные вещи, относительное существование как нечто «другое», отличное от абсолютного, мы можем сказать, что это абсолютное заключает в себе основание своего другого. Но по этому самому, чем реальнее, конкретнее познаем мы это «другое» во всем его отличии от абсолютного, во всем его самоутверждении, во всей индивидуальности его элементов, тем конкретнее будет наше представление об абсолютном, которое его обосновывает. Между тем в отвлеченном идеализме немецких философов мы не находим основания для такого позитивного познания действительности, для признания относительной реальности индивидуального существования. Везде при переходе от абстрактных определений к конкретной, индивидуальной действительности является не только логический скачок, но прямое противоречие, как мы видим это, например, у Гегеля. Бессильное обосновать действительность, само абсолютное обращается в отвлеченную «идею» этой действительности, в чистую потенцию, которая сама по себе не может перейти во что-либо актуальное. Реакция против такого идеализма как в философии, так и в особенности в положительной науке была не только законна и необходима сама по себе, но оказала величайшую услугу самому идеализму, предъявив ему новые требования и обличив его ложную отвлеченность.

 

 

Рассмотрим здесь те формальные требования, которым должно удовлетворять истинное конкретное определение абсолютного.

Требуется найти такое определение абсолютного начала, которое могло бы обосновать действительность, т. е. действительный мир являющихся, соотносящихся существ и вещей в их актуальном отличии от абсолютного. Абсолютное обосновывает свое другое и, следовательно, существует не только о себе (an sich) и для себя (fur sich), но и для всего другого. Абсолютное не есть ни отвлеченная безотносительная субстанция, ни безотносительный субъект. Субстанция, сущая только о себе, есть чистая потенция, и субъект, сущий только для себя, не имеет универсальной действительности, не имеет никакой действительности вообще и в конце концов перестает различаться от субстанции. Без отношения субъекта к объекту нет ни воли, ни мысли, ни чувства, ни сознания, — нет актуального, действительного субъекта. Только в своем альтруизме, т. е. как бытие для всего другого, абсолютное есть универсальное и актуальное абсолютное, обнимающее в себе полноту бытия[762]. То, что не существует ни для чего другого, не существует истинным образом и о себе самом и для себя самого, не существует и для моей мысли, не существует для чего бы то ни было — ни в каком отношении.

В отвлеченном идеализме «бытие для другого», или объективное бытие, представлялось исключительно формою условного, относительного существования, в котором «быть» значит быть в отношении. Но, как уже сказано, абсолютное, исключающее из себя такое определение, т. е. исключающее относительное, условное бытие, не обосновывает, а отрицает его и по тому самому является отвлеченным, а не абсолютным началом. Таково абсолютное «Я» у Фихте, который превращает природу, или «не-Я», в простое самоограничение этого абсолютного субъекта, вне которого ничто не может иметь никакой реальности [58]. Такова абсолютная «Идея» у Гегеля, бессильная объяснить или обосновать ту конкретную действительность, от которой она отвлекается. Такова, наконец, единая мировая «Воля» Шопенгауэра, которая в своем эгоистическом самоутверждении столь же мало может обосновать эту действительность. Действительный мир с точки зрения отвлеченного идеализма обращается в призрак и является воплощенным противоречием — точка зрения, которую и проводит с такой энергией отец современного пессимизма [59]. Но недостаточно признать мир призраком, — нужно объяснить это в его отношении к абсолютному. Если же самое отношение это представляется немыслимым, то ясно, что наше понятие об абсолютном есть ложная отвлеченность.

Абсолютное не есть относительное бытие. Но ведь уже там, где мы просто отличаем его от всего относительного, мы мыслим его в некотором отношении, хотя бы чисто отрицательном. А там, где мы рассматриваем его как основание действительности, как основание относительного бытия, мы мыслим его положительным образом в целой бесконечности отношений. Здесь действительно есть кажущееся противоречие, из которого нередко делают аргумент против самого понятия абсолютного или против его познаваемости. На самом деле, однако, противоречия здесь не существует: обосновывая свое другое, абсолютное должно иметь в себе самом основание всех возможных своих отношений и постольку может определяться как «абсолютное во всех своих отношениях». Поэтому его нельзя назвать ни относительным, ни безотносительным: оно сверхотносительно. Оно не только не обусловлено ничем другим, но и не может быть ничем другим обусловлено; оно не только внешним образом независимо от каких-либо отношений, но оно истинным образом свободно во всех своих отношениях, так как в себе самом и от себя самого оно имеет потенцию своего другого, заключает в себе свое другое в возможности.

В этом существенном бытии для другого, в этом «альтруизме» абсолютного заключается внутреннее, положительное основание его безусловности; поэтому-то «другое» абсолютного и не может служить ему границей или отрицанием. Напротив того, потенция этого «другого», которое представляется нашему ограниченному сознанию как противоположность абсолютного или его отрицание, — есть на самом деле положительная мощь самого абсолютного, сверхотносительного Бытия: это — бесконечная потенция творческого самоопределения, внутренняя свобода Бытия, не ограниченного своею самостью и имеющего в себе начало всех возможных отношений. Поэтому и действительный мир относительных существ, как реальное, осуществленное «другое» абсолютного, есть лишь раскрытие его беспредельной свободы и мощи, его всемогущества.

Таким образом мы убеждаемся в том, что «бытие для другого» не составляет исключительного определения относительной, обусловленной действительности: оно составляет внутреннее определение сущего, как такового, и оно восполняет собою предшествовавшие отвлеченные определения абсолютного как субстанциального и субъективного бытия «о себе» и «для себя». Только в сочетании этих трех понятий, в определении абсолютного как сущего о себе, для себя и для всего другого мы получаем полное и последовательное формальное его определение: только в таком определении оно является как актуальное, совершенное абсолютное, имеющее в себе положительное основание своей безусловности, не ограниченное никаким отрицанием и в то же время отличающее себя от той действительности, которую оно обосновывает.

Абсолютное ничем не ограничивается, ничем не определяется извне. Но, как начало и основание всего сущего, оно не может ограничиваться и какими бы то ни было отвлеченными определениями собственного существа, ибо всякое такое определение в силу самой своей отвлеченности заключает в себе отрицание бесконечного множества конкретных отношений, которые обосновываются абсолютным. Отсюда недостаток всех отвлеченных определений абсолютного. Поэтому, будучи логически правильным и последовательным, истинное определение его является в то же время конкретным. Ибо, с одной стороны, такое определение указывает нам действительный мост от абсолютного к относительному, — показывает в абсолютном истинное всеединство, обусловливающее конкретную соотносительность сущего. С другой стороны, абсолютный субъект, сущий не только для себя, но и для всего другого, имеющий в себе мощь этого другого, — перестает быть отвлеченною самостью: это конкретный, объективирующий, определяющий себя субъект, имеющий в себе самом абсолютное начало своего самоопределения. И в нашем собственном субъекте, в единстве всего нашего сознания мы имеем образ и подобие универсального, конкретного всеединства.

Такое конкретное определение позволяет нам вполне последовательно мыслить объективное различие абсолютного от обусловленной им действительности. Действительный мир понимается во всем своем инобытии, в своем конкретном различии от абсолютного и вместе с тем в своей универсальной обусловленности и внешней необходимости. Абсолютное перестает быть отвлеченною потенцией действительности и отличается от нее в самом своем начале; но, вместе с тем, в самом различии оно является реальною причиной и универсальным основанием относительного бытия.

 

 

При таких условиях определение абсолютного сущего удовлетворяет требованиям умозрения и опыта, будучи вполне последовательным, логичным и в то же время совершенно конкретным. Понятие конкретного самоопределяющегося субъекта (или лица) в приложении к абсолютному сущему не только не заключает в себе внутреннего противоречия, но прямо вытекает из общих онтологических определений этого сущего, которое в себе самом и от себя самого утверждает себя как субъект, сущий для себя и для другого (т. е. определенный субъект). Абсолютное не покрывается никакими отвлеченными определениями, которые ограничивают его отдельными категориями, потенциями или отношениями. Как объект нашей мысли, оно несомненно мыслится нами в логических категориях, определяется своей логической идеей. Но если только подобное определение может быть логичным и положительным, то оно имеет реальное основание в самом сущем. Абсолютное есть не только логический субъект (подлежащее), к которому мы относим нашу идею всеединства, но реальный субъект, обосновывающий все свои отношения и все свои объективно-логические определения.

Если сущее определяется логическими категориями во всех своих отношениях, то, как абсолютное, оно само в себе имеет основание таких отношений. Если оно определяется своей идеей, своим универсальным Логосом, то оно само в себе имеет начало своей идеи, своего Логоса. Если оно мыслимо, если оно есть возможный объект мысли, то оно имеет в себе самом начало этой мысли и есть субъект мысли — в себе самом, для себя и всего другого. Ибо абсолютное сущее не может определяться извне чуждою ему мыслью и само заключает в себе свой Логос, как начало универсального и вместе конкретного самоопределения по отношению ко всему возможному другому.

Во второй и третьей части нашего рассуждения мы стремились показать, что нет безотносительной мысли, нет отвлечённого безотносительного Логоса, нет «абсолютной идеи»: такая идея прежде всего абстрактна и потому условна. Всякая мысль, или идея, относится к предполагаемому сущему, и она логична только в предположении такого сущего. В этом смысле вся логика основывается на онтологическом предположении, и дело метафизики состоит в том, чтобы выяснить это предположение — высший постулат всей нашей логики, без которого она перестает быть логикой. Метафизика поэтому не умозаключает от понятии к отличной от них реальности, но она показывает соотносительность всех наших понятий и выясняет, что предполагается в наших необходимых понятиях и в этой их соотносительности.

Если эти понятия логичны и если посредствуемое ими знание может быть логичным и положительным, то они вытекают из имманентного отношения мысли к сущему. И, сознавая это сущее в основании всех своих категорий, наша мысль в своем целом находит в нем свое начало и конечное основание.

Это сущее не выводится, оно находится нами, оно дано нам в своей универсальной соотносительности — в нашей непосредственной вере, в нашей мысли, в нашем опыте — внешнем и внутреннем. Исходя из данных сознания, мы старались понять, каким образом оно может быть нам дано, каким образом оно может быть воспринято или мыслимо нами и каким образом оно может соответствовать нашей мысли. И мы находим, что это сущее, независимое от нас в своей универсальности, может, хотя бы частным образом, раскрываться нашему познающему духу лишь в том случае, если оно имеет само в себе начало своего отношения к нам. И оно может быть логически мыслимо нами лишь в том случае, если оно само в себе заключает универсальное логическое начало мысли, если логос, или идея абсолютного, обосновывается и нормируется его собственным необходимым самоопределением.

Заключая в себе начало своего самоопределения, абсолютное как реальный и конкретный субъект по необходимости мыслится нами как субъект водящий. Но отсюда еще не следует, чтобы абсолютное могло определяться нами как чистая, безотносительная Воля. Такая воля есть лишь отвлеченная потенция, — понятие, которому в действительности ничто соответствовать не может. Ибо актуальная, действительная воля существует лишь там, где она имеет предмет воления или полагает себе такой предмет. Воля предполагает в субъекте отношение к другому, или, точнее, она есть внутреннее отношение субъекта к его другому. Это другое либо дано ему извне, либо полагается им самим. Поэтому, поскольку абсолютный субъект определяется как водящий, он необходимо мыслится нами как полагающий или утверждающий свое другое, которое извне ему дано быть не может. Если конечный, ограниченный субъект может в деятельности своей воли эгоистически утверждать свое «я», отрицая все то, что его ограничивает, то в абсолютном подобное «эгоистическое самоутверждение воли» представляется логически немыслимым: ибо, во-первых, ничто «другое» не может ограничивать абсолютного, а, напротив того, служит его раскрытию; во-вторых, отрицание другого означало бы в абсолютном отрицание всякой определенной воли, всякой воли вообще, не говоря уже о свободной, универсальной и сверхотносительной воле. Абсолютное утверждает себя лишь в своем «альтруизме», т. е. утверждая потенцию своего другого и раскрываясь в его действительности, как конкретная, всесильная и вместе всеблагая, свободная воля.

 

 

Бросим взгляд на все предшествовавшее рассуждение.

От первого эмпирического определения сущего в его явлении мы перешли к рациональному определению его — в его идее; от этого рационального определения, от чувственных форм и логических категорий мы перешли к самому реальному субъекту сущего> Мы нашли и это определение неполным и абстрактным: абсолютное сущее не есть отвлеченное бытие о себе или для себя, оно есть всеединое конкретное бытие, мыслимое и являющее себя, заключающее в себе начало воли, начало своего другого.

Оно определяется, следовательно: 1) как сущее о себе (an sich), или всеединая основа всего сущего; 2) как самость, сущая о себе и для себя, т. е. сознающая и постольку объективирующая себя самость, заключающая в себе основу себя и своего другого — потенцию инобытия; 3) как конкретный абсолютный субъект, сущий о себе, для себя и для всего, т. е. как абсолютная личность, заключающая в себе всеединое начало сущего, полноту потенций бытия. Поэтому оно не может определяться как безотносительный, безвольный разум или как безотносительная воля, так как и разум, и воля суть лишь потенции или способности субъекта, которые могут быть актуальными лишь в конкретном его самоопределении.

Такое определение, как бы ни казалось оно парадоксальным для одних, простым и естественным для других, заключает в себе разрешение основных проблем философии и логически обосновывает различные способы познания я понимания сущего.

1. Прежде всего оно обосновывает эмпирическое познание природы, научное представление о действительности в необходимой и закономерной универсальной связи ее явлений. Ибо, как мы видели, такое определение дает прочное логическое основание закону универсальной соотносительности и позволяет нам видеть в мире явлении реальную действительность, в одно и то же время отличную от абсолютного и обоснованную, обусловленную им. Отсюда объясняется и логическая закономерность этой действительности, универсальный детерминизм, господствующий во всех ее явлениях, и вместе — относительный характер ее реальности в формах времени и пространства. Конкретное определение абсолютного возлагает на нас обязанность познавать относительное существование во всем его являющемся отличии от абсолютного, в его видимом противоположении. Такое относительное существование должно быть понято нами как действительное инобытие, как другое абсолютного, а не как простая эманация или излучение его существа. Самые формы действительности — время, пространство, внешняя необходимость, внешнее взаимодействие объясняются именно как формы инобытия, относительного существования — в его отличии от Всеединого Сущего, вне которого оно полагается. Лишь в конкретном познании действительности мы отличаем ее должным образом от абсолютного и понимаем это последнее как конкретное и сверхотносительное. Поэтому всякое посягательство на права самостоятельного эмпирического изучения природы или истории ведет к смешению абсолютного с относительным или же является результатом такого смешения.

Но, с другой стороны, и самый эмпиризм должен критически определить свои границы в сознании относительности опыта, относительности познаваемых им явлений. Сам по себе эмпиризм есть отвлеченный принцип знания и заключает в себе условную точку зрения, поскольку он ограничивается одними относительными формами бытия, отвлекаясь от их абсолютного и сверхопытного основания. Поэтому в критическом сознании своих границ эмпиризм не должен отрицать возможности сверхопытного, рационального познания сущего. Иначе он может сам привести к ложной метафизике, либо отрицая сущее вне явления (абсолютный феноменизм), либо отвлеченно противополагая сущее явлению, как мнимую «вещь в себе», либо, наконец, ложным образом приписывая материи, как основе являющейся действительности, безусловное субстанциальное бытие.

На самом деле эмпиризм в последовательном своем развитии приводит нас к метафизике и предполагает ее. Всеобщая соотносительность являющегося предполагает универсальное сверхотносительное основание и начало всех отношений. Действительность не существует о себе; относительное существование не имеет само в себе признаков абсолютного бытия и постольку предполагает такое абсолютное бытие, в котором оно имеет свое основание. Отвлеченно от абсолютного, в своем отличии от него, в своем инобытии, действительность заключает в себе лишь отрицательное определение (она есть не-абсолютное, не имеющее в себе основания своего бытия; она есть не-бытие абсолютного). Как сущая конкретная действительность, она получает свои положительные определения лишь в своих отношениях, в своей универсальной обусловленности. И постольку она положительным образом предполагает абсолютное начало, в котором она имеет свое основание.

Мы различаем в являющейся действительности объективную и субъективную стороны. Мы мыслим ее как универсальный объект или бытие для другого. И в то же время мы сознаем ее как сущую для себя — в субъективных формах универсальной чувственности и в совокупности взаимоотносящихся сознающих существ, являющихся в ней. Обе эти стороны, обе эти формы относительного бытия представляются одинаково обусловленными; а между тем как та, так и другая, взятые в отдельности и взятые в своем конкретном соотношении, представляются эмпирически необъяснимыми. В ограниченном субъекте не заключается основания для объекта, и в объекте, внешнем мире, нет основания для субъекта. Если же все наше познание, весь чувственный мир явлений обусловливается именно соотношением субъекта и объекта, то мы не можем останавливаться на бессмысленном и произвольном признании их параллелизма и неизбежно должны искать основания для такого соотношения.

2. В конкретном определении абсолютного мы находим такое основание, а следовательно, и основание рациональной метафизики и теории познания. В этом определении мы понимаем действительность как реальное другое абсолютного, сущее для себя и для абсолютного, — как субъект и как объект. В этом определении объясняется, каким образом сущее вообще может быть объектом мысли и каким образом оно может и логически и реально определяться идеей. В нем заключается, следовательно, основание конкретного идеализма и принцип идеалистического мирообъяснения.

Как мы только что видели, такое мирообъяснение не должно противоречить эмпирическому исследованию явлений в их всеобщей необходимой связи, точно так же как и эмпирическое объяснение явлений из их внешних причин не может вести к отрицанию идеального или телеологического детерминизма. Спор между сторонниками механического и идеалистического миросозерцания может быть улажен окончательно не путем толкования отдельных, и притом наиболее сложных и наименее разгаданных, явлений органического мира, а исключительно путем метафизики, исследующей общие формы явления как такового, формы действительности вообще. Убедившись в том, что вся действительность в своем целом, в совокупности своих явлений обусловливается логическими категориями, определяется конкретной идеей сущего, метафизик не станет применять свою телеологию внешним или произвольным образом к объяснению отдельных явлений; он не будет отступать перед попыткой чисто эмпирического их объяснения из данных физических причин. Ибо в самом единообразии и всеобщей необходимости механических законов он будет видеть высшее опытное доказательство универсальности телеологического принципа, — того логического начала, которое обусловливает собою явления. И, наоборот, тот естествоиспытатель, который убедится, что одна метафизика дает прочное основание закону универсальной соотносительности и необходимой причинной связи явлений, перестанет видеть в такой метафизике врага, угрожающего научному объяснению постоянным произвольным вмешательством. Признавая за эмпирическою телеологией относительное значение при объяснении строения, функций, эволюции организмов в их приспособлении к среде, он допустит за такою телеологией высшее логическое основание и не станет отрицать общей метафизической телеологии с ее универсальным Логосом во имя тех общих эмпирических законов, которые обосновываются именно ею — в своей всеобщей необходимости.

3. Конкретное определение абсолютного не есть простая отвлеченная идея действительности, ее мыслимое удвоение; напротив того, как мы видели, оно устанавливает конкретное различие между действительностью и ее абсолютным началом, которое понимается не только как ее основа или причина, но и как ее идеал, — то, для чего она существует, ее конечная цель. В этом смысле такое определение заключает в себе логическое обоснование нравственной философии и религиозного гнозиса и соответствует требованиям религиозного сознания. Оно устраняет дуализм, противополагающий мир Божеству и ограничивающий Божество этим отвлеченным противоположением; и оно устраняет пантеизм с его смешением абсолютного и относительного бытия. Оно соответствует вере в личного Бога, ибо оно понимает абсолютное как конкретный субъект, сущий в себе самом для другого и заключающий в себе основание своего другого. Оно соответствует нравственной идее Бога, как бесконечной любви, ибо оно признает альтруизм метафизическим определением абсолютного сущего. Оно понимает вселенную в ее универсальном детерминизме и вместе в свободе ее реального инобытия, в свободе ее внутреннего самоутверждения.

Но мы не станем перечислять те проблемы, решению которых может служить конкретный идеализм. В этом пространном отвлеченном рассуждении мы старались лишь выяснить критически основания такого идеализма, показав, что он есть необходимый постулат опыта и умозрения, точно так же как и религиозной веры.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

В настоящее издание включены наиболее значительные произведения князя С. Н. Трубецкого, позволяющие составить достаточно целостное представление о его творчестве. Выдающийся историк философии и религии, С. Н. Трубецкой был знатоком как античной, так и новоевропейской мысли. Его исследования по античной философии и религии, в частности «Учение о Логосе в его истории», проливают дополнительный свет на те работы, которые посвящены развитию новой философии, — и наоборот. Обращаясь к истории, русский мыслитель искал в ней ответы на те вопросы, которыми жила его эпоха, получившая имя «русский духовный ренессанс». Так, проблема веры и знания, волновавшая Трубецкого отнюдь не только как теоретическая, но как глубоко жизненная проблема, не утратившая, кстати, своего значения и сегодня, красной нитью проходит через все его произведения, благодаря чему выявляется их тематическое единство при всем различии и многообразии исторического материала. «Учение о Логосе в его истории» наиболее остро ставит эту тему: здесь русский философ осмысляет встречу греческого умозрения и ветхозаветного откровения, нераздельность и неслиянность которых — у истоков европейской культуры как культуры христианской.

В статьях «О природе человеческого сознания» и «Основания идеализма» предметом рассмотрения является новая философия; С. Н. Трубецкой, раскрывая логику исторического развития, анализирует ее религиозные предпосылки. Проблема знания и веры и тут оказывается одной из ключевых.

 

⇐ Предыдущая30313233343536373839Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: