Что мы подразумеваем под «известным»?

Если какой‑либо объект наблюдали, но не выяснили степень его значимости и взаимосвязь его с другими объектами, то он остается неизвестным. Если кто‑то давным‑давно видел, как одна из приготовленных им микробных культур погибла в результате случайного загрязнения плесенью (и заключил из этого только то, что ему следует приготовить другую культуру, поскольку первая уже непригодна), то он еще не открыл антибиотики. Даже если он и описал где‑нибудь в примечании свое наблюдение, честно отметив его как досадную небрежность своей методики, это ничего не добавило к нашему знанию. Было бы чрезвычайно прискорбно, если бы современные ему бактериологи забросили исследования на эту тему, наткнувшись на его статью и сделав вывод, что это явление «уже известно». Как мы убедимся при рассмотрении работы Глея по инсулину (с. 117), тот, кто наблюдает, может и не придать значения тому, что он видит, очевиднейшим образом демонстрируя свою неспособность открыть данное явление – ведь он имел наилучшие шансы и не сумел ими воспользоваться.

Даже если наблюдение подробно описано в литературе вместе со всеми вытекающими из него следствиями и, таким образом, является «известным» в общепринятом смысле слова, полезно спросить: а кому оно известно? важное наблюдение, опубликованное в только что прекратившем свое существование труднодоступном журнале, да к тому же на малоизвестном языке, может фактически остаться неизвестным ни единой живой душе. Подобный факт вполне заслуживает повторного открытия, разумеется с должным упоминанием первоначальной публикации. Такие случаи крайне редки, однако поразительно много полезных наблюдений, опубликованных в малочитаемых журналах, проскальзывают мимо внимания тех, кому следовало бы о них знать.

Несколько лет назад д‑р Серж Рено, работающий в нашем институте, обнаружил, что для гистохимического определения содержания кальция в тканях следует предпочесть фиксацию в спирте с формалином, а не применяемый для этой цели нейтральный формалин. Затем он обнаружил, что этот факт уже давно должным образом описан одним немецким ученым, и тем не менее патологи всего мира по‑прежнему используют для этой цели нейтральный формалин. Тогда я настоятельно рекомендовал Рено опубликовать свои наблюдения (упомянув, разумеется, более ранние источники), и я убежден, что многие ученые благодарны ему за это.

Видение и открытие

Мы уже неоднократно касались вопроса о существенном различии между видением и открытием (с. 102–103). Теперь давайте проиллюстрируем этот важный момент, рассмотрев историю открытия инсулина, рассказанную мне Ф. Бантингом. Само это открытие уже упоминалось как пример интуитивного озарения (с. 65).

В 1889 г. двое физиологов – Минковский и фон Меринг – хирургическим путем удалили поджелудочную железу у собаки, вызвав тем самым диабет. Но они не поняли, что эта болезнь является результатом недостатка инсулина. Их находка не стала стимулом к дальнейшим исследованиям вплоть до 1921 г., когда Бантинг и Бест получили инсулин из надпочечников и показали, что этим гормоном можно лечить не только экспериментально вызванный диабет, но и реальные случаи заболевания.

Интересно отметить, что и ранее многие исследователи получали подобные результаты в процессе работы с экстрактами поджелудочной железы, однако приписывали гипогликемические реакции «токсичности» своих препаратов. Во Франции известный физиолог Э. Глей за шестнадцать лет до Бантинга проводил очень похожие эксперименты. Он даже описал их в частном сообщении, которое передал в запечатанном виде Парижскому биологическому обществу в феврале 1905 г. Глей вводил масло в проток поджелудочной железы собак и тем самым вызывал ее отвердение (метод Клода Бернара). Он отметил, что собаки не заболевают диабетом и что внутривенное введение экстракта из таких склеротичных желез уменьшает содержание сахара в крови у собак с удаленной поджелудочной железой. Только в 1922 г., после публикации Бантинга, Глей позволил вскрыть конверт. Содержание этого письма полностью подтвердило претензии Глея на то, что он первым обнаружил инсулин.

Впоследствии много писалось о моральных аспектах такой заявки на приоритет. Во всяком случае, приоритет Глея оказался практически непризнанным, и на международном симпозиуме по диабету он яростно протестовал против подобной несправедливости. Старый профессор Минковский, который возглавлял работу симпозиума, мягко положил конец этой неприятной сцене, заметив: «Я хорошо понимаю ваши чувства, я также был крайне расстроен тем, что не открыл инсулин, ибо понял, насколько я был близок к этому».

Очевидно, Глей не распознал важности увиденного им, в противном случае он не ограничился бы тем, что спрятал свои результаты. Пойми он, что становится ответственным за смерть тысяч людей, погибших от диабета за все годы отсутствия инсулина, его поступок был бы равносилен преступлению. Ни одна из последующих работ Глея не могла по своей значимости сравниться с открытием инсулина. Именно потому, что он не понимал важности данной темы, он и оставил занятия ею. Ведь не представляет больших трудов сдать на хранение рукопись, в которой изложено нечто, в чем мы не очень уверены, а потом сделать ее достоянием гласности, если вдруг кто‑то другой докажет, что мы были на верном пути. С моей точки зрения, Глей не только не сумел открыть инсулин, но и доказал, что не мог этого сделать. И хотя он по воле случая увидел инсулин, он его все же не открыл.

В медицинской литературе можно найти немало подобных примеров, когда, производя важное наблюдение, исследователь либо не совсем в нем уверен, либо не в состоянии осознать его последствия. Поэтому он может ограничиться одним упоминанием об открытии, а может и вовсе этого не делать. В таких случаях «открыватель» заслуживает еще меньшего признания, чем все те, кто просто не наталкивался на какой‑либо любопытный факт и потому не имел возможности столь наглядно доказать свою неспособность оценить его. Если ученый не делает важных открытий, это не прибавляет ему научного авторитета, но по крайней мере он может находить оправдание в том, что на его долю не выпала счастливая случайность. А уж если такой случай ему все же выпал и он не сумел его оценить, тут некого винить, кроме самого себя. Вообще говоря, элемент случайности в медицинских исследованиях нередко переоценивается. Госпожа Удача улыбается только тем, кто умеет ценить ее искусные чары, и такими ценителями она редко пренебрегает.

Вопреки общепринятому мнению Эдвард Дженнер был далеко не первым, кто привил людям коровью оспу, чтобы предохранить их от заболевания обычной оспой; Уильям Гарвей не первым открыл кровообращение; Дарвин не первым выдвинул эволюционную теорию, а Пастер не первым сформулировал теорию микробов. Но именно эти люди развили упомянутые идеи до такой степени, что они начали приносить пользу.