Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Собака по кличке Моппет у маленькой девочки 3 глава




Тогда я впервые увидела пример собачьего материнства. Оно не было похоже на материнство, с которым я столкнулась позже, спустя пятнадцать лет, когда родились щенки Деллы, суки датского дога. Пожалуй, Моппет отнеслась к материнству как к чему-то неестественному и несерьезному. Она просто делала то, что должна была делать – кормила щенков, вылизывала их, следила за ними. Но делала это без особой, всепоглощающей страсти, какая иногда возникает у некоторых матерей.

Моппет была не такой. Мне не нужно было оттаскивать ее от щенков, чтобы она вышла на улицу и немного отдохнула. Она сама была рада сделать перерыв и ненадолго покинуть малюток. Когда мы возвращались с улицы, Моппет не бежала стремглав к щенкам, которые находились на кухне. Она останавливалась возле кошки. Она заглядывала под обеденный стол проверить, нет ли там салфетки, которую нужно порвать. Она окидывала взглядом гостиную, ища свой мячик или еще какую-то игрушку, которой играла раньше, когда у нее не было щенков. В конце концов, кто-нибудь из малышей начинал пищать, тогда Моппет с неохотой возвращалась к своим детям и приступала к исполнению материнского долга.

Потом у щенков начали резаться маленькие острые зубки, и настали дни их отлучения. Так как Моппет не нравилась боль, она придумала, как поступить. Следующим утром – я помню это очень четко – она просто прыгнула на стул, щенки начали тявкать, как сумасшедшие, но потом поняли, что «буфет закрыт». Этот акт разрыва отношений сопровождался взглядом в мою сторону, который, казалось, говорил: «Позволь мне довести дело до конца, и я снова буду с тобой». Она была готова снова быть моим компаньоном, была готова делать то, что делала я, идти туда, куда шла я.

Отлучение у Моппет получилось. Щенки бросились лакать молоко из блюдечек, которые мы поставили им, и жадно есть собачью кашу, в то время как Моппет наблюдала за ними с безопасного расстояния. Если щенки замечали мать и подбегали к ней, она опять запрыгивала на стул. Но, несмотря на это, детишки росли и крепли.

А какими потешными были щенки! Они присоединялись ко всем нашим играм, Моппет наблюдала или играла вместе с ними, а когда ей надоедало, она снова заскакивала на стул.

Так проходили часы и дни щенячьей жизни, а потом один за другим они стали покидать нас. Их забирали пациенты моего отца и друзья друзей, пока не остался последний щенок. У него на одной лапке был беленький носочек, и я назвала его Миттен (что означает, варежка) Он остался у нас еще на неделю или две. Когда пришел день расставания с ним, я проснулась удрученной. Щенка взяла семья, в которой было пятеро детей. Помню, как я стояла на боковой дорожке во дворе, смотрела, как мама уносила его вверх по улице и рыдала.

Мне было двенадцать лет, когда мы переехали в Парк-Слоуп. К домам из красивого бурого песчаника примыкал огромный Просрект-Парк с лугами, деревьями, травой, холмами, дорожками, тропинками, каменными мостами, с большим озером и озером чуть поменьше, с ручейками и катком для фигурного катания. И вся эта красота начиналась буквально у нашего порога. Парк был настоящим раем для меня и Моппет. Мы подолгу гуляли вместе по просторному лугу в самом центре парка, забирались в заросли, где Моппет, как настоящая охотничья собака, бросалась в погоню за белкой, пока та не запрыгивала на дерево. Моппет стояла под деревом и неистово лаяла, потом замечала другую белку и преследовала ее, пока и та не скрывалась среди ветвей. И так белка за белкой, пока Моппет не высовывала язык.

После этого я вела ее к Педдл-Боут-лейк (живописному озеру, где всегда было много любителей поплавать на байдарках), чтобы она попила воды, освежилась и успокоилась. Собака пила воду и успокаивалась, пока не замечала уток, которые плавали повсюду, и в ней снова просыпался спортивный азарт. Моппет плюхалась в озеро и плыла за утками, будто желала своим поведением проиллюстрировать известное утверждение, «кокер-спаниели охотно прыгают в воду». Но в отличие от многих других кокер-спаниелей, она плавала не слишком хорошо. Лапы двигались, будто лопасти колесного парохода. Если она видела объект преследования, то плыла быстрее, но не получила бы медаль за ловкость и отвагу на воде, и утки понимали это. Они не взлетали, когда замечали маленькую собачку, героически плывшую за ними. Они снижали скорость и неспешно уплывали от нее, даже не оборачиваясь. Можно было только восхищаться активностью Моппет и уверенностью в том, что ее маленькие лапки на самом деле могут со ревноваться с оранжевыми лапами уток. Да это и не имело значения: важен был сам процесс погони. Когда утки отплывали на большое расстояние, Моппет понимала, что с погоней на сегодня покончено, поэтому сдавалась и плыла к берегу. Однако, выходя из воды, собака совсем не выглядела побежденной. Уставшая, она прыгала у моих ног, была горда собой и довольна своим подвигом. Я хвалила ее за безграничную силу духа, с которой она вступала в эти маленькие соревнования (а их у нее было много) в лесных зарослях и на Пэддл-Боут-лейк в Проспект-Парке. Известное выражение «Уставшая собака – хорошая собака», говорит о том, что физические нагрузки укрепляют собаку и что они способны сделать из «плохой» собаки, которая жует коврики и дерет диван, спокойную и послушную «хорошую» собаку. Речь идет, конечно же, обо всех собаках. Я же предлагаю свое собственное высказывание именно о кокер-спаниелях: «Кокер-спаниель, который гоняется за белками и утками в парке, – счастливейший пес», у него есть возможность следовать голосу крови. Если уж мы заговорили о поговорках, то приведу еще одну, очень старую и общеизвестную «Главное – не победа, а участие». Ее придумали для утешения проигравшей команды. Но если участники не глухие, они лишь натянуто улыбнутся, ведь даже самые маленькие члены лиги знают, что в нашей культуре главное – победа. Но если бы вы посмотрели на проигравшего кокер-спаниеля, который торжествующе выходит из воды, вы бы, как и я, поняли, что главное – играть. На площадке для игры в бейсбол, в зале заседаний политиков, при подготовке к выборам или в погоне за утками. Во время летних каникул мы могли дольше бегать по Просрект-Парку. К тому же мы путешествовали. Самым запоминающимся оказался семейный поход, когда мы все вместе с собаками взбирались на гору Вашингтон в штате Нью-Гэмпшир. Нам не пришлось, обвязавшись веревками, штурмовать отвесные скалы. Путешествие было туристическим, но, чтобы его совершить, все должны были быть в хорошей форме. Мы отправились не на простую маленькую прогулку, а в горы, и долго шли сквозь благоухающие вечнозеленые леса, перебирались через реки и прыгали по скользким, покрытым мхом камням.

На всем протяжении пути нам встречались знаки, предупреждающие путешественников о том, что при ухудшении погоды нужно немедленно поворачивать обратно. Гора Вашингтон знаменита изменчивой погодой, высоко на склонах может идти холодный дождь или снег даже в тридцатиградусный августовский день. На стене хижины, построенной на вершине горы, записаны имена людей (опытных путешественников и таких, как мы, новичков), которые не обратили внимания на эти предупреждения и погибли. Но нам природа благоприятствовала: дождь не лил, снег не шел, солнца не было тоже, но скрывавшие его облака превратили голубое небо в серебристо-серый небесный свод, и это было фантастически красивое зрелище.

На границе леса, где могла выжить только маленькая травка, мы остановились надеть теплые свитера и набраться сил для самой тяжелой и захватывающей части путешествия – двухчасового подъема. Нужно было идти по единственной, протоптанной среди камней и мха тропинке к вершине, виднеющейся среди облаков так неправдоподобно близко к небу.

Путешествие на гору Вашингтон не для трусливых людей, для которых природа – вечное тепло и пальмы, покачивающиеся на легком ветерке. А здесь место суровой красоты. И чтобы действительно прочувствовать ее, вам нужна собака, указывающая путь. Наши «экскурсоводы», Моппет и Бью, отнеслись к путешествию с энтузиазмом. Они бежали по тропинке впереди нас, потом возвращались посмотреть, где мы, и снова мчались вперед. И так в течение всего дня. По моим подсчетам, Моппет и Бью в этот день взбирались на гору Вашингтон два или три раза.

Если Бью находил все это весьма забавным, то Моппет была вне себя от восторга. Больше нигде и никогда я не видела, чтобы она настолько соответствовала окружающей природе. И чем больше природа вступала с ней в связь (освежая ее, охлаждая, предлагая воду из ручейков, приглашая перепрыгивать через палки, карабкаться на камни, дышать свежим воздухом), тем взволнованней становилась собака. За исключением буйного восторга, возникающего в моменты ее особой любви ко мне, я никогда не видела Моппет более подвижной и радостной, чем в тот день, когда она, остальные члены семьи и я оставили мир внизу, чтобы взойти на гору Вашингтон и побродить среди облаков.

Я никогда не забывала, какой красотой встретило нас это место. Спустя годы я вернулась сюда уже не с Моппет, а с Тимбой. Затем еще через какое-то время – с Бу. И каждый раз, поднимаясь по той же тропинке, я вспоминала, как шла здесь впервые с Моппет и как она была счастлива.

После переезда в Парк-Слоуп я, уже семиклассница, начала ходить в маленькую, но хорошую частную школу Беркли Кэррол недалеко от нашего дома. Там я встретила девочку, которая стала моей подругой. Звали ее Джейн. Мы жили в трех кварталах друг от друга и в последующие шесть лет вместе ходили в школу и возвращались обратно, играли в одной баскетбольной и волейбольной команде и обедали друг у друга.

У нее был игривый жесткошерстный фокстерьер по кличке Типпи, который обожал грызть камни. И хотя он был не личной собакой Джейн, а собакой всей семьи, она его очень любила. У нашей общей подруги и одноклассницы Патти, которая жила через дом от Джейн, был бостонский терьер по кличке Бинс. Для Патти и ее семьи он был скорее обузой, чем предметом обожания. Помимо того, что Бинс был непоседой (этот пес не мог усидеть на месте ни минуты), он еще непрерывно храпел и хрипел. Казалось, что у него в горле застряла кость, и не просто кость, а целая курица. Поэтому полюбить его было непросто.

Любили мы их или нет, но Типпи и Бинс вносили в нашу жизнь какое-то разнообразие. Потом у нас появились новые интересы, обычные для подростков. И собаки отодвинулись на второй план. (Это произошло с Патти и другими нашими знакомыми, но не со мной и Джейн). Мы начали слушать пластинки, читать журналы о кинофильмах, брить ноги, покупать красивую одежду. А виной всему стали мальчики, которых мы сами наделили правом оценивать нас. И чтобы быть на высоте, не потерпеть поражения, нам было важно хорошо выглядеть. Достаточно ли большая у барышни грудь? В порядке ли прическа? Барышня слишком высокая или низенькая, слишком толстая или худая? Если какой-то из нас нравился парень и она хотела станцевать с ним первый танец, начинались переживания, такие же бессмысленные, как и гадание на ромашке: любит – не любит, любит – не любит. Удачная попытка (трехминутный телефонный разговор или случайная встреча на улице) возносила на вершину счастья из-за того, что он назначил свидание. Или неудачный исход: свидания не было или оно оказалось не таким уж прекрасным. Мы забывали о своих маленьких верных друзьях, которые сопровождали нас до этой ступени жизни, а наши собаки, словно игрушечные зверюшки, оставленные на полке, ждали, когда маленькие девочки (которыми мы уже не были) вернутся и снова начнут восхищаться ими.

Но с Моппет этого не произошло. Я, как и остальные, была по уши погружена в интересы подросткового мира, отбросила старые привычки, которые теперь казались мне детскими, пыталась обрести новые, более взрослые, чтобы выяснить, подходят ли они мне. Но я не могла отодвинуть любовь к Моппет на второй план только потому, что выросла. Я не хотела забывать о ней. Когда первые лучи новых интересов коснулись меня, они меня не ослепили, и я не оставила Моппет. Я взяла ее с собой – и она охотно пошла – в этот новый запутанный мир, потому что она была частью меня. Она была во мне, в моей душе, в моем сердце. Она, как и раньше, наполняла меня радостью, теплотой и бодростью. Мне исполнилось шестнадцать, но все оставалось по-прежнему, мы жили одной жизнью, так же подходили друг другу и получали удовольствие оттого, что мы вместе. Мы с Джейн давно уже не бродили с Моппет и Типпи по Просрект-Парку. Мы учились в старших классах, после школы занимались спортом и другими делами, но с собаками вместе больше не гуляли. Я делала это одна. Моппет по-прежнему спала со мной и ходила за мной по дому. Мы с ней прогуливались по Седьмой авеню, чтобы купить пакет молока или газету, а по субботам и воскресеньям гуляли в парке, где Моппет гонялась за очередным поколением белок и уток, а я стояла и с высоты своих 16 лет с прежним восхищением наблюдала за ней. Для моей юности она осталась тем же, чем была и для моего детства: ядром моего существования, преданным другом, которого не хочется отпускать.

Когда мне исполнилось семнадцать, родители арендовали большой старый жилой дом на ферме, находившейся в пригороде Нью-Йорка. Мы ездили туда на выходные и проводили там лето. Возле дома не было ни леса, ни гор, ни водопадов, он стоял среди пастбищ и полей, и мой отец стал фермером. За домом был большой участок земли, который он перекопал и превратил в огород весьма внушительных размеров. Осенью мы собирали там неплохой урожай овощей и кукурузы.

Здесь я впервые поняла, в чем заключается одно из преимуществ деревенской жизни: утром – или в любое другое время дня – мы открывали входную дверь и выпускали собак погулять. Одних. И Моппет, и Бью каждый день выбегали, чтобы заняться своими незатейливыми сельскими делами. То они искали прохлады у дороги, вокруг которой росли деревья, то отправлялись в жаркое поле посмотреть, что происходит там. Иногда они бежали на луг, где паслись большие черно-белые коровы, чтобы лучше их рассмотреть. Через час или два они разворачивались и возвращались домой, чувствуя себя свободными деревенскими собаками, пережившими очередное приключение. Конечно же, они не могли рассказать нам об этом, но однажды мы стали свидетелями одного из таких приключений.

Мы вернулись с пикника, вышли из машины, как вдруг услышали хриплый лай, доносившийся с ближайшей к дому поляны, посреди которой росло большое старое дерево с толстым стволом. Подойдя к нему, мы поняли, кто создавал такой ужасный шум. Это были Моппет и Бью, загнавшие на дерево сурка. Собаки были абсолютно обессилены, их языки свисали на бок от безуспешных попыток достать сурка. Они держали его на дереве и пресекали любую попытку убежать. Моппет, обуреваемая желанием схватить добычу, так яростно лаяла, что охрипла. Когда она увидела, что мы приближаемся, то забыла про свою усталость и начала лаять еще усерднее. То и дело она поворачивала голову в нашу сторону, чтобы убедиться, – мы видим этот момент ее величайшего триумфа.

Маленький кокер-спаниель, поддерживаемый Бью, пытался согнать не вальдшнепа (птицу), а сурка. Но разве это имеет значение? Рабочая собака должна делать свое дело. Когда я, похвалив, подозвала ее, Моппет подбежала абсолютно обессиленная, но безмерно гордая своей победой.

Она пережила час триумфа и теперь готова была к тому, что полагается делать собаке после охоты на сурка: зайти в дом и немного отдохнуть.

Осенью я снова пошла в школу. После сентября наступил октябрь, а затем ноябрь. Двадцать девятого ноября во время урока кто-то вошел в класс и, наклонившись к нашему учителю, сказал, что в президента Джона Ф. Кеннеди стреляли в Далласе. Через полчаса сообщили, что президент умер.

В выходные вся страна собралась у телевизоров, чтобы увидеть, как похоронная процессия с великолепными черными лошадьми без всадников шествует по улицам. Как и все остальные, мы мрачно сидели в гостиной напротив телевизора. Все это время рядом со мной находилась Моппет.

Спустя некоторое время после убийства Кеннеди я обратила внимание на то, что Моппет стареет. Ее мордочка начала седеть. Она больше не мчалась к двери, когда хотела выйти, а шла не спеша. В ее глазах по-прежнему появлялся блеск, когда она видела уток, но она больше не гонялась за ними. Годы брали свое. Моя жизнь только начиналась, а ей уже исполнилось тринадцать – ее жизнь заканчивалась. Это было так невыносимо, так ужасно, что я не могла заставить себя думать об этом. Внезапно здоровье Моппет резко ухудшилось. Она стала волочить задние лапы. С трудом дышала. Ее шерсть потеряла блеск. Глаза запали. Внезапное старение было таким очевидным, что даже я не могла этого отрицать. Затем начались разговоры о смерти, которые заставляли меня рыдать, – я понимала, что все это правда. А потом я начала думать, как сделать ее смерть спокойной.

Было решено не вести Моппет к ветеринару. Мой отец сам приготовит смесь, которая поможет собаке без мучений умереть дома. Она заснет и больше никогда не проснется.

Помню, я стояла на кухне и смотрела, как он растер снотворное в порошок и размешал его с молоком, а потом сидела на полу рядом с Моппет и рыдала, пока она пила это молоко. Я была с ней, гладила ее, разговаривала с ней, когда она закрыла глаза и заснула. Тогда я медленно отошла от нее и поднялась наверх. Ночью я несколько раз просыпалась и, усталая, засыпала снова.

Утром я проснулась, и мое сердце тотчас же сжалось от страха. Я заплакала, когда побежала вниз по лестнице на кухню и склонилась над полотенцем, на котором лежала Моппет. Она лежала очень тихо. Спазм сдавил горло, слезы катились по щекам, я утирала их кулаками, чтобы видеть ее. А затем протянула руку, чтобы дотронуться до собаки. Она не двигалась, но ее тело не было холодным. Я дотронулась до нее снова, и вдруг – я чуть не закричала – она открыла один глаз, посмотрела на меня и помахала хвостиком. Мои слезы страдания превратились в слезы счастья. Моппет села, потянулась и широко зевнула. Затем встала и побрела по кухне в поисках завтрака. Она была такой энергичной, какой я уже давно ее не видела!

Через какое-то время вошли отец, брат и мама – также готовые к похоронам – и на их мрачных лицах появилось облегчение. А потом все рассмеялись. «Смертельная» смесь моего отца, великого доктора, которая должна была усыпить Моппет, только сделала ее сон лучшим сном в ее жизни!

Я была рада этой отсрочке смерти. Она не изменит неминуемое: к Моппет пришла старость. Но она не умрет сегодня. К тому же она непокорно избежала смерти. У нее есть еще один день, чтобы жить, и еще один, и еще много дней. Тем утром я ощущала такую радость, какую редко испытывала потом.

Я окончила последний класс средней школы, и у нас с Моппет было еще одно лето, которое мы провели вместе. Осенью я поехала учиться в колледж в Пенсильванию, но очень беспокоилась о Моппет и в письмах всегда спрашивала о ней.

Однажды я возвращалась из колледжа домой на выходные. Родители меня встречали. Я хорошо помню тот отрезок шоссе недалеко от Парка-Слоуп, где они, тщательно избегавшие моих вопросов о Моппет, наконец сказали мне, что ее состояние вдруг начало стремительно ухудшаться и несколько дней назад они усыпили ее.

Мое сердце остановилось: она умерла? Моппет умерла? Я знала, что это должно было случиться, но не могла в это поверить. Было слишком тяжело. Не помню, как поднялась по ступенькам и вошла в дом. Время остановилось там, в машине на шоссе, когда я узнала, что у нас с Моппет теперь не будет того, чего я так страстно желала: еще немного времени вместе. Моппет больше не было.

Я вернулась в колледж продолжать обучение, но мои мысли все время возвращались к Моппет, к тем четырнадцати годам, которые мы прожили вместе. Я думала о том, как много она дала мне, гораздо больше, чем я ей. Я вспоминала, как сильно она меня любила именно тогда, когда я в этом больше всего нуждалась, как мы веселились вместе, какой милой она была. И если утки в Просрект-Парке не вспоминали о ней, то я вспоминала. И очень скучала.

Когда умирает собака, вместе с которой прошло детство, то детство заканчивается. Это не означает, что я больше не поступала по-детски, в хорошем и плохом смысле этого слова. Но исчезла та наивность, которая неразрывно связана со словом «навсегда».

Очень долгое время я могла думать о Моппет только с душевной болью. И когда, наконец, боль утихла, она снова вернулась ко мне. Теперь Моппет всегда со мной, в моем сердце, а теперь и на этих страницах, где она вновь ожила.

 

Преданная Делла

 

Когда мне было лет 25–26, кто-то из моих друзей спросил «Есть ли у тебя кто-нибудь, ради кого стоит жить?» и я без малейшего колебания ответила «Да, Делла – мой датский дог». И если бы мне задали этот же вопрос сейчас, почти двадцать лет спустя, ответ был бы таким же.

Прошло полгода, как умерла Моппет. Я перевелась из сельского колледжа на второй курс колледжа в Нью-Йорке. Теперь я жила дома и могла опять завести собаку. И очень сильно этого хотела. С тех пор как Моппет открыла мне глаза на удивительный и прекрасный мир собак, жизнь без собаки казалась монотонной, бесцветной и неинтересной. Но кокер-спаниеля я больше не хотела. Зная по собственному опыту, что такое синдром «второй сестры», я опасалась, что если заведу еще одного кокер-спаниеля, с ним может произойти нечто подобное. А новое маленькое беззащитное существо заслуживает открытого сердца и внимания без какого-либо бесполезного сравнения с его предшественницей. Я начала присматриваться и интересоваться другими породами. Сегодня мне не нужно ходить по улицам Парка-Слоуп, чтобы посмотреть на собак и их хозяев. Сегодня мне достаточно сделать двадцать шагов, чтобы оказаться «на выставке» собак в Просрект-Парке, которая происходит здесь по утрам в субботу и воскресенье.

Сотни владельцев собак приходят сюда еще до девяти часов утра, чтобы их питомцы могли побегать без поводка. Есть среди этих собак и дворняжки, но у большинства – хорошая родословная. Некоторые владельцы просто стоят со стаканчиком кофе в руках, пока их собаки гуляют. Но таких немного. Большинство прогуливается, разбившись на компании от одного конца поляны до другого, и беседуют, а их собаки, в свою очередь, получают удовольствие от возможности пообщаться и размять лапы. В основном владельцы говорят о своих собаках и породах. О том, где они взяли этого золотистого ретривера или вест-хайленд-уайт-терьера, французского бульдога или норвежскую гончую, уиппета или выжлу, а также о том, где можно купить неаполитанского или тибетского мастиффа, собак других редких пород, которые тоже «представлены» на этом большом «собачьем смотре».

Но в конце шестидесятых дело обстояло иначе. Собачий бум девяностых, который привел к стремительному увеличению количества собак в стране до небывалых пятидесяти восьми миллионов (из-за чего эти годы станут называть «десятилетием собаки», особенно породистой собаки), наступит лишь через двадцать лет. А тогда в Просрект-Парке невозможно было увидеть, например, одновременно несколько датских догов, хозяева которых готовы были бы остановиться и поговорить. Тогда преобладали дворняжки. В конце шестидесятых годов все как-то вдруг изменилось. Появились хиппи, их еще называли «дети цветов», стали популярными призывы «Занимайтесь любовью, а не войной» (что оказалось возможным благодаря противозачаточным таблеткам), «Остановите войну!» (войну во Вьетнаме). Все это противоречило устоявшимся канонам, политике правительства, духу Америки и тому, что мы сейчас называем семейными ценностями. Молодые люди лет двадцати, такие же, как я, с традиционными именами Мери, Джейн, Джон или Ричард, оканчивали колледжи, расставались со спокойной провинциальной жизнью, с таким трудом созданной для них родителями, и переезжали на улицу Гейт-Эшбури в Сан-Франциско или в Гринвич Виллидж в Нью-Йорке. Здесь они вели свою странную жизнь и называли своих детей Цветок, Речка и Лунный луч. Всем собакам хиппи предпочитали дворняжек, и этому есть объяснение. Ничто не свидетельствует о принадлежности к истеблишменту лучше, чем работа в крупной корпорации и банковский счет, об этом же (в меньшей степени, но очень наглядно) может свидетельствовать и наличие собаки с родословной. Такие собаки всегда стоили больших денег. Они были элитарными, и поэтому их хозяева тоже могли считаться элитой. А лохматая и неряшливая дворняга как нельзя лучше говорила о несостоятельности ее хозяина. Она хорошо соответствовала челке, украшениям из бисера, брюкам клеш, длинным волосам и закрывавшим юные лица усам и бороде – этим «визитным карточкам» американских хиппи. Многие из них отказывались от обычных кличек для своих собак – от всех этих Слотов и Рексов – и называли их просто «Собака». По четвергам на постоянном месте сборищ хиппи в парке Вашингтон-Сквер на зов «Собака!» прибегало множество дворняжек.

В то время, когда молодежной культурой предписывалось любить дворняг, непросто было отдать предпочтение такой благородной породе, как датский дог. Конечно же, это не было политическим демаршем с моей стороны. Честно говоря, идея взять дога впервые пришла мне в голову, когда я увидела его изображение на подкрылках колес грузовика. Это послужило толчком, чтобы заглянуть в книги. Но в конце шестидесятых полки книжных магазинов не были уставлены справочниками по породам собак. Мне удалось найти лишь одну-единственную книгу, которая к тому же являлась общим руководством по собаководству. Я прочитала главу о датских догах, и мне понравилось то, что я прочитала. Во мне проснулся интерес. А потом я впервые увидела настоящего живого датского дога: это был большой кобель желтовато-коричневого окраса, который неспешно шел по Проспект-Парку. От его вида у меня перехватило дыхание. А когда я оторвала взгляд от пса, то узнала человека, выгуливавшего такое великолепное животное. Это был доктор, друг нашей семьи, и он готов был рассказать мне все о своем питомце. Его восторженность и то, что я увидела воочию, воодушевило меня, я решила завести именно датского дога.

Сейчас, чтобы получить информацию о заводчиках, я бы обратилась в Американский клуб собаководства (American Kennel Club). Но в тот раз судьба улыбнулась мне: я открыла газету «Нью-Йорк Таймс» и сразу же нашла объявление одной из ведущих кинологов, заводчицы датских догов. Собаки из ее питомника регулярно становились чемпионами на Вестминстерской выставке собак в Нью-Йорке. Я позвонила (в процессе телефонного разговора она расспрашивала меня так же тщательно, как и я ее) и объяснила, что меня интересует щенок дога черного окраса, желательно девочка. Оказалось, что у нее есть помет черных щенков, которые будут отлучены от матери через семь недель. Я повесила трубку, мое сердце ликовало.

Следующие семь недель тянулись, словно семь месяцев. Но наконец наступил день, когда мы поехали к заводчице. Эта удивительная женщина обожала всех животных. В ее громадном собачьем питомнике было несметное количество котов и кошек, а также щенков разных пород, которые бегали у нас под ногами и обнюхивали нашу обувь. Нельзя было сделать ни шагу, не рискуя наступить на какой-нибудь маленький пушистый комочек. Даже воздух был населен: по всему дому и в офисе стояли просторные клетки с большими птицами, орущими сиплыми простуженными голосами. Все это служило прекрасной прелюдией к тому, из-за чего мы сюда приехали. Когда хозяйка питомника начала показывать нам щенков, мы поняли, что догов у нее очень много. Там были щенки палевых, мраморных, тигровых и голубых догов. Некоторые только учились ходить, другим было уже месяцев по пять, они сидели на привязи. Затем хозяйка повела нас в помещение, где располагался выводок черных щенков, готовых к выходу в новую жизнь. Среди них (помню этот момент, как будто это было вчера) я увидела и тотчас же выбрала Деллу. В свои девять недель она была упитанной, с небольшого кота ростом, с черной шерстью, только на шейке виднелось белое пятнышко да на левой передней лапке я увидела белые пальчики. В идеале черный дог – полностью черный. Этих белых пятен (которые часто встречаются у черных догов) было бы недостаточно, чтобы дисквалифицировать собаку на выставке, но их расценили бы как «нежелательные». А мне нравились эти белые пятна. Они создавали яркий контраст насыщенной черноте шерсти и подчеркивали ее. С белыми пятнами или без них (как ее родители, которых я тоже увидела) Делла была прекрасной. Она мило играла со своими братьями и сестрами на солнышке. А я не могла дождаться минуты, когда мне позволят дотронуться до нее, взять на руки. Выбор был сделан. Мы вернулись в кабинет заводчицы и заполнили необходимые документы. Наконец долгожданный момент настал: мы ехали домой, и у меня на коленях сидела малышка – щенок датского дога. Я решила назвать ее Делла – от первой части своей девичьей фамилии Дель Нунцио. Теперь давайте на минутку отвлечемся и поговорим об этой породе. Название «датский дог» отчасти ошибка. Эти огромные собаки не имеют ни малейшего отношения к Дании. Датские доги, причисляемые к группе рабочих собак, были выведены в Германии. Их предки произошли от ирландских волкодавов и английских мастифов. Как отдельную породу их выводили на протяжении почти четырехсот лет. Датские доги предназначались для определенной цели. Их использовали при охране замков, для охоты на диких кабанов, кстати, весьма жестокой, потому-то и требовалась бесстрашная собака большой массы и внушительных размеров, выносливая и быстроногая. Участвовали доги и в войнах – для устрашения противника. Но дни охоты и войн давно миновали, сейчас датские доги, которых часто называют «благородными гигантами», – это изысканные и аристократические собаки.

По своему нраву они энергичны, дружелюбны, бесстрашны, надежны и никогда не бывают робкими или агрессивными.

У кобелей датских догов высота в холке от 80 до 90 сантиметров, весят они от 58–85 килограммов. У сук высота в холке 75–85 сантиметров, а вес – от 45 до 60 килограммов.

Окрас догов может быть самым разным: желтовато-коричневым с черной мордой, серо-голубым, черным, полосатым и белым с черными пятнами. Окрас связан с их размерами: мраморные (пятнистые) доги – самые большие. Доги средних размеров обычно черные и серо-голубые. Самые маленькие доги – очень относительный термин применительно к этой породе – чаще всего тигровые (полосатые) и палевые. Но независимо от окраса их короткую шерсть легко содержать в порядке, для этого требуется лишь периодическое расчесывание щеткой.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...