Экспериментально вызываемые психозы

На протяжении многих лет ученые, занимающиеся ис­следованием поведения, предпринимали попытки вызвать у животных психопатологические нарушения поведения с помощью различных экспериментальных манипуляций. Однако серьезных успехов эти попытки не имели. Г. Ф. Харлоу выска­зал предположение, что нужного эффекта, вероятно, можно до­биться в ситуации, когда мать отгоняет от себя детеныша. Для проверки этого предположения были созданы четыре образца «злых» искусственных матерей. Каждый из них был рассчитан на то, чтобы отталкивать цепляющегося за него детеныша, но каждый достигал этой цели своим способом. Одна мать сдувала детенышей сжатым воздухом, другая стряхивала младенца со своей груди, третья подбрасывала его в воздух с помощью на­ходившейся внутри нее катапульты, а у четвертой под поверх­ностью «живота» были спрятаны латунные колючки, которые при необходимости могли выступать наружу.

Однако эти «злые» матери вызывали у детенышей только временное эмоциональное расстройство. Когда искусственная мать отгоняла детеныша, он начинал кричать, но как только мать переставала быть агрессивной, он сразу же к ней врзвращался.

Теперь-то это кажется очевидным: к чему же еще мог при­жаться перепуганный, ищущий физического контакта малыш? Единственными, кто испытывал от этих экспериментов длитель­ное нервное расстройство, были сами экспериментаторы. Толь­ко много позже мы узнали, что существуют матери гораздо бо­лее жестокие, чем эти, но об этом позже.

В разгар этих обреченных на неудачу попыток мы вдруг об­наружили, что у нас уже есть десятки ненормальных обезьян. В течение ряда лет мы тщательно изучали влияние среды, окру­жающей обезьянку в раннем возрасте, на ее способности к на­учению в будущем. С этой целью мы каждый раз использовали группу обезьян, выращенных в нормальных условиях, и группу социально изолированных обезьян.

После того как опыты по изучению интеллектуальных спо­собностей группы обезьян, выросших в изоляции, закончились, этих животных, достигших физической зрелости, передали в стадо производителей. Их разделили на пары — самца с самкой — и расселили по большим клеткам. И вот тут-то мы заметили, что с ними творится что-то неладное. У, нас были все основания ожи­дать, что эти здоровые, хорошо развитые животные дадут здо­ровое потомство. Но проходили недели, месяцы, а эти живот­ные не спаривались, и никаких надежд на появление потомства не было.

Летом мы поселили часть из них на свободном обезьяньем островке в зоопарке города Мэдисон в надежде, что там их по­ведение изменится. Кое-какие результаты эта групповая психо­терапия дала. Животные стали объединяться в небольшие груп­пы, чистить друг друга, но нормальное половое поведение у них по-прежнему не появлялось. Считая, что многоопытный самец из стада производителей сможет наконец покорить этих строп­тивых самок, мы выпустили на остров одного из таких самцов. Он легко отстранил всех претендентов на лидерство и сразу же стал на острове вожаком. Но самки по-прежнему не береме­нели. И тогда мы поняли, что вырастили стадо ненормальных в половом отношении обезьян.

Это было началом систематического изучения влияний ус­ловий воспитания на половое и социальное развитие обезьян.

Одной из причин появления ненормальностей в поведении было, как мы уже установили, содержание детенышей, начиная от рождения, в пустых проволочных клетках, без товарищей. Они могли видеть и слышать друг друга, но не имели физического контакта. Позднее мы назвали это «частичной социальной изо­ляцией». В этих условиях животные становились апатичными и

безразличными к внешним раз­дражителям, они подолгу могли сидеть, обхватив себя лапами и раскачиваясь из стороны в сто­рону. У одних появлялись какие-то стереотипные движения, а у других — чрезвычайно странное поведение. Например, животное могло подолгу сидеть возле ре­шетки, бесцельно уставившись в пространство. Время от времени одна из его передних лап мед­ленно поднималась вверх, как бы не связанная с телом, а кисть и пальцы крепко сжимались — картина, удивительно похожая на состояние «восковой гибкости», наблюдающееся иногда у людей, страдающих кататонической шизофренией (рис. 7). Вдруг обезьяна замечала поднятую лапу, в страхе отскакивала в сто­рону, а затем набрасывалась на этот угрожающий предмет.

К сожалению, мы ничего не знаем о том, какие силы зас­тавляют одних изолированных обезьян впадать в апатию, а дру­гих многократно проявлять странные формы поведения.

Так почему же частичная социальная изоляция, которая ка­жется сравнительно мягким видом воздействия, столь разру­шительно сказывается на поведении животного? Обезьянка, вос­питывающаяся при частичной социальной изоляции, не знает материнской любви и не может поэтому любить свою мать. "По­скольку она живет в клетке, у нее не может возникнуть чувство привязанности к сверстникам, которое развивается у нормаль­ных обезьян в результате физического общения с другими мо­лодыми обезьянами. И наконец, половое чувство в условиях пу­стой проволочной клетки не появляется.

Если только лишение физического доступа к другим обезья­нам вызывает столь тяжелые психопатологические последствия, то можно было представить себе, к каким серьезным расстрой­ствам приведет полная изоляция животного. Последующие иссле­дования подтвердили это.

Эксперимент проводили следующим образом. Обезьяна, на­чиная с самого рождения, не могла видеть других животных, не видела она и человека. Единственным исключением были руки экспериментатора, который в первые пятнадцать дней жизни помогал новорожденному кормиться. В дальнейшем эксперимен­татор лишь наблюдал за детенышем через окошко. Способность воспитывающейся в изоляции обезьяны к научению можно было измерять с помощью специальных датчиков.

Обезьяны, проведшие в полной изоляции 3 месяца со дня рождения и выпущенные после этого в «большой мир», испы­тывали на первых порах сильнейшее эмоциональное расстрой­ство. И все же эти обезьяны довольно быстро приспосаблива­лись к обществу сверстников, и уже через месяц их поведение не отличалось от нормального.

Но вот обезьяны, пробывшие в полной изоляции от рожде­ния до 6 месяцев и выпущенные к сверстникам, уже не могли оправиться от тяжелых последствий изоляции до конца своей жизни. Почти все время они сидели, сжавшись в комок, обхва­тив себя руками и раскачиваясь, полностью уйдя в себя. За во­семь последующих месяцев они так и не смогли войти в кон­такт со своими нормальными ровесниками. Лишь очень немно­гие иногда проявляли интерес друг к друту и даже вступали в игру между собой, показывая тем самым некоторые симптомы

выздоровления.

Затем этих же обезьян содержали в условиях частичной изо­ляции еще около трех лет. Проведенное после этого обследова­ние показало, что поведение обезьян не только не обогатилось, но стало еще более ограниченным по своим формам. Их попыт­ки к общению с другими обезьянами были очень робкими, а попытки полового сближения — неудачными.

Из всех видов социального поведения зрелыми были у них, по-видимому, лишь страх и агрессивность, причем и то и дру­гое они проявляли совершенно не к месту и импульсивно. На­пример, шестимесячные обезьяны, перенесшие изоляцию, на­падали на младенцев (акт, который никогда не позволила бы себе нормальная обезьяна), причем перед нападением или после него они замирали в страхе, если к ним приближались детеныши вдвое меньше по размеру, чем они. Однажды несколько под­вергавшихся ранее изоляции обезьян совершили поступок, рав­носильный самоубийству: они напали на очень крупных взрос­лых самцов — глупость, на которую не отважилась бы ни одна обезьяна, нормальная в социальном отношении.

Двенадцатимесячная полная социальная изоляция оказыва­ла на поведение обезьян еще более сильное воздействие. У та­ких животных полностью отсутствовала какая-либо исследователь­ская деятельность и даже простая игра. Раздираемые страхом и беспокойством, эти обезьяны не проявляли даже агрессивности.

Одиноко сидели они в углу или у стенки игровой комнаты, сжав­шись в комочек. Через десять недель этот эксперимент пришлось прекратить, так как нормальные животные буквально разрыва­ли обезьян, перенесших двенадцатимесячную изоляцию, на час­ти, а те не делали никаких попыток защититься (рис. 8).

Обезьян этих мы про­должали держать в лабора­тории еще много лет, но они ни разу так и не про­явили никаких признаков социальной приспособлен­ности. В одном из опытов, проводившихся три года спустя, мы проверяли их способность воспринимать и издавать сигналы, служа­щие для общения. В этом смысле они оказались прекрасной контрольной груп­пой, так как были начисто лишены каких бы то ни было эле­ментов социальной коммуникации.

Многие из наших самок, воспитывавшихся в изоляции, были впоследствии с помощью разного рода ухищрений оплодотворены. Очень скоро мы обнаружили, что нами создан новый вид животного, который получил у нас название «безмамной мамы». Такая обезьяна-мать, выросшая без матери и никогда прежде не знавшая ни материнской, ни какой-либо иной любви, и сама не испытывала любви к своим детям (рис.9). Многие подобные матери-обезьяны не обращали на своих детенышей никакого внимания, но были и такие, которые обращались с ними необычай­но жестоко — придавливали малыша лицом к полу, отку­сывали у него пальцы и ки­сти, а одна из них даже вло­жила голову младенца себе в рот и раскусила ее, как орех. Обдумывая в свое время конструкцию наших «злых» искусственных ма­терей, мы и догадываться не могли о тех жеетокостях, которые показали нам впо­следствии матери настоящие.

Рис. 9

Ненормальности в поведении, вызываемые содержанием животного в изоляции, были открыты в основном благодаря слу­чаю. В отличие от этого понимание причин другой формы пси­хического расстройства обезьян — депрессивного поведения — пришло к нам благодаря любви. Изучая материнскую и младен­ческую любовь, мы провели эксперименты, в которых детенышей воспитывали вместе с матерями и сверстниками, а затем разлу­чали с матерями на несколько недель. Это вызывало у детены­шей сильную реакцию.

Сперва они выражали свой протест криками и бурным по­ведением, но вскоре впадали в депрессию, уединялись и стано­вились вялыми. Нормальное общение между малышами ослаб­лялось или исчезало совсем, в частности полностью прекраща­лись игры — наиболее сложный вид общественного поведения молодых обезьян. После того как детенышей возвращали мате­рям, они проводили в общении с ними больше времени, чем до разлуки, наглядно демонстрируя необычайную силу привязан­ности, возникающей между матерью и младенцем, исчезали и ненормальности поведения.

Затем один из авторов данной статьи, С. Дж. Суоми, стал вос­питывать детенышей не с матерью, а друг с другом. Когда в трехмесячном, возрасте этих детенышей разлучали, они выдава­ли ту же реакцию протеста-отчаяния, которая проявилась у де­тенышей обезьян, разлученных с матерью. В отличие от пре­жней методики сверстники разлучались не один раз, а много­кратно. На протяжении шести месяцев малышей разлучали двадцать раз — каждый раз на четыре дня. И каждый раз дете­ныши бурно протестовали, а Потом впадали в отчаяние; встре­чаясь же, они всегда крепко прижимались друг к другу.

Неожиданным и удивительным результатом этих опытов ока­залась сильная задержка в развитии у всех обезьян, подвергав­шихся многократному разлучению. Их поведение в возрасте де­вяти месяцев было столь же инфантильным, как и до первого разлучения, т. е. в три месяца. Казалось, экспериментатор оста­новил биологический календарь развития исследуемых живот­ных. Такие свойственные новорожденным формы поведения, как сосание пальцев, чмоканье и самообхватывание, сохранялись на протяжении всего времени исследования, а сложные формы игры, которые обычно созревают в возрасте трех-шести меся­цев, не проявились даже в девять месяцев. Этот результат пол­ностью противоречил всему, что было известно о нормальном развитии у обезьян.