Введение в Технику Гештальт-терапии

Техника Гештальт—терапии разнообразна по используе­мым приемам — вербальным и невербальным, структури­рованным и неструктурированным, интроспективным и межличностным, направленным на внутренний мир и на внешнее проявление, символическим и не символическим. Некоторые приемы характерны не только для Гештальт-терапии, вероятно, каждый из них можно считать вариа­цией (намеренной или нет) известных приемов в психотерапии или в некоторых системах духовных учений. И все же сеанс Гештальт-терапии нельзя спутать ни с чем другим из-за подхода, составляющего основу нового и единственного в своем роде Gestalt.

Уникальность Гештальт-терапии состоит не в молеку­лярном уровне элементов технических компонентов и не в молекулярности отношения, но в межличностном уровне, где отношение придает форму техническому материалу и порождает новый синтез из предоставляющихся возможно­стей.

Гештальт—терапия на уровне техники является прежде всего синтезом. То, что для нее типично, является особен­ной «штучкой» для старых форм, характер и содержание техники в контексте других — в ограниченности действий терапевта по отношению к пациентам, где особое внимание направлено на само явление, а не на его формулировку.

Практическая Гештальт-терапия является синтезом приемов, поскольку не ориентирована на технику. Синтез существует лишь в тех пределах, где различные части мо­гут быть выкристаллизованы вокруг единого центра. Центр, в данном случае соединяющий воедино на удивле­ние разнообразные ресурсы, выходит за рамки приемов, о которых мы говорили раньше как об актуальности-осоз­нанности—ответственности.

Перлс в своей практике постоянно расширял свой репер­туар любыми возможностями, способствующими его целям сделать пациента более осознанным и ответственным. Он адаптировал, занимал, комбинировал и никогда не пере­ставал изобретать приемы, не осознанно, но по наитию самой жизни.

Из свободной ассоциации он выделил идею о поддержке осознанности, хотя перенес акцент от содержания к форме; от Райха он взял понимание защиты как моторного дейст­вия и воспринял значение выражения; из «тирании обязан­ностей» Карен Хорни он вывел со временем олицетворение своего «волчка»; из психологической драматургии — обыг­рывание конфликтов; из даанетики — прокручивание травматических эпизодов и прием повторения предложе­ний; из Дзен Буддизма — правило минимизации интеллек­туализма и так далее.

Однако ни в коей мере мы не склонны считать Гештальт-терапию некоей композицией подходов или попро­сту эклектичным подходом. Точно также мы не воспринимаем музыку Баха композицией из предшествую­щих итальянских, немецких или французских стилей (хо­тя в некотором смысле так оно и есть), но нас поражает уникальность этого синтеза, а не узнавание его компонен­тов, поэтому новое здание Гештальт-терапии впечатляет больше, чем старые его кирпичики.

В главе 4 я покажу, как особое отношение — концент­рация на настоящем — скрепило несколько кирпичиков в здании Гештальт-терапии: это упражнение «континуума осознанности». Здесь переживание «бытия в настоящем» послужило зернышком, которое Перле нашел не в какой—

нибудь форме психотерапии, но в собственном осознании (в частности, в личных переживаниях, которые он называл «сатори»). Так вот, это зернышко, которое в историческом прошлом имело форму медитации, Перле посадил в знако­мую ему почву — в свободную ассоциацию — и обнару­жил, что для озаренных глаз это явилось свободной диссоциацией, где чего-то не хватало. А не хватало в дан­ном случае очевидного.

Я исследовал концентрацию на настоящем как идеал (аспект хорошей жизни), который предлагается терапев­том пациенту в качестве объемистого предписания, в кото­ром тот тренируется посредством особой техники. То же самое можно сказать о любом аспекте тройственного идеала Гештальт-терапии: актуальности—осознанности-ответст­венности.

Практически любая техника в Гештальт-терапии мо­жет рассматриваться как особое выражение обширного предписания: «осознавай». Данное предписание, в свою очередь, является выражением взглядов терапевта и его переживаний, которые могут быть действительно стоящи­ми только вместе с осознанием, свет же осознания — это все, что нам требуется, чтобы выбраться из наших трудно­стей, чтобы увидеть всю глупость наших конфликтов, что­бы освободиться от фантазий, причиняющих нам беспокойство.

Точно так же можно рассматривать практически любую технику в Гештальт-терапии как особую кристаллизацию предписания: «Будь ответственным, ощути себя владыкой своих поступков, ощути себя.» Это предписание, в свою очередь, является выражением убеждений терапевта — ос­нованных на опыте — что только когда мы есть то, что мы есть, только тогда можно сказать, что мы живем, что если только мы начнем быть самими собой — или признаем, что мы уже такие — только тогда мы обретем большее удовлет­ворение, чем от любого простого желания.

Сказать, что целью Гештальт-терапии является про­буждение осознанности, чувства актуальности и ответст­венности, все равно, что заявить, что ее целью является способность переживать.

Мы все время что-то «переживаем», но в то же время контакт с переживаниями очень слабый, он лишь наполовину пробужден к действительности. В этом смысле можно сказать, что мы переживаем не взаправду.

Для гешталиста верное переживание уже само по себе является лечащим или корректирующим. Момент пробуж­дения — момент контакта с действительностью — являет­ся тем, что покажет нам истинное лицо фантомов наших грез. Это также момент тренировки в ощущении: здесь мы можем, например, научиться тому, что нет такого, чего стоило бы бояться, или что награда за то, что ты живешь, превосходит боль и потери, которые мы хотели бы избежать в наших снах.

Жажда ощущений есть часть всей жизни. Чаще всего она принимает формы желаний идти все дальше и дальше в ощущениях, не обращая внимания на те, что под рукой. Стремление к большему подменяет требование к глубине, которая могла бы стать нашим естественным режимом кон­такта с миром, если бы мы не были столь равнодушны к ней. Интуитивный поиск этой глубины или полноты осознания дан нам от рождения, но, потерпев в нем неудачу, мы ищем ему замены в окружающих нас стимуляторах: в насыщен­ной специями еде, в скалолазании, в скоростной езде на спортивных автомобилях, в соревнованиях, трагедиях на киноэкране.

Подход же Гештальт-терапии прямо противоположен. Переживание обретается не стимуляцией, а повышенной чувствительностью. Гешталист видит «пробуждение» в ви­де окружающей поддержки, не обязательной тому, кто «пробуждается» в себе, т.е. обращается к своим чувствам.

Техника Гештальт—терапии может послужить для воз­вращения пациента к контакту с его ощущениями двумя способами. Первый заключается в том, чтобы перестать избегать, не прикрывать переживания. Другой состоит в наделении нас энергией, чтобы мириться с содержанием осознанности в форме интенсифицированного внимания или осознанного преувеличения. Хотя оба эти подхода не­разделимы, т.е. суппрессивную и экспрессивную техники можно представить как правую и левую руки психотера­певта, я поговорю о них по отдельности.

Глава четвертая

Суппрессивная Техника

 

«Вы когда-нибудь участвовали в том, что происходит в групповой терапии? Каждый мечет свое мнение на жертву, все интерпретируют всех. Аргументы, словесный пинг-понг, в лучшем случае это атака типа: «Вы, мой дорогой,— прожектер,» в худшем — плаксивое представление: «Ах, я несчастный». Так какого же роста вы ожидаете в подобных клубах по самоусовершенствованию?»

Фриц Перле

Первым необходимым условием для ощущения того, что мы потенциально можем ощутить — это перестать зани­маться посторонним. Наши действия, далекие от восприя­тия и выражения, настолько нас перегружают, что мы вряд ли способны уделить внимание тому, в чем мы в данный момент живем. Если бы мы только смогли перестать играть в свои привычные игры, то обнаружили бы, что ощущения — это не то, что нужно искать, а наоборот, их невозможно избежать. Как мы говорили раньше, мы и в самом деле все время что-то ощущаем, но на уровне просто касания, кото­рый мы никак не идентифицируем. Наши глаза видят, мы же сами — нет. Грезы напоминают, что мы не осознаем увиденное, заявляют, что «они» знают, а «мы» — нет.

Чтобы ощущать, мы должны присутствовать, быть здесь и сейчас. Мы не можем «ощущать» (а только воображать) то, что уже прошло и чего нет. Реальность, она всегда сей­час. Даже в воспоминаниях — здесь реальностью является наш теперешний акт воспоминания, наше желание вспом­нить, наше реагирование, здесь и сейчас, на воспоминания.

В обычной беседе для настоящего места мало. Больше всего времени уделяется анекдотам, планам на будущее, комму­никативным установкам или мнениям. Даже наша собст­венная ментальная активность не концентрируется на настоящем. Большая часть ее состоит из предвкушений, воспоминаний, фантазий и подходящих случаю игр. Мы, Гештальт-терапевты, смотрим на подобное с подозрени­ем.Ведь каждая из этих активностей составляет нашу леги­тимную и функциональную способность, а мы почти все время используем такие способности не на функциональ­ные, конструктивные цели или хотя бы на удовольствия, а как эквивалент механических развлечений в виде постуки­вания пальцами или бездумного рисования. С точки зрения Гештальта, подобные занятия, отвлеченные от настоящего, представляют собой акт избегания настоящего.

Посредством простого приема прекращения любых за­нятий, кроме ощущения, и терапевт, и пациент вполне могут испробовать верность данного вывода.

Ощущение не делания ничего, кроме внимания к содер­жанию осознанности, может привести, как при усвоении психоделического вещества, к самоценному контакту с ре­альностью или к интенсивному дискомфорту. Лишенные наносного, наши отношения к самим себе и к нашему суще­ствованию становятся очевидными. Особенно это касается негативных отношений. Можно чувствовать себя стеснен­но, неудобно, хотеть высказаться или превратить все в шут­ку; можно чувствовать себя глупо, ощущать свою неинтересность для других. Если так, то не стоит удивлять­ся, почему мы так мало находимся в настоящем и так много в фантазиях и размышлениях. Если мы пережили урок осознанности как неприятный или болезненный, нам не составит труда принять, что тенденция жить в прошлом, в будущем или в абстракции способствует избежанию такого дискомфорта.

Есть особое переживание, к которому часто ведет суппрессия (подавление) избегания и которое в Гештальте счи­тается особенно важным — ощущение несущественности.

Говорить об ощущении несущественности — это в неко­тором роде терминологическое противоречие, поскольку ощущение всегда подразумевает существенное. «Несуще­ственность» представляет собой некое замкнутое пространство, куда стекаются поверхностные личностные игры и где нет места самосознанию. У «несущественного» имеется ил­люзорное качество, подобное тем, что сопутствуют нега­тивным чувствам, о которых мы говорим выше. Стыд, вина и тревога, например, не являются чистым переживанием действительности, это результат отношений, которые мы противопоставляем действительности, отвергая или сопро­тивляясь ей, боясь ее. Точно так же ощущение несущест­венного или пустоты является тем состоянием, в котором мы судим поверх себя, вынося вердикт: «Не достаточно». Несущественность, простота, бессмыслица, тривиальность — вот переживания, в которых мы не прекращаем изме­рять свои ожидания или стандарты, которыми мы мерим реальность. Их корень не в чистом осознании, а в сравне­нии.

Важность этого ощущения несущественного вытекает из наблюдения, что оно представляет мост между избегани­ем и контактом или, как это выразил Перлс, между фобийными и взрывными пластами личности. Перле считал эту фазу терапевтического процесса настолько важной, что да­же определил Гештальт-терапию как: «Гештальт-терапия есть трансформация пустоты стерильной в пустоту плодо­родную».

Как это понимать? «Ничто» есть «несущественное», только когда мы стараемся превратить его во что-то. Од­нажды приняв, что ничего нет, мы обретем все. Ничто пре­вратится в экран, на котором мы сможем увидеть все, на фоне которого свободно задвигаются «фигуры». Поскольку теперь нам не надо творить, все то, что мы делаем, станет нашим творением; поскольку теперь нам не нужно озаре­ние, озарением станет осознание момента; поскольку мы больше не стараемся быть тем-то и тем-то и чувствуем несущественность подобных стандартов, мы понимаем, что мы такие, какие мы есть. Суппрессивный аспект Гештальт-терапии объемлет и общие принципы, и то, что можно при­нять за индивидуальные (негативные) предписания. Существует закон, приложимый к каждому пациенту, яв­ляющийся непреложным для группы, что нельзя потворст­вовать любой игре, представляющей механизм главного избегания. Об общих принципах и правилах я поговорю в следующей главе.

О принципиальных «ни-ни» в Гештальт-терапии я уже говорил: велеречивость, предвкушение, повествовательность, долженствование, манипуляции.

В данной главе я уже коснулся вопроса будущего и про­шлого, однако поговорю о нем более подробно еще, по­скольку здесь я только обрисовал тему. О других же вопросах (повествовательности, долженствовании и мани­пуляции) следует рассказать особо, затронув все следствия и исключения из правил.

 

I. Повествователъность

Повествователъностъю Перле считал так называе­мую «научную игру», точно так же, как религиозную игру — «долженствованием». В терапевтической ситуации наи­более частыми проявлениями данного отношения являются предложение (диагностическое) информации, поиск обыч­ных объяснений, дискуссия по философским или мораль­ным вопросам или по значению слов. Все это вместе с вежливыми клише табуировано в Гештальт-терапии как «многословие». Как говорил Перле: «"Почему" и "потому что" в Гештальте считаются грязными словами. Они ведут лишь к рационализации и принадлежат ко второму разряду продукции многословия. Я выделяю три разряда подобной продукции: дерьмо цыплячье — это "доброе утро", "как дела?" и т.д.; дерьмо собачье — это "потому что", рацио­нализация, извинения; и дерьмо слоновье — это когда го­ворят о философии, экзистенциальной Гештальт-терапии и т.д.— как раз этим я сейчас и занимаюсь».

Слово «дерьмо собачье», в частности, в Гештальт-тера­пии стало термином технического жаргона из—за своей вы­разительности. Оно указывают на нечто, от чего следует избавиться, что теряет свою весомость при непосредствен­ном переживании.

Действия Гештальт-терапевта часто оказываются до­вольно неприятными для пациентов, ранее прибегавших к психоанализу или читавших психоаналитическую литера­туру, где интерпретация считается широким проспектом к истине. Более того, тенденция к поиску облегчения от психологических напряжений через обычные объяснения является естественной для многих. Должны ли мы назвать подобные психоаналитические и спонтанные попытки не иначе, как стерильными играми «прилаживания», как предлагал Перле?

Лично я убежден в правомерности воздержания от вы­ражения интеллектуальных заключений как о психотера­певтической технике, хотя и не согласен с пренебрежительным отношением многих Гештальт-терапевтов к желанию пациента разобраться на интеллектуаль­ном уровне. Думаю, что это не только совместимо с применением техники, но и более эффективно. Не следует полагать, что «Аристотелевы причинно-следственные иг­ры» всегда является иной техникой избегания (фобийное поведение) в отношении полезности обсуждаемого закона. Достаточно того, что мы знаем, что иногда объяснения яв­ляются избеганием. Если так, то когда пациент должен играть в игру Гештальта, где правилами не дозволяются «почему» и «потому что», он раньше или позже дойдет до точки, где почувствует себя неуютно без привычных «кос­тылей». Другими словами, некоторые из его объяснений будут функциональны, а другие — фобийны. И все же, ког­да его просят полностью отказаться от объяснений, он на­ходит, что иногда не может этого сделать с легкостью и чувствует себя виноватым, пустым, напуганным, начинает «повествовать», а не переживать дискомфорт момента или свою «необходимость» объяснить себя. Если я прав, техника табуирования интеллектуальных формулировок может оказаться подобной проявке фотопленки: высвечи­ванием того, что иначе осталось бы невидимым. Думаю, что это верно для суппрессивной техники вообще.

Признание эффективности техники отказа от интерп­ретации не обязательно должно основываться, с другой сто­роны, на выводе, что все интерпретации стерильны и что желание интеллектуального понимания либо представляет собой симптом, либо отсутствие главного. Уже достаточно того, что мы иногда видим стерильность интерпретации и что ожидание пациента, что данный тип понимания изме­нит его, является в целом его выбором из бессмысленно долгого окольного пути.

Вопрос неинтерпретации видится мне как предпочти­тельный из-за более эффективной техники — он сравни­тельно действеннее, чем вывод священного предписания, согласно которому все интерпретации объявляются в своей сути «плохими».

Гештальт-терапия — это особенно неинтерпретацион­ный подход, поскольку ее целью являются переживания, осознанность, а не интеллектуальная интроспекция. Пси­хоанализ, основанный на поиске интеллектуальной инт­роспекции, может привести к интроспекции эмоциональной. Гештальт-терапия держится на убежде­нии, что интеллектуальная интроспекция чаще становится ловушкой, подменой, «костылями», она навсегда замещает переживание, о котором повествует. В любом случае, осознанность может стимулироваться более непосредст­венно, чем интеллектуальной формулировкой своего воз­можного содержания. Не являясь сторонником подобного непрямого, «просчитывающего» подхода, Гештальт-тера-певт отвергает игру «Я вам сейчас все расскажу», поскольку она включает отношение, не подходящее для развития са­моподдержки или ответственности.

Думается, что если мы попросим пациентов следовать правилу не интерпретировать себя и принять наше правило неинтерпретации, понимая это как технику, а не вопрос морали, наш контакт с ними только улучшится, чем если мы будем считаться со всеми их «потому что» в виде избе­ганий или «саботажа». В моей практике я основываюсь на выводе, что эффект необходимости интерпретации может иметь под собой ошибочность посыла, и я приглашаю своих пациентов поэкспериментировать в ситуации, где нет ин­терпретации. Когда пациенту не удается следовать прави­лу, которое он уже принял, можно заключить, что:

1. В этот момент он переживает что—то, что он должен избегать.

2. Его желание разыграть «смотри, какой я умный» или другую подобную игру сильнее, чем желание поделиться своим переживанием.

3. Он не доверяет терапевту и/или применяемому им методу.

В любом из этих случаев неудача пациента вести себя по предписанию (простой вербализации своих пережива­ний) по крайней мере так же важна для терапевта, как и успех. Если он не вдается в интеллектуализацию, то рано или поздно:

1. Поймет, что она и не нужна, чтобы обрести самосознание.

2. Споткнется о «дыры» своей личности — зоны слабости, паралича, неспособности принять переживания и т.д., которые способствуют возникновению ощущения пустоты. Как мы уже видели, как раз это-то и нужно.

А если пациент начинает объяснять или ищет объясне­ний у самого себя или у терапевта, то терапевт может по­ступить следующим образом:

1. Настоять на правиле;

2. Направить его внимание на переживания момента: необходимость избежать скрытого до сих пор дискомфорта, стремление объясниться или высказаться о прошлых событиях, желание, чтобы его приняли как толкового пациента, его выбор собственного подхода, а не предложенного терапевтом и.д.

В приведенных примерах неудача пациента следовать правилу воспринимается как ключ, а правило опосредован­но выступает в функции проявителя этого ключа. Частично успех терапевта в любом подходе зависит от его способно­сти подобрать ключи к существенным вопросам, выраже­ния таких аспектов в его личности, которые предполагают конфронтацию. Суппрессивные правила Гештальт-терапии представляют собой ценные средства по выявлению таких моментов в переживаниях пациента, которые необ­ходимо высветить. В основном это моменты, когда, несмот­ря на установленную терапевтом структуру, пациент предпочитает не выражать свои текущие переживания, но повествовать о себе или других.

Правило недопущения повествовательности, влеку­щее за собой правила недопущения объяснений или поиска объяснений, правило нефилософствования или недопуще­ния поиска истины иначе чем свидетельством, правило не­допущения диагностики личности или сбора информации с целью ее интерпретации (прибавим сюда дискуссию о по­годе, об утренних новостях и т.д.), не только применимо к индивидуальному пациенту, но тоже особенно эффективно в ситуациях групповых взаимоотношений. При индивиду­альной терапии объяснения представляются случайными потерями времени. В групповых же ситуациях одно объяснение влечет за собой другое, третье, то есть при таком процессе ничего существенного не происходит. Простое правило суппрессии или подавления вербализации мне­ний, идей, мнений о чувствах других членов группы и т.д., с другой стороны, является само по себе гарантией, что нечто существенное произойдет, поскольку поделиться пе­реживанием — значит запустить переживания, а в атмос­фере неизбегания выражение «манорных» чувств увлекает, подобно искрам, вырастающим в пламя огня, в драматиче­ские перипетии.

Правило неинтеллектуализации применимо не только по отношению к вербализации. И в индивидуальной, и в групповой терапии им можно пользоваться в отношении всего, о чем мы думаем. Это, в свою очередь, не значит, что лишенное мыслей состояние рассудка идеально подходит для любого момента жизни. Это значит, что большую часть времени мы предпочитаем просчитывать, а не осознавать себя, при этом даже не сознаем, что делаем какой—то выбор. Прием выключения нашего «компьютера» может способст­вовать контакту с текущими переживаниями, который мо­жет вовлечь желания просчета будущего, а может и не вовлечь. И в самом деле, многое в нашем мышлении похоже на репетицию, обусловливает необходимость управлять будущим. В поисках такой «обеспеченности» мы можем избегать потерь и болезненности, но, превратившись в «компьютер», мы вообще перестаем полнокровно жить.

П. Долженствование

Говорить себе или другим о том, что должно быть, подо­бно повествовательности является еще одним уходом от переживаний того, что есть. Чтобы проиллюстрировать это, Фритц Перле приводит такой анекдот: «Мойша и Аб­рам играют в карты. Мойша: "Абрам, ты жульничаешь!" Абрам: "Да, я знаю"».

Фритц — он повествователь, рассказчик. Мойша — долженствователь. Абрам признает то, что есть.

Оценка является шагом из переживания, поскольку в оценке мы пытаемся приложить модель, заимствованную в прошлом переживании, к настоящему или экстраполиро­вать ее в будущее. Если, согласно нашим рассуждениям,

Отношение и Практика Г'ешталът -терапии

степень приложимости достаточна, мы «принимаем». Но это принятие не является раскрытием внутреннего значе­ния. Это не стремление к уникальности переживания, удо­вольствие от раскрытия. Да это и не раскрытие, а лишь отметка о пробе, основанная на соответствии установлен­ным ранее стандартам. Но так безопасней. Статус кво мо­жет держаться сколько угодно. Когда же степень соответствия стандартов и реальности недостаточна, мы обращаемся к тому, чего недостает, а не к тому, что есть. Большинство из того, что мы называем «переживаниями», является неприятными чувствами, вызванными крушени­ем наших ожиданий, а не осознанностью того, что происхо­дит.Это переживание не чего-то, а «ощущение» несущественного.

Можно на время отказаться от рассуждений по поводу реальности, как мы поступили со своим «компьютером». Сделать это — означает, например, покончить с игрой в «самоистязание» или в «самосовершенствование». Если мы это сможем, то обнаружим целый ряд истинных чувств, о которых и не подозревали, поскольку они были скрыты нашим простоватым механизмом принятия — отвержения.

Тот, кому известно трансовое состояние психоделиче­ского переживания, знает, что значит жизнь без «принуж­дения». Когда засыпает чудовище долженствования, все становится таким, какое оно есть. Игра в «сравнения» пре­кращается. Все оборачивается к нам своим истинным ли­цом добра во всем своем совершенстве.

Я обнаружил некоторую разницу между истинным пе­реживанием и долженствованием через осознание пробы. Много лет тому назад однажды все утро я провел на сеансе Гештальт—терапии и вышел оттуда с чувством открытости всему миру, когда не нужно защищать себя ни от чего, ни от кого, не боясь даже встретить саму смерть. Войдя в сто­ловую, обнаружил, что на обед будет рыбный суп. С самого детства мне до тошноты не нравилась пища из морских продуктов. Но как же стало смешно мне, только что готово­му встретить даже смерть, отказываться от тарелки с су­пом. Чувство открытости и защищенности, которое еще жили во мне, я перенес в ситуацию с супом. И тут я впервые по-настоящему попробовал этот суп, в нем не оказалось ничего из того, что мне приходилось «пробовать» много раз до этого. Раньше, когда подобное варево оказывалось у ме­ня во рту, я был настолько поглощен неприятием, что и не обращал внимания на информацию, которую мне давал мой язык. Я «пробовал» фантазию плюс мою собственную активность по возведению барьера между едой и собой. Теперь, раскрывшись, я понял, что суп не имеет ничего общего с тем, что я о нем знал. Стараясь описать его вкус, я пришел к тому, что это «добрая старая протоплазма».

Целью Гештальт—терапии как раз и является способ­ность жить в настоящем (по крайней мере, когда мы этого хотим) так, чтобы никакие стандарты прошлого не тумани­ли нашего сознания, чтобы мы были теми, кто мы есть, чтобы облака долженствования не закрывали нашу суть. А все-таки можем ли мы жить уже сейчас так? Если нет, то правило недопущения долженствования скорее всего нере­ально.

И все же нечто типичное Гештальт-терапии подсказы­вает нам сделать сегодня то, чего мы бы хотели достичь завтра. Как, например, в предписании по отношению к концентрации на настоящем в идеале: «Живи в настоящем, сейчас», это предписание в отношении идеальной свободы от долженствования выглядело бы так: «Перестань сейчас же ругать или хвалить себя».

Типичный для Гештальт—терапии, этот подход не явля­ется уникальным. Хорошо вспомнить высказывание Ференци в отношении эффекта, когда анализ можно прекратить, если пациент достиг способности к свободной ассоциации. Свободная ассоциация в психоанализе — это и цель, и средство. Более того, то же можно сказать о любом умении. Мы учимся плавать, плавая, а не читая об этом в книгах или анализируя свои «плавательные блоки».

В особом случае не использования самооценки практи­ческим выражением такой установки будет простое при­знание переживания, без критики рассуждений:

Т.: Что вы сейчас испытываете?

П.: Мне хорошо. Я не напряжен. У меня к вам теплое

чувство (улыбается). Великолепно!

(Пауза)

Т.: Думаю, вы занимаетесь саморекламой. П.: Ну да! Я бы хотел, чтобы все увидели, что мне

хорошо. Вот что я испытываю: хочу, чтобы вы меня одобряли, боюсь, если выставлю свое подноготное, если выставлю это опять, вы меня больше не станете терпеть.

Т.: Что вы чувствуете сейчас1?

П.: Вижу вас. Чувствую, как руки лежат на бедрах. Чувствую себя уравновешенным. Слышу шум океана (пауза) — я мог бы слушать его целую вечность.

Моя реплика: «Вы занимаетесь саморекламой»,— в дан­ном случае основана на спорном предположении, т.е. явля­ется своего рода интерпретаций. Что я имел в виду:

1. Отрицательное утверждение: «Я не напряжен». Можно осознавать только, какой ты. Отрицание же ведет к «игре сравнений» и представляется общей оценкой. «Подхожу я под такой стандарт?» «Подвержен ли я тому или этому греху?»

2. Доминирование терминов оценки над содержанием. «Хорошо», «Великолепно», «Теплое» — они не несут ин­формации восприятия или описания. Пациент, кажется, более заинтересован в сообщении о том, что ему хорошо, а не в том, чтобы рассказать, что именно он переживает, с чем он в контакте. И, наоборот, в конце он уже в кон­такте со мной, со своими руками, с океаном, мне видно, что ему хорошо, уже и без его рассказа об этом.

Поворотным пунктом в переживании пациента в приве­денном примере стала его готовность исследовать и выра­зить то, что он ощущал, но решил скрыть под своим «мне хорошо». Осознание страха неприятия, желания комфорт­ности и своей сдержанности, т.е. претензия — а это все было для него совершенно ясно,— вначале заменилось в нем скотомой. Когда же он перестал избегать очевидную реальность момента, он тут же раскрылся окружающему.

Правилу отказа от оценки следовать гораздо труднее, чем правилу отказа от размышления, частично это проис­ходит из—за чрезвычайной утонченности рассудочной дея­тельности. В приведенном примере пациент был уверен, что он лишь выражает переживание, а на самом деле он защищался. Прежде чем прекратить оценивать, нужно со­вершенно четко увидеть, как это делается, для этого может потребоваться подготовительная работа. В Гештальт-терапии одним из путей такого осознания, мы рассмотрим его детально, является преувеличение любых недостатков, от которых мы хотим избавиться. Для того, чтобы жить в на­стоящем, полезно будет отдать долги прошлому или умыш­ленно отследить свои фантазии в будущем. Точно так же, прежде чем перестать судить, нам необходимо судить та­ким образом, с таким умыслом, чтобы разобраться, как мы это делаем. И кроме того, нужно понять, что выбор судить или нет — за нами.

П.: Ничего особенного я не ощущаю. Вижу, как вы сидите на бревне. Чувствую ветерок на лице. Вертится мысль: «Ну и что». Все, что я воспринимаю, чудесно, но мне этого мало. Чего—то не хватает. Знаю, что может быть иначе. Бывало и лучше...

Т.: Вы сейчас играете в игру под названием «Этого недостаточно». Теперь к любому своему высказыванию добавляйте: «Этого недостаточно».

П.: Вижу вас, и этого недостаточно. Чувствую аромат тех кустов, и этого недостаточно. Очень хочу проникнуть в свое сознание и рассказать — и этого недостаточно. А теперь смотрю на небо, и этого недостаточно. Чувствую: но ведь этого достаточно! Ха! Смеюсь, и этого недостаточно. Мне игра нравится, и этого недостаточно. Ну конечно, все одно и то же, что за глупая игра!

Т.: Очень хорошо. А теперь я хочу, чтобы вы

некоторое время делали обратное; после каждого утверждения сознаваемого добавляйте: «Этого достаточно» или «Более, чем достаточно».

П.: Вот, сижу здесь, и этого достаточно — конечно, достаточно. Я знаю, что и вы тут, вы тратите на меня свое время, и этого достаточно. Чувствую свою признательность к вам. Вижу эвкалипт на фоне неба. И этого достаточно — замечательное дерево. Вижу его кору, она такая древняя. И такая мне родная. Я почти чувствую, что я и есть эвкалипт. Ветерок доносит запахи, и этого более чем достаточно! Будто бы дерево отвечает моим мыслям, и этот запах так дорог мне. А теперь я сознаю атмосферу, летнюю жару.

Чувствую воздух, он звенит, подобно рою золотистых пчел, на одной ноте. Сладкий и теплый, как сияние солнца... И большего мне сейчас не нужно.

Если быть достаточно требовательным в таких упраж­нениях, то можно обнаружить, что чувства, такие как тре­вога, вина или стыд, являются не прямыми переживаниями, но результатом оценки: надуманным за­навесом, которым мы отгораживаемся от мира. За каждым проявлением вины стоит идеал, которого не удается до­стичь; за каждым проявлением тревоги — желание мани­пулировать будущим так, как, нам кажется, должно быть, когда мы обращаемся к, кому-то, чтобы он выразил свои переживания и ничего более, мы, в конечном счете, просим его выйти за пределы этого майя (древне—инд. иллюзия.,— прим. перевод.) и раскрыть, как ему все видится, когда он перестает это раскрашивать своим отношением. Мы го­ворим, что тревога, вина и т.д.— это то, что ты сам заставляешь себя испытывать или выбираешь себе, они не являются твоим ощущением мира.

В более узком значении слова, тем не менее, вина, тре­вога и другие такие же чувства являются не только «пере­живаниями», но тем, что лежит очень близко к индивидуальному сознанию.

Насколько далеко заходит правило отказа от оценки в данных случаях — это вопрос, которому я не нашел опре­деленного решения, несмотря на то, что легко разглядеть возможности любой альтернативы; входя в вину, неудов­летворение, страх или, наоборот, не позволяя этим скры­тым играм вмешиваться в переживание очевидного. Перле особо выделял последний подход: увидеть, а не предста­вить, и понять, что то, чего нам не хватает, не есть начало, но, возможно, конец. С другой стороны, как с повествовательностью, неудача в следовании правилу отказа от оцен­ки может рассматриваться в качестве ключа для дальнейшей работы и применения других приемов.

Правило отказа от оценки, подобно отказу от просчитывания, поднимает вопрос пределов своей применимости. Можно ли его принять просто как технический прием, зна­чение которого ограничено терапевтической установкой? Или должны ли мы превратить отношение отказа от суждения в еще одно «долженствование» как в правило для жиз­ни? («Мы должны не долженствовать»). На последний воп­рос невозможно однозначно ответить без прояснения разницы между долженствованием и идеалами или целя­ми.

Идеал — это понятие желаемого, основанного либо на убеждении, либо на опыте. Цель — это установка на при­чинное поведение, наш ориентир, который может быть иде­альным, а может и не быть. Гештальт-терапия, как я ее понимаю, не преследует цель избавиться от понятий жела­тельности или причинности, хотя и стремится к контрба­лансу эксцессов ориентации на будущее при твердой заземленности на настоящем. Если бы Гештальт-терапия заключалась в искоренении целей или идеалов, то уже в самой постановке задачи крылся бы абсурд: цель искорене­ния цели или идеал в отсутствии идеала — это все равно цель и идеал.

С другой стороны, «долженствование» отличается от це­ли и от идеала; «долженствование» представляет собой пси­хологическую активность бытия в связи с реальностью, которая не может быть иной, чем она есть. Когда мы обви­няем себя в чем-то уже прошедшем, мы подставляем себя дисфункциональному чувству, которое ни улучшает наше­го прошлого поступка, ни способствует исправлению ситу­ации в будущем. Вероятно, единственным достоинством нашей вины является то, что на определенном уровне она заставляет нас чувствовать «лучше».

То же самое можно сказать и по поводу настоящего. Наши переживания и действия здесь и сейчас — это то, что они есть и не могут быть иными. Самообвинение или само­превозношение никак на них не влияют. И они, в свою очередь, не делают нас лучше. Если и есть путь к выполне­нию идеала, то он никак не заключается в превращении их в долженствования.

И все же «долженствования» существуют в тех преде­лах, где кончаются наши убеждения. Мы верим, что долж­ны «оттолкнуть реку», что если не исправим ситуацию, она превратится в катастрофическую. В этом смысле должен­ствования являются выражением нашего пунктика на под­контрольности всего, об этом я поговорю в следующем разделе. Ожидания катастрофы обычно принимают такую форму: «Что будет со мной (или с миром), если я (мы) чего-то не предприму?» Люди должны долженствовать, чтобы не волноваться.

Точка же зрения Гештальт—терапии и здесь, и в других вопросах состоит в том, что осознанность уже достаточ­на. Или лучше сказать: осознанность и ориентировка до­статочны, если последнее является аспектом осознанности. Мы имеем понятие желаемого и знаем, где мы есть, то есть это все, что нам необхо

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: